Запах гари расползся по комнате, и только тогда она очнулась, вытащила хлеб, бросила в раковину.
— Молодец, — сказала сама себе хрипло. — Уже почти получилось жить.
Открыла окно. Воздух ударил холодом.
Внизу — двор, дети шли в школу, кто-то смеялся.
Мир жил дальше, как будто ничего не произошло.
Она посмотрела на улицу — и вдруг в груди поднялась волна: не плач, не боль, а какое-то бешеное непонимание.
Как всё может продолжаться, если их нет?
Как солнце может вставать? Как люди могут говорить, смеяться, есть?
Надя опустилась на подоконник, вцепилась в штору.
— Стой, — прошептала. — Стой хоть на минуту.
Но утро не слушало. Оно просто было.
Холодный ветер тронул занавеску, шевельнул волосы у неё на виске.
Она закрыла глаза — и на секунду ей показалось, что это ладонь Фёдора.
Всё кончено. Но где-то глубоко внутри — не отпустило.
И, может быть, не отпустит никогда.
Она вытерла лицо, глубоко вдохнула и взяла куртку с вешалки.
Пора было выйти. Пусть хоть кто-то увидит, что она всё ещё существует.
Перед дверью она остановилась, посмотрела на полку.
На ней — чашка, блокнот, игрушка Саши.
Надя осторожно поправила динозавра, будто прощаясь.
— Я скоро, — сказала тихо.
И закрыла за собой дверь.
Холод обжёг лицо, как пощёчина.
Воздух был прозрачный, резкий — тот самый зимний, когда дыхание становится видимым.
Надя шагнула на улицу и вдруг поняла, что забыла перчатки. Но возвращаться не хотелось. Если вернётся — может, уже не выйдет.
Она шла медленно, будто училась заново ходить.
Каждый звук был громче обычного — шорох шин, лай собак, шаги людей, говорящих в телефоны. Всё казалось нереальным, как будто она смотрела фильм про чужую жизнь.
У перекрёстка стояла лавка с хлебом и молоком.
Надя остановилась — привычка. Сколько раз она заходила сюда с Сашей: он выбирал булочку с корицей, она — молоко в стеклянной бутылке.
Теперь в витрине отражалось только её лицо — бледное, с усталыми глазами.
— Надь, вы… не заходили давно, — тихо сказала она.
Надя кивнула. Голос не находился.
— Возьмите булочку. Тёплую, только достала, — женщина протянула бумажный пакет.
Надя автоматически достала деньги, но продавщица покачала головой:
— Не надо. Пусть просто будет.
Булочка пахла, как раньше — сладко, корично.
Надя сжала пакет в руках и вышла.
На секунду запах вернул ей то утро, когда Саша бежал впереди, крошки летели по дороге, а Фёдор смеялся, ругаясь, что опять обувь липкая от сахара.
И снова — пустота.
Она дошла до сквера. На лавке лежал тонкий слой инея. Села, не думая.
Рядом играли дети, кто-то бросал снежки. Один мальчишка споткнулся, засмеялся, и в его смехе ей послышалось Сашино:
— Мам, смотри!
Надя закрыла глаза.
Боль накатила волной — но не такая, как раньше. Не ледяная. Просто боль — живая. Та, с которой можно дышать.
Она сидела, слушала детский смех и думала, что, может быть, это и есть жизнь после.
Когда всё уже сломано, но сердце всё равно продолжает стучать.
Ветер сдвинул бумажный пакет. Булочка выскользнула и упала в снег.
Надя не подняла её. Только тихо сказала:
— Пусть останется. Ему бы понравилось.
Она встала и пошла дальше — не зная куда, просто вперёд.
И впервые за эти дни ей показалось: дорога действительно ведёт куда-то.
Ночь тянулась бесконечно. Надя так и не заснула — лежала, глядя в потолок, где отражался тусклый свет уличного фонаря.
На столе лежали неотправленные письма. Одно — Фёдору, другое — Саше.
Писала дрожащей рукой, будто каждое слово вытягивало из неё силы.
«Вы, наверное, не услышите меня, но я всё равно скажу. Без вас дом мёртвый. Воздух стоит, часы не идут, всё словно ждёт, когда я уйду следом. Я держусь. Обещала. Но иногда не могу дышать…»
Чернила высохли. Листы остались на краю стола.
