Плюс несколько тысяч гражданских, занятых на вспомогательных работах. В наши дела они не лезли. Никаких неудобств или проблем они не доставляли. Отбывали свой срок службы и улетали, им на смену прибывали новые.
На очередном заседании парламента Самуэль выступил с предложением организовать партийное молодёжное движение. Руководимое членами партии. Эдакую школу резерва кадров. Но с патриотическим уклоном и военным воспитанием, основанным на дисциплине и самоотдаче. Предложение было принято единогласным «за».
Общество встретило эту идею с восторгом. Государственные и частные школы, профессиональные училища и университеты, получили средства из бюджета, на организацию и содержание первичных ячеек нового движения. В них набирали по возрастным группам. Младшим было не менее шести лет, а старшим не более двадцати. Родители с радостью записывали своих чад в эту организацию, подталкиваемые чувством патриотизма и солидарности. А дети и подростки с гордостью носили на своей одежде символ их организации – значок с орлом.
- Партия имела большой вес в обществе? - спрашиваю я.
- Огромный, к тому времени. Личное детище Самуэля, построенная им, им же и управляемая. Она заменила ему семью. Партийная верхушка, к которой принадлежал и я, заменила ему друзей и близких. Самые преданные и самые доверенные люди нашего государства, обладавшие невиданной властью и амбициями. Подавляющее большинство граждан были членами партии. От министра до школьного учителя – все имели партийный билет. Это стало нормой. Это считалось проявлением патриотизма. Это нас объединяло и сплачивало. Партийная символика была везде. На фасадах домов и государственных учреждениях висели флаги и полотна с изображением орла. Люди цепляли на одежду значки и нашивки, подтверждающие их приверженность партии. И всюду можно было встретить изображения Самуэля Ронгази и цитаты из его выступлений, подхваченные прессой и обывателями. Нация с гордостью создала себе кумира и ждала от него новых свершений.
Вы спросите «на что это было похоже?». Мне сложно ответить. Массовый психоз, в хорошем смысле этого слова. Патриотический подъём. Единство… Я бы провёл аналогию с религией. Да! С религиозным рвением, поклонением и ожиданием чуда. С непреклонной уверенностью в завтрашнем дне и культом одной личности, стоящей выше остальных.
- А недовольные?
- Их не было.
- Совсем?
- Ну… были те, кто молчал...
Делает паузу. Глядит в пустоту.
- Сумуэль становился всё более жёстким и несговорчивым. Он всё реже советовался со мной. Чаще принимал решения сам. Стал раздражительным и нервным. Я уверял себя, что от усталости, от напряжения и отсутствия отдыха. На попытки поговорить об этом, он упрямо молчал и не слушал меня. На заседаниях совета партии всё реже и реже давал другим возможность высказаться. Порой вёл себя агрессивно. Прилюдно мог накричать на кого-нибудь, что за ним раньше никогда не замечали. Отметал все попытки найти компромисс, не слушал чужое мнение…
Совет Министров, партийная верхушка – вторили ему. Атмосфера стала меняться. Работать становилось всё тяжелее. Люди – упрямее и злее. Словно мы перешагнули невидимый барьер. Что-то в обществе изменилось. Изменилось в политике. Да во всех сферах. Я видел, как гаснут улыбки. На их место приходят суровые и озабоченные лица. Замечал, как открытые и жизнерадостные люди становятся подозрительными, угрюмыми и резкими. Напряжёнными. Злыми.
Сейчас я описываю это в двух словах. Но на эти изменения ушли годы. Медленно, но неотвратимо мы приближались к точке невозврата…
- Что стало для вас этой точкой? – перебиваю я.
Мистер Борроу молчит. Шумно выдыхает.
- Он пригласил меня в кабинет и дал личное поручение. Без свидетелей. Попросил присесть и предложил выпить. Я сильно удивился. Он никогда не употреблял спиртного. Я и не думал, что в его кабинете найдётся что-то подобное. Мы выпили. Самуэль объяснил мне, мою задачу.
