Мне нравится смотреть на него.
Дождь словно бы жалуется. Я же сочувствую, пусть и не понимаю больше воду. Ответить тоже не способна: лоза оставила меня.
Больно?
Нет.
Непривычно только. Я стараюсь не думать о том, вернется ли сила. Быть может, да. Быть может, нет. Я жива, и это ли не главное?
Жива и почти счастлива.
Есть дом. И брат.
Дракон.
Цветочное лото на троих — за Хвостика играем по очереди. Бочонки в холщовом мешочке перекатываются, стучат друг о друга, и, сунув руку, я стараюсь нащупать чайную розу. Только ее не хватает для победы. Брокк хмурится и пальцем грозит: ему нужны незабудки и тигровая лилия.
— Не жульничай! — Братец тянется, чтобы отобрать мешок, но я успеваю выхватить бочонок.
Сжимаю в кулаке.
И загадываю: если все-таки роза, то Оден сегодня появится… или завтра… послезавтра — самое позднее. Я так устала ждать. Верю. Знаю, что придет. Он ведь клялся и клятву не нарушит, но… дождь за окном. Осень. И почти месяц тишины.
Хоть бы слово написал…
Вначале ждать было легко. Я много спала и много ела, пребывая в каком-то умиротворенном, расслабленном состоянии, в котором просто не оставалось места сомнениям. Закрывая глаза, представляла себе, что Оден рядом. И присутствие его было таким явным, что сны получались легкими, акварельными.
Но слабость уходила.
А одиночество разрасталось. И в какой-то момент я возненавидела вечера за то, что чувствовала себя потерянной. Я сидела допоздна, но все равно приходила к пустой кровати, ложилась, закрывала глаза и говорила, что ждать осталось недолго.
Потом наступало утро.
И новый день. Тоска отступала.
— Ну? — Брокк протянул ладонь, требуя бочонок. — Что там?
Сирень.
И выиграл Хвостик… везет ему.
— Повторим? — предложил брат, складывая бочонки в мешок. — Если ты не устала.
— Не устала, но… не хочется. Извини. Лучше расскажи, что нового слышно.
Устроившись на ковре, я положила голову Брокку на колени и закрыла глаза. Под его истории легко дремать. А он говорит о скачках, которые состоялись неделю назад… о Королевском театре, где случился скандал перед самой премьерой… о гадальном салоне, открывшемся на площади и за несколько дней ставшем известность благодаря некоей даме… о пожаре, что произошел в редакции «Сплетника»… о том, что после зимнего бала король вновь обратит взгляд на запад и разделит земли за Перевалом…
...и ходят слухи, будто бы его величество собирается жениться.
Про Одена ни слова.
Я не спрашивала. И Брокк молчал.
— Эйо, послезавтра я возвращаюсь за Перевал. — Он передал мне дракона. Хвостик долго топтался, устраиваясь на моем животе. — Я и так слишком много времени потратил.
Ему позволили остаться со мной, но время истекло.
Наш род слишком многим обязан королю, чтобы Брокк мог игнорировать приказ. Да и… ему ведь нравится его работа. У него только и осталось, что мастерство.
А еще я.
— Если хочешь, возьму тебя с собой.
— В Долину?
— Можно и туда, дом все равно пустует, но вообще-то на полигон. Я покажу тебе драконов…
— Спасибо.
Уехать? За Перевалом тоже осень, но с Брокком я не буду одна.
А Оден?
Он ведь обещал вернуться за мной.
— Послезавтра. — Брат провел пальцем по переносице. — Я не хочу оставлять тебя без присмотра.
Брокк собирался добавить еще что-то, но промолчал.
Наверняка это связано с Оденом.
И с отъездом.
На этот раз я долго сижу в темноте, прикладываю ладони к влажному стеклу, силясь разглядеть хоть что-то за пеленой дождя. Потом все же возвращаюсь в постель и закрываю глаза. Считаю до десяти.
До ста.
До тысячи. А потом от тысячи — обратно… я засыпаю все-таки, а просыпаюсь, когда лица касается что-то мокрое и холодное.
