Волны катились уже медленнее, лениво набегая на берег; гавани поблизости не было видно, и я понадеялся, что тут нет рифов. Было ясно, что наш триерарх тоже не знает этих вод. Я схватился за мой амулет, которого, к счастью, не потерял.
       Однако приливом нас довольно мягко вынесло на песок. От толчка я опять упал, и Артабаз тоже. Я больно ударился бедром о железный угол ящика. Но потом, приподнявшись, я схватил юношу за плечи и встряхнул, ощущая неудержимое ликование.
       - Мы спасены! Слышишь?..
       - Да, мой господин, - ответил перс. Глаза его сияли. - Да славится Ахура-Мазда!
       Вокруг нас уцелевшие матросы и освобожденные гребцы тоже шумно радовались. Конечно, нам посчастливилось дважды: мы не утонули в бурю и, пристав к берегу, спасли наш корабль!
       Посох мой я оставил в трюме: он подмок, как и наши товары и казна, но был целехонек. Артабаз сбегал и принес его, и мы уже собирались сойти с корабля. Но тут к нам опять приблизился триерарх.
       - Оставайся тут... господин, - мрачно распорядился он, опустив тяжелую руку мне на плечо. - На этом судне я начальник, и мой приказ: никому не сходить с корабля!
       Я пришел в недоумение. Но тут кариец, пересыпая свою речь отборными морскими ругательствами, объяснил мне наше положение. И я понял, что оно хуже, чем мне представлялось.
       Мы спасли корабль - однако лишились мачты. На веслах, даже с таким количеством гребцов, мы могли бы дойти до Крита, до ближайшей греческой земли: но пока прилив, отчалить мы не можем. И прежде нам нужно во что бы то ни стало пополнить запасы воды! Провизии хватит, но без пресной воды никуда!
       Мы понятия не имели, где на африканском побережье взять воду! Египетское солнце жарило вовсю, и я уже ощущал жажду. Но даже это было не самое худшее.
       - Вон, видишь? Там крепость. Береговая стража, - сказал триерарх, указывая на какую-то белую постройку вдалеке. Глаза моряка были куда острее моих.
       Это был первый признак человеческого присутствия, который мы увидели. Мое сердце забилось быстрее.
       - Ведь там египтяне?
       - Скорее всего, - кивнул триерарх. - И молись своему критскому божку, чтобы ты сумел с ними объясниться - а они захотели тебя слушать!
       И тут я понял, отчего кариец теперь смотрел на меня с такой злостью и так говорил. Я опустился на палубу, сжимая голову руками. Конечно, египтяне сейчас лучше относились к чужеземцам, чем в былые времена; однако мы не вошли в гавань как торговое судно, чтобы вести дела с чиновниками и властями... Нас попросту прибило к берегу! И хотя я мог бы попытаться объясниться с воинами, несущими дозор в этой крепости, куда больше вероятность, что они сочтут нас хорошей и легкой добычей, подарком моря!
       А пережив такое насилие со стороны персов, многие коренные египтяне еще больше озлобились против чужаков. И им нет дела до того, каким почетом мы пользуемся у себя в Карии! Особенно этим солдатам гарнизона, которые наверняка изнывают тут от скуки и безденежья!
       «Будь это персы, я мог бы объясниться с ними куда лучше», - подумал я; и невольно усмехнулся. Да, я говорил по-египетски, и довольно сносно; но я владел южным наречием, которое весьма отличалось от северного. И давно не слышал живой речи. На Крите я рассчитывал вести дела с купцами с помощью самих критян - и купцы обычно знают чужие языки... Да что теперь казниться!
       Я быстро встал, чтобы помочь моим товарищам. Но прежде, чем присоединиться к остальным, я сделал то, что подсказывало мне чутье: снял мой талисман и, распустив гашник холщовых штанов, спрятал драгоценного золотого бычка в набедренной повязке. Я понимал, что если нас все-таки возьмут в плен, то первым делом отнимут все ценное. А дар моей матери я был обязан сохранить - как он всю жизнь хранил меня...
