Хохот, душивший меня, наконец вырвался наружу. Жизнь еще раз показала, насколько самые логичные предположения могут расходиться с объективной реальностью. Отсмеявшись и убедив Элю, что она прощена, я стала меланхолично созерцать, как прибывает жидкий бетон. В подвале воцарилась тишина, нарушаемая лишь гулом работающего механизма.
– И все-таки, Немов, объясни мне напоследок, зачем ты искал меня? – неожиданно спросил Владимир Андреевич, как будто хотел за разговором отвлечься и не думать о приближающейся смерти.
– Спросить хотел.
– Что спросить?
– Почему?
– Что «почему»?
– Почему ты кинул меня, Володя? Я ведь даже умереть отказался, чтобы услышать от тебя ответ.
– И ты еще спрашиваешь? Или забыл, что как раз тогда переспал с моей женой?
– Я?! – удивление в голосе Немова было таким искренним, что Челноков даже открыл глаза.
– Хочешь сказать, что у вас ничего не было?
– Конечно, не было! У меня ведь была Ника!
Теперь уже Павел проявил интерес и сделал шаг в нашу сторону. Эле даже пришлось ухватить его за уши, чтобы не потерять равновесия.
– Я знал, что у тебя кто-то был. Но знал также, что ты без этой уехавшей в Англию подруги почти на год остался один. И еще я видел, как ты целовал Алену в кафе. А ведь вы с детства дружили, и ты всегда ей нравился…
– Дурак ты, Вовка, – как-то беззлобно и устало сообщил Челнокову Виталий. – Господи, какой же ты дурак! Если ты видел, как я Ленку по-дружески в щечку чмокнул, то это еще не повод предавать друга и убивать жену.
– Убивать?! – если бы не проворство Павла, подпрыгнувшая на его шее Эля плюхнулась бы в бетон. – Что он говорит, папа? Мама ведь от шока умерла. В больнице! Папа, почему ты молчишь?! Ты же не мог… Ты ее любил!
– Любил, – отрешенно кивнул бизнесмен. – И именно потому, что любил…
– Этого не может быть, – еле слышно шептали Элины губы, – не может быть.
– У нас его Мавром прозвали, – подал голос Немов, – потому что к каждому столбу свою Аленку ревновал. Особенно во время наших «командировок».
– Когда я увидел вас в кафе, – продолжал исповедоваться Владимир Андреевич, глядя куда-то за грань, которую мы вскоре должны были пересечь, – меня просто переклинило. И как раз на следующий день на тебя вышла контора*. Я уже трубку снял, чтобы предупредить, а тут Алена в комнату заходит и на мой вопрос, где она была вчера вечером, начинает что-то врать. Я плохо помню, как это было. В себя только в приемном покое больницы пришел. Когда ее увозили на каталке, врач на меня как на монстра смотрел. Но она только твердила, что я ни при чем, что она упала с лестницы и именно поэтому сломала четыре ребра, ключицу, нос, глазницу и вообще очень сильно ударилась. А когда через три дня я вышел из запоя, то узнал, что ночью она вколола себе тридцать кубиков какого-то мощного антибиотика. Выкрала из процедурной. Это же не наркотик, никто и не думал его охранять. Когда ее нашли, было уже поздно.
Мама дорогая, какие неожиданные вещи можно узнать о человеке, желающем облегчить душу на пороге вечности! Мне и то стало не по себе, даже в носу защипало. Эля же тихо плакала, размазывая по щекам слезы и не замечая, что испачканные цементом руки оставляют на ее лице серые разводы.
– Ну, так что мы решим? – прервал похоронную паузу Виталий, отплевываясь от бетона, уже добравшегося ему до губ. – Останемся здесь, чтобы не затягивать, или полезем на решетку и будем висеть, как недозрелые груши?
– Полезем, – вернулся к реальности Челноков. – За выигранные десять минут многое может случиться. Ника, ты – первая. Потом Эля, потом ты, Паша. Ну, а мы с Иванычем – последние.
