— Лишь на миг я поверил, что среди вашего народа могут быть честные гоблины, как сразу в том жестоко разочаровался, — почти шёпотом, горько закончил гном, и лицо его вновь превратилось в камень.
Слова Идни, а особенно сумма, словно удар молнии, поразили всех присутствующих. Ксавуд, до этого не издававший ни единого звука и надеющийся, что про него просто забудут, от этих слов задрожал. Он не брал эти деньги! Даже не думал об этом. А теперь его обвиняет тот, в ком он увидел справедливость, так не хватающую этому городу. И даже отсюда на Ксавуда посыпались несправедливые слова, ввергнувшие его в шок.
Стражники оцепенели, впав в немое изумление. Даже судья, обычно такой невозмутимый, был ошарашен. Его маленькие глазки расширились. Десять двурлей? Около четырёх килограммов чистого золота! Это было невообразимое богатство, сумма, которой хватило бы, чтобы не работать всю жизнь, купить себе целую деревушку и предаваться там наслаждениям. В шатре воцарилась гробовая тишина, прерываемая лишь тяжёлым дыханием и звоном осознания.
— Я ничего не брал! Это ложь! — возопил слегка оправившийся от шока Ксавуд. — Я клянусь, у меня ничего нет! — смотрел он при этом на гнома, а не на окружающих его стражей и судью. Для него было важнее его мнение, чем мнение этой системы, но гном уже отвернулся и лишь недоверчиво повёл плечами в ответ на крики.
Судья махнул рукой в сторону Ксавуда, и к тому быстро подскочил стражник и резким ударом в грудь выбил весь воздух, заставив согнуться и замолчать.
— Что ж... — негромко произнёс судья, стараясь придать голосу вескость. — В свете вновь открывшихся обстоятельств дело переносится на более позднее время!
Он кивнул одному из стражников, который стоял ближе всего. Тот, не дожидаясь повторения, сорвался с места и со всех ног выбежал из шатра.
Не прошло и часа. Томительная тишина шатра давила на Ксавуда, каждая минута казалась вечностью, наполненной неясными страхами. Внезапно два стражника схватили его под руки и грубо выволокли наружу. Чуть поодаль маячил казавшийся зловеще пустым трактир, куда его и оттащили.
Вскоре дверь трактира открылась, и на пороге стоял запыхавшийся гоблин огромных размеров, лицо его было мокрым от пота, который градом капал вниз. Было видно, что он редко куда-то спешил, и сейчас — один из тех случаев.
Ксавуд со смесью ужаса и удивления узнал его. Он видел его лишь однажды, чуть больше трёх недель назад, но это лицо с тех пор являлось ему в кошмарах. На пороге стоял Мизгратак, тот гоблин, что обещал отнять у Жмула дом, тот, из-за кого Ксавуд две недели ходил с синяками и ссадинами, даже сейчас ещё не до конца зажившими.
— А ты молодец, парень, — отдышавшись, начал Мизгратак. — Мне сказали: предатель страны, а ты просто ловко обчистил этого гномьего болвана. Такие, как ты, нам нужны. Это ж надо… десять двурлей! Вот так везение. Хочешь прямо сейчас пойти домой, и никто. Никто, — он повторил, — не тронет тебя. Я тебе обещаю.
Ксавуд смотрел на него и видел, что этот вельможа его не узнаёт: ни лицо, ни имя. Хоть Ксавуда и избили тогда за попытку пожаловаться на него, он понимал: для такого, как Мизгратак, он был лишь пылинкой, о которой даже не стоило докладывать. Просто "сделали, что должны". Ксавуд уже понимал, что разговор не сулит ничего хорошего, но всё же медленно кивнул, ожидая продолжения.
— Вот это деловой разговор, — потёр руки Мизгратак. — Ты же знаешь, что самое главное — это делиться с ближним своим. Вот и тебе надо поделиться: пять двурлей тебе и пять мне. И потом отправляйся куда хочешь. Даже в этот трактир приходи в любое время, тут тебя бесплатно накормят и напоят, это мой трактир. А если не знаешь, куда свою долю вложить, так я тебе ещё и подскажу и помогу — за небольшой процент. Ну что, по рукам?
