И сложно было определить, что вызывало большее недовольство: то ли само явление этого мальчишки с его нелепыми притязаниями, то ли его интерес к Брамс. Кажется, последнее сердило сильнее.
И тут, словно почуяв, что именно о ней идёт разговор, а может — попросту изнывая от любопытства, на порог выглянула в?щевичка.
— Натан Ильич, случилось что?.. Ой, Володя! А ты чего здесь? — искренне изумилась она.
Гость замер, оторопело вытаращившись на Брамс, и Титов едва удержался от ухмылки: всё же грешно смеяться над больными и влюблёнными, пусть математик и сам хорош, никто не заставлял его вести себя столь нелепо.
— У господина шляпу украли, — с невозмутимой миной ответил за гостя поручик. — Он заглянул спросить, как верно поступить в таких обстоятельствах.
— Шляпу? — удивлённо выгнула брови девушка. — Скука какая. А я подумала, это из Департамента...
— Сплюньте, Брамс, и постучите по дереву. Срочные вести из Департамента не бывают приятными, нам вот только ещё одного трупа недоставало, — укорил её Титов.
— И то верно, — согласилась Аэлита и, мигом потеряв всякий интерес к гостю, вернулась в дом, напоследок пожелав математику: — Удачи с вашей шляпой!
— Вы! Да вы!.. — через несколько секунд после ухода девушки, в которые Натан не спешил нарушать повисшую вязкую тишину, зло выдохнул молодой человек. — Лжец!
— Прекрасно, — поморщился Натан, отступил от двери, сделал широкий приглашающий жест и предложил: — Подите да объясните Аэлите Львовне, кой чёрт принёс вас сюда на ночь глядя. Заявите ей, что желаете ухаживать, а я вам мешаю, и поглядим, что она ответит. Мне, признаться, даже любопытно.
— Вы мерзавец! — после новой паузы заявил математик, стискивая кулаки. — Подлец! Вы порочите честь девушки!
— Шорин, — наконец вспомнил его фамилию Натан, — вы уж или вызывайте, или прекращайте брызгать слюной, пока я вам в морду не дал безо всяких экивоков, по-простонародному.
— Да! — вспыхнул молодой человек. — Дуэль! И победитель получает Аэлиту!
— Вы дурак, что ли? — даже растерялся от такого заявления Титов. — Что она вам, ваза или иной какой предмет мебели? Шорин, вы вообще кодекс дуэльный знаете, кинжал в руках держали?
— Трус!
— Ну, как пожелаете, — кивнул поручик. — Значит, завтра в семь утра. Если до тех пор передумаете — приходите. Слово офицера, этот разговор останется между нами.
— Даже не надейтесь сбежать! Я требую сафис... сафисакции!
— Чего? — брови поручика удивлённо выгнулись, а потом до него наконец дошло: — Эй, брат, да ты же пьян в доску!
— Лжец! Я жду вас завтра...
— А ну-ка пойдём, дуэлянт. — Окинув гостя взглядом, Титов решил всё же попробовать окончить дело миром и легко, в два движения, скрутил парня, заломив тому руку за спину. Крупный и сильный, Шорин, однако, явно не умел драться. — Вот и как ты со мной на ножах в круге силой мериться хотел? — со вздохом спросил Натан, оттаскивая молча сопящего и пытающегося вывернуться математика на задний двор, где у сарая как раз стояла бочка с принесённой для хозяйственных нужд водой. Благо можно было сделать это в обход дома.
После первого окунания Шорин разразился бранью, после второго — гневно булькал, после третьего — затих, а после четвёртого, кажется, достаточно протрезвел, потому что взмолился человеческим голосом:
— Пустите, Натан Ильич!
— Полегчало? — участливо спросил Титов, отпуская донельзя смущённого и взъерошенного парня.
Тот, молча глядя в землю, понуро кивнул, утирая лицо рукавом и зябко ёжась.
— Пойдём в дом, поговорим толком, — решил поручик, прощаясь с возможностью спокойно продолжить работу сейчас, а значит — нормально поспать этой ночью. И дневник, и письма нельзя было откладывать на потом, но не гнать ведь сейчас парня прочь в таком виде. Да и поговорить по совести стоило.
