Дальше некоторое время они шли молча. Стемнело. Вегрику это не мешало, так как дорогу за него видел Корпус. Но и старуха шагала уверенно, будто ясным днём.
– Вот ты давеча нагадала мне, бабушка, на север идти, – нарушил молчание Вегрик. – Мол, там найдётся лекарь, который от укуса оборотня исцелит. Я всё иду, иду, а никакого лекаря так и не встретил. Может быть, я случайно мимо проскочил, и теперь обратно надо возвращаться. Не посмотришь ли ещё разок, где он, этот самый врачеватель?
– Нет, – ответила старуха. – В будущее гусенята смотрят, а им не очень-то нравится, когда лишний раз голову отрывают. К тому же, прежние птенцы выросли и разлетелись, а новые – когда ещё вылупятся. Не получишь ты следующего предсказания, пока не исполнится первое.
– Что же мне, так и идти на север?
Старуха показала пальцем в сторону горящих на берегу костров:
– Сейчас туда ступай. Там тебя ищут. А дальше – смотри сам.
Вегрик, ни на миг не усомнившись в словах старухи, попрощался и пошёл в указанном направлении. Через несколько шагов он обернулся, чтобы спросить, как передать гульден за снадобье, но знахарки на дороге уже не было.
Три дня провёл Эспажуль в томительном ожидании. Общество Эльты не доставляло ему былой радости. Он знал, что скоро должен будет её покинуть, и боль от этого не давала дышать. Дважды Эспажуль укладывал вещи, намереваясь уйти из города в одиночку, и дважды разбирал дорожный мешок. Он не мог оставить Эльту и не мог изменить судьбу, которая разводила их в разные стороны.
Днём бывший гвардеец старался выглядеть бодрым. В нём теплилась надежда, что, может быть, никто и не узнает о его предательстве. Ведь секретарь, оказавшийся демоном в человеческом обличии, теперь мёртв и не сможет ничего рассказать. Но с заходом солнца надежда гасла.
Бессонными ночами Эспажуль решал рассказать невесте всё как есть, а утром понимал, что Эльта и на минуту не задержится под одной крышей с предателем, из-за которого её дядя лишился имущества и оказался в темнице. Конечно, сейчас Родел на свободе и даже стал бургомистром, но что это меняет? Предательство – есть предательство.
Как глупо всё вышло. Ведь именно ради Эльты Эспажуль совершил поступок, за который она не сможет его простить. Но если бы время вернулось назад, он поступил бы так же. Ради её любви он был готов на любую гнусность, на любую низость. Готов совершать их сотни и сотни раз – столько, сколько понадобится. «Но разве можно гнусностью и предательством купить любовь?» – спрашивал себя Эспажуль бессонными ночами и каждый раз отвечал по-разному.
На четвёртый день в его номер без стука вошёл хмурый Хлост в новенькой форме капитана гвардии Пшиля и приказал собираться. Эспажуль не спрашивал, куда и зачем. Это ему и так было ясно.
– Как узнали? – задал он вопрос, надевая потрёпанный серый жилет.
– Инквизиторы просматривали бумаги секретаря, и отыскали там отчёт о твоём доносе, – нехотя ответил Хлост.
Эспажуль оглядел комнату, размышляя, что из вещей могло бы понадобиться там, куда его поведут. Вроде бы, ничего. Бывший гвардеец сложил руки за спиной и, прихрамывая, направился к двери.
– А где конвой? – спросил он, посмотрев на пустой коридор.
– Я – твой конвой, – пробурчал Хлост. – Вызвался вот проводить по старой памяти.
– Может быть, тогда по старой памяти и убьёшь меня при попытке к бегству?
– Много чести. Да и зачем у палача хлеб отбирать?
Сделав несколько шагов, Эспажуль остановился у двери в комнату Эльты. Он задумался на мгновение, не стоит ли с ней попрощаться, но прошёл мимо.
Уже на улице он спросил Хлоста:
– Не хочешь узнать, почему я так сделал?
– Не хочу, – ответил тот.
Неделю Эспажуль провёл в тюрьме. Всё это время Эльта докучала юному герцогу мольбами о смягчении приговора, вынесенного её жениху. С такими же просьбами она подсылала к Леопану Родела и Утопия.
– Ты-то для чего за этого капитанишку хлопочешь? – спрашивал Вегрик у Уховёрта. – Он же у тебя девицу отбил.
– Сам не знаю, – пожимал плечами Утопий. – Не могу отказать, когда она просит.
В конце концов Леопан уступил напору девушки и заменил казнь на изгнание на вечные времена.