Надя выключила лампу и закрыла глаза.
…
Проснулась от звука на кухне.
Хлопнула дверца холодильника, послышался звон посуды.
Она подняла голову с подушки, насторожилась.
Странно… ведь она была одна.
— Папа, можно мне омлет?
— Конечно, сынок.
Надя замерла.
Это голос Саши. И Фёдора.
Но… ведь их больше нет.
Она вскочила, босиком побежала в кухню.
Фёдор стоял у плиты, взбивал яйцо в миске. Сашка сидел за столом и рисовал своих любимых динозавров.
Солнечный свет, пар от кофе, запах тёплого хлеба — всё как раньше.
— Что случилось, любимая? — Фёдор повернулся к ней.
Надя стояла, не веря. Слёзы катились по лицу, дыхание сбивалось.
Сашка подбежал, испуганно обнял её за колени.
— Мамочка, ты плачешь?
Фёдор подошёл ближе, коснулся её плеча.
— Надя… ты в порядке?
Она прижимала их к себе, плакала, целовала волосы сына, руки мужа.
— Мне приснился страшный сон, — прошептала. — Что я вас потеряла…
— Это просто сон, — улыбнулся Фёдор. — Всё хорошо, слышишь?
Сашка кивнул:
— Мамочка, я очень тебя люблю.
Надя подняла взгляд. На стене висел календарь.
30 ноября.
Она застыла, чувствуя, как внутри всё обрывается.
Этот день…
Она знала его наизусть.
Знала, чем он кончится.
День тёк спокойно, будто ничего не случалось.
Фёдор уехал по делам, Сашка собирал конструктор на полу.
В комнате пахло мандаринами и свежим хлебом.
Надя решила не вести его в детский сад. И сама взяла отгул.
Завтра в школе репетиция, и ей надо быть рано, а сегодня она хотела просто быть рядом с мужем и сыном.
Надя пыталась работать — открыла ноутбук, но взгляд всё время возвращался к окну.
Снег шёл редкий, лёгкий, как в те дни, когда кажется, что жизнь может начаться заново.
Она повторяла себе:
это просто сон, просто тяжёлый сон.
Но время от времени сердце сжималось. Всё вокруг казалось до странности знакомым — слова, интонации, даже музыка, что играла по радио.
Песня, которую включали вчера — или позавчера? — теперь звучала снова.
В обед позвонила подруга.
— Ты где пропала? Я вчера тебе писала, — сказала она.
— Вчера?.. — переспросила Надя.
— Да, вчера вечером. Ты не ответила.
Надя нахмурилась. Она помнила, что вчера… писала письма. Плакала. А потом уснула.
Может, и правда всё перепуталось во сне?
Фёдор вернулся ближе к вечеру — усталый, но довольный.
— Я помню, что везу завтра Сашку в сад сам, — сказал он. — Уже даже бензин залил.
Она замерла.
Первое декабря.
Слова будто отозвались внутри холодом.
— Ты в порядке? — спросил Фёдор. — Ты сегодня какая-то странная.
— Всё хорошо, — ответила она тихо. — Просто устала.
Вечером она долго укладывала Сашку.
Гладила его волосы, слушала, как он засыпает, и не могла отвести взгляд.
Каждое его дыхание казалось хрупким, как тонкий лёд.
Когда Фёдор лёг рядом, Надя шепнула:
— Давай вы завтра останетесь дома.
Он повернулся к ней.
— Почему? Ты же сама просила.
— Не знаю… просто не хочу. У меня дурное предчувствие.
Фёдор усмехнулся, потянул её к себе.
— Перестань, всё будет хорошо.
Она молчала.
Смотрела в темноту и думала, что если бы могла — остановила бы время прямо сейчас.
Чтобы это утро больше никогда не наступило.
Рано утром Надя проснулась первой. Она тихо подошла в комнату к Сашке — он ещё спал. Села рядом, не торопясь, и просто смотрела на него, слушала его ровное дыхание, гладила руку, ощущая тепло, которое исходило от него. Ей было страшно потерять его. Сердце колотилось, но она старалась убедить себя: тот страшный сон остался позади. Сашка и Фёдор живы… они рядом с ней… вот они.