«Я могу доверить это только тебе», - закончил он. – «Ни о чём не спрашивай, просто сделай как я говорю».
Через две недели, на спутнике Кеплера – Цироне, я встретился с одним человеком. С Земли. Он ждал меня на старом, заброшенном горном комбинате. С вооружённой охраной. Я был один. Это было его условие. Шаттл высадил меня и поднялся обратно на орбиту, ждать моего сигнала.
Я сделал всё, как мне было велено. Побеседовал с этим немногословным человеком. Передал ему документы, которые мне вручил Самуэль. И улетел. Получив от того джентльмена маленький запечатанный конверт. По возвращении домой я передал его лично Самуэлю. В присутствии меня одного, с плохо скрываемым нетерпением, он вскрыл его. Изучил содержимое и спросил:
- Ты выполнил мою просьбу?
- Я думаю, этому человеку можно верить. В его глазах лишь алчность. Он выполнит обещанное.
Мария Сиваль
- Если говорить честно, я плохо помню те дни. Нескончаемая вереница допросов, угроз и тёмных ночей, которые я проводила в подвале полицейского участка, постоянно плача. Я была напугана. Проклинала себя, что не покинула планету, пока была возможность. Боялась завтрашнего дня и того, что со мной могут сделать эти люди. Я осталась одна. Помочь мне было некому. Моё происхождение стало моей единственной виной. И проклятьем.
Камера – маленькая клетка два на два метра с крошечным окошком у потолка, да жёсткая скамья у стены. Вот и вся обстановка, даже негде справить потребности. Мне приходилось кричать охраннику, унижаться, прося его разрешения пройти в уборную. Видели бы Вы, его лицо, когда это случалось. Кормили скудно, пару раз в день мне приносили воды и немного еды, не всегда свежей. Но я быстро привыкла. Голодный человек становится менее разборчивым и менее брезгливым…
Наверное, они думали, что я шпион. (улыбается). Конечно, документы и личное дело с работы, да допросы моих коллег, не подтверждали это. В этом плане от меня взять было нечего. От меня отстали. Ограничившись содержанием под стражей. Я и этому была рада. Страшно сидеть на стуле в присутствии людей, которые ненавидят тебя, требуют отвечать на вопросы, кричат и угрожают, а тебе и сказать то нечего, только раз за разом повторять то, что уже говорила.
Вздыхает.
Хоть это закончилось… Так, я прожила в камере около трёх месяцев. Пленником. В том месте, которое уже считала своим домом. Однажды меня вытолкали из камеры и вывели на улицу. Впервые за три месяца. Я успела отвыкнуть от открытого пространства и яркого солнца, мне было неуютно. Запахи, шум, снующие люди. Зелень деревьев. Всё это было из другой жизни. Стёртой одиночеством, страхом, да серыми стенами моей клетки. Мне почему-то захотелось обратно… Осыпая оскорблениями, меня усадили на заднее сидение гражданского автомобиля и приказали ждать. Солдаты захлопнули дверь и закурили. Через несколько минут к машине подошёл какой-то мужчина, в офицерской форме. Сел за руль, мельком взглянул на меня и молча повёл машину.
Мы подъехали к большому дому. В центре города. Особняк с белыми колоннами и балконами, обвитыми диким виноградом. Красивый. Как и его хозяйка, встретившая нас у дверей. Высокая, худая, с надменным аристократическим лицом. Она презрительно меня оглядела, перекинулась парой фраз с сопровождающим меня мужчиной и велела идти в гостиную. Я подчинилась. Гадая, что меня здесь ждёт.
«В этом доме живёт генерал Макрид, он мой гость. А ты … будешь помогать мне по хозяйству» - сообщила она, когда мы остались одни. «Ко мне обращайся миссис Каниган».
Я кивнула.
«Если будешь паинькой, у нас не будет хлопот с тобой, а нет… Отправишься в ту дыру, где тебе самое место. Поняла?»
Я снова кивнула. Что мне оставалось?
«А теперь иди вымойся. От тебя воняет» - закончила она. «По коридору прямо, вторая дверь».