Ксавуд приуныл, опустил голову и тихо произнёс:
— Но я и впрямь не брал у гнома ни одного двурля. Он дал мне лишь кусок золотой монеты на покупку продовольствия, и ту забрала ваша стража. Я понятия не имею, куда пропали его деньги.
— Стража! — громко крикнул Мизгратак. — Вы обыскивали этого негодяя?
— Да, почтенный Мизгратак, мы обшарили весь дом, там нет ничего интересного, перевернули всё вверх дном. А самого сию секунду обыщем, — страж принялся ловко ощупывать Ксавуда. Не найдя ничего, он закончил: — Чисто, ваше превосходительство.
Со злостью Мизгратак топнул ногой так, что стаканы на стойке зашатались.
— Если я узнаю, что это твои стражники взяли деньги, ты пожалеешь о том дне, когда родился на свет!
— Кто ещё с этим, — пренебрежительно махнул рукой Мизгратак в сторону Ксавуда, — вместе живёт в доме? Кто мог взять деньги, если их нет ни в доме, ни при себе? Друзья? Жена? Родители?
— Жена, он постоянно упоминал свою жену и дочь, господин. Они собирались куда-то уезжать сегодня утром. Может, он передал все деньги ей? — торопливо рассказывал страж.
— Но ведь это вы забрали мою жену и дочь, чтобы я вывел вам гнома, как она могла уехать, если сейчас, наверняка, сидит в сыром подземелье? — с горечью и непониманием попытался вставить Ксавуд, за что опять получил удар в грудь от стражника.
— Живо узнай на всех воротах, выезжала ли его жена сегодня из города или нет. Баба вдвоём с девкой — приметная пара. Доложи и отправь за ними погоню, — совершенно не обращая внимания на Ксавуда, приказал Мизгратак. В его голосе читалась лишь жадность и жажда наживы.
Ожидание казалось Ксавуду вечностью, в его голове всё перепуталось.
"Блеза уехала из города? Блеза украла деньги? Не может этого быть, наверняка это очередные уловки поганой власти. Им что-то от меня надо, и так они пытаются запутать, вывести из себя. Это ведь стража схватила и Блезу, и Вирлу. Я видел это по их лицам. Ведь именно поэтому мне пришлось предать Идни."
Но, продолжая свои мысли, сомнение забиралось всё глубже и глубже.
"Для любого гоблина десять двурлей — это огромные деньги. Не зря даже сам Мизгратак притащил сюда свою жирную задницу. Мы никогда не жили в достатке, и Блеза могла решить хоть так вырваться из нищеты."
Ксавуд отгонял от себя эти ужасные выводы. Даже жестокий мир Шарглутии не мог быть настолько ужасен. Если даже жена его предаст, то кому же тогда верить?
Тишину нарушил гремящий доспехами страж, вошедший внутрь. Он скороговоркой доложил:
— Вы правы, господин Мизгратак, их видели на южных воротах города. Они отправились по Растер тракту в сторону Дувартиса. Это было четыре или пять часов назад. За ними отправились в погоню пять конных стражников.
Мизгратак раскраснелся так, что даже на его зелёной коже это стало заметно. Подойдя ближе к Ксавуду, он наотмашь влепил ему пощёчину.
— Мерзавец, сговорился с женой и отправил её подальше из города с деньгами. И сам хотел сбежать. Так в Дрюклааре дела не делаются. Ты решил меня обмануть? По закону ответишь за всё!
Потом Мизгратак в гневе повернулся к стражу и рыкнул:
— Почему всего пять? Отправьте ещё двадцать всадников, она может попробовать затеряться в каком-то из близлежащих городов, надо успеть перехватить их.
Разгневанный, он выскочил из трактира, и Ксавуд увидел, как Мизгратак вошёл в большой шатёр. Через минуту, видимо сказав судье пару слов, удалился.
Но Ксавуду было не до Мизгратака и не до судьи.
"Блеза и впрямь уехала из города. Но попробует ли она спасти Вирлу? Путь до Эльдории и так слишком опасен, а с такой суммой тем более. Может, Блеза просто решит пожить для себя? Бросив дочь умирать? Нет, я не верю в это, моя любимая не сможет так поступить."
