— Я боюсь… — прошептала она, и плечи её дрогнули. — Я боюсь, что всё повторится…
— Я понимаю, — сказал Фёдор. — Но ты не одна. Я с тобой. Мы вместе. Сашка рядом. Всё будет хорошо. Ты можешь довериться мне… спокойно… дыши, моя любовь.
Он держал её крепко, но не сжимал, давал ощущение безопасности. Надя почувствовала, как плечи расслабляются, как дыхание выравнивается. Тревога, которая казалась невыносимой, медленно уходила, растворяясь в его присутствии.
Она опустилась на диван, голова почти лежала на его плече.
Фёдор осторожно поправил одеяло, чтобы Надя была в тепле, и гладил её по волосам, пока сердце постепенно переставало дрожать.
— Всё хорошо… — тихо шептал он, словно для себя и для неё одновременно. — Ты не одна. Мы вместе.
Надя почувствовала, как веки становятся тяжёлыми, как тело, наконец, отпускает напряжение. В этом тепле, рядом с ним, с его дыханием, она позволила себе забыть о кошмарах и страхе.
Мир вокруг постепенно затих, шум улицы исчез, а последние остатки тревоги растворились в мягком, тёплом спокойствии.
Надя погрузилась в сон — настоящий, глубокий, который не приносит боли.
Фёдор сидел рядом, наблюдая за ней, осторожно поглаживая руку, и в груди его теплым током проходило облегчение — она снова здесь, живая, рядом, и сегодня он смог быть её опорой.
…
Сашка подбежал к отцу, сияя:
— Пап, смотри, что я нарисовал!
Фёдор улыбнулся.
— Красота! А давай, Сашка, съездим и купим маме самый вкусный торт? Сделаем сюрприз, чтобы, когда проснётся, обрадовалась.
Сашка радостно закивал.
Они быстро оделись.
Фёдор ещё раз посмотрел на спящую Надю, поправил ей одеяло, поцеловал в лоб.
— Спи, моя хорошая, — шепнул он. — Мы скоро вернёмся.
Дверь мягко закрылась.
Надя спала, не ведая, что этот день снова решает судьбу.
…
Через пару часов телефон зазвонил.
Голос дрожал:
— Женщина, это скорая. Ваш муж и ребёнок… авария…
Надя выронила телефон.
Мир рассыпался.
Она выбежала из квартиры, босиком, в одном халате.
Когда приехала в больницу, её не пустили сразу.
— Фёдор без сознания. Его везут на операцию.
— А ребёнок?.. — спросила она, не узнавая собственного голоса.
— Мальчика… не удалось спасти.
Звук оборвался.
Надя стояла, будто осталась одна во вселенной, где нет воздуха и времени.
Коридор больницы был залит серым светом. Пахло хлоркой и чем-то металлическим.
Надя шла, не чувствуя ног. Её вели — кто-то из персонала, женщина с жалостью в глазах.
Слова доносились глухо, будто через толщу воды.
— Он в реанимации. Сейчас нельзя. Через несколько минут пустим на пару минут.
Надя кивнула.
Она стояла у двери, держась за стену. Мир сузился до одного — услышать, что он жив. Хотя бы дышит.
Когда разрешили войти, она шагнула внутрь.
Фёдор лежал под белой простынёй, лицо бледное, губы чуть посинели. На груди — провода, трубки, аппарат, тихо мерцающий зелёными огнями.
Он был неподвижен, будто спал.
Надя подошла ближе. Её руки дрожали.
— Федя… — шёпотом. — Ты слышишь меня?
Ответа не было. Только ровное, механическое дыхание аппарата.
Она села рядом, взяла его руку — холодную, тяжёлую.
В груди что-то оборвалось.
— Ты обещал… — голос сорвался, почти не слышно. — Ты говорил, что всё будет хорошо. Что я могу тебе доверять. Что всё пройдёт.
Она закрыла глаза, прижалась лбом к его ладони.
— Зачем ты поехал? Я же просила… не едь сегодня никуда…
Из-под ресниц скользнули слёзы. Они падали на его руку, и ей казалось — вдруг он почувствует, вдруг откроет глаза.
— Я не успела. Не успела остановить. Не успела спасти.