Так, я сменила тюремные стены, на жизнь прислуги. Унизительно и дико. Мне выдали скромную, но чистую одежду. Моя за три месяца пришла в негодность. Стирала я её тогда в раковине уборной и тут же одевала на себя. Сменной у меня не было. Выбросила, нормально помылась. Расчесалась. Посмотрела в зеркало. Удивительно как за такое время человек привыкает к обстановке. Работа в школе казалась чем-то далёким и не настоящим. Мои знакомые, маленькая квартирка, прогулки по выходным. Всё. Всем чем я жила. Как я жила. Будто было сном. Три месяца… а ты уже другой. Без общения привыкаешь к одиночеству. Без нормальной, привычной пищи с лёгкостью и удовольствием ешь то, от чего тебя стошнило бы раньше. Справляешь нужду чуть ли не на глазах посторонних людей и не испытываешь при этом смущения. Ко всему привыкаешь. За стенами полицейского участка был тот же тропический рай, жили люди, морские отливы, как и прежде, оголяли чудесные коралловые рифы, у которых я так любила нырять. Дети, наверное, ещё посещали школу. Взрослые ходили на работу. Конечно, жизнь Самуи изменилась, но все изменения были не такими уж и страшными. А вот моё существование в бетонном квадрате камеры было страшным. Но только для меня. Для меня одной. В зеркало на меня глядела знакомая, но исхудавшая, бледная, напуганная девушка, так непохожая на ту, что сошла с трапа челнока, тогда пять лет назад.
- Если вам неприятно… - начинаю я.
- Нет. Всё в порядке, - перебивает меня Мария. – Вы же писатель. А писатель должен понимать героев своей книги. Я ведь герой?
Улыбается. Широко. Искренне.
- Да. Вы героиня.
Мне неловко.
- Вот и здорово, - беззаботно машет рукой. – Не нужно бояться прошлого. Я справилась с воспоминаниями. Многие из нас нет. И многие не справятся никогда. А это намного страшнее…
Попав в дом миссис Каниган, я начала новый этап своей жизни. В мои обязанности входила готовка, уборка дома, выполнение мелких повседневных задач. У меня была своя комната. Чистая кровать. Небольшой гардероб. Хозяйка всегда требовала, чтобы я выглядела опрятно. Хорошая еда. Даже немного личного времени, которое я проводила за чтением книг из хозяйской библиотеки. Позднее мне разрешали ездить в магазин за продуктами, в сопровождении адъютанта генерала. Того самого, который привёз меня в первый день. Это было похоже на некоторую свободу. Я безропотно выполняла все поручения и делала всю, возложенную на меня работу. Страх за свою жизнь и волнения о завтрашнем дне уступили место спокойной и тихой рутине, работе, в которой я отвлекалась от дурных, тяжёлых мыслей. Хозяйка общалась со мной холодно, но спокойно. Эта строгая, чопорная женщина презирала меня, но не оскорбляла. Скорее терпела как неприятную, но функциональную и полезную вещь. Молчаливое сосуществование.
Генерала Макрида я видела нечасто. Мне не позволялось заходить в ту часть дома, где был его кабинет и спальня. Если ему что-то требовалось, когда он находился в доме, хозяйка делала это сама. На меня он вообще не обращал внимания. Миссис Каниган была его любовницей и порхала вокруг него как бабочка.
Однажды хозяйка объявила, что вечером в доме будет ужин, на который придут много людей. Хотела, чтобы всё было пышно. Мы украсили цветами большую гостиную на первом этаже дома, я несколько раз ездила в магазин за покупками, потом мы готовили ужин, сервировали стол, в общем, ожидали гостей. Миссис Каниган желала удивить и угодить им. Торопилась, нервничала. Много хлопот. К вечеру я так устала, что она даже махнула рукой и отпустила меня в свою комнату, лишь бы я не мозолила глаза. Сказала, что с остальным справится сама. И наказала не покидать свою комнату. Я с облегчением ушла. Взяла книгу и читала весь вечер. Далеко за полночь гости разошлись. Ещё некоторое время я слышала шаги и голоса. Потом дом затих.