"Они поехали в сторону Дувартиса, это путь на Светлый лес. Но также это в сторону других городов гоблинов, где проще затеряться."
"Она украла деньги и сбежала, ничего тебе не сказав", – шепнула тёмная часть его сознания.
"Будь она проклята эта Шарглутия, будь прокляты эти деньги. От них лишь одни беды."
Отчаяние сжимало горло, он чувствовал себя преданным и растоптанным.
За окном протрубил горн, созывающий народ на главную площадь. На площади проходили либо казни, либо объявления, требующие присутствия горожан. Сейчас намечалась казнь.
Ксавуда выволокли из трактира и бросили на краю быстро построенного помоста. По центру же стоял палач, натачивающий свой топор, и плаха. Но сперва следовало сделать объявление, зачитать обвинение и дать обвиняемому последнее слово.
В данный момент уже зачитывалось обвинение против Идни, его приговаривали к смертной казни, но прежде дав высказаться. Шарглутия же считала себя свободной страной.
К краю помоста вышел гном. Из одежды на нём оставили лишь свободную льняную рубаху до колена. Но даже в таком неказистом виде он излучал уверенность и величие. Никто не мог сказать, что видел на его лице даже тень страха или отчаяния. Когда он начал, голос его звучал громко и сурово, будто он тут был обвинитель, а не обвиняемый. От его слов у многих по телу пошли мурашки.
— Я Идриннвар Вулмакос, король Харендуя. Я не калечил ваших стражей, они сами напали на меня, и будь желание, я мог убить каждого, но я сдержался. Порядок ваш я не нарушал, а что насчёт оружия – это мои родовые топоры, символ моей власти в Харендуе, отказаться от них — значит отказаться от власти и титула.
— Насчёт оскорбления Великого Гоблина — так же полная ложь. Я ещё не оскорблял, но сейчас сделаю это. Я обвиняю власти Шарглутии и, в частности, Шургона, в нападении на мою гору и полном уничтожении моего народа. Я обвиняю вас в подкупе и предательстве, лжи и в преступлениях против моего народа. У вас много денег, много влияния и власти. Вы решили, что можете безнаказанно творить, что захотите? Думаете казнить меня без последствий?
Идни остановился, обводя взглядом толпу рабочих и стоящих неподалёку знатных вельмож. В глазах его бушевало пламя, пламенный изумруд, это было мистически великолепно. Голос его обрёл крепость металла и звон наковальни.
— Я вызываю власти Шарглутии на Ночную Жатву – Никс Харвест. Даже вашего влияния не хватит отказать мне в этом. Империя не простит мою смерть после официального вызова.
Стоящая толпа взорвалась гулом. Оглушительный ропот пронёсся по площади: одни гоблины, потрясённые смелостью гнома, недоверчиво переглядывались, другие, охваченные каким-то первобытным восторгом, начинали громко шептаться и возбуждённо толкать друг друга локтями. Некоторые рабочие, забыв о страхе и давлении стражи, невольно вскидывали кулаки, а их лица искажались в смеси изумления и надежды.
Никс Харвест — это безжалостный турнир, подчёркивающий влияние Вардолийской Империи во всём мире. Это смертельные состязания, где из непокорных городов сгоняют людей, чтобы они сражались насмерть под взором толпы. Жестокий спектакль власти и устрашения, призванный сломить волю, наказать сопротивляющихся и развлечь верных подданных.
Гном был прав, проигнорировать вызов означало подорвать авторитет Императора людей, такое не прощают.
— Ты свободен, Идриннвар. Шарглутия принимает твой вызов. Встретимся в столице империи, — ответил ему из толпы совершенно неприметный и заурядный гоблин. Был он низкий и худой и одет в одежду простого работника, но окружало его больше двух десятков стражей и вельмож. — Верните гному его вещи, — приказал он в конце и, развернувшись, пошёл прочь.
Ксавуда, до этого отброшенного и почти забытого, вспомнили. Его резко подняли с земли и оттащили к центру помоста, где уже лежала плаха. Толпа, ещё недавно поглощённая драматичным вызовом гнома, теперь с интересом уставилась на гоблина. Что же натворил их сородич и каким будет наказание?