— Нет, я... Домой, — насупился тот. — Не надо.
— А, постой, ты про Аэлиту? — быстро догадался Натан о причинах ненавязчивости Шорина. — Побудь здесь, я гляну. Она, может, уже спать легла.
Титов угадал, Брамс действительно быстро наскучило сидеть в одиночестве, толком заниматься работой не получилось — тяжёлый, утомительный день взял своё, и девушка начала клевать носом. Когда поручик купал незваного гостя, она как раз поднялась к себе на чердак, и теперь в доме царила тишина. Поэтому Натан спокойно провёл ещё более смущённого математика к себе в комнату, открыл настежь окно, чтобы гостя не сморило в тепле, нацедил холодного кваса в кружку. Нахохлившийся у стола, Шорин озирался по сторонам и выглядел совсем уж несчастным.
— Держи, — Титов сначала дал ему квас, потом — полотенце. — И расскажи толком, отчего ты ко мне явился ругаться вместо, собственно, приглашения девушки на свидание. То есть я уже догадался, что привёл тебя больше хмель, чем собственный рассудок, но всё же?
— Да пробовал я, — вздохнул математик. — Намёков Аэлита совершенно не понимает, да вы, небось, и сами видели. А когда не выдержал и всё же позвал прямо — так, мол, и так, хочу пригласить на свидание, — она только отмахнулась. Говорит, времени у неё нет, по свиданиям бегать. Я уж и так к ней, и этак, всё без толку. А тут вы появились, и всех разговоров стало только о вас и расследовании. Потом она вовсе в институте перестала появляться, вот я и... погорячился. Не держите на меня зла, сам сейчас понимаю, что дурак. Эвон как вы меня ловко скрутили, и спасибо, что здесь, а не прилюдно, в круге. Я плаваю хорошо, бегаю, это думать помогает, а драка... только и знаю, за какой конец нож держать. И говорили вы правильно, гадко бы это было по отношению к Аэлите...
— Забыли, — согласился Титов. — И давай уже на «ты», а то я тебе тыкаю, а ты меня по имени-отчеству, неловко. Мне кажется, я не настолько тебя старше.
— А сколько вам... то есть тебе?
— Тридцать один.
— И вправду немного, всего на три года, — смутился Шорин. — Я бы тебе лет сорок дал.
— На войне — год за три, а то и за пять идёт, — пожал плечами Титов. — Ладно, хорош уже носом клевать, ложись-ка спать.
— Нет, я лучше домой, я...
— Ложись, ложись. Куда ты в мокрой рубахе, просквозит, а моё на тебя не налезет. А у меня всё равно ещё дела есть, я и не собирался ложиться.
— Спасибо, — кивнул математик, после окликнул уже выходящего Титова: — Натан, ты правда не имеешь никаких видов на Аэлиту?
— А вот этого я не говорил, — усмехнулся поручик. — И обещать могу только, что сегодняшнее происшествие останется между нами.
Шорин понуро кивнул, кажется, выкинув из головы свою «сафисакцию», и Натан вышел в большую комнату, чтобы наконец вернуться к бумагам.
Однако мысли в голову лезли самые далёкие от службы и охоты за преступником, и с четверть часа Титов мерил медленными шагами комнату, пытаясь осмыслить последние события.
В общем, конечно, всё было ясно. Влюблённый (судя по равнодушию Брамс, безответно) Шорин, несмотря на свои математически и, наверное, очень ладно скроенные мозги, пошёл по обыкновенному пути: с горя выпил и направился от безысходности решать проблему, устраняя, как казалось, первопричину равнодушия девицы. Может, не явись в критический момент сама Аэлита, присутствия которой здесь он и предположить не мог, Владимир поговорил бы да и ушёл. А тут — она, и мысли явно в определённую сторону, да хмель ещё, вот и понесло его по кочкам. На горе-дуэлянта Натан совершенно не сердился, отнёсся даже с сочувствием и пониманием
Хуже было то, что сам Титов сразу поступил не лучшим образом: не попытался объясниться, наоборот, пошёл на поводу у сиюминутных чувств и дразнил Шорина. И не одумайся поручик в последний момент, вся эта история сделалась бы совершенно некрасивой, и быть бы назавтра нечестной дуэли, стыдной для Натана — уж больно заметно разнились умения мужчин, а выставить заместо себя другого, более опытного бойца, что в подобных случаях допускалось кодексом, математику бы не позволила гордость.