Она шептала это снова и снова, как молитву, пока слова не стали просто дыханием.
За окном начинался вечер. Свет становился мягким, почти золотым, и на мгновение показалось, что Фёдор шевельнул пальцами.
Надя подняла голову.
— Федя?.. — сердце толкнулось в грудь.
Но это был лишь проблеск лампы, отражённый в стекле.
Она осталась сидеть рядом, пока за окном сгущалась ночь.
С каждым часом казалось, что вместе с её дыханием гаснет и надежда.
В палате стояла тишина — только приборы напоминали, что жизнь всё ещё здесь.
И Надя, уткнувшись лицом в его ладонь, повторяла:
— Пожалуйста… не уходи.
Резкий, пронзительный звук аппаратов разорвал тишину палаты.
В ту же секунду вбежали врачи — быстро, чётко, словно заранее знали, что делать.
Надю оттолкнули мягко, но настойчиво.
— Пожалуйста, выйдите, — сказала медсестра и, обхватив её за плечи, вывела в коридор.
Там было холодно и пусто.
Надя опустилась на диван, не чувствуя ног. Медсестра вернулась через минуту — принесла одеяло, аккуратно накрыла её, потом поставила рядом пару больничных тапочек.
— Держитесь, — только тихо сказала она.
Надя молчала. Смотрела куда-то в даль, сквозь стены, через время.
Она уже знала, что будет дальше.
Сейчас выйдет врач, снимет шапочку, опустит глаза — и всё.
«Сколько я это уже переживаю? — подумала она. — Два... или три раза?..»
В груди было пусто. Даже слёз не осталось.
— Я устала, — шепнула она почти беззвучно. — Я больше не могу терять своих близких. Не могу хоронить их снова и снова.
Дверь палаты открылась.
Вышел врач. Он снял шапочку, на секунду задержал дыхание, посмотрел на неё.
— Мне очень жаль…
Надя всё поняла.
Мир словно потускнел.
Она поднялась, пошла к окну. За стеклом горели огни города, шёл снег — медленный, равнодушный, будто не знал, что где-то внутри этой больницы в очередной раз остановилось чьё-то сердце.
Она стояла, глядя в белую темноту, и не знала, сколько ещё сможет это вынести.
Надя шла по улице, не чувствуя холода. Снег ложился на волосы, таял на щеках, но она не вытирала слёзы — просто не замечала их.
Ветер бил в лицо, свет фонарей расплывался в глазах. Всё вокруг казалось приглушённым, как будто мир тоже знал — говорить теперь нельзя.
Такси подкатило к больнице, но Надя не села. Она пошла пешком, шаг за шагом, будто каждый метр дороги был мостиком между тем, что было, и тем, что снова случилось.
Двор встретил её знакомой тишиной. В окнах дома напротив горели лампы — обычная жизнь шла дальше, не зная о её потере.
Она поднялась по лестнице, вставила ключ в замок.
Щёлкнул замок, дверь открылась.
В квартире пахло чаем и чем-то сладким — словно торт, тот самый, о котором говорил Фёдор, всё ещё стоял где-то рядом.
На полу лежали ботинки Сашки, его варежки, крошечные, с петельками.
Надя опустилась на колени, коснулась варежек.
— Сашка… — выдохнула она.
Комната ответила тишиной.
Она медленно прошла в кухню. На столе стояли две кружки, недопитый чай. Всё было так, будто они просто вышли на минуту.
— Господи, я же просила… — прошептала Надя. — Я же просила не ехать…
Голос дрогнул, и в тот момент где-то на полке зазвенели часы — те самые, старые, с медленным ходом, которые обычно останавливались в полночь.
Звук был тихим, но отчётливым.
Надя подняла голову.
Часы тикали. Тихо, размеренно, будто отсчитывали новое время — не после, а снова.
Надя подошла ближе. Стрелки стояли на том же месте, что и тогда — перед аварией.
— Нет… — прошептала она. — Только не снова…
Снег за окном падал всё гуще, и в его белом потоке отражался тот же свет фар, тот же миг, который она так отчаянно пыталась изменить.
Снег падал густо, тихо, как будто кто-то сверху решил смягчить этот день.
На кладбище стояла немая очередь людей в чёрных пальто.
