Не ведьма, не колдунья
Явилась в дом ко мне…
Группа «Ария»
Старые люди бают, а может, то лишь сказки, дошедшие до нас с давних времён, что раньше жил каждый человек по сто и больше лет. Не было ни болезней, ни страданий, ни войн. Просто однажды за тем, чей срок земной подошёл к концу, приходили дочери подземного бога и забирали его с собой: кого земным путём, кого – водным, а кого и по воздуху.
Правда, нет ли – не ведомо, да только молодые тогда не умирали, как бывает порой сейчас. До какого времени так длилось – и самый древний старец уж не упомнит. Только однажды всё изменилось.
Жил в одной горной деревушке парень по имени Каюм. Хорош был собой, работящ, приветлив. Одна беда – остался он совсем один. Ребёнком он был поздним, радостью старикам, да недолго им довелось вместе побыть. Родителей его да бабок с дедами дочери подземного бога забрали, а братьев и сестёр – не имел. Хотела было тётка Каюма к себе в помощники взять, да заопасалась: у самой три дочери-невесты подрастали. Не то толки разные пойдут, не то и впрямь девок попортит. Негоже парню в одном доме с молодыми девицами жить – тем и отговорилась.
Так и остался Каюм один в своём доме. Сам хозяйничал, сам хлеб сеял, сам и ел. А весенние денёчки длинные: как намашется до одури, так и к крыльцу родному едва добредёт. И встретить-то его, сиротинушку, некому. Вздохнёт, подумает – хоть жену что ли привести? – да и спать уляжется, горбушкой купленного хлеба утешившись.
Вот в один день решил парень передохнуть от трудов своих непосильных да дома остался. Отоспался, похлёбку наладил, каши наварил. Уже за стол садиться собирался, как вдруг постучал кто-то в его дверь.
Выглянул, смотрит – стоит девица тонкая, что та ивушка. Высокая, почти с Каюма ростом, белые косы по груди вьются да сама бледна, точно на солнце век не бывала. Улыбнулась бескровными губами, вцепилась в лицо его глазищами чёрными, в которых солнце отражалось, и говорит:
- Подай водицы напиться, хозяин ласковый, не откажи в малости.
Как же Каюм мог прогнать девицу? И водицы вынес, и в дом пригласил да к обеду устроил. А сам всё глаз от незнакомки отвести не может. Хоть и есть в ней что-то страшное, болезненное, да только кажется она прекрасной странной, нездешней красотой.
Стал расспрашивать, кто да откуда, какими путями в их деревушку забрела. Сказывает гостья:
- Батюшка мой поручение велел выполнить, вот и пришла я в ваши края. А как шла обратно, так и на тебя набрела. Зовут меня Элима. А уж когда домой пойду – то мне не известно.
- Отчего же спутника тебе батюшка не дал? Нехорошо девице одной дорогами странничать, - попенял Каюм.
- Так и ты в своём дому без семьи живёшь, - слегка усмехнулась Элима.
Рассказал парень, что дедов-прадедов давно уж он похоронил, мать с отцом полою водой в один год унесло, а жены он пока себе не нашёл. Посматривал было на сторону – а отчего-то не льнули девки к работящему парню.
Покачала головой Элима, о своём подумав, да и попросила:
- Пусти меня к себе жить, сестрой тебе стану.
- А как же дело-то твоё? – удивился Каюм.
- Ничего, оно мне не к спеху, не торопится отец.
Удивился парень и просьбе странной, и словам непонятным, но отказывать не стал. Мила была Элима, хотя отличалась от прочих девушек деревенских. Чувствовал Каюм, что похожа она на него чем-то, а чем – и сказать не мог. Девица же за хозяйство взялась: в доме порядок навела, на дворе рухлядь повыкинула, под окошком цветы рассадила, огородик завела небольшой – много ли на двоих надо.
Радовался Каюм, домой возвращаясь, уютно в его избе стало. Придёт с поля или из лесу, а Элима его встречает, улыбается. И хоть печальна её улыбка, точно последний луч закатного солнца, а всё одинокого парня греет.
Зато соседи названую сестрицу Каюмову невзлюбили. Стали шептаться бабки, что околдовала она парня волшбой чёрной, приворожила, магией глаза ему закрыла да от прочих девок отвернула. Слышал Каюм слова такие, обижался на них. Какой бабке ответит, а про какую подумает «Вот дура болтливая!» и рукой махнёт. Боялся одного только – не узнала бы Элима о наговорах этих, не расстроилась бы. И не сказывал ей ни о чём.