Я не стала возражать. Вот так просто по собственной воле взять и захлебнуться, когда есть возможность получить хоть малую отсрочку… Бр-р-р… Прежде чем встать на плечи «Иваныча», я двумя быстрыми движениями избавилась от любимых туфель и, выпрямившись во весь рост, уцепилась за проклятую сетку возле проделанной Ликом прорехи, которая могла бы стать спасительной, будь у нас чуть больше времени. И отвела глаза от лежащего совсем рядом Генки, погибшего так нелепо… Вдруг в моей голове что-то щелкнуло, и я заявила неестественно звенящим голосом:
– Если кто-нибудь из вас сумеет отыскать в этом болоте мои «шпильки», то у нас появится шанс.
– Ты о чем, детка? – сочувственно поинтересовался переминающийся подо мной Виталий, очевидно подозревая, что стресс лишил меня последних крупиц разума. Зато Владимир Андреевич, проследив за моим пристальным взглядом, прикованным к выключателю, сразу вник в ситуацию и без единого слова нырнул в цементную трясину. Только бы он нашел, только бы нашел!
– Есть! – радостно заорала я и даже подпрыгнула, увидев в руках у появившегося на поверхности Челнокова мою драгоценную «шпильку». Пропуская мимо ушей неразборчивое бульканье Виталия, которого бетон окончательно лишил права голоса, я дрожащей рукой приняла у бизнесмена левую туфлю и, просунув руку в прореху, замахнулась, насколько это было возможно. Сейчас. Сейчас решится, жить нам или умереть.
Черт побрал, как неудобно! Черт побрал, какая узкая дыра! Черт побрал этот цемент, от которого моя туфля стала чуть не в полтора раза тяжелее! Десятисантиметровый каблук врезался в выключатель рядом с черной кнопкой. Совсем рядом. В каком-нибудь миллиметре! И это означало, что если Челноков не отыщет вторую «шпильку», то…
– Есть! – радостно вскрикнула Эля, пришпоривая брата, поднявшегося на носки, чтобы легче было подышать.
Челноков молча протянул туфлю Виталию, а тот уже мне. Тщательно выгребая цемент из туфли, я старалась не думать ни о чем. Огромный мир съежился до размеров черной пластмассовой кнопки. Я во всех подробностях представляла, как пущенная мною туфля летит к выключателю, как посвистывает рассекаемый ею воздух, как железная набойка каблука попадает в черную, черную, черную кнопку… А потом с резким выдохом послала туфлю в ее последний полет. Почему последний? Ну не стану же я надевать ее после того, как она побывала в бетоне. Даже если останусь жива.
Черная кнопка резко щелкнула под ударом моей шпильки, и поток цемента, заливавший яму, иссяк, как остановленный богом всемирный потоп. Но на радость у меня уже не осталось сил. Я слышала, как всхлипывает Эля, чувствовала, как Виталий одобрительно поглаживает мое колено, видела восхищение и ревность в глазах Лика и даже дождалась похвалы от Челнокова, прокрученного через мясорубку судьбы. Но все это было как бы не со мной. Дикое напряжение сменилось полной опустошенностью. Казалось, еще немного, и я взлечу над бетонной гладью и, просочившись сквозь решетку, устремлюсь прямо в предрассветное небо.
– Ника, – привел меня в чувство Павел, проведя скрытой под цементом рукой по моей сразу же покрывшейся мурашками спине, – подержи, пожалуйста, Элю. А мы попробуем с этой сеткой разобраться. Теперь времени хватит. Вот сюда вставай. Здесь внизу горка из подушек, не так глубоко…
Когда непривычно послушная Эля пересела на мою шею, а заброшенный наверх Павел снова ухватился за толстую проволоку, я немного пришла в себя. И уже с интересом наблюдала за чисто мужской игрой, напоминавшей перетягивание каната. Павлу приходилось туго, но он выдержал. А вот сетка – нет. После получаса непрекращающихся попыток под выкрики «раз-два взяли», «мать ее» и более крепкие выражения в суперпрочном изделии итальянской промышленности образовалась дыра достаточных размеров, чтобы в нее протиснулась не только Эля или я, но даже плечи старшего Челнокова.