Дверь в мою комнату не имела замка. Только я выключила свет и прикрыла глаза, как почувствовала, что она открывается. На пороге стоял генерал Макрид. Я так опешила, что только молча смотрела, как он захлопывает за собой дверь и приближается к моей кровати. Он был в стельку пьян. Страх сдавил горло. Тело онемело. Я не издала ни звука… Слёзы катились из остекленевших глаз во время и после того, как он, сделав ЭТО, ушёл…
Мария прерывается. Поправляет волосы.
- Не помню, как началось утро. Не знаю, как об этом стало известно миссис Каниган, возможно что-то слышала или заметила, может генерал сам ей сказал, но не успела я встать с кровати, как она набросилась на меня и стала избивать, осыпая проклятьями. Я пыталась защищаться, но она была сильнее меня, к тому же ярость придавала ей сил, а я после произошедшего ночью, была как в бреду. Она сильно меня побила. До потери сознания. Чудом не покалечила. Я очнулась на полу, вся в крови. Еле нашла в себе силы одеться. Не знала, что делать. Сидела на кровати и плакала. До самого вечера. Потом пришла хозяйка дома.
«Будешь солдатской подстилкой, дрянь» - прошипела она с ненавистью и вытолкала меня в коридор. Там меня ждал какой-то мужчина. Среднего роста, тучный, с крысиным лицом и маленькими хитрыми глазами. Меня вытолкали на улицу и усадили в автомобиль, он сел рядом. Закурил и выпустил мне в лицо облако дыма.
«Ну что красотка… Тебе понравится у нас» - ехидно сказал он.
Снова меня везли в неизвестность. Снова я испытывала страх. Только теперь надежда во мне умерла. Я сломалась. Покорилась судьбе. Исчезла. Осталось лишь тело.
Видя, как я неловко молчу и отвожу взгляд, она продолжает:
- Писатели сочиняют не только сказки, мистер Фишер. Вы должны это знать. Но каждый ужас обязан закончиться сказочно.
- Как закончился ваш?
- Благодаря моему мужу, - кивает она. – С его появлением.
Я перевожу взгляд на фотографию в рамке, стоящую на столе. На белом песке у воды сидят три человека – Мария, её маленькая дочь на цветастом покрывале и молодой мужчина, в инвалидном кресле.
Маркус Альери
Меня выписали из больницы через неделю. Всё это время у дверей палаты круглосуточно дежурили полицейские. Будто в моём состоянии я был способен на побег. Хороший беглец – без штанов, обмотанный больничным одеялом. Ну да понять их можно. До сих пор удивляюсь их везению. Из десятков планет, из миллиардов и миллиардов их обитателей, им нужен был один. И нашли они его у собственного крыльца. Беззащитным и слабым. Да… Чёртов случай.
Меня отвезли в гостиницу «Самаритен». В штаб «Комитета». В большом кабинете, для совещаний, на двенадцатом этаже меня ждали. Ждали с нетерпением. Когда я вошёл, шесть пар глаз пристально впились в мою персону и, казалось, не мигая смотрели как я неуклюже бреду к свободному стулу и усаживаюсь на него. После ранения мне было тяжело передвигаться. Врачи предложили трость, но я отказался. Уж лучше так. Самостоятельно.
Я сел. Перед каждым из присутствующих лежала толстая папка сшитых бумаг. Наверное, полный перечень моих прегрешений – усмехнулся я. Или подробное описание всех способов моей возможной казни. Ну да ладно. Выход есть всегда. Я ещё поторгуюсь.
Из присутствующих я знал только Ли Во Джонга. Остальные мне были не знакомы. Он крутил в руке карандаш и созерцал картину на противоположной от него стене. Репродукцию работы какого-то великого, дохлого художника, двадцатого века. Не помню его имени. На полотне был изображён чёрный квадрат в белом поле. Будто чёрная дыра в их усилиях остановить войну. Засасывающая в себя все их старания и силы.