Надя почти не чувствовала холода — будто тело больше не принадлежало ей.
Земля была твёрдой, промёрзшей, глухо звенела под лопатами.
Кто-то взял её за локоть — сосед, кажется, или коллега Фёдора. Она не вслушивалась в слова. Всё звучало сквозь вату.
Мелькнули венки, фотографии, какие-то лица.
Она знала каждое движение этого дня.
Знала, когда поднимут крышку, когда попросят «прощальное слово», когда кто-то из родственников не выдержит и заплачет.
И вдруг внутри щёлкнуло: она уже здесь была.
Не просто в подобный день, не просто на чьих-то похоронах.
Эта сцена — шаг в шаг, как повтор старого фильма, который она зачем-то смотрит снова.
Снег — тот же. Голоса — те же. Даже женщина в алом шарфе, что уронила гвоздику, — та же.
Надя не плакала. Только смотрела и думала:
«Когда это закончится? Почему я всё время здесь?»
После церемонии её усадили в машину. Шофёр осторожно спросил, куда ехать.
Она не ответила сразу — взгляд зацепился за зеркала, за отражение дороги.
Так уже было. Точно так же. После смерти мужа. После сына.
— Я не могу больше, — прошептала она. — Я всё время теряю их одних и тех же.
Машина тронулась. За окном — город, застывший под снегом.
И вдруг ей показалось, что снежинки падают вверх. Что всё в мире идёт не вперёд, а по кругу.
Она закрыла глаза.
Если это сон — пусть он закончится. Если жизнь — пусть хоть раз будет другой финал.
После похорон Надя сидела дома в полной тишине.
Она не включала свет — комната тонула в мягких сумерках, только холодный свет фонаря падал из окна.
За стеклом шла жизнь: люди спешили по своим делам, дети смеялись, кидались снежками, кто-то лепил снеговика. Будто ничего не произошло.
Жизнь идёт. Всегда идёт. Только не у неё.
Надя не плакала. Слёз больше не было. И сил — тоже. Она просто сидела, глядя в окно, и чувствовала, как внутри всё стало неподвижным, как снег за стеклом.
Третий раз. Уже третий раз она теряла мужа и сына. Одних и тех же.
Что дальше? Немой вопрос повис в воздухе и остался без ответа.
Будет ли ещё раз, когда она проснётся и снова увидит Фёдора и Сашку — живых, смеющихся, как ни в чём не бывало? А потом опять авария. Потеря. Похороны. И снова — то же самое?
— Нет… — сказала она вслух, глухо, будто для самой себя. — Я к этому не готова.
Она поднялась, подошла к зеркалу. Лицо — бледное, глаза потухшие. Смотрела на себя долго, как на чужую.
— Я должна разобраться, — произнесла тихо. — Прежде чем снова лягу спать.
На стене всё так же тикали старые часы. Стрелки остановились на знакомом времени. Полночь приближалась.
Тишина была почти вязкой. Даже холодильник не гудел — будто дом знал, что любое движение может разрушить хрупкое равновесие.
Она пошла по квартире. Каждый предмет казался наполненным какой-то скрытой памятью. Чашка, которую разбил Сашка, снова стояла целая на полке. Календарь на стене — ноябрь, двадцать девятое. Дата, после которой всё всегда рушится.
Надя подошла ближе. Попробовала оторвать листок — но под пальцами бумага будто приросла к стене.
— Что это со мной… — прошептала она.
Села на край кровати, опершись лбом на ладони. Сердце стучало, мысли плелись клубком. Это уже не просто кошмар, не случайность. Что-то большее удерживает её в этом круге.
«Почему всё повторяется? Почему я не могу их спасти?» — думала она.
Сначала было ощущение бессилия, затем — холодная решимость. Она вскочила, подошла к окну. Вечернее сияние города, мерцающий снег… и внутри неё вспыхнула мысль: если это повторяется, значит, есть закономерность. Есть причина. Есть путь, который позволит выйти.
Надя достала тетрадь, где раньше записывала сны, мелкие детали, моменты предчувствия. Она открыла её на последней странице, пересматривая записи: каждый повтор — почти идентичный, но в нём скрыты малые различия. Мелочи, которые раньше казались неважными.
— Значит, я могу влиять… — тихо сказала она самой себе. — Могу менять шаги, могу пробовать.