Почему Натан так повёл себя? Стоило признать, что он просто приревновал в?щевичку. Причём не только теперь, но и в первое своё знакомство с Шориным, и был совсем не прочь с математиком подраться. И вот сейчас тоже явственно дал понять, что Брамс ему интересна и за сердце девушки он всё же намерен побороться. Повёл себя как пресловутая собака на сене? Или впрямь — влюбился?
А коль влюбился, так что теперь делать? Переболеть да не мешать девушке устроить свою жизнь? Шорин этот, хоть и балбес изрядный, но от любви кто хочешь поглупеет. Главное, не злой, честный...
От этой мысли сделалось до того тошно, что Титов вновь пожалел о своём давнем решении бросить курить — папироса была бы кстати. Налив вместо неё крепкого, остывшего уже чая, поручик уселся к столу. Хлебнул тёплой горечи, опять поднялся. Сделал круг по комнате. Потом и вовсе тихонько вышел на крыльцо, чтобы глотнуть холодного, сырого воздуха с запахом дождя.
Ночная свежесть отрезвила, успокоила, и поручику стало стыдно: там убийца на свободе разгуливает, трёх женщин безнаказанно погубивший, а он думает невесть о чём вместо поисков преступника!
Пятернёй взъерошив волосы, Титов ругнулся себе под нос, сплюнул под ноги и вернулся к бумагам. А Брамс... Вот разберётся с этим делом, тогда и решит, что предпринять. Всё одно сейчас не до романтических развлечений.
Незадолго до рассвета Марфа Ивановна нашла своего жильца у стола. Натан, уронив голову на сложенные поверх бумаг руки, спал сном настолько крепким, что не заметил не только самого появления Прокловой, но и её хлопот по хозяйству. Женщина поглядывала на постояльца насмешливо, но будить, конечно, не стала.
Очнулся Титов только тогда, когда по узкой крутой лестнице, ведущей на второй, получердачный, этаж, спорхнула Аэлита, выбив звонкую дробь каблуками и каким-то чудом не оступившись.
— Доброе утро, Натан Ильич! — бодро поприветствовала девушка сонно растирающего глаза мужчину и с размаху плюхнулась на ближайший стул. — Нашли что-нибудь?
— Доброе утро, — сцедив зевок в кулак, кивнул Титов. — Нашёл.
Глядя на него, Брамс не удержалась от хихиканья — взъерошенный, сонный, помятый поручик настолько не походил на безупречно выглаженного и подтянутого петроградца, с которым она познакомилась в дядюшкином кабинете, что казался совершенно другим человеком.
Повинуясь сиюминутному порыву, Аэлита протянула ладонь, погладила мужчину по щеке и вновь хихикнула, пояснив в ответ на его озадаченный взгляд:
— Колючий, так забавно! — И пока Натан пытался опомниться и понять, что всё это значило и как следует на это ответить, Брамс враз посерьёзнела и спросила: — Так что вы узнали?