Надя уговаривала себя не бояться, не накручивать себя. Сашка открыл глаза, увидел её, улыбнулся во сне и потянулся, садясь на колени рядом. Он обнял её. Надя прижалась, дышала им, целовала, пытаясь сдержать слёзы:
— Я так боюсь потерять тебя снова… — прошептала она, и сердце сжалось от ужаса, который она уже испытала однажды.
Сашка тихо засыпал снова, а Надя тихо вышла на кухню, давая волю слезам. Страх потери, переживание того, что было так близко к утрате, накатывало на неё волнами. Вся боль, что таилась в её груди, вырвалась наружу: горькие слёзы матери, переживающей потерю самого дорогого — своего сына, и любящей жены, которая боится потерять любимого мужа.
Она села за стол, обхватив руками чашку с чаем, и закрыла глаза. Дрожь не унималась, но слёзы постепенно становились мягче, оставляя после себя тепло, которое говорило: они рядом, они живы, и эта любовь сильнее любого страха.
Надя глубоко вдохнула, вытирая остатки слёз, и взяла себя в руки. Ей предстояла работа, впереди — репетиция с детьми в школе. Скоро концерт, и она знала, что должна быть сосредоточена, внимательна и собрана.
Она быстро собралась, аккуратно уложила волосы, надела пальто и вышла на улицу. Утренний воздух был свежий, прохладный, но бодрящий. По дороге в школу Надя пыталась успокоить мысли, удерживать в голове только рабочие задачи: распорядок, песни, движения детей. Она шла, стараясь погрузиться в работу, отстраняясь от тревоги, которая ещё не полностью покинула её сердце.
В классе дети шумно готовились к репетиции, перебивая друг друга и смеясь. Надя улыбалась, поправляла ноты, направляла ребят, указывая на мелкие детали. Музыка, детские голоса и её концентрация на работе помогали хоть немного отступить от страха и переживаний.
Вдруг на телефон пришло сообщение. Она взглянула — это было от Фёдора.
«Люблю тебя», — кратко и ясно, без всяких украшений, но с такой теплотой, что сердце Надя пропустило удар.
Она улыбнулась сквозь лёгкое волнение, чувствуя тепло внутри. Волнение о прошлом и страхи ещё оставались, но теперь к ним примешивалось облегчение и уверенность: они рядом, они любят друг друга, и всё постепенно будет хорошо.
Репетиция шла в отличном темпе, и это не могло не радовать Надю. Дети пели, повторяли движения, смеялись и всерьёз старались — она гордилась ими. Это был большой труд, но результат того стоил. Улыбка не сходила с её лица, сердце слегка успокаивалось, и на миг казалось, что день складывается идеально.
Вдруг телефон завибрировал. На экране был неизвестный номер. Надя подняла трубку, ожидая обычное рабочее сообщение.
— Алло? — тихо проговорила она.
С другой стороны раздался строгий мужской голос:
— Здравствуйте, это капитан полиции. Произошла авария… ваш муж… он в реанимации.
Внезапно всё вокруг померкло. Сердце сжалось, холод пронзил спину, руки подкосились. Телефон выскользнул из её пальцев и упал на пол.
— Не может быть… нет, не может быть… — дрожащим голосом повторяла она, схватив пальто.
Слезы и страх слились в дикой панике. Она выбежала на улицу, ловила первое такси, которое мчалось по знакомым улицам, пока город вокруг превращался в размытый поток огней. Сердце колотилось, каждая минута казалась вечностью.
— Быстрее, пожалуйста… — умоляла она водителя, вжимаясь в сиденье, но сама не могла поверить, что всё это снова происходит…
Каждая секунда дороги была наполнена страхом, который она думала пережила однажды. Но теперь он был здесь, сильнее, чем когда-либо.
Когда машина остановилась, Надя выскочила на улицу, не обращая внимания на прохожих и сотрудников полиции, которые перегородили путь. Перед ней были скорая помощь, мигалки, ограждения и жуткая суматоха. Ветер рвал её волосы, подбрасывал шапку с бомбоном, которую Сашка носил вчера… и она упала у её ног, словно тихий знак того, что всё повторяется.
— Где… где он? — кричала Надя, пытаясь прорваться к полицейскому.