Судья, ещё не до конца оправившийся от шокирующей отмены приговора, вновь занял своё место. Он бросил быстрый взгляд на влиятельного гоблина, что только что принял вызов Идни. Голос судьи вновь загремел на площади:
— А теперь, — начал он, указывая на Ксавуда, — мы переходим к делу этого ничтожного существа! Он обвиняется в подлом, низком, гнусном преступлении! В краже у уважаемого гостя нашей столицы, благородного Идриннвара Вулмакоса! Десять двурлей чистого золота! Неслыханная дерзость! За такое тяжкое преступление, за этот позор, брошенный на нашу столицу, Шарглутия назначает справедливое и неотвратимое наказание!
Толпа с откровенной ненавистью смотрела на преступника. Десять двурлей — слишком большие деньги. "Как он посмел? Почему он, а не они?" Их глаза, полные злобы, жадности и зависти, словно клеймили его. Но также каждый взгляд выражал тайную, невысказанную радость от того, что это происходит не с ними, а с другим.
Идни, уже забравший свои родовые топоры и облачившийся в доспехи, собирался уходить. Но услышал, как судья зачитывает обвинение против Ксавуда, и замер на краю площади. На словах об «уважаемом госте столицы» и «благородном Идриннваре Вулмакосе» гном презрительно усмехнулся, покачал головой. В его глазах блеснул гнев от невыносимого лицемерия гоблинских властей. Он видел, как быстро меняются их «принципы» в зависимости от выгоды. Двуличие гоблинов поражало.
— ...Он приговаривается к отсечению левой руки и пожизненному заключению в самых глубоких и тёмных подземельях! Да будет это уроком для всех, кто посмеет посягнуть на чужое добро в нашей свободной Шарглутии!
Услышав приговор, Идни отбросил всякое равнодушие. Он остановился и обернулся, его взгляд остановился на Ксавуде. Гном наблюдал с небольшим, горьким злорадством, как этого гоблина готовят к расправе.
Идни ощущал праведный гнев за украденное золото, хоть дело было даже не в монетах. Ксавуд оказался таким же, как все гоблины, хотя в какой-то момент даже понравился Идни, разрушая предрассудки и предубеждения.
— По обычаю нашей свободной страны, тебе предоставляется последнее слово! — закончил судья, театрально взмахнув рукой.
Ксавуда подтолкнули к краю помоста. Он поднял взгляд на толпу и разрыдался. Такие же гоблины, как и он, смотрели на него. Жажда расправы читалась в каждом их взгляде. Им не было его жаль, они жаждали зрелища, как и он когда-то, стоя внизу. Теперь, с помоста палача, мир ощущался совершенно по-другому: чужим, враждебным, безжалостным. Горькие, крупные слёзы текли по его грязному лицу, смешиваясь с пылью. Он пытался взглядом найти в толпе гнома; лишь от него исходящая ненависть была заслужена.
— Я… я не брал! Клянусь! Ничего не брал! — захлёбываясь слезами, прокричал он, пытаясь оправдаться. И тут он встретился глазами с Идни: — Я не знаю, куда делись твои деньги! Это не я! Я лишь пошёл на сделку с властями, чтобы спасти семью, остальное — ложь! — уже более твёрдо закончил Ксавуд, обращаясь исключительно к гному.
Гоблинские стражники лишь посмеивались, а толпа шикала и улюлюкала, раззадоренная его слезами и жалким состоянием. Но Идни Вулмакос, король Харендуя, внимательно посмотрел на Ксавуда. Он увидел не хитрость или ложь, а искреннее, безудержное отчаяние. И гном, к своему удивлению, поверил ему. В этот момент Ксавуд говорил правду. Укол совести пронзил гнома. Ведь это из-за его слов сейчас рубят руку гоблину, что пытался искренне помочь ему.
Палач взмахнул топором. Глухой удар.
Но крика боли не последовало. Вместо этого из горла Ксавуда вырвался смех. Это был смех, родившийся из хаоса, смех, который танцевал на обломках его прежней жизни. Он был громогласным и раскатистым, пронзительным и заразительным, звучащим как ода безумию. Это был смех безграничного ужаса и сломленной души, смех гоблина, который потерял всё и в чьём сознании что-то необратимо треснуло.
