Вот так, нежданно-негаданно, продолжился для Премысла его первый «Стигийский поход».
Вот так, уже в который раз, поманила его крылом Птица – Удача. Поманила, да и обманула.
Любят воины пошутить. Везде: и за веслом, и за столом, и в жестокой сече, … словом, везде, где бы только ни собралось их более одного, так сразу же оттуда слышится задорный раскатистый хохот. А как иначе? Ведь все они люди гневливые, вспыльчивые, да гонористые, да, к тому же, еще и при оружии, да и убивать умеют и смеют, … а шуткой, да смехом можно легко и свободно, а главное – бескровно, развеять черные тучи злобной спорливости, личной неприязни, ненависти и смерти. ...
Вот, к примеру, сказать, сидят все вкруг котла – трапезничают. Хлебают варево каждый в свою очередь. Все черпают с краю да помалу, не ищут себе, где пожирнее, да повкуснее, а довольствуются тем, что само пришло. Так и рот не обожжёшь, и достоинство соблюдешь. А один все шарит по котлу – мясо ищет, да набивает себе ложку так, что и проглотить зараз не может, давится горячим варевом, обжигает себе и глотку, и язык. Смотреть тошно! Вот что делать с таким недотепой, - ведь едой попрекать человека нельзя, а учить дурня нужно? А как? Вот садятся они трапезничать в другой раз. «Объедала» хвать, - а ложка-то его пропала! Он туда-сюда - нет нигде. Пол-лагеря собралось, и все его «весло» ищут. Шум-гам! А друзья-товарищи ему уже новую ложку преподносят. Да немалую ложку, размером с добрый половник: «Не горюй, родимый! На, - хлебай на здоровье, а то тебе простой-то ложки маловато будет! А эта в самый раз по тебе»! И всем весело, все смеются. И «объедала» смеется вместе со всеми (ежели, конечно, он не полный дурак), смеется, благодарит друзей-товарищей «за науку», а сам на ус мотает и вдругорядь уже ведет себя достойно.
А то, вот еще, пришел Премыслу на ум, такой случай. Он в ту пору еще «первоходом» был, - много чего видал, да мало чего понимал. И вот тогда же обретался в хирде один здоровенный дебелый парень, - дренг из местных, имперских, то ли ремесленников, то ли оратаев. Неплохой, к слову сказать, был боец, - не трус и не раззява. Надежный. Все бы ничего, да только была у него одна слабина, - падок был детинушка на дармовщинку.
В походе оно ведь как, - все всегда при деле, скучать не приходится, да и некогда, а вот на берегу, там другое дело, – и время свободное имеется, и денежка водится. Скинутся хирдманы по денежке, пошлют за винцом, а там, глядишь, и соседи подойдут, да не с пустыми руками. Гуляем! Сегодня они у нас, а завтра мы у них! Деньги - как вода: плывут неизвестно куда! Да только приметил Премысл, что этот самый парнище (назовем его Жила) гулять-то гуляет, а складчины сторонится. Да и не только он один это заприметил, а и другие тоже. Намекнули как-то Жиле, что «дескать, пора бы уже и честь знать»! А с того, как с гуся вода: «Мне, - говорит, - золото для дела надобно, а ежели что не так, так пусть укажут от ворот поворот. Не обижусь, - насильно мил не будешь»! А сам, как где складчина, там и он уже тут как тут, – ест, пьет, гуляет на дармовщинку. Ни стыда, ни совести!
Премысл его сторонился. Здоровяк его, почему-то, раздражал и вызывал чувство гадливости. Но вот только, как-то, начал он замечать, что другие, матерые хирдманы, наоборот, вроде бы даже как, привечают нахлебника, - разговаривают с ним ласково, на угощение зовут, а нет, так и сами приносят: кто курник, кто рыбник, кто маслица горшочек, или сала шмат … и так каждый день. Премыслу даже показалось, что хирдманы соревнуются друг с другом в том, кто побольше, да пожирнее накормит Жилу. А тот совсем уж весь стыд потерял, да кишку свою распустил, - метет все подчистую без разбора. Попробовал тогда Премысл разузнать, что это за диво такое, да только никто из «первоходов» ничего о том не знает, а те, которые знают, - те молчат, да лыбятся в бороду.