Тот тяжело вздохнул, отводя взгляд:
— Ребёнок… — проговорил он, будто боясь произнести слова полностью. — Он погиб на месте.
Мир вокруг Нади сжался в беззвучную ловушку. Словно дежавю, всё повторялось: тот же страх, та же боль, те же слёзы, которые невозможно было сдержать. Она почувствовала, как ноги подкашиваются, руки дрожат, а горло сжимает непроходимый узел.
— Нееет! — закричала она, пытаясь удержаться, но крик был лишь тенью всей её боли. В этом крике не помещалась ни любовь, ни утрата, ни ужас — там было всё сразу. Она снова потеряла его… своего Сашку.
Надю осторожно усадили в машину скорой помощи, но её тело словно не слушалось — ноги дрожали, руки сжимали сиденье, а сердце колотилось так, что казалось, оно выскочит из груди. В голове крутилось одно: «Сашка… мой Сашка… снова…»
Машина мчалась по знакомым улицам, мигалки разрезали темноту, а она почти не видела ничего вокруг. Весь мир превратился в поток света, звуков сирен и собственного крика, который, казалось, никто не слышал.
В больнице её сразу провели в операционную, где Фёдор лежал на столе под множеством трубок и аппаратов. Врачи суетились, готовясь к сложной операции. Надя стояла рядом, сжимая руки в кулаки, дышала прерывисто, пытаясь удержать себя от паники.
— Он выдержит, правда? — прошептала она, едва слышно, глядя на мужа.
Но операция оказалась слишком сложной для его сердца. Сердце Фёдора не выдержало. Машина мониторинга издавала одно длинное, протяжное бип-бип… и остановилось.
— Нет… — едва выдавила Надя, ощущая, как мир вокруг рушится снова.
Всё, что она знала, всё, за что держалась, рухнуло в один момент. Потеря, которую она думала пережила, снова обрушилась на неё с удвоенной силой. Её крик, её боль, её слёзы — ничего не могло вернуть то, что было отнято. Она снова осталась наедине с пустотой, с ужасом, с невозможностью поверить в реальность происходящего.
Словно мир сжался в черную бездну, и Надя стояла на её краю, не зная, как жить дальше, как дышать, как принять то, что снова стало её жестокой судьбой.
Надя стояла, опершись о стену коридора, словно её тело больше не принадлежало ей. В ушах всё ещё звенела тишина, которую только что нарушал ритм аппарата — бип… бип… бип… и внезапная остановка, ставшая символом конца. Она не могла пошевелиться, слова застряли в горле, а слёзы текли сами, не спрашивая разрешения.
— Мы сделали всё возможное… — кто-то сказал рядом, голос растворился в пустоте её сознания.
Надя не слышала ничего, кроме собственного дыхания и глухого эха паники. Сердце сжималось от боли, которая проникала в каждую клетку. Она не могла поверить, что всё повторилось: сначала Сашка, теперь Фёдор. Снова — смерть, снова — утрата. Снова — эта бездонная пустота, в которую невозможно заглянуть без ужаса.
Она опустилась на пол, прижав голову к коленям, и пыталась остановить дрожь. Паника и шок переплетались, создавая клубок, из которого не было выхода. Она хотела кричать, хотела бежать, хотела найти кого-то, кто скажет, что это не правда…
— Это не может быть правдой… — прошептала она, голос ломался.
Каждое воспоминание, каждый образ Фёдора, его улыбка, тепло рук, смех — всё это накатывало волнами. Надя чувствовала, как мир вокруг рушится окончательно, и она теряет не только близкого человека, но и часть себя, ту, что держала её на плаву в трудные времена.
Коридор больницы казался бесконечным, стены сжимались, свет мигал слишком ярко. В этом хаосе Надя была одна со своей болью, с невозможностью поверить, с ужасом, что всё повторилось, и с ощущением, что теперь нет ни одного островка безопасности, ни одного уголка, где можно было бы спрятаться от реальности.
Она просто сидела, дрожащая и плачущая, в полном отчаянии, а вокруг мир продолжал двигаться, словно не замечая её страдания. И в этом движении Надя впервые поняла, что больше никогда не будет прежней.
Медсестра подошла тихо, почти неслышно, будто боялась нарушить хрупкую тишину, в которой осела Надя.