«Мистер Альери, как ваше здоровье?» – спросил человек, сидящий рядом с Вонгом.
На очередном заседании парламента Самуэль выступил с предложением организовать партийное молодёжное движение. Руководимое членами партии. Эдакую школу резерва кадров. Но с патриотическим уклоном и военным воспитанием, основанным на дисциплине и самоотдаче. Предложение было принято единогласным «за».
Общество встретило эту идею с восторгом. Государственные и частные школы, профессиональные училища и университеты, получили средства из бюджета, на организацию и содержание первичных ячеек нового движения. В них набирали по возрастным группам. Младшим было не менее шести лет, а старшим не более двадцати. Родители с радостью записывали своих чад в эту организацию, подталкиваемые чувством патриотизма и солидарности. А дети и подростки с гордостью носили на своей одежде символ их организации – значок с орлом.
- Партия имела большой вес в обществе? - спрашиваю я.
- Огромный, к тому времени. Личное детище Самуэля, построенная им, им же и управляемая. Она заменила ему семью. Партийная верхушка, к которой принадлежал и я, заменила ему друзей и близких. Самые преданные и самые доверенные люди нашего государства, обладавшие невиданной властью и амбициями. Подавляющее большинство граждан были членами партии. От министра до школьного учителя – все имели партийный билет. Это стало нормой. Это считалось проявлением патриотизма. Это нас объединяло и сплачивало. Партийная символика была везде. На фасадах домов и государственных учреждениях висели флаги и полотна с изображением орла. Люди цепляли на одежду значки и нашивки, подтверждающие их приверженность партии. И всюду можно было встретить изображения Самуэля Ронгази и цитаты из его выступлений, подхваченные прессой и обывателями. Нация с гордостью создала себе кумира и ждала от него новых свершений.
Вы спросите «на что это было похоже?». Мне сложно ответить. Массовый психоз, в хорошем смысле этого слова. Патриотический подъём. Единство… Я бы провёл аналогию с религией. Да! С религиозным рвением, поклонением и ожиданием чуда. С непреклонной уверенностью в завтрашнем дне и культом одной личности, стоящей выше остальных.
- А недовольные?
- Их не было.
- Совсем?
- Ну… были те, кто молчал...
Делает паузу. Глядит в пустоту.
- Сумуэль становился всё более жёстким и несговорчивым. Он всё реже советовался со мной. Чаще принимал решения сам. Стал раздражительным и нервным. Я уверял себя, что от усталости, от напряжения и отсутствия отдыха. На попытки поговорить об этом, он упрямо молчал и не слушал меня. На заседаниях совета партии всё реже и реже давал другим возможность высказаться. Порой вёл себя агрессивно. Прилюдно мог накричать на кого-нибудь, что за ним раньше никогда не замечали. Отметал все попытки найти компромисс, не слушал чужое мнение…
Совет Министров, партийная верхушка – вторили ему. Атмосфера стала меняться. Работать становилось всё тяжелее. Люди – упрямее и злее. Словно мы перешагнули невидимый барьер. Что-то в обществе изменилось. Изменилось в политике. Да во всех сферах. Я видел, как гаснут улыбки. На их место приходят суровые и озабоченные лица. Замечал, как открытые и жизнерадостные люди становятся подозрительными, угрюмыми и резкими. Напряжёнными. Злыми.
Сейчас я описываю это в двух словах. Но на эти изменения ушли годы. Медленно, но неотвратимо мы приближались к точке невозврата…
- Что стало для вас этой точкой? – перебиваю я.
Мистер Борроу молчит. Шумно выдыхает.
- Он пригласил меня в кабинет и дал личное поручение. Без свидетелей. Попросил присесть и предложил выпить. Я сильно удивился. Он никогда не употреблял спиртного. Я и не думал, что в его кабинете найдётся что-то подобное. Мы выпили. Самуэль объяснил мне, мою задачу.
«Я могу доверить это только тебе», - закончил он. – «Ни о чём не спрашивай, просто сделай как я говорю».