Эспажуль был готов ко встрече со смертью и с отчуждённым спокойствием ждал палача. Когда его выпустили из тюрьмы, бывший гвардеец долго в растерянности стоял посреди улицы, не зная, что ему делать дальше. По привычке он зачем-то направился к месту, где раньше располагалась таверна Родела. Поглядев на пепелище, которое уже начали расчищать для нового строительства, Эспажуль пошёл в гостиницу. Там ему сказали, что Эльта освободила номер и съехала к своему дяде.
Бывший гвардеец принял у служителя оставленные в гостинице вещи, выспросил, где новый дом Родела, и направился туда. Для того, чтобы покинуть Пшиль, у него было двенадцать часов, и за это время Эспажуль непременно хотел увидеть Эльту. Пусть она обругает его, пусть прогонит. Так будет легче уйти.
Родел поселился в купеческом квартале, и его новый дом был довольно скромным для бургомистра. Дверь Эспажулю открыл слуга. Он же сообщил, что молодая барышня рано утром отбыла в экипаже.
– Скоро ли она вернется? – с надеждой спросил бывший гвардеец.
– Не скоро, – ответил слуга. – Она отбыла в монастырь, так как пожелала некоторое время побыть в уединении.
Эспажуль развернулся и побрёл по улице. Перед глазами его вдруг стало темно, и он то и дело натыкался на прохожих. Ноги привели бывшего гвардейца на городской рынок. Там к нему ни с того ни с сего прицепилась какая-то старуха, торговавшая вонючим средством от бородавок. Она шла за Эспажулем по пятам и долдонила: «О, глядите-ка! Ещё один на север собрался! И этот туда же!» Бывший гвардеец с трудом от неё отвязался.
Покинув рыночную площадь, он оказался на улице, ведущей к северным воротам. «Что ж, на север – так на север», – решил Эспажуль, для которого все направления были одинаковы.
Рыбью тушу несло течением к морю; Пуп снимал пробы с ежевичного пирога; кошки, отправленные на поиски рыцаря, возвращались в монастырь; Кирикисья, единогласно избранная настоятельницей, беседовала с новой послушницей Эльтой; Леопан и Родел на заседании городского совета обсуждали проекты восстановления рыболовства; муравьиха в Тамдортском лесу откладывала яйца; Эспажуль шагал по северной дороге, а Вегрик с Утопием, развалившись на мягких креслах, попивали кофе.
Из одежды на рыцаре были только шлем и подштанники. Впервые за долгое время он позволил себе снять доспехи и вымыться как следует. Утопий то и дело открывал лакированный ящик и с улыбкой рассматривал недавно купленные инструменты для чистки ушей.
– А вот интересно было бы подсчитать, сколько подвигов я совершил, – сказал Вегрик.
– Что ж, давай подсчитаем, – кивнул Утопий.
– Сначала я убил оборотня. Это раз. Потом спас того губошлёпа на переправе в Вилире.
– Где ж ты его спас, когда он уже мёртвый был? Это не настоящий подвиг, – возразил Уховёрт.
– Не знаю уж, мёртвый или нет, а только я за ним как за живым нырял. Поэтому хотя бы за половину подвига это можно засчитать.
– Хорошо. За половину можно.
– Затем я вызволил замурованного Пупа, – продолжал Вегрик.
– Хорошенький подвиг! Разломал башню и сбежал! – захихикал Утопий.
– С башней, конечно, нехорошо получилось. Но зато я человека спас. Человек-то важнее башни.
– Не уверен. Башен в мире меньше, чем людей.
– Ладно, – махнул рукой Вегрик. – Чтобы не спорить, этот случай мы посчитаем за четверть подвига. Итого получается один и три четверти. Потом я победил ведьму-кошатницу.
– Ещё не известно, кто её победил, – сказал Утопий. – Если бы я не подоспел с котовником…
– Ладно. Тоже за четверть подвига посчитаем. В сумме пока два. Затем я затащил на башню огромную статую.
– Это уж точно не считается, – не согласился Уховёрт. – Что за подвиг такой – статуи таскать?! Да к тому же ты её сломал.
– Она сама сломалась. А подвиги бывают не только ратные, но и трудовые.
– Кто тебе такое сказал?
– Неважно, кто сказал. В общем, я считаю это за полподвига. Итого выходит два с половиной. Затем была муравьиха. Она-то уж точно за целый подвиг пойдёт. Дальше – небольшая стычка со стражниками. Её даже и считать не буду. Потом я вышиб ворота в соборе и одолел речного демона. Всё вместе получается пять с половиной подвигов.
«Да. Не густо», – заметил Корпус.
– Не густо, – разочарованно повторил за ним Вегрик. Он-то думал, что счёт перевалит за десяток.
– Ничего, – сказал Утопий. – Некоторые и половины того никогда не совершат. Ты ведь живой пока. Ещё доберёшь потихоньку до тридцати шести.
– Ну уж нет! – подскочил Вегрик. – Я и с пятью-то намучился, а уж от тридцати шести точно помру.