Слова Идни, а особенно сумма, словно удар молнии, поразили всех присутствующих. Ксавуд, до этого не издававший ни единого звука и надеющийся, что про него просто забудут, от этих слов задрожал. Он не брал эти деньги! Даже не думал об этом. А теперь его обвиняет тот, в ком он увидел справедливость, так не хватающую этому городу. И даже отсюда на Ксавуда посыпались несправедливые слова, ввергнувшие его в шок.
Стражники оцепенели, впав в немое изумление. Даже судья, обычно такой невозмутимый, был ошарашен. Его маленькие глазки расширились. Десять двурлей? Около четырёх килограммов чистого золота! Это было невообразимое богатство, сумма, которой хватило бы, чтобы не работать всю жизнь, купить себе целую деревушку и предаваться там наслаждениям. В шатре воцарилась гробовая тишина, прерываемая лишь тяжёлым дыханием и звоном осознания.
— Я ничего не брал! Это ложь! — возопил слегка оправившийся от шока Ксавуд. — Я клянусь, у меня ничего нет! — смотрел он при этом на гнома, а не на окружающих его стражей и судью. Для него было важнее его мнение, чем мнение этой системы, но гном уже отвернулся и лишь недоверчиво повёл плечами в ответ на крики.
Судья махнул рукой в сторону Ксавуда, и к тому быстро подскочил стражник и резким ударом в грудь выбил весь воздух, заставив согнуться и замолчать.
— Что ж... — негромко произнёс судья, стараясь придать голосу вескость. — В свете вновь открывшихся обстоятельств дело переносится на более позднее время!
Он кивнул одному из стражников, который стоял ближе всего. Тот, не дожидаясь повторения, сорвался с места и со всех ног выбежал из шатра.
Не прошло и часа. Томительная тишина шатра давила на Ксавуда, каждая минута казалась вечностью, наполненной неясными страхами. Внезапно два стражника схватили его под руки и грубо выволокли наружу. Чуть поодаль маячил казавшийся зловеще пустым трактир, куда его и оттащили.
Вскоре дверь трактира открылась, и на пороге стоял запыхавшийся гоблин огромных размеров, лицо его было мокрым от пота, который градом капал вниз. Было видно, что он редко куда-то спешил, и сейчас — один из тех случаев.
Ксавуд со смесью ужаса и удивления узнал его. Он видел его лишь однажды, чуть больше трёх недель назад, но это лицо с тех пор являлось ему в кошмарах. На пороге стоял Мизгратак, тот гоблин, что обещал отнять у Жмула дом, тот, из-за кого Ксавуд две недели ходил с синяками и ссадинами, даже сейчас ещё не до конца зажившими.
— А ты молодец, парень, — отдышавшись, начал Мизгратак. — Мне сказали: предатель страны, а ты просто ловко обчистил этого гномьего болвана. Такие, как ты, нам нужны. Это ж надо… десять двурлей! Вот так везение. Хочешь прямо сейчас пойти домой, и никто. Никто, — он повторил, — не тронет тебя. Я тебе обещаю.
Ксавуд смотрел на него и видел, что этот вельможа его не узнаёт: ни лицо, ни имя. Хоть Ксавуда и избили тогда за попытку пожаловаться на него, он понимал: для такого, как Мизгратак, он был лишь пылинкой, о которой даже не стоило докладывать. Просто "сделали, что должны". Ксавуд уже понимал, что разговор не сулит ничего хорошего, но всё же медленно кивнул, ожидая продолжения.
— Вот это деловой разговор, — потёр руки Мизгратак. — Ты же знаешь, что самое главное — это делиться с ближним своим. Вот и тебе надо поделиться: пять двурлей тебе и пять мне. И потом отправляйся куда хочешь. Даже в этот трактир приходи в любое время, тут тебя бесплатно накормят и напоят, это мой трактир. А если не знаешь, куда свою долю вложить, так я тебе ещё и подскажу и помогу — за небольшой процент. Ну что, по рукам?