Да только мужчина того не ведает, о чём женщине известно. Слухи-то быстро разлетаются, и до Элимы слова жестокие дошли. Усмехнулась про себя девица, глазами повела – мол, лепите, что хотите, а мне от вашего разговору один прибыток. А на другой день одна болтушка полезла за чем-то по лестнице на чердак, и ступенька у неё под ногой обломилась. Упала – насилу жива осталась, а уж всё лето ей точно со двора теперь не выйти.
Поохала деревня о несчастье таком дня два да опять за Элиму взялась. Глядь – у второй кумушки корова телёнка скинула, не выносила, у третьей – лиса в птичник пробралась, всех передушила, четвёртая в лес пошла и чуть не до смерти её деревом упавшим пришибло.
Зашептались тогда деревенские, что неспроста несчастья эти на баб болтливых посыпались. Как говорил кто об Элиме слово дурное, с тем беда и приключалась. Пошёл потихоньку слух, что приютил Каюм у себя не просто ведьму чужую, а саму вестницу тёмного бога, дочь его, Смертью именуемую.
Слышал Каюм такие слова, сердился на деревенских, называл сплетниками да пустословами. Вот только у самого нет-нет, а мелькнёт мысль: ну, вдруг правы? Стал парень к сестрице своей названой присматриваться, примечать – что да как. Заметил, что цветут у них лишь те цветы, которые она сама посадила, а кустики, ещё матерью его выращенные, словно тленом подёрнулись. То же и в саду – яблони гибнуть стали, сливы почернели да лишайниками покрылись. А если вдруг звали девки молодые Элиму с собой в лес или на поле, венки плести, вяли цветы в руках её мгновенно.
Страшно стало парню, а ещё страшнее – дочь бога обидеть, коли это она. Но собрался ж с силами, завёл разговор:.
- Скажи, Элима, отчего у нас яблони в саду умирают?
- Не по душе им, знать, на земле этой расти, - уклончиво сказала девица.
- А цветы? Смотрю я – глаз радуют лишь твоей рукой посаженные.
- Каждому цветку свой уход потребен, а я лишь о своих заботиться умею.
И что ни спросит – на всё ответ у неё готов.
Так и жили.
Лето к концу подходило, когда надумал Каюм к девушке одной посвататься. Приоделся, причесался, у родительских могил благословения попросил да отправился в женихи проситься. Может, и нравился парень семье девичьей, да не любили в деревне Элиму. Так и ответили Каюму:
- Сперва от ведьмы своей избавься, а то страшно дочь в твой дом отпускать. Слово поперёк скажет – а наутро дышать перестанет.
Обиделся Каюм на такие слова, но – насильно мил не будешь. Вернулся домой мрачнее тучи, а об отказе молчит. Зато вся деревня гудит: Каюму невеста отказала, потому что тот ведьму на груди пригрел, сестрою назвал. Стыдно и на улице показаться, ребятня тотчас же дразниться начинают: ведьмак, ведьмин брат.
Да недолго деревня веселилась, потому что через несколько дней после неудачного сватовства загорелась та изба вдруг. Девица-невеста с какими-то вещами выскочить успела, а вот родителей её горелыми брёвнами завалило. Пока пожар потушили да угли разгребли, мать уж к богам ушла, а отец жив ещё был, да без одной ноги остался. Рыдала девка, подвывали хором её подруги да соседки, но вслух хоть слово сказать боялись.
Рассказал Каюм о случившемся Элиме. Думал – осердится на слова такие или переживать о несостоявшейся невесте будет, а она ему и отвечает:
- Разве не верно боги рассудили? Молодая жизнь дороже, девица ещё деток родит, а вот старухе то уж не дано. Хуже было бы, если бы молодка погибла.
- А лучше было бы, если бы все живы остались, - горько вздохнул парень. Он-то понимал, о чём теперь по деревне заговорят.
- Ты лучше вот о чём подумай, - серьёзно вдруг сказала Элима, - что станется, коли умирать никто не станет? Где люди селиться будут, как пропитание себе добывать, одевать во что им? Всё в мире связано: старые уходят, уступая дорогу молодым. Гнилое дерево почвой для ростка становится. И у людей так же.