А между тем, Жила за зиму такой гладыш стал, - куда там и племенному борову! Щеки большие, красные, аж со спины светятся, глаза жиром заплыли, одни только щелочки остались, а пузо, как квашня, - все так и норовит из портов наружу вылезти. А его все кормят и кормят…
Ладно. Отправились в поход. И как только разобрали весла, так сразу же и стал доходить до Премысла смысл всей этой затянувшейся шутки. Сел Жила за весло, а грести-то не может, - руки коротки, да пузо мешает! А все вокруг него собрались, успокаивают, советы дают, медом-пивом угощают, сочувствуют, … а сами перемигиваются, да чуть не лопаются от еле сдерживаемого смеха. И, ведь, хоть бы кто-нибудь хихикнул!
Не успели выйти в море, как сразу враги навалились. Команда: «К бою, - вздеть брони»! Что тут началось! Жила ни кольчугу, ни панцирь надеть на себя не может, даже шлем, и тот, из-за наеденных щек не дальше ушей налезает, - сидит на самой макушке, как седло на бугае! Нащечники висят, болтаются, как козьи уши; ни щит, ни доспех пузо не прикрывают.… И вот тут-то и грянул такой хохот, что даже чайки заткнулись, а враги содрогнулись! И Премысл тоже хохотал вместе со всеми. До слез хохотал, до икоты, до полного изнеможения. Ничего смешнее в своей жизни он не видывал.
Вот тут Жиле и смерть пришла. Убили его. Даже до боя толстяк не дожил, - истыкали враги стрелами, словно мишень на осенней ярмарке. Все больше в пузо целили.
А то золото, что он накопил, все на поминки пошло. Трое суток всем хирдом творили тризну над Жилой. Ели, пили, веселились, поминали увальня, да хохотали до слез.
Но, то дело одно, - не для осмеяния человека оно задумано и исполнено, не для праздного зубоскальства, а для научения, обличения, исправления и наставления. Такие примеры - другим наука и спасение!
Но бывает и иное. Всегда (всегда!), в любом сообществе, найдется хотя бы один такой лукавец, который, пользуясь этим древним воинским обычаем, просто безнаказанно глумится над теми, кто не в силах дать ему укорот. Такие люди, что ядовитые аспиды. Ибо «из хранилища в своем сердце добрый человек выносит доброе, а злой человек выносит злое. Ведь на языке у человека то, чем наполнено его сердце», а, поскольку, все мы не без изъяна, то для такого гада завсегда найдется к чему прицепиться и излить свой яд.
Да и для начальников такие, с позволения сказать, люди, были словно заноза в заднице, ибо склочная натура вечно понуждала их искать «где бы и через кого бы самоутвердиться», и ежели не находили они себе жертву среди своих, то, ведомые этой пагубной страстью, искали себе поживы среди чужих. А это, как правило, всегда заканчивалось большими неприятностями.
Был такой «ядовитый» человек и в хирде Ржавой Секиры. Из тех, что стяжали себе славу: «крикун надменный, в пирах никем не побежденный, но воин скромный средь мечей». Глумливая ухмылка никогда не сходила с его крысиного лица. Никто даже не знал его настоящего имени, - все вокруг кликали зубоскала не иначе, как «Репей», да и сам Премысл также звал лукавца. Обращался он к нему, равно как и другие хирдманы, крайне редко, памятуя, что «дерьмо не тронь – вонять не будет», и, надобно сказать, что за все время зимней стоянки это мудрое правило действовало безукоризненно.
До того самого злосчастного утра, когда Премысл очнулся от истошного вопля: «Наших бьют»!
В период зимних штормов, на берегу, хирдманам особо делать нечего. В первое время - оно, конечно, все при деле: погрузка, разгрузка, ремонтные работы …. Тут не до баловства. Зато потом, – пей – гуляй, хоть до самого отплытия! А хочешь, так и еще чем займись. Только в город не суйся.