— Тише, радость моя. — Широкая ладонь зажимает мне рот. — Тише, это я…
Оден подхватывает меня на руки и прижимает к себе. Он вымок до нитки, с волос капает, с рукавов, а ботинки наверняка грязные.
— Ты…
Я цепляюсь за шею, трогаю лицо, а он ловит пальцы губами:
— Я… я же говорил, что вернусь за тобой.
Наверное, я смеюсь слишком громко, и Оден, пытаясь унять этот смех, целует. А потом садится прямо на ковер и все-таки выпускает меня.
— Эйо, выслушай, пожалуйста. Это очень важно.
Слушаю. Сажусь рядом, держусь за руку, чувствую себя совершенно счастливой.
— К сожалению, король все еще склонен считать наш брак недействительным. Он не скреплен жилой, что оставляет правителю возможность связать меня с… другой невестой. Даже без моего на то согласия. Поэтому у нас два варианта. — Он выдохнул и отжал левой рукой волосы. — Первый — отправиться за Перевал. Возможно, что и дальше. Нам придется скрываться всю оставшуюся жизнь. Наши дети, если таковые появятся, вряд ли будут признаны родом. К тому же высока вероятность, что рано или поздно нас найдут.
Снова дорога?
И редкие остановки в безымянных городках?
Порой письма для Брокка… и то их небезопасно будет писать.
Брокку придется докладывать об этих письмах. А незнание его добьет.
Жизнь, лишенная равновесия. Но все-таки вместе.
— А второй вариант?
— Есть кое-что, что стоит выше короля. Предвечная жила. Она будит живое железо… или убивает носителя. А еще, оказывается, способна связать две нити в одну. Это тоже своего рода ритуал… и даже у короля не получится перешагнуть через него.
Предвечная жила? Это означает…
— Каменный лог, моя радость. — Оден выпускает мою руку. — Сейчас сила лозы молчит… и это хороший шанс. Полукровки… те, которые люди, почти всегда выживают. Они слышат зов, но не так, чтобы не суметь воспротивиться ему…
Дед говорил про Каменный лог.
А мама отказалась и думать.
Слишком опасно.
Там огонь. Лава. И жар, который способен сжечь до костей.
— Эйо, я не хочу лгать. Есть вероятность, что ты… мы погибнем.
Оден уйдет за мной.
Бежать.
Остаться и рискнуть. И что мне выбрать? Я думаю… и не могу придумать.
А Оден вздыхает и признается:
— Вообще-то есть и третий вариант. — Он обнимает себя. — Твой брат… настаивает на нем.
Но этот вариант Одену совершенно не по вкусу. И говорит он лишь потому, что обещал сказать.
— Отступить. Ты останешься с Брокком. Он любит тебя и сделает все, чтобы ты была счастлива. Подумай, Эйо. Я не хочу тебя отпускать, мне довольно сложно даже представить это. Но если ты сочтешь, что без меня тебе будет лучше, я уйду.
— Не сочту.
— За ослушание меня накажут. Возможно, объявят сумасшедшим. Возможно — изменником. В лучшем случае сошлют на неопределенный срок…
— Карпов разводить?
Подвинувшись ближе, я стала расстегивать пуговицы на куртке.
Еще простынет, герой мокрый.
— Вроде того. Эйо, ты имеешь право выбирать. Сейчас у тебя есть дом. Семья. И спокойная жизнь, которую ты хотела. Со мной ты рискуешь лишиться всего.
Куртку стягиваю и рубашку тоже.
— То есть если я не захочу…
— Я уйду. И не буду тебя больше беспокоить.
— Женишься на…
— На ком скажут, на том и женюсь. Мне будет все равно… когда-то я умел жить по правилам. Полагаю, научусь снова.
Говорит и скалится. В волосах прорезались колючки живого железа.
— Оден… мы спешим, да?
— Да.
— Сильно спешим?