Вскоре мы уже стояли над ямой, едва не ставшей нашей братско-сестринской могилой, и молча наблюдали за Челноковым, склонившимся над распростертым Генкой. Богатырские плечи бывшего подполковника поникли и, казалось, стали уже. Он очень осторожно провел по щеке сына, его пальцы скользнули по тощей мальчишеской шее, и вдруг он резко отдернул руку.
– Жив, – Владимир Андреевич переводил взгляд с Генки на нас и все никак не мог понять, вправду ли ощутил слабую пульсацию сонной артерии, или это бьется в пальцах его собственная кровь.
– Дай-ка я, – Немов опустился на колени рядом с человеком, чье молчание выкрало из его жизни долгих семь лет, и прижал руку к Генкиной шее. – Жив! Ну и везунчик твой младшенький. Осторожно! Смотри, чтобы штырь выходил так же, как вошел. Левее! Еще чуть-чуть… Все!
– Идемте быстрее, – скомандовал нам Челноков, взяв на руки бесчувственного сына. – Лик, беги вперед, вызывай «скорую»!
– «Скорую»? Что случилось, Владимир Андреевич?! – Сережа Хамисов сломя голову бежал к нам по коридору, придерживая рукой зажатую под мышкой кожаную папку. – Что с Генкой? Почему вы в таком виде?
– Потом, Сережа, – Челноков отрицательно покачал головой. – Лучше беги «скорую» вызывай. Пашка ногу подвернул, когда последний раз сорвался…
– Я побегу, – выскочила вперед Эля. – Я быстро!
Не знаю, как он это сделал. Расстояние, отделявшее его от Эли, было не меньше трех метров, но Виталий одолел его одним прыжком и, со всего маха врезавшись в худую угловатую спину, повалил девчонку на пол. И навалился сверху, получив в грудь пулю, предназначавшуюся моей подопечной.
Пораженные, мы на миг замерли так, как застал нас резкий хлопок выстрела, устремив глаза на Светлану Челнокову, стоявшую в конце коридора в классической позе для стрельбы из спортивного пистолета.
– Я не хочу ложиться в эту яму, дорогой, – прокричала она, вскидывая руку с пистолетом под углом сорок пять градусов. – Так что придется тебе в нее вернуться. Живым или мертвым, выбирай сам.
– Не собираюсь облегчать тебе работу, – Челноков стоял немного пригнувшись, как будто собирался одним прыжком покрыть пятидесятиметровое расстояние и дотянуться до горла когда-то любимой женщины. – Наши трупы тебе придется бросать в цемент самой.
– А я Хамисова попрошу помочь! – рассмеялась Челнокова. – Отойди в сторонку, Сереженька. Вдруг ненароком задену…
– Ты с ума сошла, Света! – крикнул Сережа, бледнея на глазах.
– Это точно, – подтвердила я, лихорадочно оглядываясь в поисках спасительного выхода. А сама подумала, что это единственный разумный поступок госпожи Челноковой за все время, что я ее знаю. Даже если наши трупы обнаружат и подозрение падет на нее, все равно останется шанс выйти сухой из воды. А вот если не удастся довести начатое дело до конца и поставить крест на мстительном супруге, то ни единого шанса остаться в живых у нее уже не будет.
– Ну же, Сережа, отойди! Мне помощник нужен, а не дополнительный труп.
– Неужели ты думаешь, что я соглашусь тебе помогать? – крикнул Сергей, поворачиваясь к ней в тщетной попытке закрыть худосочной фигурой своего двухметрового шефа.
– Конечно, – как ни в чем не бывало улыбнулась Светлана, – они ведь отца твоего убили, Сереженька. За то, что он Эльку хотел украсть. Я своими ушами слышала, как они подробности обсуждали…
– Это правда? Почему вы молчите, Владимир Андреевич? Мой отец хотел похитить Элю, и вы его убили?!
– Он ни при чем. Я убил, – неожиданно для всех прокашлял Немов и, сплюнув пузырящуюся на губах кровь, захрипел на всхлипывающую под ним Элю: – Лежи смирно, если не хочешь пулю получить.
– Все равно получит, – сказала Светлана опуская пистолет на уровень глаз. – И наседка ее, которая на моего мужа вешалась, тоже получит. Н-на, гадина!