— Молодец, — сказала сама себе хрипло. — Уже почти получилось жить.
Открыла окно. Воздух ударил холодом.
Внизу — двор, дети шли в школу, кто-то смеялся.
Мир жил дальше, как будто ничего не произошло.
Она посмотрела на улицу — и вдруг в груди поднялась волна: не плач, не боль, а какое-то бешеное непонимание.
Как всё может продолжаться, если их нет?
Как солнце может вставать? Как люди могут говорить, смеяться, есть?
Надя опустилась на подоконник, вцепилась в штору.
— Стой, — прошептала. — Стой хоть на минуту.
Но утро не слушало. Оно просто было.
Холодный ветер тронул занавеску, шевельнул волосы у неё на виске.
Она закрыла глаза — и на секунду ей показалось, что это ладонь Фёдора.
Всё кончено. Но где-то глубоко внутри — не отпустило.
И, может быть, не отпустит никогда.
Она вытерла лицо, глубоко вдохнула и взяла куртку с вешалки.
Пора было выйти. Пусть хоть кто-то увидит, что она всё ещё существует.
Перед дверью она остановилась, посмотрела на полку.
На ней — чашка, блокнот, игрушка Саши.
Надя осторожно поправила динозавра, будто прощаясь.
— Я скоро, — сказала тихо.
И закрыла за собой дверь.
Холод обжёг лицо, как пощёчина.
Воздух был прозрачный, резкий — тот самый зимний, когда дыхание становится видимым.
Надя шагнула на улицу и вдруг поняла, что забыла перчатки. Но возвращаться не хотелось. Если вернётся — может, уже не выйдет.
Она шла медленно, будто училась заново ходить.
Каждый звук был громче обычного — шорох шин, лай собак, шаги людей, говорящих в телефоны. Всё казалось нереальным, как будто она смотрела фильм про чужую жизнь.
У перекрёстка стояла лавка с хлебом и молоком.
Надя остановилась — привычка. Сколько раз она заходила сюда с Сашей: он выбирал булочку с корицей, она — молоко в стеклянной бутылке.
Теперь в витрине отражалось только её лицо — бледное, с усталыми глазами.
Продавщица узнала её сразу.
— Надь, вы… не заходили давно, — тихо сказала она.
Надя кивнула. Голос не находился.
— Возьмите булочку. Тёплую, только достала, — женщина протянула бумажный пакет.
Надя автоматически достала деньги, но продавщица покачала головой:
— Не надо. Пусть просто будет.
Булочка пахла, как раньше — сладко, корично.
Надя сжала пакет в руках и вышла.
На секунду запах вернул ей то утро, когда Саша бежал впереди, крошки летели по дороге, а Фёдор смеялся, ругаясь, что опять обувь липкая от сахара.
И снова — пустота.
Она дошла до сквера. На лавке лежал тонкий слой инея. Села, не думая.
Рядом играли дети, кто-то бросал снежки. Один мальчишка споткнулся, засмеялся, и в его смехе ей послышалось Сашино:
— Мам, смотри!
Надя закрыла глаза.
Боль накатила волной — но не такая, как раньше. Не ледяная. Просто боль — живая. Та, с которой можно дышать.
Она сидела, слушала детский смех и думала, что, может быть, это и есть жизнь после.
Когда всё уже сломано, но сердце всё равно продолжает стучать.
Ветер сдвинул бумажный пакет. Булочка выскользнула и упала в снег.
Надя не подняла её. Только тихо сказала:
— Пусть останется. Ему бы понравилось.
Она встала и пошла дальше — не зная куда, просто вперёд.
И впервые за эти дни ей показалось: дорога действительно ведёт куда-то.
Глава 6
Ночь тянулась бесконечно. Надя так и не заснула — лежала, глядя в потолок, где отражался тусклый свет уличного фонаря.
На столе лежали неотправленные письма. Одно — Фёдору, другое — Саше.
Писала дрожащей рукой, будто каждое слово вытягивало из неё силы.
«Вы, наверное, не услышите меня, но я всё равно скажу. Без вас дом мёртвый. Воздух стоит, часы не идут, всё словно ждёт, когда я уйду следом. Я держусь. Обещала. Но иногда не могу дышать…»
Чернила высохли. Листы остались на краю стола.