Я рисую на его коже каплями дождя. И Оден выдыхает. Он и вправду думал, что я отступлюсь? Да, у меня есть дом. И Брокк, который наверняка переживает… но он тоже позволил выбрать, пусть и предложил увезти за Перевал.
И я выбрала.
Наверное, еще в том безымянном городишке, площадь которого хочу забыть.
— Ты замерз… надо согреться. И вообще я соскучилась… а у тебя сапоги грязные…
— Я тебе цветы принес. — Он вытаскивает из кармана куртки мятый букет поздних незабудок. И бедные цветы высыпаются из рук.
На ковер.
И на кровать… места там для двоих не хватает.
Наверное, мы действительно спешим. Но я хватаюсь за Одена, пытаясь убедить себя, что он есть. И не исчезнет… и у нас все получится, а значит, время будет: целая жизнь на двоих.
Что было дальше?
Побег.
Записка, оставленная для Брокка. Я знаю, что он поймет. И обещаю вернуться, потому что он мне тоже нужен, и не меньше, чем Оден. Иначе только.
Семья должна быть большой.
Оден ждет, с трудом удерживаясь от того, чтобы не заглянуть за плечо, фыркает и вздыхает.
Мы спешим.
Как дети, право слово, но мне хочется сегодня быть ребенком. И осень, попридержав дождь, продляет сказку. Оден выбирается через окно, а меня снимает с подоконника.
— Здесь грязно, — ворчит он, когда я пытаюсь вырваться из объятий. — И мокро.
Серая трава. Под ногами хлюпает черная жижа. Опавшие листья сплетаются длинными черенками в плотный скользкий ковер. Скроет ли он следы?
Брокк не станет искать меня… слишком активно.
Мы пробираемся вдоль колоннады осклизлых тополей, и белесые статуи смотрят мне вслед. Одобряют? Негодуют? Или жаждут избавиться от чужаков, чтобы вернуться в умиротворяющее спокойствие ночи?
За оградой Оден останавливается.
— Держись крепче, — просит он, — и глаза закрой.
Ненавижу порталы. И этот какой-то особенно мерзкий, я чувствую буквально, как пространство сминает меня…
— Тише, радость моя, все закончилось, дыши…
Дышу.
Пытаюсь.
Захлебываюсь слюной… хочу сказать, что ненавижу порталы, но…
— У меня с ними никогда толком не ладилось, — признается Оден, вытирая мне нос платком. Кружевным. С монограммой. К батисту прилипли лепестки незабудок.
Кажется, я смеюсь.
— Мы… мы на месте? — Смех до слез в глазах — наверное, на истерику похоже. — Скажи, что порталов больше не будет.
— Порталов больше не будет. — Мой муж убирает платок в нагрудный карман и, сняв куртку, аккуратно вешает на сук низкого кривоватого дерева. — Мертвая зона. Дальше пойдем пешком… я пойду, а ты поедешь. Отвернись.
Еще чего. Когда это он таким стеснительным успел стать?
— Я буду перекидываться. — Рубашку Оден складывает. — А это не самое приятное зрелище.
И все-таки когда живое железо разрывает кожу, я касаюсь острых шипов.
Приятное? Пожалуй, он прав, в этом нет красоты, но… эхо чужой силы оглушает, словно сама земля подымается на его зов. Я узнаю фигуры из старого тренировочного зала, куда Брокк все-таки заглядывает, пусть и думает, что тайком.
Человек.
Пограничье.
Пес.
Нынешний — огромен. Страшен? Возможно. Грозен. Он отливает золотом, тем самым, красным, которое дает родовая жила. И я, преодолев робость, все же протягиваю руку. Смотрю ему в глаза, снизу вверх, и вижу в них себя же.
А еще луну, острую, как его когти.
— Ты… чудо.
И улыбаться пес умеет.
Он очень осторожно касается носом раскрытой ладони и выдыхает, жаром окутывая кожу. А потом проводит по запястью шершавым языком.
— Покатаешь, да?
Трясет гривой, и острые иглы с шелестом трутся друг о друга. Оден ложится на землю и выставляет лапу, чтобы мне удобней было забираться. Встает аккуратно и ступает поначалу робко, то и дело оглядываясь. Но постепенно уверяется, что я не собираюсь с него падать.