Через две недели, на спутнике Кеплера – Цироне, я встретился с одним человеком. С Земли. Он ждал меня на старом, заброшенном горном комбинате. С вооружённой охраной. Я был один. Это было его условие. Шаттл высадил меня и поднялся обратно на орбиту, ждать моего сигнала.
Я сделал всё, как мне было велено. Побеседовал с этим немногословным человеком. Передал ему документы, которые мне вручил Самуэль. И улетел. Получив от того джентльмена маленький запечатанный конверт. По возвращении домой я передал его лично Самуэлю. В присутствии меня одного, с плохо скрываемым нетерпением, он вскрыл его. Изучил содержимое и спросил:
- Ты выполнил мою просьбу?
- Я думаю, этому человеку можно верить. В его глазах лишь алчность. Он выполнит обещанное.
Мария Сиваль
- Если говорить честно, я плохо помню те дни. Нескончаемая вереница допросов, угроз и тёмных ночей, которые я проводила в подвале полицейского участка, постоянно плача. Я была напугана. Проклинала себя, что не покинула планету, пока была возможность. Боялась завтрашнего дня и того, что со мной могут сделать эти люди. Я осталась одна. Помочь мне было некому. Моё происхождение стало моей единственной виной. И проклятьем.
Камера – маленькая клетка два на два метра с крошечным окошком у потолка, да жёсткая скамья у стены. Вот и вся обстановка, даже негде справить потребности. Мне приходилось кричать охраннику, унижаться, прося его разрешения пройти в уборную. Видели бы Вы, его лицо, когда это случалось. Кормили скудно, пару раз в день мне приносили воды и немного еды, не всегда свежей. Но я быстро привыкла. Голодный человек становится менее разборчивым и менее брезгливым…
Наверное, они думали, что я шпион. (улыбается). Конечно, документы и личное дело с работы, да допросы моих коллег, не подтверждали это. В этом плане от меня взять было нечего. От меня отстали. Ограничившись содержанием под стражей. Я и этому была рада. Страшно сидеть на стуле в присутствии людей, которые ненавидят тебя, требуют отвечать на вопросы, кричат и угрожают, а тебе и сказать то нечего, только раз за разом повторять то, что уже говорила.
Вздыхает.
Хоть это закончилось… Так, я прожила в камере около трёх месяцев. Пленником. В том месте, которое уже считала своим домом. Однажды меня вытолкали из камеры и вывели на улицу. Впервые за три месяца. Я успела отвыкнуть от открытого пространства и яркого солнца, мне было неуютно. Запахи, шум, снующие люди. Зелень деревьев. Всё это было из другой жизни. Стёртой одиночеством, страхом, да серыми стенами моей клетки. Мне почему-то захотелось обратно… Осыпая оскорблениями, меня усадили на заднее сидение гражданского автомобиля и приказали ждать. Солдаты захлопнули дверь и закурили. Через несколько минут к машине подошёл какой-то мужчина, в офицерской форме. Сел за руль, мельком взглянул на меня и молча повёл машину.
Мы подъехали к большому дому. В центре города. Особняк с белыми колоннами и балконами, обвитыми диким виноградом. Красивый. Как и его хозяйка, встретившая нас у дверей. Высокая, худая, с надменным аристократическим лицом. Она презрительно меня оглядела, перекинулась парой фраз с сопровождающим меня мужчиной и велела идти в гостиную. Я подчинилась. Гадая, что меня здесь ждёт.
«В этом доме живёт генерал Макрид, он мой гость. А ты … будешь помогать мне по хозяйству» - сообщила она, когда мы остались одни. «Ко мне обращайся миссис Каниган».
Я кивнула.
«Если будешь паинькой, у нас не будет хлопот с тобой, а нет… Отправишься в ту дыру, где тебе самое место. Поняла?»
Я снова кивнула. Что мне оставалось?
«А теперь иди вымойся. От тебя воняет» - закончила она. «По коридору прямо, вторая дверь».