Надя выключила лампу и закрыла глаза.
…
Проснулась от звука на кухне.
Хлопнула дверца холодильника, послышался звон посуды.
Она подняла голову с подушки, насторожилась.
Странно… ведь она была одна.
— Папа, можно мне омлет?
— Конечно, сынок.
Надя замерла.
Это голос Саши. И Фёдора.
Но… ведь их больше нет.
Она вскочила, босиком побежала в кухню.
Фёдор стоял у плиты, взбивал яйцо в миске. Сашка сидел за столом и рисовал своих любимых динозавров.
Солнечный свет, пар от кофе, запах тёплого хлеба — всё как раньше.
— Что случилось, любимая? — Фёдор повернулся к ней.
Надя стояла, не веря. Слёзы катились по лицу, дыхание сбивалось.
Сашка подбежал, испуганно обнял её за колени.
— Мамочка, ты плачешь?
Фёдор подошёл ближе, коснулся её плеча.
— Надя… ты в порядке?
Она прижимала их к себе, плакала, целовала волосы сына, руки мужа.
— Мне приснился страшный сон, — прошептала. — Что я вас потеряла…
— Это просто сон, — улыбнулся Фёдор. — Всё хорошо, слышишь?
Сашка кивнул:
— Мамочка, я очень тебя люблю.
Надя подняла взгляд. На стене висел календарь.
30 ноября.
Она застыла, чувствуя, как внутри всё обрывается.
Этот день…
Она знала его наизусть.
Знала, чем он кончится.
День тёк спокойно, будто ничего не случалось.
Фёдор уехал по делам, Сашка собирал конструктор на полу.
В комнате пахло мандаринами и свежим хлебом.
Надя решила не вести его в детский сад. И сама взяла отгул.
Завтра в школе репетиция, и ей надо быть рано, а сегодня она хотела просто быть рядом с мужем и сыном.
Надя пыталась работать — открыла ноутбук, но взгляд всё время возвращался к окну.
Снег шёл редкий, лёгкий, как в те дни, когда кажется, что жизнь может начаться заново.
Она повторяла себе:
это просто сон, просто тяжёлый сон.
Но время от времени сердце сжималось. Всё вокруг казалось до странности знакомым — слова, интонации, даже музыка, что играла по радио.
Песня, которую включали вчера — или позавчера? — теперь звучала снова.
В обед позвонила подруга.
— Ты где пропала? Я вчера тебе писала, — сказала она.
— Вчера?.. — переспросила Надя.
— Да, вчера вечером. Ты не ответила.
Надя нахмурилась. Она помнила, что вчера… писала письма. Плакала. А потом уснула.
Может, и правда всё перепуталось во сне?
Фёдор вернулся ближе к вечеру — усталый, но довольный.
— Я помню, что везу завтра Сашку в сад сам, — сказал он. — Уже даже бензин залил.
Она замерла.
Первое декабря.
Слова будто отозвались внутри холодом.
— Ты в порядке? — спросил Фёдор. — Ты сегодня какая-то странная.
— Всё хорошо, — ответила она тихо. — Просто устала.
Вечером она долго укладывала Сашку.
Гладила его волосы, слушала, как он засыпает, и не могла отвести взгляд.
Каждое его дыхание казалось хрупким, как тонкий лёд.
Когда Фёдор лёг рядом, Надя шепнула:
— Давай вы завтра останетесь дома.
Он повернулся к ней.
— Почему? Ты же сама просила.
— Не знаю… просто не хочу. У меня дурное предчувствие.
Фёдор усмехнулся, потянул её к себе.
— Перестань, всё будет хорошо.
Она молчала.
Смотрела в темноту и думала, что если бы могла — остановила бы время прямо сейчас.
Чтобы это утро больше никогда не наступило.
Глава 7
Рано утром Надя проснулась первой. Она тихо подошла в комнату к Сашке — он ещё спал. Села рядом, не торопясь, и просто смотрела на него, слушала его ровное дыхание, гладила руку, ощущая тепло, которое исходило от него. Ей было страшно потерять его. Сердце колотилось, но она старалась убедить себя: тот страшный сон остался позади. Сашка и Фёдор живы… они рядом с ней… вот они.