«Нет, брат. Пока мы с тобой, умереть у тебя не получится», – сказал Корпус.
– Вот ты давеча нагадала мне, бабушка, на север идти, – нарушил молчание Вегрик. – Мол, там найдётся лекарь, который от укуса оборотня исцелит. Я всё иду, иду, а никакого лекаря так и не встретил. Может быть, я случайно мимо проскочил, и теперь обратно надо возвращаться. Не посмотришь ли ещё разок, где он, этот самый врачеватель?
– Нет, – ответила старуха. – В будущее гусенята смотрят, а им не очень-то нравится, когда лишний раз голову отрывают. К тому же, прежние птенцы выросли и разлетелись, а новые – когда ещё вылупятся. Не получишь ты следующего предсказания, пока не исполнится первое.
– Что же мне, так и идти на север?
Старуха показала пальцем в сторону горящих на берегу костров:
– Сейчас туда ступай. Там тебя ищут. А дальше – смотри сам.
Вегрик, ни на миг не усомнившись в словах старухи, попрощался и пошёл в указанном направлении. Через несколько шагов он обернулся, чтобы спросить, как передать гульден за снадобье, но знахарки на дороге уже не было.
***
Три дня провёл Эспажуль в томительном ожидании. Общество Эльты не доставляло ему былой радости. Он знал, что скоро должен будет её покинуть, и боль от этого не давала дышать. Дважды Эспажуль укладывал вещи, намереваясь уйти из города в одиночку, и дважды разбирал дорожный мешок. Он не мог оставить Эльту и не мог изменить судьбу, которая разводила их в разные стороны.
Днём бывший гвардеец старался выглядеть бодрым. В нём теплилась надежда, что, может быть, никто и не узнает о его предательстве. Ведь секретарь, оказавшийся демоном в человеческом обличии, теперь мёртв и не сможет ничего рассказать. Но с заходом солнца надежда гасла.
Бессонными ночами Эспажуль решал рассказать невесте всё как есть, а утром понимал, что Эльта и на минуту не задержится под одной крышей с предателем, из-за которого её дядя лишился имущества и оказался в темнице. Конечно, сейчас Родел на свободе и даже стал бургомистром, но что это меняет? Предательство – есть предательство.
Как глупо всё вышло. Ведь именно ради Эльты Эспажуль совершил поступок, за который она не сможет его простить. Но если бы время вернулось назад, он поступил бы так же. Ради её любви он был готов на любую гнусность, на любую низость. Готов совершать их сотни и сотни раз – столько, сколько понадобится. «Но разве можно гнусностью и предательством купить любовь?» – спрашивал себя Эспажуль бессонными ночами и каждый раз отвечал по-разному.
На четвёртый день в его номер без стука вошёл хмурый Хлост в новенькой форме капитана гвардии Пшиля и приказал собираться. Эспажуль не спрашивал, куда и зачем. Это ему и так было ясно.
– Как узнали? – задал он вопрос, надевая потрёпанный серый жилет.
– Инквизиторы просматривали бумаги секретаря, и отыскали там отчёт о твоём доносе, – нехотя ответил Хлост.
Эспажуль оглядел комнату, размышляя, что из вещей могло бы понадобиться там, куда его поведут. Вроде бы, ничего. Бывший гвардеец сложил руки за спиной и, прихрамывая, направился к двери.
– А где конвой? – спросил он, посмотрев на пустой коридор.
– Я – твой конвой, – пробурчал Хлост. – Вызвался вот проводить по старой памяти.
– Может быть, тогда по старой памяти и убьёшь меня при попытке к бегству?
– Много чести. Да и зачем у палача хлеб отбирать?
Сделав несколько шагов, Эспажуль остановился у двери в комнату Эльты. Он задумался на мгновение, не стоит ли с ней попрощаться, но прошёл мимо.
Уже на улице он спросил Хлоста:
– Не хочешь узнать, почему я так сделал?
– Не хочу, – ответил тот.
***
Неделю Эспажуль провёл в тюрьме. Всё это время Эльта докучала юному герцогу мольбами о смягчении приговора, вынесенного её жениху. С такими же просьбами она подсылала к Леопану Родела и Утопия.
– Ты-то для чего за этого капитанишку хлопочешь? – спрашивал Вегрик у Уховёрта. – Он же у тебя девицу отбил.
– Сам не знаю, – пожимал плечами Утопий. – Не могу отказать, когда она просит.
В конце концов Леопан уступил напору девушки и заменил казнь на изгнание на вечные времена.
Эспажуль был готов ко встрече со смертью и с отчуждённым спокойствием ждал палача. Когда его выпустили из тюрьмы, бывший гвардеец долго в растерянности стоял посреди улицы, не зная, что ему делать дальше. По привычке он зачем-то направился к месту, где раньше располагалась таверна Родела. Поглядев на пепелище, которое уже начали расчищать для нового строительства, Эспажуль пошёл в гостиницу. Там ему сказали, что Эльта освободила номер и съехала к своему дяде.