Промолчал Каюм, ничего на это не ответил. Да и к чему слова такие Элима сказала – неведомо. Только свататься больше не ходил. А как работы в поле закончились, стал он всё чаще у дома сидеть, смотреть в небо. Там, в ясной вышине, было пусто, одиноко и холодно, как и у него на сердце. Уже не радовала тихая улыбка Элимы, не хотелось вечерами с парнями да девками за околицей куролесить и костры жечь. Точно не осень наступила, а ночь бесконечная и беспросветная. Словно смерть у порога стоит и прямо в душу смотрит.
И дожди то и дело принимались оплакивать засыпающую природу. Они не барабанили весело по крыше, как это бывало летом, а долго тоскливо стонали и всхлипывали за окошком. Казалось, мелкая водяная пыль проникала повсюду, навевая тоску. Лишь Элима, подняв лицо к небу, наслаждалась ледяными каплями.
- Ты словно радуешься тому, что лето закончилось, - удивился как-то раз Каюм.
- Жизнь и смерть – бесконечный круг, - почему-то смутившись, ответила Элима. – Когда природа засыпает, зима укрывает всё вокруг снежным покрывалом, дарует отдых и покой. В этом умирании нет ничего страшного, потому что за ним всегда следует возрождение. Весной природа с новыми силами оживает. Разве не так же и у людей происходит – старики уступают место молодым?
- Странно рассуждаешь ты, Элима, - поёжился парень. – Мне вот страшно тёмными зимними вечерами, кажется, вот-вот постучит кто в дверь, открою я, а там – вестница подземного бога.
- Этого не бойся, - спокойно улыбнулась Элима. – Вестницы ночами по миру не бродят, и им милее солнечный свет.
- Откуда знать тебе это?
- В легендах так говорилось.
После этого разговора Элима долго избегала Каюма. Наверное, переживала, что тот опять речь о жизни и смерти заведёт или легенду незнакомую рассказать попросит. Но время шло, странные слова девушки стали забываться. Жизнь требовала своего – то дров, то соли, то праздников. Зима катилась, точно по накатанной лыжне, со всеми её тяготами и радостями. Уж и весна свой нос стала высовывать.
Вздохнула спокойно деревня – никто не пострадал за зиму, только две бабки дряхлые ушли к подземному богу. Да и тем пора уж было – зажились на свете. Радуются все солнечному теплу да первоцветам. Одна только Элима вдруг затосковала. Уйдёт за околицу, встанет лицом к западу и всё смотрит, и смотрит, и смотрит – словно ждёт кого-то.
Не хотелось Каюму с сестрой названой прощаться, привык он к её присутствию. Привык и к стряпне, и к порядку в доме, и даже к опасным растениям. Вот раз, когда она только-только вернулась после своего ежевечернего бдения, и спросил:
- Отчего, Элима, ты грустна уж который день?
- Тоскливо мне, Каюм, - тихо ответила девушка. – Смотрю я вокруг – все жизни новой радуются, весну славят, а мне зима милее. Сейчас стою вот в саду, солнце светит, ручейки поют. А всё не то. Солнце греет тело, но не душу – не достаёт до самой глубины. Ручейки точно плачут, переживают: вот скоро половодье пройдёт, и мы пересохнем. Понимаешь?
Промолчал Каюм, а страха вновь спрятать не смог. Подумалось, что недаром соседи, да и вообще в деревне, опасались сестрицы его, называли её дочерью подземного бога. Элима же точно и не заметила того, как вздрогнул от её слов парень, заговорила дальше.
- Вижу, как расцветают девушки и парни, как сияют чувствами их глаза. Вот так и чувствую, как у них за спинами раскрываются крылья, которые мне недоступны и по сию пору. Ответь, Каюм, чего я не понимаю?
- Любила ли ты, Элима? – с трудом ответил ей Каюм вопросом. – Не отца с матерью, не братьев или сестёр, а так, чтоб сердце без него биться переставало, чтоб ночи на двоих было мало вам?
- Нет, неведомо моей душе такое, - вздохнула девушка. – Да и кто сможет такому научить? Наверное, не всё дано мне в этом мире.
- А для чего ты по миру странствуешь? – всё не давал этот вопрос названому брату покоя.
- Есть у меня цель. Была… - Элима опустила голову и задумалась. Долго она молчала, но когда посмотрела Каюму прямо в глаза и спросила:
- А ты можешь меня научить любить? – отказать он не смог.