Села за стол и начала перечислять все события, которые всегда повторяются: утро с Сашкой, разговор с Фёдором, поездка за тортом, авария… Каждое событие она записывала на отдельном листе, стараясь увидеть цепочку, закономерность, хоть какой-то ключ.
— Если я смогу понять причину, — шептала Надя, — может быть, я смогу выбрать другой путь. Может быть, я смогу их спасти.
Страх ещё оставался, но теперь он был смешан с любопытством. Это был шанс. Шанс исправить то, что всегда оканчивалось трагедией.
Она включила телефон, начала составлять карту событий: кто где был, что делал, когда происходило несчастье. С каждой новой записью картинка становилась яснее — и с каждым шагом возникала мысль: если я смогу вмешаться в самый первый момент, изменить хотя бы один шаг — может быть, я смогу разорвать этот круг.
— Нет… — прошептала она. — Я думала, что если изменить утро, если Фёдор не повез Сашку в сад, всё будет иначе. Но он поехал вечером за тортом… цепочка изменилась, а результат тот же.
Она опустила голову на руки. Трижды видела смерть любимых, и теперь понимала, что простая смена времени или мелких деталей не решает проблему.
— Значит… это не просто события, — думала Надя. — Это что-то большее. Что-то, что управляет всем… петля, и я должна понять, как она работает.
Снег падал мягко, дети играли, жизнь шла дальше, будто её личная трагедия не существовала. Но в душе зажглась новая решимость: больше не быть наблюдателем. Нужно найти источник петли и разорвать её.
Она включила ноутбук, взяла блокнот и начала фиксировать каждый шаг, каждое событие, каждую деталь, начиная с момента, когда впервые осознала повторение.
Сначала утро перед трагедией: Фёдор собирался повезти Сашку в сад, завтрак, сборы. Потом вечер с тортом: радостные приготовления, смех, план сюрприза. И авария.
— Не время суток, не мелкие изменения… что-то глубже. Что-то, чего я не вижу… — бормотала она.
На столе уже лежали схемы, диаграммы, заметки. Она взяла ещё один лист: «План экспериментов». Здесь фиксировались все изменения: кто куда поедет, когда произойдут звонки, как поменять маршрут, чтобы не было аварии.
— Я начну с маленького… — сказала Надя. — С маленьких изменений. И буду наблюдать. Если повторится — значит, надо искать глубже.
Снег за окном тихо падал, жизнь продолжалась, и Надя впервые за долгое время ощутила, что у неё есть план, хоть и страшный и рискованный. Только она может изменить эту петлю.
Надя уснула только под утро — сон провалился в неё сам, тяжёлый, как мокрый снег.
Снился Сашка: его маленькие ручки тянулись к ней, будто он хотел что-то сказать, но слов не было.
Снился Фёдор — живой, усталый, улыбающийся так, что сердце сжималось.
И чем отчётливее становились их лица, тем сильнее накатывал страх:
Только не сегодня… пусть всё не вернётся. Мне нужно время. Дайте мне ещё один день. Ещё один, чтобы понять.
Она вздрогнула и открыла глаза.
Комната была тёмной. Лишь холодные полосы света от рекламного щита за окном прорезали тьму.
Надя резко села, глядя на часы.
23:47.
Ещё не полночь.
Ещё есть время.
Она с трудом вдохнула, чувствуя, как по лбу выступает холодный пот. Будто проснулась не от сна — от кошмара внутри кошмара.
Подошла к окну: улица пустая, снег падает тихо. Перекрёсток внизу — тот самый, точка, где всё каждый раз начиналось и заканчивалось.
— Только не сегодня, — прошептала она. — Мне нужно больше времени…
На столе лежали её записи — тетрадь, схемы, списки повторяющихся событий. Всё аккуратно, логично. Но внутри росло чувство, что она упускает что-то главное.
Она провела пальцами по страницам, словно пытаясь зацепиться за реальность.
— Я ещё ничего не поняла… ещё ничего…
И тут раздался звук.
Тик.
Надя медленно повернула голову к часам. Они стояли. Всегда стояли после похорон.
Но сейчас…
Тик.
Стрелка дрогнула.
Она застыла, чувствуя, как сердце гулко ударило в грудь.