Надя уговаривала себя не бояться, не накручивать себя. Сашка открыл глаза, увидел её, улыбнулся во сне и потянулся, садясь на колени рядом. Он обнял её. Надя прижалась, дышала им, целовала, пытаясь сдержать слёзы:
— Я так боюсь потерять тебя снова… — прошептала она, и сердце сжалось от ужаса, который она уже испытала однажды.
Сашка тихо засыпал снова, а Надя тихо вышла на кухню, давая волю слезам. Страх потери, переживание того, что было так близко к утрате, накатывало на неё волнами. Вся боль, что таилась в её груди, вырвалась наружу: горькие слёзы матери, переживающей потерю самого дорогого — своего сына, и любящей жены, которая боится потерять любимого мужа.
Она села за стол, обхватив руками чашку с чаем, и закрыла глаза. Дрожь не унималась, но слёзы постепенно становились мягче, оставляя после себя тепло, которое говорило: они рядом, они живы, и эта любовь сильнее любого страха.
Надя глубоко вдохнула, вытирая остатки слёз, и взяла себя в руки. Ей предстояла работа, впереди — репетиция с детьми в школе. Скоро концерт, и она знала, что должна быть сосредоточена, внимательна и собрана.
Она быстро собралась, аккуратно уложила волосы, надела пальто и вышла на улицу. Утренний воздух был свежий, прохладный, но бодрящий. По дороге в школу Надя пыталась успокоить мысли, удерживать в голове только рабочие задачи: распорядок, песни, движения детей. Она шла, стараясь погрузиться в работу, отстраняясь от тревоги, которая ещё не полностью покинула её сердце.
В классе дети шумно готовились к репетиции, перебивая друг друга и смеясь. Надя улыбалась, поправляла ноты, направляла ребят, указывая на мелкие детали. Музыка, детские голоса и её концентрация на работе помогали хоть немного отступить от страха и переживаний.
Вдруг на телефон пришло сообщение. Она взглянула — это было от Фёдора.
«Люблю тебя», — кратко и ясно, без всяких украшений, но с такой теплотой, что сердце Надя пропустило удар.
Она улыбнулась сквозь лёгкое волнение, чувствуя тепло внутри. Волнение о прошлом и страхи ещё оставались, но теперь к ним примешивалось облегчение и уверенность: они рядом, они любят друг друга, и всё постепенно будет хорошо.
Репетиция шла в отличном темпе, и это не могло не радовать Надю. Дети пели, повторяли движения, смеялись и всерьёз старались — она гордилась ими. Это был большой труд, но результат того стоил. Улыбка не сходила с её лица, сердце слегка успокаивалось, и на миг казалось, что день складывается идеально.
Вдруг телефон завибрировал. На экране был неизвестный номер. Надя подняла трубку, ожидая обычное рабочее сообщение.
— Алло? — тихо проговорила она.
С другой стороны раздался строгий мужской голос:
— Здравствуйте, это капитан полиции. Произошла авария… ваш муж… он в реанимации.
Внезапно всё вокруг померкло. Сердце сжалось, холод пронзил спину, руки подкосились. Телефон выскользнул из её пальцев и упал на пол.
— Не может быть… нет, не может быть… — дрожащим голосом повторяла она, схватив пальто.
Слезы и страх слились в дикой панике. Она выбежала на улицу, ловила первое такси, которое мчалось по знакомым улицам, пока город вокруг превращался в размытый поток огней. Сердце колотилось, каждая минута казалась вечностью.
— Быстрее, пожалуйста… — умоляла она водителя, вжимаясь в сиденье, но сама не могла поверить, что всё это снова происходит…
Каждая секунда дороги была наполнена страхом, который она думала пережила однажды. Но теперь он был здесь, сильнее, чем когда-либо.
Когда машина остановилась, Надя выскочила на улицу, не обращая внимания на прохожих и сотрудников полиции, которые перегородили путь. Перед ней были скорая помощь, мигалки, ограждения и жуткая суматоха. Ветер рвал её волосы, подбрасывал шапку с бомбоном, которую Сашка носил вчера… и она упала у её ног, словно тихий знак того, что всё повторяется.
— Где… где он? — кричала Надя, пытаясь прорваться к полицейскому.