— Да, — встряхнулся Титов. — Я почти уверен, что мы теперь знаем имя её любовника. Также можно утверждать наверняка, что о собственной беременности Акулина не догадывалась. Она записывала в дневник все переживания и такое важное событие точно не пропустила бы. Хоть что-то бы, да мелькнуло. И вот ещё одна мелочь, помните, Царёва про Пасху вспоминала? Есть запись, сейчас... — Натан, уже окончательно проснувшись, зашуршал страницами. — «...Право, я в совершенной растерянности и не знаю, что предпринять. Как досадно, что некому...», так, дальше об одиночестве и нежелании беспокоить мать, это неважно... Вот. «Муж мой, которого я доныне считала образцом благочестия и разумности, совершил ужаснейшую вещь. Я нынче поставлена перед трудным выбором — какой позор, какое предательство предпочесть. Из двух зол выбирают меньшее, но как быть, ежели оба они равно отвратительны в своей лицемерности?» В общем, примерно в подобном ключе она рассуждает ещё некоторое время. Не буду зачитывать всё, увы, яснее не становится, и прямо она не говорит, что именно совершил её муж. Может, любовницу завёл, может, развестись всё же надумал. Полагаю, есть смысл позже спросить у самого Горбача. А что до любовника, то сошлась она с этим... Русланом Меджаджевым поболе двух месяцев назад, — прочитал поручик по бумажке. — Поначалу, полагаю, отношения их носили больше платонический характер, а вот где-то после Пасхи изменились. И я почти уверен, что все свидетели, вспоминавшие спутника Акулины, видели именно его.
— Почему? — полюбопытствовала Брамс. Глаза девушки азартно, очень заинтересованно блестели.
— Что — «почему»?
— Почему вы думаете, что это именно он? Вы же его не видели. Или просто других подходящих мужчин в дневнике не упоминалось?
— Ну видеть не видел и, исключительно в теории, он, конечно, может оказаться блондином, но я всё же сомневаюсь, — засмеялся Натан, сообразив, что собеседница имела в виду. — Фамилия его подобного не предполагает, примерно как и у нашего Чогошвили: уж больно черкесская она для человека с обыкновенной славянской наружностью. Но если вас это не убеждает, да, других подходящих мужчин нет, хотя имя его с какого-то момента перестаёт появляться в дневнике, заменённое безликим «Л». А самое интересное, что этот Меджа... Меджаджев, чёрт побери, когда я это запомню? Так вот, он, во-первых, знакомец её мужа, именно так она его впервые упоминает, а во-вторых, в?щевик из списка, работающий на «Взлёте». И мы с вами после завтрака наконец-то направимся туда на экскурсию.
Тучи обложили город С*** плотно, от горизонта до горизонта, и продолжали старательно орошать зелень окрестных полей, радуя крестьян, но у горожан вызывая ворчливое недовольство. На дорогах блестели лужи, текли ручьи, и прохожие жались к стенам домов, чтобы не стать жертвой какого-то лихача, поднимающего колёсами фонтаны брызг. Мокрые, укрытые попонами лошади нехотя шлёпали по лужам, прядая ушами и отфыркиваясь, а железные авто, которым непогода была нипочём, огибали их, словно бы поглядывая свысока.
Титов, сызмала приученный родным городом к такой погоде, даже в какой-то степени радовался дождю и прохладе, позволявшим почувствовать себя как дома. Против солнца он, конечно, не возражал, однако и слякоть его не смущала, покуда установилась она крепко и основательно: поручик не любил погоду переменчивую, которой тоже грешил Петроград, и то лишь потому, что от этого давала о себе знать старая рана.
«Взлёт» находился вблизи городской окраины, и дорога туда пролегала едва ли не лучшая во всём городе: ровная как зеркало, асфальтовая, широкая, одно удовольствие по такой ехать. Даже «Буцефал» на ней как будто не ревел, а довольно урчал, почти бесшумно шелестя шинами. Дорогу прокладывали во многом для нужд того же «Взлёта» и расстарались от души.
Вдоль дороги тянулась по живописной кленовой аллее нитка трамвайных путей, по которым, в конце и начале рабочих смен даже стайками, звенели на ходу яркие, жёлто-красные вагончики — тоже детище большого, важного, богатого завода.
«Буцефал» ехал быстро: Брамс, радуясь возможности, гнала железного коня вперёд во весь опор, счастливо улыбаясь хлещущему в лицо мокрому ветру и не обращая внимания на то, что капли скатываются за шиворот. Натан крепче держал фуражку, чтобы не сорвало, и пытался одновременно придержать плащ-накидку, полощущуюся флагом. Он озирался по сторонам, любуясь видом зелёной, просторной городской окраины, и никакое предчувствие или беспокойство не кололо сердце, пока вдруг...
Что именно произошло, Титов и сам не понял. Просто возникло ощущение, что на них катится непонятный вал, словно кто-то дунул горячим дымом, и воздух над дорогой пошёл рябью.