В город хирдманы Эрика не совались, зато сразу же надежно обосновались в местной портовой таверне, откуда быстро выкурили всех, кто пришелся им не по нраву. Таверна эта стояла на берегу, почти у самой кромки воды, на «ничейной земле», а потому не считалась уже «городской» и налогами не облагалась, так что стража в нее не совалась, почтенные горожане сторонились, и только самые отпетые подонки были ее постоянными посетителями. Впрочем, хозяину таверны было глубоко начхать на то, кто ему платит. Лишь бы платили.
И вот, однажды ночью, как раз перед первыми петухами, когда уже почти все посетители таверны отошли на боковую, в нее нагрянул Репей. Пакостник был в сильном подпитии, но на ногах стоял твердо и язык не заплетался. Он небрежно бросил на стойку золотой империал, и громко, - так, чтобы слышали все присутствующие, гаркнул хозяину в самое ухо: «Мне сегодня везет! Хозяин, подай-ка всем этим славным воинам вина за мой счет! Да, смотри у меня, налей им не той жиденькой кислятины, которую ты имеешь обыкновение подавать здесь под видом «молодого вина», а подай-ка нам самого лучшего, выдержанного»! Хозяин и бровью не повел, а просто выставил на стойку очередной запотевший глиняный кувшин. За время зимних штормов он успел хорошо изучить всех своих посетителей, и определить уровень их «возможной опасности». Этот никакой опасности не представлял. Ну, пошумит-покричит-что-нибудь разобьет. Ну, на худой конец, сцепится с кем-нибудь, - вот и вся недолга. Не того полета эта птица, - не Орел. За-ради такого не стоит суетиться и посылать мальчишку за их рыжим вожаком, достаточно будет просто намекнуть этому горлопану на такую возможность …
А Репей, меж тем, жадно приложился к кувшину и, сморщившись так, словно бы хлебнул уксуса, грозно загремел на всю залу:
- Ты чем разбавляешь свое пойло, старик? Так мочой отдает, что приличному человеку и пить невозможно!
- Никто, покамест, не жаловался, - скучно, для порядка, возразил хозяин, - а ежели кому-то, что-то там, пришлось не по вкусу, то пусть он пойдет куда подальше, да найдет там себе все, что ему потребно.
- И пойду! – пошел вразнос пьяный Репей, - Тем более что я, как раз, и пришел из такого места, и, как видите, сыт, пьян, цел и невредим! Я бедовый, - мне боги благоволят! Ну, кто со мной, - плачу за всех!
Немногочисленные посетители мгновенно попрятали свои носы в кружках, - всем была памятна расправа над ослушником. Да и, к тому же, до выхода в море оставались считанные дни, так что, если рассудить здраво, то «овчинка не стоила своей выделки». Об этом и сообщили пьяному задире, пожелав ему угомониться, «дабы избежать того, чего надобно избежать». Но Репей никак не желал угомониться и упускать такую прекрасную возможность «без драки попасть в большие забияки».
- Я так и знал, что все вы бабы! – напыщенно бросил он в зал, ни к кому, впрочем, конкретно не обращаясь, - Хотя, если бы вы, даже краем глаза, увидали тамошнюю хозяйку, то, уже давно бы, задрав штаны, неслись вверх по улице! Вот это, я вам скажу, баба! Но я ведь зову вас не на гулянку, - просто помогите мне донести выпивку из той харчевни, что стоит возле городской площади. До нее, можно сказать, - «рукой подать», но один я не управлюсь. Помощникам - ужин по их желанию и за мой счет!
Неизвестно что, - то ли укоризна, то ли дармовое угощение, то ли просто скука, так подействовала на местную нетрезвую молодежь, но только трое, сидевших за одним столом, ночных гуляк, вдруг поднялись и выразили свое согласие «прогуляться до соседней таверны». Премысл не запомнил их имен, а может быть, и не знал, потому что в последнем походе он мало общался с новобранцами, да и после похода держался особняком.