       Артабаз, пристально наблюдавший за мной, понял, что я делаю и зачем. Евнух подошел ко мне и дотронулся до моей руки.
       - Я никогда не оставлю тебя, господин, - сказал он. - И твой бог тебя не оставит.
       Я кивнул.
       - Благодарю, мой друг... и надеюсь на это. Но все-таки подумай, что ты сам можешь припрятать, пока есть время!
       Потом я направился к триерарху, ожидая распоряжений. Но теперь мы мало что могли сделать без чужой помощи, без помощи местных: а их внимание как раз не хотелось привлекать. Вот если бы мы могли сами найти источник или колодец... Но они тут наверняка все на учете и хорошо охраняются!
       Мы разделили между собой часть оставшейся мутной воды с привкусом глины. Потом триерарх все-таки решился отправить двоих человек на разведку. А я вдруг ощутил, как заныло перетруженное левое колено, и меня это встревожило.
       Если придется сражаться или бежать... даже если я попаду в плен и меня принудят к физическому труду, как раба, этот недостаток может оказаться роковым. На тяжелых общих работах от таких, как я, избавляются первыми!
       И мог ли я погибнуть теперь, когда меня за морем ждали беременная жена и маленькие дети?
       - Сколько у нас осталось воинов? - спросил я капитана, нащупывая отцовский нож на поясе.
       - Девять из десятка, - ответил он.
       Всего нас осталось сто двадцать из двухсот. У меня вспыхнула надежда. Если воины пожелают напасть на нас, мы можем попытаться одолеть их и захватить их запасы!
       Но тут Артабаз отчаянно крикнул:
       - Идут сюда!
       Первым делом я увидел наших: матросы, посланные на разведку, со всех ног бежали обратно. А потом я ахнул: один из матросов упал, ткнувшись лицом в песок. Дозорные уже стреляли!..
       Я схватился за нож, и наши воины тоже повыхватывали мечи. Трое прицелились в египтян из луков, но стрелять еще не решались. Стало видно, что нам угрожает серьезный противник.
       Несомненно, благодаря персидской опасности и участившемуся морскому разбою, египтяне теперь усилили береговую охрану. Я давно уже плохо представлял себе, как идут дела в Египте, - и хотя жители Та-Кемет оставались данниками персов, поражение Ксеркса наверняка вдохнуло в них новые силы для сопротивления всему иноземному...
       Эти воины, которые направлялись к нам, были верховыми; и стреляли они тоже как степняки. Отряд конных лучников человек в тридцать, в белых льняных шлемах и таких же панцирях: темные от солнца, враждебные и торжествующие. Они окружили нас прежде, чем мы успели опомниться. Теперь они могли бы перебить нас всех, как стадо! А сзади бежали еще новые, два, три десятка: гарнизон этой крепости, очевидно, был немалым.
       Мы все еще оставались на корабле, но мы не могли даже спустить его на воду. Мы могли бы, пожалуй, отчалить даже в прилив, гребя вдоль берега, чтобы добраться до какой-нибудь египетской гавани. Однако теперь было поздно.
       - Кто такие? - отрывисто спросил один из воинов, в дорогих доспехах: очевидно, предводитель.
       Смысл вопроса был ясен и без перевода; но я был ободрен тем, что понял речь египтянина. Я выступил вперед - под нацеленными на меня стрелами, как совсем недавно перед воротами Милета. И, запинаясь, начал говорить, стараясь держаться с такой же уверенностью.
       Я объяснил солдатам, что я - посланник и доверенный советник могущественной царицы Карии, Артемисии. Наш корабль направлялся на Крит; но нас застигла буря и занесло на берег Та-Кемет. Мы потерпели крушение и просим воинов о помощи: за это я их щедро вознагражу!
       Египтянин слушал, хмурясь все больше: имя Артемисии Карийской ему, кажется, ничего не говорило, и язык мой был недостаточно хорош. Потом загорелое гладкое лицо воина снова прояснилось, и он ухмыльнулся. Похоже, начальник гарнизона понял из моей речи главное - мы не опасны, за нами не идет большая сила; а значит, он и его солдаты могут хорошенько поживиться... Конечно, я сулил им награду за спасение: но то когда еще будет, и будет ли! А мы уже в их руках, со всеми потрохами!