Тот тяжело вздохнул, отводя взгляд:
— Ребёнок… — проговорил он, будто боясь произнести слова полностью. — Он погиб на месте.
Мир вокруг Нади сжался в беззвучную ловушку. Словно дежавю, всё повторялось: тот же страх, та же боль, те же слёзы, которые невозможно было сдержать. Она почувствовала, как ноги подкашиваются, руки дрожат, а горло сжимает непроходимый узел.
— Нееет! — закричала она, пытаясь удержаться, но крик был лишь тенью всей её боли. В этом крике не помещалась ни любовь, ни утрата, ни ужас — там было всё сразу. Она снова потеряла его… своего Сашку.
Надю осторожно усадили в машину скорой помощи, но её тело словно не слушалось — ноги дрожали, руки сжимали сиденье, а сердце колотилось так, что казалось, оно выскочит из груди. В голове крутилось одно: «Сашка… мой Сашка… снова…»
Машина мчалась по знакомым улицам, мигалки разрезали темноту, а она почти не видела ничего вокруг. Весь мир превратился в поток света, звуков сирен и собственного крика, который, казалось, никто не слышал.
В больнице её сразу провели в операционную, где Фёдор лежал на столе под множеством трубок и аппаратов. Врачи суетились, готовясь к сложной операции. Надя стояла рядом, сжимая руки в кулаки, дышала прерывисто, пытаясь удержать себя от паники.
— Он выдержит, правда? — прошептала она, едва слышно, глядя на мужа.
Но операция оказалась слишком сложной для его сердца. Сердце Фёдора не выдержало. Машина мониторинга издавала одно длинное, протяжное бип-бип… и остановилось.
— Нет… — едва выдавила Надя, ощущая, как мир вокруг рушится снова.
Всё, что она знала, всё, за что держалась, рухнуло в один момент. Потеря, которую она думала пережила, снова обрушилась на неё с удвоенной силой. Её крик, её боль, её слёзы — ничего не могло вернуть то, что было отнято. Она снова осталась наедине с пустотой, с ужасом, с невозможностью поверить в реальность происходящего.
Словно мир сжался в черную бездну, и Надя стояла на её краю, не зная, как жить дальше, как дышать, как принять то, что снова стало её жестокой судьбой.
Надя стояла, опершись о стену коридора, словно её тело больше не принадлежало ей. В ушах всё ещё звенела тишина, которую только что нарушал ритм аппарата — бип… бип… бип… и внезапная остановка, ставшая символом конца. Она не могла пошевелиться, слова застряли в горле, а слёзы текли сами, не спрашивая разрешения.
— Мы сделали всё возможное… — кто-то сказал рядом, голос растворился в пустоте её сознания.
Надя не слышала ничего, кроме собственного дыхания и глухого эха паники. Сердце сжималось от боли, которая проникала в каждую клетку. Она не могла поверить, что всё повторилось: сначала Сашка, теперь Фёдор. Снова — смерть, снова — утрата. Снова — эта бездонная пустота, в которую невозможно заглянуть без ужаса.
Она опустилась на пол, прижав голову к коленям, и пыталась остановить дрожь. Паника и шок переплетались, создавая клубок, из которого не было выхода. Она хотела кричать, хотела бежать, хотела найти кого-то, кто скажет, что это не правда…
— Это не может быть правдой… — прошептала она, голос ломался.
Каждое воспоминание, каждый образ Фёдора, его улыбка, тепло рук, смех — всё это накатывало волнами. Надя чувствовала, как мир вокруг рушится окончательно, и она теряет не только близкого человека, но и часть себя, ту, что держала её на плаву в трудные времена.
Коридор больницы казался бесконечным, стены сжимались, свет мигал слишком ярко. В этом хаосе Надя была одна со своей болью, с невозможностью поверить, с ужасом, что всё повторилось, и с ощущением, что теперь нет ни одного островка безопасности, ни одного уголка, где можно было бы спрятаться от реальности.
Она просто сидела, дрожащая и плачущая, в полном отчаянии, а вокруг мир продолжал двигаться, словно не замечая её страдания. И в этом движении Надя впервые поняла, что больше никогда не будет прежней.
Глава 8
Медсестра подошла тихо, почти неслышно, будто боялась нарушить хрупкую тишину, в которой осела Надя.