И шаг ускоряет.
А потом еще… и еще…
Ветер, спохватившись, силится догнать, и сам воздух становится плотным, заставляет меня пригибаться, цепляясь за шею золотого пса.
Мы летим…
А ночь длится, пока не прорывается розовыми пятнами рассвета. И только тогда Оден останавливается. Он ссаживает меня, и я понимаю, что еще немного — и сама бы свалилась.
И падаю… но меня заставляют подняться.
Ходить по какой-то поляне, поросшей бурым волглым лишайником. Приседать. И руки греют дыханием. Щеки и шею тоже.
А когда я согреваюсь, путь продолжается.
Равнина. Красный камень. Черный камень. Белые полосы мха, который даже под дождем оставался сухим. Редкие деревья, давным-давно умершие, но оставшиеся стоять. Корни их глубоко ушли в базальт, а вывернутые ветви истекали смолой.
Жар.
Чем дальше, тем сильней.
И снова остановка. Я знаю, что должна ходить, и послушно делаю круг по поляне. Мох скрипит под ногами. А Оден ложится и дышит, вывалив из пасти золотой язык.
— Ты в порядке? — Я не знаю, что делать. — Пить хочешь?
У меня две фляги.
А этот упрямец качает головой. Пить он хочет, но думает, что воды мало и мне она нужней.
— Если ты станешь человеком, то…
Снова качает.
— Нельзя?
Кивок.
— Найдут?
Я провожу по носу, по колючей чешуе, и Оден жмурится, запрокидывает голову, подставляя шею. Здесь чешуя мягче. Относительно. Мои ногти скребут по ней с преотвратным звуком, но ему, похоже, нравится.
— Знаешь… вот когда выберемся отсюда… я куплю такую штуку… сетку железную… которой на кухне котлы чистят.
Бледно-голубой глаз смотрит с подозрением…
— Сажу отскребает хорошо…
…и возмущением.
— …буду по праздникам твою чешую начищать. А потом воском и тряпочкой…
Оден фыркнул, и гибкий хвост оплел ноги, дернул меня, опрокидывая на спину, на мягкую пятипалую лапу.
— Ну… ну если тебе жир больше нравится, с жиром она блестеть будет…
Договорить мне не позволили.
— Не надо меня облизывать! Не…
И собаки умеют смеяться.
— Оден… — Все же нам пора идти дальше. Я забираюсь на спину, ложусь, обнимаю его. — Мне страшно от мысли, что тебя могло бы не быть…
Оборачивается.
Ну да, самое время для глупостей.
— Я люблю тебя. Очень.
Говорю тихо, но у этого пса хороший слух.
Цена
След от перехода стереть не выйдет. Да и глупо это.
Виттар постоял внизу, открыл входную дверь, впуская на порог осенний дождь. Вода собиралась в ладонях и была кисловатой на вкус. Но умылся и полегчало.
Стальной Король будет разочарован, но угрызений совести Виттар не ощущал.
Страха тоже.
Он подымался по лестнице, насвистывая веселую песенку, которая засела в голове еще с лихих, довоенных времен. И чувствовал себя превосходно.
— Если вы думаете, что вам это сойдет с рук, — старуха стояла на вершине лестницы, грозная, как старая горгулья из королевского парка, — то глубоко ошибаетесь. Я не собираюсь молчать.
— Хорошо.
Ее узкие сухие пальцы вцепились в дубовую балясину, не пальцы — когти. Вырвет и, захлопав чернотканными крыльями, поднимется в воздух с визгом и скрежетом. Виттар тряхнул головой, избавляясь от наваждения.
Горгулья? Да нет, просто стерва.
Обыкновенная.
— Ваш брат должен был…
— Не вам. — Виттар поднялся и теперь смотрел на старуху сверху вниз. — Вам он точно ничего не должен.
Кто она?
Уже никто. А раньше? До падения рода?
Супруга Атрума? Нет, старовата.