— Я понимаю, — сказал Фёдор. — Но ты не одна. Я с тобой. Мы вместе. Сашка рядом. Всё будет хорошо. Ты можешь довериться мне… спокойно… дыши, моя любовь.
Он держал её крепко, но не сжимал, давал ощущение безопасности. Надя почувствовала, как плечи расслабляются, как дыхание выравнивается. Тревога, которая казалась невыносимой, медленно уходила, растворяясь в его присутствии.
Она опустилась на диван, голова почти лежала на его плече.
Фёдор осторожно поправил одеяло, чтобы Надя была в тепле, и гладил её по волосам, пока сердце постепенно переставало дрожать.
— Всё хорошо… — тихо шептал он, словно для себя и для неё одновременно. — Ты не одна. Мы вместе.
Надя почувствовала, как веки становятся тяжёлыми, как тело, наконец, отпускает напряжение. В этом тепле, рядом с ним, с его дыханием, она позволила себе забыть о кошмарах и страхе.
Мир вокруг постепенно затих, шум улицы исчез, а последние остатки тревоги растворились в мягком, тёплом спокойствии.
Надя погрузилась в сон — настоящий, глубокий, который не приносит боли.
Фёдор сидел рядом, наблюдая за ней, осторожно поглаживая руку, и в груди его теплым током проходило облегчение — она снова здесь, живая, рядом, и сегодня он смог быть её опорой.
…
Сашка подбежал к отцу, сияя:
— Пап, смотри, что я нарисовал!
Фёдор улыбнулся.
— Красота! А давай, Сашка, съездим и купим маме самый вкусный торт? Сделаем сюрприз, чтобы, когда проснётся, обрадовалась.
Сашка радостно закивал.
Они быстро оделись.
Фёдор ещё раз посмотрел на спящую Надю, поправил ей одеяло, поцеловал в лоб.
— Спи, моя хорошая, — шепнул он. — Мы скоро вернёмся.
Дверь мягко закрылась.
Надя спала, не ведая, что этот день снова решает судьбу.
…
Через пару часов телефон зазвонил.
Голос дрожал:
— Женщина, это скорая. Ваш муж и ребёнок… авария…
Надя выронила телефон.
Мир рассыпался.
Она выбежала из квартиры, босиком, в одном халате.
Когда приехала в больницу, её не пустили сразу.
— Фёдор без сознания. Его везут на операцию.
— А ребёнок?.. — спросила она, не узнавая собственного голоса.
— Мальчика… не удалось спасти.
Звук оборвался.
Надя стояла, будто осталась одна во вселенной, где нет воздуха и времени.
Глава 13
Коридор больницы был залит серым светом. Пахло хлоркой и чем-то металлическим.
Надя шла, не чувствуя ног. Её вели — кто-то из персонала, женщина с жалостью в глазах.
Слова доносились глухо, будто через толщу воды.
— Он в реанимации. Сейчас нельзя. Через несколько минут пустим на пару минут.
Надя кивнула.
Она стояла у двери, держась за стену. Мир сузился до одного — услышать, что он жив. Хотя бы дышит.
Когда разрешили войти, она шагнула внутрь.
Фёдор лежал под белой простынёй, лицо бледное, губы чуть посинели. На груди — провода, трубки, аппарат, тихо мерцающий зелёными огнями.
Он был неподвижен, будто спал.
Надя подошла ближе. Её руки дрожали.
— Федя… — шёпотом. — Ты слышишь меня?
Ответа не было. Только ровное, механическое дыхание аппарата.
Она села рядом, взяла его руку — холодную, тяжёлую.
В груди что-то оборвалось.
— Ты обещал… — голос сорвался, почти не слышно. — Ты говорил, что всё будет хорошо. Что я могу тебе доверять. Что всё пройдёт.
Она закрыла глаза, прижалась лбом к его ладони.
— Зачем ты поехал? Я же просила… не едь сегодня никуда…
Из-под ресниц скользнули слёзы. Они падали на его руку, и ей казалось — вдруг он почувствует, вдруг откроет глаза.
— Я не успела. Не успела остановить. Не успела спасти.
Она шептала это снова и снова, как молитву, пока слова не стали просто дыханием.