И тут, словно почуяв, что именно о ней идёт разговор, а может — попросту изнывая от любопытства, на порог выглянула в?щевичка.
— Натан Ильич, случилось что?.. Ой, Володя! А ты чего здесь? — искренне изумилась она.
Гость замер, оторопело вытаращившись на Брамс, и Титов едва удержался от ухмылки: всё же грешно смеяться над больными и влюблёнными, пусть математик и сам хорош, никто не заставлял его вести себя столь нелепо.
— У господина шляпу украли, — с невозмутимой миной ответил за гостя поручик. — Он заглянул спросить, как верно поступить в таких обстоятельствах.
— Шляпу? — удивлённо выгнула брови девушка. — Скука какая. А я подумала, это из Департамента...
— Сплюньте, Брамс, и постучите по дереву. Срочные вести из Департамента не бывают приятными, нам вот только ещё одного трупа недоставало, — укорил её Титов.
— И то верно, — согласилась Аэлита и, мигом потеряв всякий интерес к гостю, вернулась в дом, напоследок пожелав математику: — Удачи с вашей шляпой!
— Вы! Да вы!.. — через несколько секунд после ухода девушки, в которые Натан не спешил нарушать повисшую вязкую тишину, зло выдохнул молодой человек. — Лжец!
— Прекрасно, — поморщился Натан, отступил от двери, сделал широкий приглашающий жест и предложил: — Подите да объясните Аэлите Львовне, кой чёрт принёс вас сюда на ночь глядя. Заявите ей, что желаете ухаживать, а я вам мешаю, и поглядим, что она ответит. Мне, признаться, даже любопытно.
— Вы мерзавец! — после новой паузы заявил математик, стискивая кулаки. — Подлец! Вы порочите честь девушки!
— Шорин, — наконец вспомнил его фамилию Натан, — вы уж или вызывайте, или прекращайте брызгать слюной, пока я вам в морду не дал безо всяких экивоков, по-простонародному.
— Да! — вспыхнул молодой человек. — Дуэль! И победитель получает Аэлиту!
— Вы дурак, что ли? — даже растерялся от такого заявления Титов. — Что она вам, ваза или иной какой предмет мебели? Шорин, вы вообще кодекс дуэльный знаете, кинжал в руках держали?
— Трус!
— Ну, как пожелаете, — кивнул поручик. — Значит, завтра в семь утра. Если до тех пор передумаете — приходите. Слово офицера, этот разговор останется между нами.
— Даже не надейтесь сбежать! Я требую сафис... сафисакции!
— Чего? — брови поручика удивлённо выгнулись, а потом до него наконец дошло: — Эй, брат, да ты же пьян в доску!
— Лжец! Я жду вас завтра...
— А ну-ка пойдём, дуэлянт. — Окинув гостя взглядом, Титов решил всё же попробовать окончить дело миром и легко, в два движения, скрутил парня, заломив тому руку за спину. Крупный и сильный, Шорин, однако, явно не умел драться. — Вот и как ты со мной на ножах в круге силой мериться хотел? — со вздохом спросил Натан, оттаскивая молча сопящего и пытающегося вывернуться математика на задний двор, где у сарая как раз стояла бочка с принесённой для хозяйственных нужд водой. Благо можно было сделать это в обход дома.
После первого окунания Шорин разразился бранью, после второго — гневно булькал, после третьего — затих, а после четвёртого, кажется, достаточно протрезвел, потому что взмолился человеческим голосом:
— Пустите, Натан Ильич!
— Полегчало? — участливо спросил Титов, отпуская донельзя смущённого и взъерошенного парня.
Тот, молча глядя в землю, понуро кивнул, утирая лицо рукавом и зябко ёжась.
— Пойдём в дом, поговорим толком, — решил поручик, прощаясь с возможностью спокойно продолжить работу сейчас, а значит — нормально поспать этой ночью. И дневник, и письма нельзя было откладывать на потом, но не гнать ведь сейчас парня прочь в таком виде. Да и поговорить по совести стоило.
— Нет, я... Домой, — насупился тот. — Не надо.