       Ничего не ответив мне, египтянин повернулся к своим спутникам, и они ожесточенно заспорили. Я понял их речь и на сей раз, хотя и с трудом. Воины уже решали, кому из них достанется товар, а кому - пленники!..
       Тут один из наших воинов, догадавшись, что происходит, выстрелил и уложил кого-то из отвлекшихся врагов. Но остальные египтяне не дремали, и наш храбрец упал мертвым; а следом другой наш воин, выхвативший из колчана стрелу. Больше никто не пытался сопротивляться.
       Нас заставили сойти с корабля и, согнав вместе, повели в сторону крепости. Я споткнулся, увязнув в горячем песке; и ощутил, как меня поддержала рука Артабаза. Я благодарно взглянул на моего слугу и друга.
       - Я постараюсь нас вытащить, - прошептал я. Хотя уже плохо представлял как. Конечно, у меня в Египте жил родич - Исидор; но он жил слишком далеко на юге, если еще не умер и не попал в немилость. И кто передаст ему весть от меня?
       Но я заставил себя успокоиться и сосредоточился на самом насущном. Мы остались живы: и те, кто захватил нас, надеялись извлечь из нас прибыль. А значит, нас напоят и накормят, и дадут крышу над головой!
       В этом мои надежды оправдались; но только в этом. Египет не так легко отдает своих «живых убитых» - этим именем они называют захваченных в плен, которых считают обязанными служить избранному богами народу.
       И скоро мы уже плыли на юг, запертые в тесный вонючий трюм. Нас не собирались выставлять на торгах - нет: насколько я понял, египтяне вознамерились отправить нас на общие работы, на которых использовали военнопленных и преступников! И хорошо еще, если в садах при храме или на строительстве, а не в золотых рудниках!..
       И теперь я надеялся только на то, что меня не разлучат с Артабазом. И на то, что я сумею подать весть Исидору - и мой родич что-нибудь сделает, чтобы спасти меня и моих товарищей. Если только способен на это...
       Я сидел на гнилой соломе, раздетый до набедренной повязки: как и следовало ожидать, у нас отобрали все, что имело ценность. И только моего критского бычка я сохранил. Я сжимал его в кулаке и думал о доме и семье, черпая силы в этих сладостных воспоминаниях.
       

       
       Глава 6

       
       Мы плыли долго - бесконечная мучительная, унизительная дорога. Я теперь был вынужден прятать мой талисман и от остальных узников тоже: это ужасное заключение, превращение в рабов разъединило нас больше, чем объединило. Нас рассадили по нескольким кораблям - по двадцать на каждый. Воды давали достаточно, но пищи не хватало: дважды в день надсмотрщики приносили вяленую рыбу, которой скоро провонял весь трюм, и стебли папируса. Только так я и узнавал, что начался и кончился новый день! И уже скоро оголодавшие, озверевшие карийцы и прежние их невольники, обращенные в новое рабство, готовы были устраивать свалку из-за каждого лишнего куска.
       Это вспоминать еще стыднее - но я ощутил благодарность к египтянам за то, что они не допускали драк между рабами и зорко следили, чтобы все получали пищу. Я был не из самых слабых - но для меня оказалась невыносима мысль столь быстро опуститься до звериного состояния! Однако мои спутники были слишком измотаны борьбой с морем - и слишком угнетены своим теперешним положением и растеряны, чтобы долго сопротивляться. Самым сильным и жадным хватило нескольких ударов увесистой египетской палкой, чтобы они научились уступать другим. К тому же, только египтяне приносили в трюм свет, позволявший достаточно видеть.
       Артабаз остался со мной - это теперь значило так много!.. Когда нас разделяли, я схватил евнуха за руку и не отпускал. После того, как нас заперли под палубой, я услышал от товарищей несколько похабных шуток по этому поводу; но мне было все равно, и скоро насмешники отстали.