За окном начинался вечер. Свет становился мягким, почти золотым, и на мгновение показалось, что Фёдор шевельнул пальцами.
Надя подняла голову.
— Федя?.. — сердце толкнулось в грудь.
Но это был лишь проблеск лампы, отражённый в стекле.
Она осталась сидеть рядом, пока за окном сгущалась ночь.
С каждым часом казалось, что вместе с её дыханием гаснет и надежда.
В палате стояла тишина — только приборы напоминали, что жизнь всё ещё здесь.
И Надя, уткнувшись лицом в его ладонь, повторяла:
— Пожалуйста… не уходи.
Резкий, пронзительный звук аппаратов разорвал тишину палаты.
В ту же секунду вбежали врачи — быстро, чётко, словно заранее знали, что делать.
Надю оттолкнули мягко, но настойчиво.
— Пожалуйста, выйдите, — сказала медсестра и, обхватив её за плечи, вывела в коридор.
Там было холодно и пусто.
Надя опустилась на диван, не чувствуя ног. Медсестра вернулась через минуту — принесла одеяло, аккуратно накрыла её, потом поставила рядом пару больничных тапочек.
— Держитесь, — только тихо сказала она.
Надя молчала. Смотрела куда-то в даль, сквозь стены, через время.
Она уже знала, что будет дальше.
Сейчас выйдет врач, снимет шапочку, опустит глаза — и всё.
«Сколько я это уже переживаю? — подумала она. — Два... или три раза?..»
В груди было пусто. Даже слёз не осталось.
— Я устала, — шепнула она почти беззвучно. — Я больше не могу терять своих близких. Не могу хоронить их снова и снова.
Дверь палаты открылась.
Вышел врач. Он снял шапочку, на секунду задержал дыхание, посмотрел на неё.
— Мне очень жаль…
Надя всё поняла.
Мир словно потускнел.
Она поднялась, пошла к окну. За стеклом горели огни города, шёл снег — медленный, равнодушный, будто не знал, что где-то внутри этой больницы в очередной раз остановилось чьё-то сердце.
Она стояла, глядя в белую темноту, и не знала, сколько ещё сможет это вынести.
Надя шла по улице, не чувствуя холода. Снег ложился на волосы, таял на щеках, но она не вытирала слёзы — просто не замечала их.
Ветер бил в лицо, свет фонарей расплывался в глазах. Всё вокруг казалось приглушённым, как будто мир тоже знал — говорить теперь нельзя.
Такси подкатило к больнице, но Надя не села. Она пошла пешком, шаг за шагом, будто каждый метр дороги был мостиком между тем, что было, и тем, что снова случилось.
Двор встретил её знакомой тишиной. В окнах дома напротив горели лампы — обычная жизнь шла дальше, не зная о её потере.
Она поднялась по лестнице, вставила ключ в замок.
Щёлкнул замок, дверь открылась.
В квартире пахло чаем и чем-то сладким — словно торт, тот самый, о котором говорил Фёдор, всё ещё стоял где-то рядом.
На полу лежали ботинки Сашки, его варежки, крошечные, с петельками.
Надя опустилась на колени, коснулась варежек.
— Сашка… — выдохнула она.
Комната ответила тишиной.
Она медленно прошла в кухню. На столе стояли две кружки, недопитый чай. Всё было так, будто они просто вышли на минуту.
— Господи, я же просила… — прошептала Надя. — Я же просила не ехать…
Голос дрогнул, и в тот момент где-то на полке зазвенели часы — те самые, старые, с медленным ходом, которые обычно останавливались в полночь.
Звук был тихим, но отчётливым.
Надя подняла голову.
Часы тикали. Тихо, размеренно, будто отсчитывали новое время — не после, а снова.
Надя подошла ближе. Стрелки стояли на том же месте, что и тогда — перед аварией.
— Нет… — прошептала она. — Только не снова…
Снег за окном падал всё гуще, и в его белом потоке отражался тот же свет фар, тот же миг, который она так отчаянно пыталась изменить.
Снег падал густо, тихо, как будто кто-то сверху решил смягчить этот день.
На кладбище стояла немая очередь людей в чёрных пальто.
Надя почти не чувствовала холода — будто тело больше не принадлежало ей.