— А, постой, ты про Аэлиту? — быстро догадался Натан о причинах ненавязчивости Шорина. — Побудь здесь, я гляну. Она, может, уже спать легла.
Титов угадал, Брамс действительно быстро наскучило сидеть в одиночестве, толком заниматься работой не получилось — тяжёлый, утомительный день взял своё, и девушка начала клевать носом. Когда поручик купал незваного гостя, она как раз поднялась к себе на чердак, и теперь в доме царила тишина. Поэтому Натан спокойно провёл ещё более смущённого математика к себе в комнату, открыл настежь окно, чтобы гостя не сморило в тепле, нацедил холодного кваса в кружку. Нахохлившийся у стола, Шорин озирался по сторонам и выглядел совсем уж несчастным.
— Держи, — Титов сначала дал ему квас, потом — полотенце. — И расскажи толком, отчего ты ко мне явился ругаться вместо, собственно, приглашения девушки на свидание. То есть я уже догадался, что привёл тебя больше хмель, чем собственный рассудок, но всё же?
— Да пробовал я, — вздохнул математик. — Намёков Аэлита совершенно не понимает, да вы, небось, и сами видели. А когда не выдержал и всё же позвал прямо — так, мол, и так, хочу пригласить на свидание, — она только отмахнулась. Говорит, времени у неё нет, по свиданиям бегать. Я уж и так к ней, и этак, всё без толку. А тут вы появились, и всех разговоров стало только о вас и расследовании. Потом она вовсе в институте перестала появляться, вот я и... погорячился. Не держите на меня зла, сам сейчас понимаю, что дурак. Эвон как вы меня ловко скрутили, и спасибо, что здесь, а не прилюдно, в круге. Я плаваю хорошо, бегаю, это думать помогает, а драка... только и знаю, за какой конец нож держать. И говорили вы правильно, гадко бы это было по отношению к Аэлите...
— Забыли, — согласился Титов. — И давай уже на «ты», а то я тебе тыкаю, а ты меня по имени-отчеству, неловко. Мне кажется, я не настолько тебя старше.
— А сколько вам... то есть тебе?
— Тридцать один.
— И вправду немного, всего на три года, — смутился Шорин. — Я бы тебе лет сорок дал.
— На войне — год за три, а то и за пять идёт, — пожал плечами Титов. — Ладно, хорош уже носом клевать, ложись-ка спать.
— Нет, я лучше домой, я...
— Ложись, ложись. Куда ты в мокрой рубахе, просквозит, а моё на тебя не налезет. А у меня всё равно ещё дела есть, я и не собирался ложиться.
— Спасибо, — кивнул математик, после окликнул уже выходящего Титова: — Натан, ты правда не имеешь никаких видов на Аэлиту?
— А вот этого я не говорил, — усмехнулся поручик. — И обещать могу только, что сегодняшнее происшествие останется между нами.
Шорин понуро кивнул, кажется, выкинув из головы свою «сафисакцию», и Натан вышел в большую комнату, чтобы наконец вернуться к бумагам.
Однако мысли в голову лезли самые далёкие от службы и охоты за преступником, и с четверть часа Титов мерил медленными шагами комнату, пытаясь осмыслить последние события.
В общем, конечно, всё было ясно. Влюблённый (судя по равнодушию Брамс, безответно) Шорин, несмотря на свои математически и, наверное, очень ладно скроенные мозги, пошёл по обыкновенному пути: с горя выпил и направился от безысходности решать проблему, устраняя, как казалось, первопричину равнодушия девицы. Может, не явись в критический момент сама Аэлита, присутствия которой здесь он и предположить не мог, Владимир поговорил бы да и ушёл. А тут — она, и мысли явно в определённую сторону, да хмель ещё, вот и понесло его по кочкам. На горе-дуэлянта Натан совершенно не сердился, отнёсся даже с сочувствием и пониманием
Хуже было то, что сам Титов сразу поступил не лучшим образом: не попытался объясниться, наоборот, пошёл на поводу у сиюминутных чувств и дразнил Шорина. И не одумайся поручик в последний момент, вся эта история сделалась бы совершенно некрасивой, и быть бы назавтра нечестной дуэли, стыдной для Натана — уж больно заметно разнились умения мужчин, а выставить заместо себя другого, более опытного бойца, что в подобных случаях допускалось кодексом, математику бы не позволила гордость.