Ксавуд приуныл, опустил голову и тихо произнёс:
— Но я и впрямь не брал у гнома ни одного двурля. Он дал мне лишь кусок золотой монеты на покупку продовольствия, и ту забрала ваша стража. Я понятия не имею, куда пропали его деньги.
— Стража! — громко крикнул Мизгратак. — Вы обыскивали этого негодяя?
— Да, почтенный Мизгратак, мы обшарили весь дом, там нет ничего интересного, перевернули всё вверх дном. А самого сию секунду обыщем, — страж принялся ловко ощупывать Ксавуда. Не найдя ничего, он закончил: — Чисто, ваше превосходительство.
Со злостью Мизгратак топнул ногой так, что стаканы на стойке зашатались.
— Если я узнаю, что это твои стражники взяли деньги, ты пожалеешь о том дне, когда родился на свет!
— Кто ещё с этим, — пренебрежительно махнул рукой Мизгратак в сторону Ксавуда, — вместе живёт в доме? Кто мог взять деньги, если их нет ни в доме, ни при себе? Друзья? Жена? Родители?
— Жена, он постоянно упоминал свою жену и дочь, господин. Они собирались куда-то уезжать сегодня утром. Может, он передал все деньги ей? — торопливо рассказывал страж.
— Но ведь это вы забрали мою жену и дочь, чтобы я вывел вам гнома, как она могла уехать, если сейчас, наверняка, сидит в сыром подземелье? — с горечью и непониманием попытался вставить Ксавуд, за что опять получил удар в грудь от стражника.
— Живо узнай на всех воротах, выезжала ли его жена сегодня из города или нет. Баба вдвоём с девкой — приметная пара. Доложи и отправь за ними погоню, — совершенно не обращая внимания на Ксавуда, приказал Мизгратак. В его голосе читалась лишь жадность и жажда наживы.
Ожидание казалось Ксавуду вечностью, в его голове всё перепуталось.
"Блеза уехала из города? Блеза украла деньги? Не может этого быть, наверняка это очередные уловки поганой власти. Им что-то от меня надо, и так они пытаются запутать, вывести из себя. Это ведь стража схватила и Блезу, и Вирлу. Я видел это по их лицам. Ведь именно поэтому мне пришлось предать Идни."
Но, продолжая свои мысли, сомнение забиралось всё глубже и глубже.
"Для любого гоблина десять двурлей — это огромные деньги. Не зря даже сам Мизгратак притащил сюда свою жирную задницу. Мы никогда не жили в достатке, и Блеза могла решить хоть так вырваться из нищеты."
Ксавуд отгонял от себя эти ужасные выводы. Даже жестокий мир Шарглутии не мог быть настолько ужасен. Если даже жена его предаст, то кому же тогда верить?
Тишину нарушил гремящий доспехами страж, вошедший внутрь. Он скороговоркой доложил:
— Вы правы, господин Мизгратак, их видели на южных воротах города. Они отправились по Растер тракту в сторону Дувартиса. Это было четыре или пять часов назад. За ними отправились в погоню пять конных стражников.
Мизгратак раскраснелся так, что даже на его зелёной коже это стало заметно. Подойдя ближе к Ксавуду, он наотмашь влепил ему пощёчину.
— Мерзавец, сговорился с женой и отправил её подальше из города с деньгами. И сам хотел сбежать. Так в Дрюклааре дела не делаются. Ты решил меня обмануть? По закону ответишь за всё!
Потом Мизгратак в гневе повернулся к стражу и рыкнул:
— Почему всего пять? Отправьте ещё двадцать всадников, она может попробовать затеряться в каком-то из близлежащих городов, надо успеть перехватить их.
Разгневанный, он выскочил из трактира, и Ксавуд увидел, как Мизгратак вошёл в большой шатёр. Через минуту, видимо сказав судье пару слов, удалился.
Но Ксавуду было не до Мизгратака и не до судьи.
"Блеза и впрямь уехала из города. Но попробует ли она спасти Вирлу? Путь до Эльдории и так слишком опасен, а с такой суммой тем более. Может, Блеза просто решит пожить для себя? Бросив дочь умирать? Нет, я не верю в это, моя любимая не сможет так поступить."
"Они поехали в сторону Дувартиса, это путь на Светлый лес. Но также это в сторону других городов гоблинов, где проще затеряться."