Земля была твёрдой, промёрзшей, глухо звенела под лопатами.
Кто-то взял её за локоть — сосед, кажется, или коллега Фёдора. Она не вслушивалась в слова. Всё звучало сквозь вату.
Мелькнули венки, фотографии, какие-то лица.
Она знала каждое движение этого дня.
Знала, когда поднимут крышку, когда попросят «прощальное слово», когда кто-то из родственников не выдержит и заплачет.
И вдруг внутри щёлкнуло: она уже здесь была.
Не просто в подобный день, не просто на чьих-то похоронах.
Эта сцена — шаг в шаг, как повтор старого фильма, который она зачем-то смотрит снова.
Снег — тот же. Голоса — те же. Даже женщина в алом шарфе, что уронила гвоздику, — та же.
Надя не плакала. Только смотрела и думала:
«Когда это закончится? Почему я всё время здесь?»
После церемонии её усадили в машину. Шофёр осторожно спросил, куда ехать.
Она не ответила сразу — взгляд зацепился за зеркала, за отражение дороги.
Так уже было. Точно так же. После смерти мужа. После сына.
— Я не могу больше, — прошептала она. — Я всё время теряю их одних и тех же.
Машина тронулась. За окном — город, застывший под снегом.
И вдруг ей показалось, что снежинки падают вверх. Что всё в мире идёт не вперёд, а по кругу.
Она закрыла глаза.
Если это сон — пусть он закончится. Если жизнь — пусть хоть раз будет другой финал.
Глава 14
После похорон Надя сидела дома в полной тишине.
Она не включала свет — комната тонула в мягких сумерках, только холодный свет фонаря падал из окна.
За стеклом шла жизнь: люди спешили по своим делам, дети смеялись, кидались снежками, кто-то лепил снеговика. Будто ничего не произошло.
Жизнь идёт. Всегда идёт. Только не у неё.
Надя не плакала. Слёз больше не было. И сил — тоже. Она просто сидела, глядя в окно, и чувствовала, как внутри всё стало неподвижным, как снег за стеклом.
Третий раз. Уже третий раз она теряла мужа и сына. Одних и тех же.
Что дальше? Немой вопрос повис в воздухе и остался без ответа.
Будет ли ещё раз, когда она проснётся и снова увидит Фёдора и Сашку — живых, смеющихся, как ни в чём не бывало? А потом опять авария. Потеря. Похороны. И снова — то же самое?
— Нет… — сказала она вслух, глухо, будто для самой себя. — Я к этому не готова.
Она поднялась, подошла к зеркалу. Лицо — бледное, глаза потухшие. Смотрела на себя долго, как на чужую.
— Я должна разобраться, — произнесла тихо. — Прежде чем снова лягу спать.
На стене всё так же тикали старые часы. Стрелки остановились на знакомом времени. Полночь приближалась.
Тишина была почти вязкой. Даже холодильник не гудел — будто дом знал, что любое движение может разрушить хрупкое равновесие.
Она пошла по квартире. Каждый предмет казался наполненным какой-то скрытой памятью. Чашка, которую разбил Сашка, снова стояла целая на полке. Календарь на стене — ноябрь, двадцать девятое. Дата, после которой всё всегда рушится.
Надя подошла ближе. Попробовала оторвать листок — но под пальцами бумага будто приросла к стене.
— Что это со мной… — прошептала она.
Села на край кровати, опершись лбом на ладони. Сердце стучало, мысли плелись клубком. Это уже не просто кошмар, не случайность. Что-то большее удерживает её в этом круге.
«Почему всё повторяется? Почему я не могу их спасти?» — думала она.
Сначала было ощущение бессилия, затем — холодная решимость. Она вскочила, подошла к окну. Вечернее сияние города, мерцающий снег… и внутри неё вспыхнула мысль: если это повторяется, значит, есть закономерность. Есть причина. Есть путь, который позволит выйти.
Надя достала тетрадь, где раньше записывала сны, мелкие детали, моменты предчувствия. Она открыла её на последней странице, пересматривая записи: каждый повтор — почти идентичный, но в нём скрыты малые различия. Мелочи, которые раньше казались неважными.
— Значит, я могу влиять… — тихо сказала она самой себе. — Могу менять шаги, могу пробовать.