И пошли по деревне слухи, что Элима Каюму женой стала.
Пытались было сначала кумушки языками чесать, девку ушлую оговаривать. Да тут одна вспомнила, что совсем недавно телёночек у её коровы народился, как бы не подох ненароком. Другой вспомнилось, как сама она на трёх костях хромала. Иной ещё чего-то на ум пришло. Так и утихли толки пустые.
Между тем Каюм словно расцвёл, позабыл о своей прошлой невесте. Элима, не знавшая раньше любви, огнём осенним пылала. Но горечью рябиновой отдавали её чувства. Только кто бы помешал парню самостоятельному по краю идти? Так и ждала вся деревня чего-то, а чего – никто и сказать бы не смог.
Ещё одно лето пролетело в этом странном обжигающем пламени, близилось уже к своему завершению. Опять зарядили почти по-осеннему дожди. Хозяйки вздыхали по неубранному урожаю, хозяева – что дороги перед осенними свадьбами развезёт и лошадям непросто будет по ним протянуть телеги с молодыми.
А Каюм и Элима не думали ни о чём, они просто жили, и чем дальше уходило лето, тем веселее становилась девушка. Словно тихое умирание природы придавало ей сил.
Каюм молчал. Он привык уже к своей странной гостье и порой задумывался о том, что без неё станет слишком тоскливо и одиноко, словно вязу посреди поля. Прочие деревенские к ним и не заглядывали – боялись Элиму, осеняли тайком себя знаменем света, если приходилось с ней встречаться.
Тем неожиданней оказался стук в дверь одним ненастным вечером. Каюм, подбивавший каблуки сапог, только посмотрел на Элиму, а та уж дверь распахнула. Распахнула – да сразу сама так побледнела, что совсем сходство с девицей живой утратила.
Подбежал парень, хотел уж было выгнать гостя незваного, как вдруг понял – не посмеет. Перед ними в мокром насквозь плаще с глубоким капюшоном стоял некто, излучавший невероятную силу. Гость вскинул руки, собираясь открыть своё лицо, но Элима вдруг бросилась наперерез, прижалась к Каюму и вскрикнула страшным голосом:
- Мой! Не отдам!
Каюм и не понял сразу, что произошло. Его словно ветром ледяным обдало, душу заморозило, а гость откинул с лица капюшон – и явил лик девичий, близнеца его Элимы.
- Как так?! – поражённо прошептал парень, переводя взгляд с одной девушки на другую.
Нет, не похожи. У Элимы и улыбка иная, и в глазах огонёк тёплый, и просто сердце радуется, едва на неё взглянет. Пересилил себя, шагнул гостье незваной навстречу, прикрыл спиной жену свою.
- Кто ты? – спросил сурово. – Что ищешь ты, путница?
- Неужели он ничего не знает? – словно не замечая вопроса, проговорила гостья, обращаясь к Элиме. – Значит, прав был отец, посылая меня тебе в помощь.
- Элима?! – бросился Каюм к жене. – Хоть ты ответь, что случилось?
Повесила голову Элима, но теперь уж не отвертишься, пришлось всё же сказать:
- Я – одна из дочерей подземного бога. Послал он меня душу старую из мира людей забрать, да заглянула я в вашу деревню и случайно тебя увидала. Одинок ты был и печален, как и я, вот и захотелось тебя утешить. А ещё так светел и радостен показался мне ваш мир, так ярко и легко жили люди, что мне и самой захотелось хоть раз испытать такие же чувства. У отца-то всё спокойно и ровно, точно во сне. Но меня невзлюбили твои соседи, и я поняла, что в жизни вашей не только веселье и раздолье бывает, но и обида, боль, тоска.
Явилась в дом ко мне…
Группа «Ария»
Старые люди бают, а может, то лишь сказки, дошедшие до нас с давних времён, что раньше жил каждый человек по сто и больше лет. Не было ни болезней, ни страданий, ни войн. Просто однажды за тем, чей срок земной подошёл к концу, приходили дочери подземного бога и забирали его с собой: кого земным путём, кого – водным, а кого и по воздуху.
Правда, нет ли – не ведомо, да только молодые тогда не умирали, как бывает порой сейчас. До какого времени так длилось – и самый древний старец уж не упомнит. Только однажды всё изменилось.