Я закрыла глаза, ожидая, что пуля отбросит меня обратно в жидкое серое месиво и, вздрогнув от бухнувшего выстрела, почувствовала, что меня и впрямь отбросило. Только не назад, а вбок. Спина больно врезалась в открытый щиток с тумблерами, и боль, заставившая меня открыть глаза, стала невыносимой. Потому что между мной и чокнутой КМС по стрельбе стоял Павел и, вцепившись в мои плечи, чтобы не упасть, закрывал меня от пуль. Еще один выстрел, и Павел, вздрогнув всем телом, медленно начал сползать вниз. Зеленые глаза заволокло дымкой, но он продолжал упрямо цепляться за меня, как за собственную жизнь.
– Отойди, Сергей! – взвизгнула Челнокова, обращаясь к Хамисову, все еще стоявшему между ней и мужем. – Или ляжешь в цемент вместе со всеми!
Секретарь только замотал головой, не в силах ей ответить, но с места не сдвинулся.
Челноков тоже не стал тратить время на разговоры, а осторожно положил сына на пол и зигзагами понесся к женской фигуре в белом махровом халатике. Я точно знала, что шансов у него нет. Пятьдесят метров открытого пространства, когда тебя расстреливают, как мишень в тире… Что-то снова сработало в моей бедовой голове, и я, не отрывая взгляд от поднявшей оружие Светланы, начала молиться. Наверное, кто-то наверху прислушался к моей просьбе, потому что Светлана вдруг немного отступила назад, испуганная неукротимой силой, исходящей от несущегося на нее мужчины. В тот же миг мои непослушные пальцы щелкнули тумблером, и тяжелая балка с закрепленными на ней мишенями рухнула с трехметровой высоты прямо на помраченную голову Светланы Челноковой.
Мы сидели в больничном коридоре, следя покрасневшими от цемента глазами за снующими по нему медсестрами и врачами реанимационного отделения. На улице вовсю палило солнце и стоял привычный гул сумасшедшей городской жизни, которая отсюда казалась нам такой далекой. Эля спала, свернувшись калачиком на больничном, продавленном диване. Она устала переживать и приставать с расспросами к каждому проходящему мимо человеку в белом халате… Нет, наверное, все-таки неутомимая юла по имени Эля согласилась сбавить обороты потому, что все было хорошо. Я долго отказывалась в это верить, подозревая, что нас просто хотят успокоить, дабы мы перестали периодически наведываться в кабинет главврача. Но вышедший из операционной светоч хирургии, неизвестно какими судьбами занесенный в этот город, улыбался, как объевшийся сметаной кот. Да, у всех троих серьезные ранения. Да, придется с ними повозиться. Но самое страшное позади. Нет, от нас ему ничего не надо, ни донорской крови, ни денег, а главное – женских слез, насквозь промочивших ему халат. Да, сейчас их перевезут в отдельные палаты. Да, все хорошо. Правда хорошо.
И вот уже шесть часов я сижу здесь и наслаждаюсь этим самым «хорошо». Даже неугомонный Челноков задремал, откинувшись на спинку дивана, а я все сижу и пытаюсь разобраться в себе. Вернее, уже разобралась и теперь просто жду главврача, чтобы кое о чем его попросить. Когда терпение мое начало иссякать, в дальнем конце коридора мелькнул этот уже ставший родным человек в белом халате. Осторожно, чтобы не разбудить отца с дочерью, я встала с дивана и, на цыпочках пробежав по недавно вымытому линолеуму, схватила врача за рукав:
– Пустите меня к ним!
– Девушка, – вздохнул хирург, – я же вам в сотый раз говорю: нельзя…
– Можно! То есть нужно! Вы даже не представляете, как мне это нужно!
Врач окинул меня тяжелым взглядом, посмотрел на часы и вздохнул:
– Хорошо. К одному я вас могу пропустить.
– Но мне надо к двум! К Понизову (я вовремя вспомнила новую фамилию Виталия) и Челнокову. Который Павел.
– Послушайте, девушка, – светоч хирургии начал заводиться, – я и так пошел вам навстречу. А вы мне уже на голову сели и ноги свесили…
– Но мне очень, очень нужно. Поверьте!