В харчевню сображники вошли с первыми петухами. Посетители уже разошлись, так что в зале было пусто, и только хозяин заведения, уныло подсчитывал за стойкой дневную выручку, да ядреная, кровь с молоком, молодка, протирала грязной тряпкой заляпанные столы. Репей плотоядно улыбнулся и, походя, огладив ладонью ее крутую корму, с видом завсегдатая прошел к хозяину. Тот и в самом деле его узнал, но особой радости при этом не выказал, и, с трудом подавив сонный усталый зевок, услужливо осведомился о том, «что угодно благородному господину». Правда, получив заказ, он тут же проснулся, и, шикнув на молодку, лично проводил запоздалых гостей к почетному, застеленному чистой скатертью, столику, где самолично налил каждому по доброй кружке подогретого вина с пряностями – «для согрева».
Молодые хирдманы были в восторге! Вино и впрямь было отменное (куда там портовому!), а запахи кухни, приправленные острой, но легкой (стража давно, поди, уже спит!), опасностью, будоражили и кружили им головы почище весеннего ветра. А когда, и правда, довольно смазливая молодка, подавая очередной кувшин вина, нагнулась над их столом так, что чуть не вывалила на столешницу свои пышные округлые прелести, то уж тут они и вовсе решили, что, должно быть, попали в Ирий.
Репей, воспользовавшись моментом, исподтишка ущипнул деваху пониже спины, та от неожиданности ойкнула, дернула ядреным задом, а затем прыснула в ладошку, и, довольная произведенным впечатлением, пошла, стреляя глазами и виляя бедрами, за очередным кувшином. Разохотившийся хирдман метнулся ей вслед и попытался приобнять красотку за ее особо выдающиеся места, но теперь она была уже на чеку и потому ловким, отточенным многолетней практикой, движением, легко вывернулась из его неуклюжих пьяных объятий. За столом фыркнули. Репей вспыхнул, вино ударило ему в голову. Все вдруг вокруг потеряло четкость и закружилось перед его глазами в какой-то неясной дымке и только упругая, крутая корма молодицы четко маячила прямо по курсу. Не помня себя от страсти, он грубо опрокинул деваху на стол и, с глухим рычанием, начал задирать на ней юбку. Тут уж она испугалась не на шутку и, извиваясь всем телом, завизжала как ошпаренная. На выручку служанке подскочил старик хозяин, от которого распалившийся хирдман, отмахнулся, как от назойливой мухи и, не глядя, сшиб обратно к стойке. Репей разошелся, словно глухарь на токовище, и уже ничего, кроме молодки, не видел и не слышал, и потому неизвестно, чем бы это все закончилось, но тут из кухни, на шум, выскочил здоровенный молодчик (как потом оказалось, - муж этой самой молодки) в засаленном кожаном фартуке и с тяжелым мясницким тесаком в руке. От этого здоровяка уже так просто было не отделаться. Одним могучим рывком дюжий детина сорвал похотливого посетителя со своей жены и добрым пинком отправил его прямиком к столу сображников.
Репей больно ударился грудью о край стола и, упав на столешницу, разбил головой кувшин и разбросал все закуски. Боль еще больше распалила его. Он медленно встал, грозно повел красными хмельными глазами на, невесть откуда взявшегося, защитника, и, глумливо ухмыльнувшись ему в лицо, просипел разбитыми губами: «А ты, куда лезешь без очереди? Твое дело – пятое. А, покамест, зажми свое хозяйство в кулак, да стой и жди», и, выставив вперед пустые, раскрытые ладони мягко, вразвалочку, потек на заступника. Но молодчик оказался не робкого десятка. Он отшагнул на полшага назад, и, прикрывая свою растрепанную, тихонько подвывающую жену, - выпятил живот, взмахнул тесаком и, положив его на плечо, замер в угрожающей позе. Репей медленно протек в его сторону еще на пару шагов и вдруг резко всплеснул руками. Здоровяк, как и рассчитывал, поднаторевший в подобных схватках, забияка, сразу же дернулся вперед, но не для того, чтобы поразить противника, а просто непроизвольно реагируя на его резкое движение. Это было ожидаемо, и потому Репей без труда поймал его вооруженную руку встречным