Так, я сменила тюремные стены, на жизнь прислуги. Унизительно и дико. Мне выдали скромную, но чистую одежду. Моя за три месяца пришла в негодность. Стирала я её тогда в раковине уборной и тут же одевала на себя. Сменной у меня не было. Выбросила, нормально помылась. Расчесалась. Посмотрела в зеркало. Удивительно как за такое время человек привыкает к обстановке. Работа в школе казалась чем-то далёким и не настоящим. Мои знакомые, маленькая квартирка, прогулки по выходным. Всё. Всем чем я жила. Как я жила. Будто было сном. Три месяца… а ты уже другой. Без общения привыкаешь к одиночеству. Без нормальной, привычной пищи с лёгкостью и удовольствием ешь то, от чего тебя стошнило бы раньше. Справляешь нужду чуть ли не на глазах посторонних людей и не испытываешь при этом смущения. Ко всему привыкаешь. За стенами полицейского участка был тот же тропический рай, жили люди, морские отливы, как и прежде, оголяли чудесные коралловые рифы, у которых я так любила нырять. Дети, наверное, ещё посещали школу. Взрослые ходили на работу. Конечно, жизнь Самуи изменилась, но все изменения были не такими уж и страшными. А вот моё существование в бетонном квадрате камеры было страшным. Но только для меня. Для меня одной. В зеркало на меня глядела знакомая, но исхудавшая, бледная, напуганная девушка, так непохожая на ту, что сошла с трапа челнока, тогда пять лет назад.
- Если вам неприятно… - начинаю я.
- Нет. Всё в порядке, - перебивает меня Мария. – Вы же писатель. А писатель должен понимать героев своей книги. Я ведь герой?
Улыбается. Широко. Искренне.
- Да. Вы героиня.
Мне неловко.
- Вот и здорово, - беззаботно машет рукой. – Не нужно бояться прошлого. Я справилась с воспоминаниями. Многие из нас нет. И многие не справятся никогда. А это намного страшнее…
Попав в дом миссис Каниган, я начала новый этап своей жизни. В мои обязанности входила готовка, уборка дома, выполнение мелких повседневных задач. У меня была своя комната. Чистая кровать. Небольшой гардероб. Хозяйка всегда требовала, чтобы я выглядела опрятно. Хорошая еда. Даже немного личного времени, которое я проводила за чтением книг из хозяйской библиотеки. Позднее мне разрешали ездить в магазин за продуктами, в сопровождении адъютанта генерала. Того самого, который привёз меня в первый день. Это было похоже на некоторую свободу. Я безропотно выполняла все поручения и делала всю, возложенную на меня работу. Страх за свою жизнь и волнения о завтрашнем дне уступили место спокойной и тихой рутине, работе, в которой я отвлекалась от дурных, тяжёлых мыслей. Хозяйка общалась со мной холодно, но спокойно. Эта строгая, чопорная женщина презирала меня, но не оскорбляла. Скорее терпела как неприятную, но функциональную и полезную вещь. Молчаливое сосуществование.
Генерала Макрида я видела нечасто. Мне не позволялось заходить в ту часть дома, где был его кабинет и спальня. Если ему что-то требовалось, когда он находился в доме, хозяйка делала это сама. На меня он вообще не обращал внимания. Миссис Каниган была его любовницей и порхала вокруг него как бабочка.
Однажды хозяйка объявила, что вечером в доме будет ужин, на который придут много людей. Хотела, чтобы всё было пышно. Мы украсили цветами большую гостиную на первом этаже дома, я несколько раз ездила в магазин за покупками, потом мы готовили ужин, сервировали стол, в общем, ожидали гостей. Миссис Каниган желала удивить и угодить им. Торопилась, нервничала. Много хлопот. К вечеру я так устала, что она даже махнула рукой и отпустила меня в свою комнату, лишь бы я не мозолила глаза. Сказала, что с остальным справится сама. И наказала не покидать свою комнату. Я с облегчением ушла. Взяла книгу и читала весь вечер. Далеко за полночь гости разошлись. Ещё некоторое время я слышала шаги и голоса. Потом дом затих.