Дождь словно бы жалуется. Я же сочувствую, пусть и не понимаю больше воду. Ответить тоже не способна: лоза оставила меня.
Больно?
Нет.
Непривычно только. Я стараюсь не думать о том, вернется ли сила. Быть может, да. Быть может, нет. Я жива, и это ли не главное?
Жива и почти счастлива.
Есть дом. И брат.
Дракон.
Цветочное лото на троих — за Хвостика играем по очереди. Бочонки в холщовом мешочке перекатываются, стучат друг о друга, и, сунув руку, я стараюсь нащупать чайную розу. Только ее не хватает для победы. Брокк хмурится и пальцем грозит: ему нужны незабудки и тигровая лилия.
— Не жульничай! — Братец тянется, чтобы отобрать мешок, но я успеваю выхватить бочонок.
Сжимаю в кулаке.
И загадываю: если все-таки роза, то Оден сегодня появится… или завтра… послезавтра — самое позднее. Я так устала ждать. Верю. Знаю, что придет. Он ведь клялся и клятву не нарушит, но… дождь за окном. Осень. И почти месяц тишины.
Хоть бы слово написал…
Вначале ждать было легко. Я много спала и много ела, пребывая в каком-то умиротворенном, расслабленном состоянии, в котором просто не оставалось места сомнениям. Закрывая глаза, представляла себе, что Оден рядом. И присутствие его было таким явным, что сны получались легкими, акварельными.
Но слабость уходила.
А одиночество разрасталось. И в какой-то момент я возненавидела вечера за то, что чувствовала себя потерянной. Я сидела допоздна, но все равно приходила к пустой кровати, ложилась, закрывала глаза и говорила, что ждать осталось недолго.
Потом наступало утро.
И новый день. Тоска отступала.
— Ну? — Брокк протянул ладонь, требуя бочонок. — Что там?
Сирень.
И выиграл Хвостик… везет ему.
— Повторим? — предложил брат, складывая бочонки в мешок. — Если ты не устала.
— Не устала, но… не хочется. Извини. Лучше расскажи, что нового слышно.
Устроившись на ковре, я положила голову Брокку на колени и закрыла глаза. Под его истории легко дремать. А он говорит о скачках, которые состоялись неделю назад… о Королевском театре, где случился скандал перед самой премьерой… о гадальном салоне, открывшемся на площади и за несколько дней ставшем известность благодаря некоей даме… о пожаре, что произошел в редакции «Сплетника»… о том, что после зимнего бала король вновь обратит взгляд на запад и разделит земли за Перевалом…
...и ходят слухи, будто бы его величество собирается жениться.
Про Одена ни слова.
Я не спрашивала. И Брокк молчал.
— Эйо, послезавтра я возвращаюсь за Перевал. — Он передал мне дракона. Хвостик долго топтался, устраиваясь на моем животе. — Я и так слишком много времени потратил.
Ему позволили остаться со мной, но время истекло.
Наш род слишком многим обязан королю, чтобы Брокк мог игнорировать приказ. Да и… ему ведь нравится его работа. У него только и осталось, что мастерство.
А еще я.
— Если хочешь, возьму тебя с собой.
— В Долину?
— Можно и туда, дом все равно пустует, но вообще-то на полигон. Я покажу тебе драконов…
— Спасибо.
Уехать? За Перевалом тоже осень, но с Брокком я не буду одна.
А Оден?
Он ведь обещал вернуться за мной.
— Послезавтра. — Брат провел пальцем по переносице. — Я не хочу оставлять тебя без присмотра.
Брокк собирался добавить еще что-то, но промолчал.
Наверняка это связано с Оденом.
И с отъездом.
На этот раз я долго сижу в темноте, прикладываю ладони к влажному стеклу, силясь разглядеть хоть что-то за пеленой дождя. Потом все же возвращаюсь в постель и закрываю глаза. Считаю до десяти.
До ста.
До тысячи. А потом от тысячи — обратно… я засыпаю все-таки, а просыпаюсь, когда лица касается что-то мокрое и холодное.