Села за стол и начала перечислять все события, которые всегда повторяются: утро с Сашкой, разговор с Фёдором, поездка за тортом, авария… Каждое событие она записывала на отдельном листе, стараясь увидеть цепочку, закономерность, хоть какой-то ключ.
— Если я смогу понять причину, — шептала Надя, — может быть, я смогу выбрать другой путь. Может быть, я смогу их спасти.
Страх ещё оставался, но теперь он был смешан с любопытством. Это был шанс. Шанс исправить то, что всегда оканчивалось трагедией.
Она включила телефон, начала составлять карту событий: кто где был, что делал, когда происходило несчастье. С каждой новой записью картинка становилась яснее — и с каждым шагом возникала мысль: если я смогу вмешаться в самый первый момент, изменить хотя бы один шаг — может быть, я смогу разорвать этот круг.
— Нет… — прошептала она. — Я думала, что если изменить утро, если Фёдор не повез Сашку в сад, всё будет иначе. Но он поехал вечером за тортом… цепочка изменилась, а результат тот же.
Она опустила голову на руки. Трижды видела смерть любимых, и теперь понимала, что простая смена времени или мелких деталей не решает проблему.
— Значит… это не просто события, — думала Надя. — Это что-то большее. Что-то, что управляет всем… петля, и я должна понять, как она работает.
Снег падал мягко, дети играли, жизнь шла дальше, будто её личная трагедия не существовала. Но в душе зажглась новая решимость: больше не быть наблюдателем. Нужно найти источник петли и разорвать её.
Она включила ноутбук, взяла блокнот и начала фиксировать каждый шаг, каждое событие, каждую деталь, начиная с момента, когда впервые осознала повторение.
Сначала утро перед трагедией: Фёдор собирался повезти Сашку в сад, завтрак, сборы. Потом вечер с тортом: радостные приготовления, смех, план сюрприза. И авария.
— Не время суток, не мелкие изменения… что-то глубже. Что-то, чего я не вижу… — бормотала она.
На столе уже лежали схемы, диаграммы, заметки. Она взяла ещё один лист: «План экспериментов». Здесь фиксировались все изменения: кто куда поедет, когда произойдут звонки, как поменять маршрут, чтобы не было аварии.
— Я начну с маленького… — сказала Надя. — С маленьких изменений. И буду наблюдать. Если повторится — значит, надо искать глубже.
Снег за окном тихо падал, жизнь продолжалась, и Надя впервые за долгое время ощутила, что у неё есть план, хоть и страшный и рискованный. Только она может изменить эту петлю.
Глава 15
Надя уснула только под утро — сон провалился в неё сам, тяжёлый, как мокрый снег.
Снился Сашка: его маленькие ручки тянулись к ней, будто он хотел что-то сказать, но слов не было.
Снился Фёдор — живой, усталый, улыбающийся так, что сердце сжималось.
И чем отчётливее становились их лица, тем сильнее накатывал страх:
Только не сегодня… пусть всё не вернётся. Мне нужно время. Дайте мне ещё один день. Ещё один, чтобы понять.
Она вздрогнула и открыла глаза.
Комната была тёмной. Лишь холодные полосы света от рекламного щита за окном прорезали тьму.
Надя резко села, глядя на часы.
23:47.
Ещё не полночь.
Ещё есть время.
Она с трудом вдохнула, чувствуя, как по лбу выступает холодный пот. Будто проснулась не от сна — от кошмара внутри кошмара.
Подошла к окну: улица пустая, снег падает тихо. Перекрёсток внизу — тот самый, точка, где всё каждый раз начиналось и заканчивалось.
— Только не сегодня, — прошептала она. — Мне нужно больше времени…
На столе лежали её записи — тетрадь, схемы, списки повторяющихся событий. Всё аккуратно, логично. Но внутри росло чувство, что она упускает что-то главное.
Она провела пальцами по страницам, словно пытаясь зацепиться за реальность.
— Я ещё ничего не поняла… ещё ничего…
И тут раздался звук.
Тик.
Надя медленно повернула голову к часам. Они стояли. Всегда стояли после похорон.
Но сейчас…
Тик.
Стрелка дрогнула.
Она застыла, чувствуя, как сердце гулко ударило в грудь.