Бывший гвардеец принял у служителя оставленные в гостинице вещи, выспросил, где новый дом Родела, и направился туда. Для того, чтобы покинуть Пшиль, у него было двенадцать часов, и за это время Эспажуль непременно хотел увидеть Эльту. Пусть она обругает его, пусть прогонит. Так будет легче уйти.
Родел поселился в купеческом квартале, и его новый дом был довольно скромным для бургомистра. Дверь Эспажулю открыл слуга. Он же сообщил, что молодая барышня рано утром отбыла в экипаже.
– Скоро ли она вернется? – с надеждой спросил бывший гвардеец.
– Не скоро, – ответил слуга. – Она отбыла в монастырь, так как пожелала некоторое время побыть в уединении.
Эспажуль развернулся и побрёл по улице. Перед глазами его вдруг стало темно, и он то и дело натыкался на прохожих. Ноги привели бывшего гвардейца на городской рынок. Там к нему ни с того ни с сего прицепилась какая-то старуха, торговавшая вонючим средством от бородавок. Она шла за Эспажулем по пятам и долдонила: «О, глядите-ка! Ещё один на север собрался! И этот туда же!» Бывший гвардеец с трудом от неё отвязался.
Покинув рыночную площадь, он оказался на улице, ведущей к северным воротам. «Что ж, на север – так на север», – решил Эспажуль, для которого все направления были одинаковы.
***
Рыбью тушу несло течением к морю; Пуп снимал пробы с ежевичного пирога; кошки, отправленные на поиски рыцаря, возвращались в монастырь; Кирикисья, единогласно избранная настоятельницей, беседовала с новой послушницей Эльтой; Леопан и Родел на заседании городского совета обсуждали проекты восстановления рыболовства; муравьиха в Тамдортском лесу откладывала яйца; Эспажуль шагал по северной дороге, а Вегрик с Утопием, развалившись на мягких креслах, попивали кофе.
Из одежды на рыцаре были только шлем и подштанники. Впервые за долгое время он позволил себе снять доспехи и вымыться как следует. Утопий то и дело открывал лакированный ящик и с улыбкой рассматривал недавно купленные инструменты для чистки ушей.
– А вот интересно было бы подсчитать, сколько подвигов я совершил, – сказал Вегрик.
– Что ж, давай подсчитаем, – кивнул Утопий.
– Сначала я убил оборотня. Это раз. Потом спас того губошлёпа на переправе в Вилире.
– Где ж ты его спас, когда он уже мёртвый был? Это не настоящий подвиг, – возразил Уховёрт.
– Не знаю уж, мёртвый или нет, а только я за ним как за живым нырял. Поэтому хотя бы за половину подвига это можно засчитать.
– Хорошо. За половину можно.
– Затем я вызволил замурованного Пупа, – продолжал Вегрик.
– Хорошенький подвиг! Разломал башню и сбежал! – захихикал Утопий.
– С башней, конечно, нехорошо получилось. Но зато я человека спас. Человек-то важнее башни.
– Не уверен. Башен в мире меньше, чем людей.
– Ладно, – махнул рукой Вегрик. – Чтобы не спорить, этот случай мы посчитаем за четверть подвига. Итого получается один и три четверти. Потом я победил ведьму-кошатницу.
– Ещё не известно, кто её победил, – сказал Утопий. – Если бы я не подоспел с котовником…
– Ладно. Тоже за четверть подвига посчитаем. В сумме пока два. Затем я затащил на башню огромную статую.
– Это уж точно не считается, – не согласился Уховёрт. – Что за подвиг такой – статуи таскать?! Да к тому же ты её сломал.
– Она сама сломалась. А подвиги бывают не только ратные, но и трудовые.
– Кто тебе такое сказал?
– Неважно, кто сказал. В общем, я считаю это за полподвига. Итого выходит два с половиной. Затем была муравьиха. Она-то уж точно за целый подвиг пойдёт. Дальше – небольшая стычка со стражниками. Её даже и считать не буду. Потом я вышиб ворота в соборе и одолел речного демона. Всё вместе получается пять с половиной подвигов.
«Да. Не густо», – заметил Корпус.
– Не густо, – разочарованно повторил за ним Вегрик. Он-то думал, что счёт перевалит за десяток.
– Ничего, – сказал Утопий. – Некоторые и половины того никогда не совершат. Ты ведь живой пока. Ещё доберёшь потихоньку до тридцати шести.
– Ну уж нет! – подскочил Вегрик. – Я и с пятью-то намучился, а уж от тридцати шести точно помру.
«Нет, брат. Пока мы с тобой, умереть у тебя не получится», – сказал Корпус.