— Тише, радость моя. — Широкая ладонь зажимает мне рот. — Тише, это я…
Оден подхватывает меня на руки и прижимает к себе. Он вымок до нитки, с волос капает, с рукавов, а ботинки наверняка грязные.
— Ты…
Я цепляюсь за шею, трогаю лицо, а он ловит пальцы губами:
— Я… я же говорил, что вернусь за тобой.
Наверное, я смеюсь слишком громко, и Оден, пытаясь унять этот смех, целует. А потом садится прямо на ковер и все-таки выпускает меня.
— Эйо, выслушай, пожалуйста. Это очень важно.
Слушаю. Сажусь рядом, держусь за руку, чувствую себя совершенно счастливой.
— К сожалению, король все еще склонен считать наш брак недействительным. Он не скреплен жилой, что оставляет правителю возможность связать меня с… другой невестой. Даже без моего на то согласия. Поэтому у нас два варианта. — Он выдохнул и отжал левой рукой волосы. — Первый — отправиться за Перевал. Возможно, что и дальше. Нам придется скрываться всю оставшуюся жизнь. Наши дети, если таковые появятся, вряд ли будут признаны родом. К тому же высока вероятность, что рано или поздно нас найдут.
Снова дорога?
И редкие остановки в безымянных городках?
Порой письма для Брокка… и то их небезопасно будет писать.
Брокку придется докладывать об этих письмах. А незнание его добьет.
Жизнь, лишенная равновесия. Но все-таки вместе.
— А второй вариант?
— Есть кое-что, что стоит выше короля. Предвечная жила. Она будит живое железо… или убивает носителя. А еще, оказывается, способна связать две нити в одну. Это тоже своего рода ритуал… и даже у короля не получится перешагнуть через него.
Предвечная жила? Это означает…
— Каменный лог, моя радость. — Оден выпускает мою руку. — Сейчас сила лозы молчит… и это хороший шанс. Полукровки… те, которые люди, почти всегда выживают. Они слышат зов, но не так, чтобы не суметь воспротивиться ему…
Дед говорил про Каменный лог.
А мама отказалась и думать.
Слишком опасно.
Там огонь. Лава. И жар, который способен сжечь до костей.
— Эйо, я не хочу лгать. Есть вероятность, что ты… мы погибнем.
Оден уйдет за мной.
Бежать.
Остаться и рискнуть. И что мне выбрать? Я думаю… и не могу придумать.
А Оден вздыхает и признается:
— Вообще-то есть и третий вариант. — Он обнимает себя. — Твой брат… настаивает на нем.
Но этот вариант Одену совершенно не по вкусу. И говорит он лишь потому, что обещал сказать.
— Отступить. Ты останешься с Брокком. Он любит тебя и сделает все, чтобы ты была счастлива. Подумай, Эйо. Я не хочу тебя отпускать, мне довольно сложно даже представить это. Но если ты сочтешь, что без меня тебе будет лучше, я уйду.
— Не сочту.
— За ослушание меня накажут. Возможно, объявят сумасшедшим. Возможно — изменником. В лучшем случае сошлют на неопределенный срок…
— Карпов разводить?
Подвинувшись ближе, я стала расстегивать пуговицы на куртке.
Еще простынет, герой мокрый.
— Вроде того. Эйо, ты имеешь право выбирать. Сейчас у тебя есть дом. Семья. И спокойная жизнь, которую ты хотела. Со мной ты рискуешь лишиться всего.
Куртку стягиваю и рубашку тоже.
— То есть если я не захочу…
— Я уйду. И не буду тебя больше беспокоить.
— Женишься на…
— На ком скажут, на том и женюсь. Мне будет все равно… когда-то я умел жить по правилам. Полагаю, научусь снова.
Говорит и скалится. В волосах прорезались колючки живого железа.
— Оден… мы спешим, да?
— Да.
— Сильно спешим?
Я рисую на его коже каплями дождя. И Оден выдыхает. Он и вправду думал, что я отступлюсь? Да, у меня есть дом. И Брокк, который наверняка переживает… но он тоже позволил выбрать, пусть и предложил увезти за Перевал.