Почему Натан так повёл себя? Стоило признать, что он просто приревновал в?щевичку. Причём не только теперь, но и в первое своё знакомство с Шориным, и был совсем не прочь с математиком подраться. И вот сейчас тоже явственно дал понять, что Брамс ему интересна и за сердце девушки он всё же намерен побороться. Повёл себя как пресловутая собака на сене? Или впрямь — влюбился?
А коль влюбился, так что теперь делать? Переболеть да не мешать девушке устроить свою жизнь? Шорин этот, хоть и балбес изрядный, но от любви кто хочешь поглупеет. Главное, не злой, честный...
От этой мысли сделалось до того тошно, что Титов вновь пожалел о своём давнем решении бросить курить — папироса была бы кстати. Налив вместо неё крепкого, остывшего уже чая, поручик уселся к столу. Хлебнул тёплой горечи, опять поднялся. Сделал круг по комнате. Потом и вовсе тихонько вышел на крыльцо, чтобы глотнуть холодного, сырого воздуха с запахом дождя.
Ночная свежесть отрезвила, успокоила, и поручику стало стыдно: там убийца на свободе разгуливает, трёх женщин безнаказанно погубивший, а он думает невесть о чём вместо поисков преступника!
Пятернёй взъерошив волосы, Титов ругнулся себе под нос, сплюнул под ноги и вернулся к бумагам. А Брамс... Вот разберётся с этим делом, тогда и решит, что предпринять. Всё одно сейчас не до романтических развлечений.
Незадолго до рассвета Марфа Ивановна нашла своего жильца у стола. Натан, уронив голову на сложенные поверх бумаг руки, спал сном настолько крепким, что не заметил не только самого появления Прокловой, но и её хлопот по хозяйству. Женщина поглядывала на постояльца насмешливо, но будить, конечно, не стала.
Очнулся Титов только тогда, когда по узкой крутой лестнице, ведущей на второй, получердачный, этаж, спорхнула Аэлита, выбив звонкую дробь каблуками и каким-то чудом не оступившись.
— Доброе утро, Натан Ильич! — бодро поприветствовала девушка сонно растирающего глаза мужчину и с размаху плюхнулась на ближайший стул. — Нашли что-нибудь?
— Доброе утро, — сцедив зевок в кулак, кивнул Титов. — Нашёл.
Глядя на него, Брамс не удержалась от хихиканья — взъерошенный, сонный, помятый поручик настолько не походил на безупречно выглаженного и подтянутого петроградца, с которым она познакомилась в дядюшкином кабинете, что казался совершенно другим человеком.
Повинуясь сиюминутному порыву, Аэлита протянула ладонь, погладила мужчину по щеке и вновь хихикнула, пояснив в ответ на его озадаченный взгляд:
— Колючий, так забавно! — И пока Натан пытался опомниться и понять, что всё это значило и как следует на это ответить, Брамс враз посерьёзнела и спросила: — Так что вы узнали?
— Да, — встряхнулся Титов. — Я почти уверен, что мы теперь знаем имя её любовника. Также можно утверждать наверняка, что о собственной беременности Акулина не догадывалась. Она записывала в дневник все переживания и такое важное событие точно не пропустила бы. Хоть что-то бы, да мелькнуло. И вот ещё одна мелочь, помните, Царёва про Пасху вспоминала? Есть запись, сейчас... — Натан, уже окончательно проснувшись, зашуршал страницами. — «...Право, я в совершенной растерянности и не знаю, что предпринять. Как досадно, что некому...», так, дальше об одиночестве и нежелании беспокоить мать, это неважно... Вот. «Муж мой, которого я доныне считала образцом благочестия и разумности, совершил ужаснейшую вещь. Я нынче поставлена перед трудным выбором — какой позор, какое предательство предпочесть. Из двух зол выбирают меньшее, но как быть, ежели оба они равно отвратительны в своей лицемерности?» В общем, примерно в подобном ключе она рассуждает ещё некоторое время. Не буду зачитывать всё, увы, яснее не становится, и прямо она не говорит, что именно совершил её муж. Может, любовницу завёл, может, развестись всё же надумал. Полагаю, есть смысл позже спросить у самого Горбача. А что до любовника, то сошлась она с этим... Русланом Меджаджевым поболе двух месяцев назад, — прочитал поручик по бумажке. — Поначалу, полагаю, отношения их носили больше платонический характер, а вот где-то после Пасхи изменились. И я почти уверен, что все свидетели, вспоминавшие спутника Акулины, видели именно его.