– К Понизову нужно?
– Нужно.
– Кто он вам?
– Любовник, – честно ответила я, вогнав пожилого врача в багровую краску.
– А Павел Челноков?
– И все-таки, Немов, объясни мне напоследок, зачем ты искал меня? – неожиданно спросил Владимир Андреевич, как будто хотел за разговором отвлечься и не думать о приближающейся смерти.
– Спросить хотел.
– Что спросить?
– Почему?
– Что «почему»?
– Почему ты кинул меня, Володя? Я ведь даже умереть отказался, чтобы услышать от тебя ответ.
– И ты еще спрашиваешь? Или забыл, что как раз тогда переспал с моей женой?
– Я?! – удивление в голосе Немова было таким искренним, что Челноков даже открыл глаза.
– Хочешь сказать, что у вас ничего не было?
– Конечно, не было! У меня ведь была Ника!
Теперь уже Павел проявил интерес и сделал шаг в нашу сторону. Эле даже пришлось ухватить его за уши, чтобы не потерять равновесия.
– Я знал, что у тебя кто-то был. Но знал также, что ты без этой уехавшей в Англию подруги почти на год остался один. И еще я видел, как ты целовал Алену в кафе. А ведь вы с детства дружили, и ты всегда ей нравился…
– Дурак ты, Вовка, – как-то беззлобно и устало сообщил Челнокову Виталий. – Господи, какой же ты дурак! Если ты видел, как я Ленку по-дружески в щечку чмокнул, то это еще не повод предавать друга и убивать жену.
– Убивать?! – если бы не проворство Павла, подпрыгнувшая на его шее Эля плюхнулась бы в бетон. – Что он говорит, папа? Мама ведь от шока умерла. В больнице! Папа, почему ты молчишь?! Ты же не мог… Ты ее любил!
– Любил, – отрешенно кивнул бизнесмен. – И именно потому, что любил…
– Этого не может быть, – еле слышно шептали Элины губы, – не может быть.
– У нас его Мавром прозвали, – подал голос Немов, – потому что к каждому столбу свою Аленку ревновал. Особенно во время наших «командировок».
– Когда я увидел вас в кафе, – продолжал исповедоваться Владимир Андреевич, глядя куда-то за грань, которую мы вскоре должны были пересечь, – меня просто переклинило. И как раз на следующий день на тебя вышла контора*. Я уже трубку снял, чтобы предупредить, а тут Алена в комнату заходит и на мой вопрос, где она была вчера вечером, начинает что-то врать. Я плохо помню, как это было. В себя только в приемном покое больницы пришел. Когда ее увозили на каталке, врач на меня как на монстра смотрел. Но она только твердила, что я ни при чем, что она упала с лестницы и именно поэтому сломала четыре ребра, ключицу, нос, глазницу и вообще очень сильно ударилась. А когда через три дня я вышел из запоя, то узнал, что ночью она вколола себе тридцать кубиков какого-то мощного антибиотика. Выкрала из процедурной. Это же не наркотик, никто и не думал его охранять. Когда ее нашли, было уже поздно.
Мама дорогая, какие неожиданные вещи можно узнать о человеке, желающем облегчить душу на пороге вечности! Мне и то стало не по себе, даже в носу защипало. Эля же тихо плакала, размазывая по щекам слезы и не замечая, что испачканные цементом руки оставляют на ее лице серые разводы.
– Ну, так что мы решим? – прервал похоронную паузу Виталий, отплевываясь от бетона, уже добравшегося ему до губ. – Останемся здесь, чтобы не затягивать, или полезем на решетку и будем висеть, как недозрелые груши?
– Полезем, – вернулся к реальности Челноков. – За выигранные десять минут многое может случиться. Ника, ты – первая. Потом Эля, потом ты, Паша. Ну, а мы с Иванычем – последние.