"Она украла деньги и сбежала, ничего тебе не сказав", – шепнула тёмная часть его сознания.
"Будь она проклята эта Шарглутия, будь прокляты эти деньги. От них лишь одни беды."
Отчаяние сжимало горло, он чувствовал себя преданным и растоптанным.
Глава 10.
За окном протрубил горн, созывающий народ на главную площадь. На площади проходили либо казни, либо объявления, требующие присутствия горожан. Сейчас намечалась казнь.
Ксавуда выволокли из трактира и бросили на краю быстро построенного помоста. По центру же стоял палач, натачивающий свой топор, и плаха. Но сперва следовало сделать объявление, зачитать обвинение и дать обвиняемому последнее слово.
В данный момент уже зачитывалось обвинение против Идни, его приговаривали к смертной казни, но прежде дав высказаться. Шарглутия же считала себя свободной страной.
К краю помоста вышел гном. Из одежды на нём оставили лишь свободную льняную рубаху до колена. Но даже в таком неказистом виде он излучал уверенность и величие. Никто не мог сказать, что видел на его лице даже тень страха или отчаяния. Когда он начал, голос его звучал громко и сурово, будто он тут был обвинитель, а не обвиняемый. От его слов у многих по телу пошли мурашки.
— Я Идриннвар Вулмакос, король Харендуя. Я не калечил ваших стражей, они сами напали на меня, и будь желание, я мог убить каждого, но я сдержался. Порядок ваш я не нарушал, а что насчёт оружия – это мои родовые топоры, символ моей власти в Харендуе, отказаться от них — значит отказаться от власти и титула.
— Насчёт оскорбления Великого Гоблина — так же полная ложь. Я ещё не оскорблял, но сейчас сделаю это. Я обвиняю власти Шарглутии и, в частности, Шургона, в нападении на мою гору и полном уничтожении моего народа. Я обвиняю вас в подкупе и предательстве, лжи и в преступлениях против моего народа. У вас много денег, много влияния и власти. Вы решили, что можете безнаказанно творить, что захотите? Думаете казнить меня без последствий?
Идни остановился, обводя взглядом толпу рабочих и стоящих неподалёку знатных вельмож. В глазах его бушевало пламя, пламенный изумруд, это было мистически великолепно. Голос его обрёл крепость металла и звон наковальни.
— Я вызываю власти Шарглутии на Ночную Жатву – Никс Харвест. Даже вашего влияния не хватит отказать мне в этом. Империя не простит мою смерть после официального вызова.
Стоящая толпа взорвалась гулом. Оглушительный ропот пронёсся по площади: одни гоблины, потрясённые смелостью гнома, недоверчиво переглядывались, другие, охваченные каким-то первобытным восторгом, начинали громко шептаться и возбуждённо толкать друг друга локтями. Некоторые рабочие, забыв о страхе и давлении стражи, невольно вскидывали кулаки, а их лица искажались в смеси изумления и надежды.
Никс Харвест — это безжалостный турнир, подчёркивающий влияние Вардолийской Империи во всём мире. Это смертельные состязания, где из непокорных городов сгоняют людей, чтобы они сражались насмерть под взором толпы. Жестокий спектакль власти и устрашения, призванный сломить волю, наказать сопротивляющихся и развлечь верных подданных.
Гном был прав, проигнорировать вызов означало подорвать авторитет Императора людей, такое не прощают.
— Ты свободен, Идриннвар. Шарглутия принимает твой вызов. Встретимся в столице империи, — ответил ему из толпы совершенно неприметный и заурядный гоблин. Был он низкий и худой и одет в одежду простого работника, но окружало его больше двух десятков стражей и вельмож. — Верните гному его вещи, — приказал он в конце и, развернувшись, пошёл прочь.
Ксавуда, до этого отброшенного и почти забытого, вспомнили. Его резко подняли с земли и оттащили к центру помоста, где уже лежала плаха. Толпа, ещё недавно поглощённая драматичным вызовом гнома, теперь с интересом уставилась на гоблина. Что же натворил их сородич и каким будет наказание?