— Почему? — полюбопытствовала Брамс. Глаза девушки азартно, очень заинтересованно блестели.
— Что — «почему»?
— Почему вы думаете, что это именно он? Вы же его не видели. Или просто других подходящих мужчин в дневнике не упоминалось?
— Ну видеть не видел и, исключительно в теории, он, конечно, может оказаться блондином, но я всё же сомневаюсь, — засмеялся Натан, сообразив, что собеседница имела в виду. — Фамилия его подобного не предполагает, примерно как и у нашего Чогошвили: уж больно черкесская она для человека с обыкновенной славянской наружностью. Но если вас это не убеждает, да, других подходящих мужчин нет, хотя имя его с какого-то момента перестаёт появляться в дневнике, заменённое безликим «Л». А самое интересное, что этот Меджа... Меджаджев, чёрт побери, когда я это запомню? Так вот, он, во-первых, знакомец её мужа, именно так она его впервые упоминает, а во-вторых, в?щевик из списка, работающий на «Взлёте». И мы с вами после завтрака наконец-то направимся туда на экскурсию.
ГЛАВА 16. ВСТРЕЧА
Тучи обложили город С*** плотно, от горизонта до горизонта, и продолжали старательно орошать зелень окрестных полей, радуя крестьян, но у горожан вызывая ворчливое недовольство. На дорогах блестели лужи, текли ручьи, и прохожие жались к стенам домов, чтобы не стать жертвой какого-то лихача, поднимающего колёсами фонтаны брызг. Мокрые, укрытые попонами лошади нехотя шлёпали по лужам, прядая ушами и отфыркиваясь, а железные авто, которым непогода была нипочём, огибали их, словно бы поглядывая свысока.
Титов, сызмала приученный родным городом к такой погоде, даже в какой-то степени радовался дождю и прохладе, позволявшим почувствовать себя как дома. Против солнца он, конечно, не возражал, однако и слякоть его не смущала, покуда установилась она крепко и основательно: поручик не любил погоду переменчивую, которой тоже грешил Петроград, и то лишь потому, что от этого давала о себе знать старая рана.
«Взлёт» находился вблизи городской окраины, и дорога туда пролегала едва ли не лучшая во всём городе: ровная как зеркало, асфальтовая, широкая, одно удовольствие по такой ехать. Даже «Буцефал» на ней как будто не ревел, а довольно урчал, почти бесшумно шелестя шинами. Дорогу прокладывали во многом для нужд того же «Взлёта» и расстарались от души.
Вдоль дороги тянулась по живописной кленовой аллее нитка трамвайных путей, по которым, в конце и начале рабочих смен даже стайками, звенели на ходу яркие, жёлто-красные вагончики — тоже детище большого, важного, богатого завода.
«Буцефал» ехал быстро: Брамс, радуясь возможности, гнала железного коня вперёд во весь опор, счастливо улыбаясь хлещущему в лицо мокрому ветру и не обращая внимания на то, что капли скатываются за шиворот. Натан крепче держал фуражку, чтобы не сорвало, и пытался одновременно придержать плащ-накидку, полощущуюся флагом. Он озирался по сторонам, любуясь видом зелёной, просторной городской окраины, и никакое предчувствие или беспокойство не кололо сердце, пока вдруг...
Что именно произошло, Титов и сам не понял. Просто возникло ощущение, что на них катится непонятный вал, словно кто-то дунул горячим дымом, и воздух над дорогой пошёл рябью.