Я не стала возражать. Вот так просто по собственной воле взять и захлебнуться, когда есть возможность получить хоть малую отсрочку… Бр-р-р… Прежде чем встать на плечи «Иваныча», я двумя быстрыми движениями избавилась от любимых туфель и, выпрямившись во весь рост, уцепилась за проклятую сетку возле проделанной Ликом прорехи, которая могла бы стать спасительной, будь у нас чуть больше времени. И отвела глаза от лежащего совсем рядом Генки, погибшего так нелепо… Вдруг в моей голове что-то щелкнуло, и я заявила неестественно звенящим голосом:
– Если кто-нибудь из вас сумеет отыскать в этом болоте мои «шпильки», то у нас появится шанс.
– Ты о чем, детка? – сочувственно поинтересовался переминающийся подо мной Виталий, очевидно подозревая, что стресс лишил меня последних крупиц разума. Зато Владимир Андреевич, проследив за моим пристальным взглядом, прикованным к выключателю, сразу вник в ситуацию и без единого слова нырнул в цементную трясину. Только бы он нашел, только бы нашел!
– Есть! – радостно заорала я и даже подпрыгнула, увидев в руках у появившегося на поверхности Челнокова мою драгоценную «шпильку». Пропуская мимо ушей неразборчивое бульканье Виталия, которого бетон окончательно лишил права голоса, я дрожащей рукой приняла у бизнесмена левую туфлю и, просунув руку в прореху, замахнулась, насколько это было возможно. Сейчас. Сейчас решится, жить нам или умереть.
Черт побрал, как неудобно! Черт побрал, какая узкая дыра! Черт побрал этот цемент, от которого моя туфля стала чуть не в полтора раза тяжелее! Десятисантиметровый каблук врезался в выключатель рядом с черной кнопкой. Совсем рядом. В каком-нибудь миллиметре! И это означало, что если Челноков не отыщет вторую «шпильку», то…
– Есть! – радостно вскрикнула Эля, пришпоривая брата, поднявшегося на носки, чтобы легче было подышать.
Челноков молча протянул туфлю Виталию, а тот уже мне. Тщательно выгребая цемент из туфли, я старалась не думать ни о чем. Огромный мир съежился до размеров черной пластмассовой кнопки. Я во всех подробностях представляла, как пущенная мною туфля летит к выключателю, как посвистывает рассекаемый ею воздух, как железная набойка каблука попадает в черную, черную, черную кнопку… А потом с резким выдохом послала туфлю в ее последний полет. Почему последний? Ну не стану же я надевать ее после того, как она побывала в бетоне. Даже если останусь жива.
Черная кнопка резко щелкнула под ударом моей шпильки, и поток цемента, заливавший яму, иссяк, как остановленный богом всемирный потоп. Но на радость у меня уже не осталось сил. Я слышала, как всхлипывает Эля, чувствовала, как Виталий одобрительно поглаживает мое колено, видела восхищение и ревность в глазах Лика и даже дождалась похвалы от Челнокова, прокрученного через мясорубку судьбы. Но все это было как бы не со мной. Дикое напряжение сменилось полной опустошенностью. Казалось, еще немного, и я взлечу над бетонной гладью и, просочившись сквозь решетку, устремлюсь прямо в предрассветное небо.
– Ника, – привел меня в чувство Павел, проведя скрытой под цементом рукой по моей сразу же покрывшейся мурашками спине, – подержи, пожалуйста, Элю. А мы попробуем с этой сеткой разобраться. Теперь времени хватит. Вот сюда вставай. Здесь внизу горка из подушек, не так глубоко…
Когда непривычно послушная Эля пересела на мою шею, а заброшенный наверх Павел снова ухватился за толстую проволоку, я немного пришла в себя. И уже с интересом наблюдала за чисто мужской игрой, напоминавшей перетягивание каната. Павлу приходилось туго, но он выдержал. А вот сетка – нет. После получаса непрекращающихся попыток под выкрики «раз-два взяли», «мать ее» и более крепкие выражения в суперпрочном изделии итальянской промышленности образовалась дыра достаточных размеров, чтобы в нее протиснулась не только Эля или я, но даже плечи старшего Челнокова.
Вскоре мы уже стояли над ямой, едва не ставшей нашей братско-сестринской могилой, и молча наблюдали за Челноковым, склонившимся над распростертым Генкой. Богатырские плечи бывшего подполковника поникли и, казалось, стали уже. Он очень осторожно провел по щеке сына, его пальцы скользнули по тощей мальчишеской шее, и вдруг он резко отдернул руку.