И я выбрала.
Наверное, еще в том безымянном городишке, площадь которого хочу забыть.
— Ты замерз… надо согреться. И вообще я соскучилась… а у тебя сапоги грязные…
— Я тебе цветы принес. — Он вытаскивает из кармана куртки мятый букет поздних незабудок. И бедные цветы высыпаются из рук.
На ковер.
И на кровать… места там для двоих не хватает.
Наверное, мы действительно спешим. Но я хватаюсь за Одена, пытаясь убедить себя, что он есть. И не исчезнет… и у нас все получится, а значит, время будет: целая жизнь на двоих.
Что было дальше?
Побег.
Записка, оставленная для Брокка. Я знаю, что он поймет. И обещаю вернуться, потому что он мне тоже нужен, и не меньше, чем Оден. Иначе только.
Семья должна быть большой.
Оден ждет, с трудом удерживаясь от того, чтобы не заглянуть за плечо, фыркает и вздыхает.
Мы спешим.
Как дети, право слово, но мне хочется сегодня быть ребенком. И осень, попридержав дождь, продляет сказку. Оден выбирается через окно, а меня снимает с подоконника.
— Здесь грязно, — ворчит он, когда я пытаюсь вырваться из объятий. — И мокро.
Серая трава. Под ногами хлюпает черная жижа. Опавшие листья сплетаются длинными черенками в плотный скользкий ковер. Скроет ли он следы?
Брокк не станет искать меня… слишком активно.
Мы пробираемся вдоль колоннады осклизлых тополей, и белесые статуи смотрят мне вслед. Одобряют? Негодуют? Или жаждут избавиться от чужаков, чтобы вернуться в умиротворяющее спокойствие ночи?
За оградой Оден останавливается.
— Держись крепче, — просит он, — и глаза закрой.
Ненавижу порталы. И этот какой-то особенно мерзкий, я чувствую буквально, как пространство сминает меня…
— Тише, радость моя, все закончилось, дыши…
Дышу.
Пытаюсь.
Захлебываюсь слюной… хочу сказать, что ненавижу порталы, но…
— У меня с ними никогда толком не ладилось, — признается Оден, вытирая мне нос платком. Кружевным. С монограммой. К батисту прилипли лепестки незабудок.
Кажется, я смеюсь.
— Мы… мы на месте? — Смех до слез в глазах — наверное, на истерику похоже. — Скажи, что порталов больше не будет.
— Порталов больше не будет. — Мой муж убирает платок в нагрудный карман и, сняв куртку, аккуратно вешает на сук низкого кривоватого дерева. — Мертвая зона. Дальше пойдем пешком… я пойду, а ты поедешь. Отвернись.
Еще чего. Когда это он таким стеснительным успел стать?
— Я буду перекидываться. — Рубашку Оден складывает. — А это не самое приятное зрелище.
И все-таки когда живое железо разрывает кожу, я касаюсь острых шипов.
Приятное? Пожалуй, он прав, в этом нет красоты, но… эхо чужой силы оглушает, словно сама земля подымается на его зов. Я узнаю фигуры из старого тренировочного зала, куда Брокк все-таки заглядывает, пусть и думает, что тайком.
Человек.
Пограничье.
Пес.
Нынешний — огромен. Страшен? Возможно. Грозен. Он отливает золотом, тем самым, красным, которое дает родовая жила. И я, преодолев робость, все же протягиваю руку. Смотрю ему в глаза, снизу вверх, и вижу в них себя же.
А еще луну, острую, как его когти.
— Ты… чудо.
И улыбаться пес умеет.
Он очень осторожно касается носом раскрытой ладони и выдыхает, жаром окутывая кожу. А потом проводит по запястью шершавым языком.
— Покатаешь, да?
Трясет гривой, и острые иглы с шелестом трутся друг о друга. Оден ложится на землю и выставляет лапу, чтобы мне удобней было забираться. Встает аккуратно и ступает поначалу робко, то и дело оглядываясь. Но постепенно уверяется, что я не собираюсь с него падать.