       Я знал, что со мной заперты десятеро матросов - и сам триерарх Пиксодар. Остальные были гребцами: их отличали худоба, следы кнута на спине и оков на запястьях. Но скоро темнота и грязь стерли все различия между нами. По всем ползали насекомые; рыбная вонь, запах немытых тел и испражнений забивали нос. Разговоры, которые начинались то в одном углу, то в другом, быстро затухали.
       У меня опять начало болеть левое колено: от морской сырости оно опухло, и я не знал, как долго смогу скрывать мою хромоту. Я радовался, что мне удалось сберечь мои разные сандалии! Наш триерарх, вместе с серьгами-полумесяцами и нагрудной цепью, лишился своих отличных шнурованных сапог мягчайшей телячьей кожи. Но нас было много, и египтяне, радуясь столь богатой добыче, осматривали пленников не слишком тщательно. Однако я все острее сознавал, что окончание этой переправы может означать мою смерть.
       Как-то ночью, когда боль в ноге не давала мне спать, я спросил Артабаза:
       - Почему это случилось с нами? Со мной?
       Я не ждал ответа. Но, к моему удивлению, у перса было готово объяснение.
       - Колесо судьбы повернулось для тебя, господин, чтобы ты после своей высокой доли изведал низкую. Это - справедливость.
       Вначале я ужасно разозлился... Хорошо было этому евнуху рассуждать, его не ждала дома семья, ему не грозило утратить все свое влияние и положение при дворе! Где тут справедливость? Пусть он вспомнит о многих тысячах, которые бесславно погибли по прихоти его царя; обо всех женщинах и детях, никому не сделавших зла, ставших жертвами чужой ярости и похоти... Почему боги попустили все это, но занялись мной одним?..
       Но Артабаз смотрел на меня все таким же ясным взглядом; и я вспомнил, что сам он был оскоплен по воле родного отца. Артабаз мог бы быть моим учителем по части страданий и терпения! Азиаты на все глядят иначе: несмотря на то, что с нами произошло, и то, что ожидало нас впереди, мой евнух сохранял какую-то безмятежность, и я сам находил успокоение рядом с ним. Персы-зороастрийцы немало переняли у соседей, родственных им по крови и языку, - индусов, верующих в бесконечность перерождений и непременное воздаяние.
       Я человек запада, и для меня это учение всегда будет чуждо! Тот, кто во всяком жребии и во всяком случае ищет справедливость, очень скоро придет в отчаяние! Но тогда я почувствовал, что в словах моего слуги есть доля истины.
       У нас было время для философии: и мы ощущали, что она может стать нашим последним утешением. Моя семья, моя Поликсена уже казались бесконечно далекими - как звезды, чей свет озаряет путь с высоты, но не греет...
       Поняв, что путешествие окончено, я испытал облегчение. Только бы глотнуть свежего воздуха, еще раз увидеть солнце! Я начал понимать Варазе, которого в эти дни часто вспоминал.
       Когда открылся квадратный люк и нас начали выводить, Артабаз поднялся первым. Несмотря на долгую неподвижность, он не утратил своей гибкости.
       - Обопрись на меня, господин.
       Нам позволили идти под руку: нас выгоняли наверх всем скопом, только пересчитывая по головам. И я обнаружил, что с помощью Артабаза хорошо передвигаюсь, даже колено почти не болело.
       Воздух свободы опьянил меня - вновь оказавшись под синим небом, я дышал, широко раскрывая рот. Наше судно стояло у мраморного причала, среди тростников. Солнце сильно пекло - очевидно, мы остановились много южнее: но на реке жара была благодатной... Я готов был молиться этому щедрому солнцу, как делали тысячи лет сами египтяне!
       Потом я огляделся, пока была возможность. Я увидел на пристани группу людей: когда я понял, кто они, едва удержал взволнованный крик.
       Начальник нашего судна, важный египтянин в черном парике и широком воротнике, расшитом стеклярусом, беседовал с высоким бритоголовым стариком в калазирисе и легчайшей белой накидке: его сопровождали трое таких же бритоголовых мужчин, в одних длинных юбках.