– Жив, – Владимир Андреевич переводил взгляд с Генки на нас и все никак не мог понять, вправду ли ощутил слабую пульсацию сонной артерии, или это бьется в пальцах его собственная кровь.
– Дай-ка я, – Немов опустился на колени рядом с человеком, чье молчание выкрало из его жизни долгих семь лет, и прижал руку к Генкиной шее. – Жив! Ну и везунчик твой младшенький. Осторожно! Смотри, чтобы штырь выходил так же, как вошел. Левее! Еще чуть-чуть… Все!
– Идемте быстрее, – скомандовал нам Челноков, взяв на руки бесчувственного сына. – Лик, беги вперед, вызывай «скорую»!
– «Скорую»? Что случилось, Владимир Андреевич?! – Сережа Хамисов сломя голову бежал к нам по коридору, придерживая рукой зажатую под мышкой кожаную папку. – Что с Генкой? Почему вы в таком виде?
– Потом, Сережа, – Челноков отрицательно покачал головой. – Лучше беги «скорую» вызывай. Пашка ногу подвернул, когда последний раз сорвался…
– Я побегу, – выскочила вперед Эля. – Я быстро!
Не знаю, как он это сделал. Расстояние, отделявшее его от Эли, было не меньше трех метров, но Виталий одолел его одним прыжком и, со всего маха врезавшись в худую угловатую спину, повалил девчонку на пол. И навалился сверху, получив в грудь пулю, предназначавшуюся моей подопечной.
Пораженные, мы на миг замерли так, как застал нас резкий хлопок выстрела, устремив глаза на Светлану Челнокову, стоявшую в конце коридора в классической позе для стрельбы из спортивного пистолета.
– Я не хочу ложиться в эту яму, дорогой, – прокричала она, вскидывая руку с пистолетом под углом сорок пять градусов. – Так что придется тебе в нее вернуться. Живым или мертвым, выбирай сам.
– Не собираюсь облегчать тебе работу, – Челноков стоял немного пригнувшись, как будто собирался одним прыжком покрыть пятидесятиметровое расстояние и дотянуться до горла когда-то любимой женщины. – Наши трупы тебе придется бросать в цемент самой.
– А я Хамисова попрошу помочь! – рассмеялась Челнокова. – Отойди в сторонку, Сереженька. Вдруг ненароком задену…
– Ты с ума сошла, Света! – крикнул Сережа, бледнея на глазах.
– Это точно, – подтвердила я, лихорадочно оглядываясь в поисках спасительного выхода. А сама подумала, что это единственный разумный поступок госпожи Челноковой за все время, что я ее знаю. Даже если наши трупы обнаружат и подозрение падет на нее, все равно останется шанс выйти сухой из воды. А вот если не удастся довести начатое дело до конца и поставить крест на мстительном супруге, то ни единого шанса остаться в живых у нее уже не будет.
– Ну же, Сережа, отойди! Мне помощник нужен, а не дополнительный труп.
– Неужели ты думаешь, что я соглашусь тебе помогать? – крикнул Сергей, поворачиваясь к ней в тщетной попытке закрыть худосочной фигурой своего двухметрового шефа.
– Конечно, – как ни в чем не бывало улыбнулась Светлана, – они ведь отца твоего убили, Сереженька. За то, что он Эльку хотел украсть. Я своими ушами слышала, как они подробности обсуждали…
– Это правда? Почему вы молчите, Владимир Андреевич? Мой отец хотел похитить Элю, и вы его убили?!
– Он ни при чем. Я убил, – неожиданно для всех прокашлял Немов и, сплюнув пузырящуюся на губах кровь, захрипел на всхлипывающую под ним Элю: – Лежи смирно, если не хочешь пулю получить.
– Все равно получит, – сказала Светлана опуская пистолет на уровень глаз. – И наседка ее, которая на моего мужа вешалась, тоже получит. Н-на, гадина!