И шаг ускоряет.
А потом еще… и еще…
Ветер, спохватившись, силится догнать, и сам воздух становится плотным, заставляет меня пригибаться, цепляясь за шею золотого пса.
Мы летим…
А ночь длится, пока не прорывается розовыми пятнами рассвета. И только тогда Оден останавливается. Он ссаживает меня, и я понимаю, что еще немного — и сама бы свалилась.
И падаю… но меня заставляют подняться.
Ходить по какой-то поляне, поросшей бурым волглым лишайником. Приседать. И руки греют дыханием. Щеки и шею тоже.
А когда я согреваюсь, путь продолжается.
Равнина. Красный камень. Черный камень. Белые полосы мха, который даже под дождем оставался сухим. Редкие деревья, давным-давно умершие, но оставшиеся стоять. Корни их глубоко ушли в базальт, а вывернутые ветви истекали смолой.
Жар.
Чем дальше, тем сильней.
И снова остановка. Я знаю, что должна ходить, и послушно делаю круг по поляне. Мох скрипит под ногами. А Оден ложится и дышит, вывалив из пасти золотой язык.
— Ты в порядке? — Я не знаю, что делать. — Пить хочешь?
У меня две фляги.
А этот упрямец качает головой. Пить он хочет, но думает, что воды мало и мне она нужней.
— Если ты станешь человеком, то…
Снова качает.
— Нельзя?
Кивок.
— Найдут?
Я провожу по носу, по колючей чешуе, и Оден жмурится, запрокидывает голову, подставляя шею. Здесь чешуя мягче. Относительно. Мои ногти скребут по ней с преотвратным звуком, но ему, похоже, нравится.
— Знаешь… вот когда выберемся отсюда… я куплю такую штуку… сетку железную… которой на кухне котлы чистят.
Бледно-голубой глаз смотрит с подозрением…
— Сажу отскребает хорошо…
…и возмущением.
— …буду по праздникам твою чешую начищать. А потом воском и тряпочкой…
Оден фыркнул, и гибкий хвост оплел ноги, дернул меня, опрокидывая на спину, на мягкую пятипалую лапу.
— Ну… ну если тебе жир больше нравится, с жиром она блестеть будет…
Договорить мне не позволили.
— Не надо меня облизывать! Не…
И собаки умеют смеяться.
— Оден… — Все же нам пора идти дальше. Я забираюсь на спину, ложусь, обнимаю его. — Мне страшно от мысли, что тебя могло бы не быть…
Оборачивается.
Ну да, самое время для глупостей.
— Я люблю тебя. Очень.
Говорю тихо, но у этого пса хороший слух.
Глава 43
Цена
След от перехода стереть не выйдет. Да и глупо это.
Виттар постоял внизу, открыл входную дверь, впуская на порог осенний дождь. Вода собиралась в ладонях и была кисловатой на вкус. Но умылся и полегчало.
Стальной Король будет разочарован, но угрызений совести Виттар не ощущал.
Страха тоже.
Он подымался по лестнице, насвистывая веселую песенку, которая засела в голове еще с лихих, довоенных времен. И чувствовал себя превосходно.
— Если вы думаете, что вам это сойдет с рук, — старуха стояла на вершине лестницы, грозная, как старая горгулья из королевского парка, — то глубоко ошибаетесь. Я не собираюсь молчать.
— Хорошо.
Ее узкие сухие пальцы вцепились в дубовую балясину, не пальцы — когти. Вырвет и, захлопав чернотканными крыльями, поднимется в воздух с визгом и скрежетом. Виттар тряхнул головой, избавляясь от наваждения.
Горгулья? Да нет, просто стерва.
Обыкновенная.
— Ваш брат должен был…
— Не вам. — Виттар поднялся и теперь смотрел на старуху сверху вниз. — Вам он точно ничего не должен.
Кто она?
Уже никто. А раньше? До падения рода?
Супруга Атрума? Нет, старовата.