Судья, ещё не до конца оправившийся от шокирующей отмены приговора, вновь занял своё место. Он бросил быстрый взгляд на влиятельного гоблина, что только что принял вызов Идни. Голос судьи вновь загремел на площади:
— А теперь, — начал он, указывая на Ксавуда, — мы переходим к делу этого ничтожного существа! Он обвиняется в подлом, низком, гнусном преступлении! В краже у уважаемого гостя нашей столицы, благородного Идриннвара Вулмакоса! Десять двурлей чистого золота! Неслыханная дерзость! За такое тяжкое преступление, за этот позор, брошенный на нашу столицу, Шарглутия назначает справедливое и неотвратимое наказание!
Толпа с откровенной ненавистью смотрела на преступника. Десять двурлей — слишком большие деньги. "Как он посмел? Почему он, а не они?" Их глаза, полные злобы, жадности и зависти, словно клеймили его. Но также каждый взгляд выражал тайную, невысказанную радость от того, что это происходит не с ними, а с другим.
Идни, уже забравший свои родовые топоры и облачившийся в доспехи, собирался уходить. Но услышал, как судья зачитывает обвинение против Ксавуда, и замер на краю площади. На словах об «уважаемом госте столицы» и «благородном Идриннваре Вулмакосе» гном презрительно усмехнулся, покачал головой. В его глазах блеснул гнев от невыносимого лицемерия гоблинских властей. Он видел, как быстро меняются их «принципы» в зависимости от выгоды. Двуличие гоблинов поражало.
— ...Он приговаривается к отсечению левой руки и пожизненному заключению в самых глубоких и тёмных подземельях! Да будет это уроком для всех, кто посмеет посягнуть на чужое добро в нашей свободной Шарглутии!
Услышав приговор, Идни отбросил всякое равнодушие. Он остановился и обернулся, его взгляд остановился на Ксавуде. Гном наблюдал с небольшим, горьким злорадством, как этого гоблина готовят к расправе.
Идни ощущал праведный гнев за украденное золото, хоть дело было даже не в монетах. Ксавуд оказался таким же, как все гоблины, хотя в какой-то момент даже понравился Идни, разрушая предрассудки и предубеждения.
— По обычаю нашей свободной страны, тебе предоставляется последнее слово! — закончил судья, театрально взмахнув рукой.
Ксавуда подтолкнули к краю помоста. Он поднял взгляд на толпу и разрыдался. Такие же гоблины, как и он, смотрели на него. Жажда расправы читалась в каждом их взгляде. Им не было его жаль, они жаждали зрелища, как и он когда-то, стоя внизу. Теперь, с помоста палача, мир ощущался совершенно по-другому: чужим, враждебным, безжалостным. Горькие, крупные слёзы текли по его грязному лицу, смешиваясь с пылью. Он пытался взглядом найти в толпе гнома; лишь от него исходящая ненависть была заслужена.
— Я… я не брал! Клянусь! Ничего не брал! — захлёбываясь слезами, прокричал он, пытаясь оправдаться. И тут он встретился глазами с Идни: — Я не знаю, куда делись твои деньги! Это не я! Я лишь пошёл на сделку с властями, чтобы спасти семью, остальное — ложь! — уже более твёрдо закончил Ксавуд, обращаясь исключительно к гному.
Гоблинские стражники лишь посмеивались, а толпа шикала и улюлюкала, раззадоренная его слезами и жалким состоянием. Но Идни Вулмакос, король Харендуя, внимательно посмотрел на Ксавуда. Он увидел не хитрость или ложь, а искреннее, безудержное отчаяние. И гном, к своему удивлению, поверил ему. В этот момент Ксавуд говорил правду. Укол совести пронзил гнома. Ведь это из-за его слов сейчас рубят руку гоблину, что пытался искренне помочь ему.
Палач взмахнул топором. Глухой удар.
Но крика боли не последовало. Вместо этого из горла Ксавуда вырвался смех. Это был смех, родившийся из хаоса, смех, который танцевал на обломках его прежней жизни. Он был громогласным и раскатистым, пронзительным и заразительным, звучащим как ода безумию. Это был смех безграничного ужаса и сломленной души, смех гоблина, который потерял всё и в чьём сознании что-то необратимо треснуло.