Я закрыла глаза, ожидая, что пуля отбросит меня обратно в жидкое серое месиво и, вздрогнув от бухнувшего выстрела, почувствовала, что меня и впрямь отбросило. Только не назад, а вбок. Спина больно врезалась в открытый щиток с тумблерами, и боль, заставившая меня открыть глаза, стала невыносимой. Потому что между мной и чокнутой КМС по стрельбе стоял Павел и, вцепившись в мои плечи, чтобы не упасть, закрывал меня от пуль. Еще один выстрел, и Павел, вздрогнув всем телом, медленно начал сползать вниз. Зеленые глаза заволокло дымкой, но он продолжал упрямо цепляться за меня, как за собственную жизнь.
– Отойди, Сергей! – взвизгнула Челнокова, обращаясь к Хамисову, все еще стоявшему между ней и мужем. – Или ляжешь в цемент вместе со всеми!
Секретарь только замотал головой, не в силах ей ответить, но с места не сдвинулся.
Челноков тоже не стал тратить время на разговоры, а осторожно положил сына на пол и зигзагами понесся к женской фигуре в белом махровом халатике. Я точно знала, что шансов у него нет. Пятьдесят метров открытого пространства, когда тебя расстреливают, как мишень в тире… Что-то снова сработало в моей бедовой голове, и я, не отрывая взгляд от поднявшей оружие Светланы, начала молиться. Наверное, кто-то наверху прислушался к моей просьбе, потому что Светлана вдруг немного отступила назад, испуганная неукротимой силой, исходящей от несущегося на нее мужчины. В тот же миг мои непослушные пальцы щелкнули тумблером, и тяжелая балка с закрепленными на ней мишенями рухнула с трехметровой высоты прямо на помраченную голову Светланы Челноковой.
Мы сидели в больничном коридоре, следя покрасневшими от цемента глазами за снующими по нему медсестрами и врачами реанимационного отделения. На улице вовсю палило солнце и стоял привычный гул сумасшедшей городской жизни, которая отсюда казалась нам такой далекой. Эля спала, свернувшись калачиком на больничном, продавленном диване. Она устала переживать и приставать с расспросами к каждому проходящему мимо человеку в белом халате… Нет, наверное, все-таки неутомимая юла по имени Эля согласилась сбавить обороты потому, что все было хорошо. Я долго отказывалась в это верить, подозревая, что нас просто хотят успокоить, дабы мы перестали периодически наведываться в кабинет главврача. Но вышедший из операционной светоч хирургии, неизвестно какими судьбами занесенный в этот город, улыбался, как объевшийся сметаной кот. Да, у всех троих серьезные ранения. Да, придется с ними повозиться. Но самое страшное позади. Нет, от нас ему ничего не надо, ни донорской крови, ни денег, а главное – женских слез, насквозь промочивших ему халат. Да, сейчас их перевезут в отдельные палаты. Да, все хорошо. Правда хорошо.
И вот уже шесть часов я сижу здесь и наслаждаюсь этим самым «хорошо». Даже неугомонный Челноков задремал, откинувшись на спинку дивана, а я все сижу и пытаюсь разобраться в себе. Вернее, уже разобралась и теперь просто жду главврача, чтобы кое о чем его попросить. Когда терпение мое начало иссякать, в дальнем конце коридора мелькнул этот уже ставший родным человек в белом халате. Осторожно, чтобы не разбудить отца с дочерью, я встала с дивана и, на цыпочках пробежав по недавно вымытому линолеуму, схватила врача за рукав:
– Пустите меня к ним!
– Девушка, – вздохнул хирург, – я же вам в сотый раз говорю: нельзя…
– Можно! То есть нужно! Вы даже не представляете, как мне это нужно!
Врач окинул меня тяжелым взглядом, посмотрел на часы и вздохнул:
– Хорошо. К одному я вас могу пропустить.
– Но мне надо к двум! К Понизову (я вовремя вспомнила новую фамилию Виталия) и Челнокову. Который Павел.
– Послушайте, девушка, – светоч хирургии начал заводиться, – я и так пошел вам навстречу. А вы мне уже на голову сели и ноги свесили…
– Но мне очень, очень нужно. Поверьте!
– К Понизову нужно?
– Нужно.
– Кто он вам?
– Любовник, – честно ответила я, вогнав пожилого врача в багровую краску.
– А Павел Челноков?