Дверь в мою комнату не имела замка. Только я выключила свет и прикрыла глаза, как почувствовала, что она открывается. На пороге стоял генерал Макрид. Я так опешила, что только молча смотрела, как он захлопывает за собой дверь и приближается к моей кровати. Он был в стельку пьян. Страх сдавил горло. Тело онемело. Я не издала ни звука… Слёзы катились из остекленевших глаз во время и после того, как он, сделав ЭТО, ушёл…
Мария прерывается. Поправляет волосы.
- Не помню, как началось утро. Не знаю, как об этом стало известно миссис Каниган, возможно что-то слышала или заметила, может генерал сам ей сказал, но не успела я встать с кровати, как она набросилась на меня и стала избивать, осыпая проклятьями. Я пыталась защищаться, но она была сильнее меня, к тому же ярость придавала ей сил, а я после произошедшего ночью, была как в бреду. Она сильно меня побила. До потери сознания. Чудом не покалечила. Я очнулась на полу, вся в крови. Еле нашла в себе силы одеться. Не знала, что делать. Сидела на кровати и плакала. До самого вечера. Потом пришла хозяйка дома.
«Будешь солдатской подстилкой, дрянь» - прошипела она с ненавистью и вытолкала меня в коридор. Там меня ждал какой-то мужчина. Среднего роста, тучный, с крысиным лицом и маленькими хитрыми глазами. Меня вытолкали на улицу и усадили в автомобиль, он сел рядом. Закурил и выпустил мне в лицо облако дыма.
«Ну что красотка… Тебе понравится у нас» - ехидно сказал он.
Снова меня везли в неизвестность. Снова я испытывала страх. Только теперь надежда во мне умерла. Я сломалась. Покорилась судьбе. Исчезла. Осталось лишь тело.
Видя, как я неловко молчу и отвожу взгляд, она продолжает:
- Писатели сочиняют не только сказки, мистер Фишер. Вы должны это знать. Но каждый ужас обязан закончиться сказочно.
- Как закончился ваш?
- Благодаря моему мужу, - кивает она. – С его появлением.
Я перевожу взгляд на фотографию в рамке, стоящую на столе. На белом песке у воды сидят три человека – Мария, её маленькая дочь на цветастом покрывале и молодой мужчина, в инвалидном кресле.
Глава 2
Маркус Альери
Меня выписали из больницы через неделю. Всё это время у дверей палаты круглосуточно дежурили полицейские. Будто в моём состоянии я был способен на побег. Хороший беглец – без штанов, обмотанный больничным одеялом. Ну да понять их можно. До сих пор удивляюсь их везению. Из десятков планет, из миллиардов и миллиардов их обитателей, им нужен был один. И нашли они его у собственного крыльца. Беззащитным и слабым. Да… Чёртов случай.
Меня отвезли в гостиницу «Самаритен». В штаб «Комитета». В большом кабинете, для совещаний, на двенадцатом этаже меня ждали. Ждали с нетерпением. Когда я вошёл, шесть пар глаз пристально впились в мою персону и, казалось, не мигая смотрели как я неуклюже бреду к свободному стулу и усаживаюсь на него. После ранения мне было тяжело передвигаться. Врачи предложили трость, но я отказался. Уж лучше так. Самостоятельно.
Я сел. Перед каждым из присутствующих лежала толстая папка сшитых бумаг. Наверное, полный перечень моих прегрешений – усмехнулся я. Или подробное описание всех способов моей возможной казни. Ну да ладно. Выход есть всегда. Я ещё поторгуюсь.
Из присутствующих я знал только Ли Во Джонга. Остальные мне были не знакомы. Он крутил в руке карандаш и созерцал картину на противоположной от него стене. Репродукцию работы какого-то великого, дохлого художника, двадцатого века. Не помню его имени. На полотне был изображён чёрный квадрат в белом поле. Будто чёрная дыра в их усилиях остановить войну. Засасывающая в себя все их старания и силы.
«Мистер Альери, как ваше здоровье?» – спросил человек, сидящий рядом с Вонгом.