Жил в одной горной деревушке парень по имени Каюм. Хорош был собой, работящ, приветлив. Одна беда – остался он совсем один. Ребёнком он был поздним, радостью старикам, да недолго им довелось вместе побыть. Родителей его да бабок с дедами дочери подземного бога забрали, а братьев и сестёр – не имел. Хотела было тётка Каюма к себе в помощники взять, да заопасалась: у самой три дочери-невесты подрастали. Не то толки разные пойдут, не то и впрямь девок попортит. Негоже парню в одном доме с молодыми девицами жить – тем и отговорилась.
Так и остался Каюм один в своём доме. Сам хозяйничал, сам хлеб сеял, сам и ел. А весенние денёчки длинные: как намашется до одури, так и к крыльцу родному едва добредёт. И встретить-то его, сиротинушку, некому. Вздохнёт, подумает – хоть жену что ли привести? – да и спать уляжется, горбушкой купленного хлеба утешившись.
Вот в один день решил парень передохнуть от трудов своих непосильных да дома остался. Отоспался, похлёбку наладил, каши наварил. Уже за стол садиться собирался, как вдруг постучал кто-то в его дверь.
Выглянул, смотрит – стоит девица тонкая, что та ивушка. Высокая, почти с Каюма ростом, белые косы по груди вьются да сама бледна, точно на солнце век не бывала. Улыбнулась бескровными губами, вцепилась в лицо его глазищами чёрными, в которых солнце отражалось, и говорит:
- Подай водицы напиться, хозяин ласковый, не откажи в малости.
Как же Каюм мог прогнать девицу? И водицы вынес, и в дом пригласил да к обеду устроил. А сам всё глаз от незнакомки отвести не может. Хоть и есть в ней что-то страшное, болезненное, да только кажется она прекрасной странной, нездешней красотой.
Стал расспрашивать, кто да откуда, какими путями в их деревушку забрела. Сказывает гостья:
- Батюшка мой поручение велел выполнить, вот и пришла я в ваши края. А как шла обратно, так и на тебя набрела. Зовут меня Элима. А уж когда домой пойду – то мне не известно.
- Отчего же спутника тебе батюшка не дал? Нехорошо девице одной дорогами странничать, - попенял Каюм.
- Так и ты в своём дому без семьи живёшь, - слегка усмехнулась Элима.
Рассказал парень, что дедов-прадедов давно уж он похоронил, мать с отцом полою водой в один год унесло, а жены он пока себе не нашёл. Посматривал было на сторону – а отчего-то не льнули девки к работящему парню.
Покачала головой Элима, о своём подумав, да и попросила:
- Пусти меня к себе жить, сестрой тебе стану.
- А как же дело-то твоё? – удивился Каюм.
- Ничего, оно мне не к спеху, не торопится отец.
Удивился парень и просьбе странной, и словам непонятным, но отказывать не стал. Мила была Элима, хотя отличалась от прочих девушек деревенских. Чувствовал Каюм, что похожа она на него чем-то, а чем – и сказать не мог. Девица же за хозяйство взялась: в доме порядок навела, на дворе рухлядь повыкинула, под окошком цветы рассадила, огородик завела небольшой – много ли на двоих надо.
Радовался Каюм, домой возвращаясь, уютно в его избе стало. Придёт с поля или из лесу, а Элима его встречает, улыбается. И хоть печальна её улыбка, точно последний луч закатного солнца, а всё одинокого парня греет.
Зато соседи названую сестрицу Каюмову невзлюбили. Стали шептаться бабки, что околдовала она парня волшбой чёрной, приворожила, магией глаза ему закрыла да от прочих девок отвернула. Слышал Каюм слова такие, обижался на них. Какой бабке ответит, а про какую подумает «Вот дура болтливая!» и рукой махнёт. Боялся одного только – не узнала бы Элима о наговорах этих, не расстроилась бы. И не сказывал ей ни о чём.
Да только мужчина того не ведает, о чём женщине известно. Слухи-то быстро разлетаются, и до Элимы слова жестокие дошли. Усмехнулась про себя девица, глазами повела – мол, лепите, что хотите, а мне от вашего разговору один прибыток. А на другой день одна болтушка полезла за чем-то по лестнице на чердак, и ступенька у неё под ногой обломилась. Упала – насилу жива осталась, а уж всё лето ей точно со двора теперь не выйти.
Поохала деревня о несчастье таком дня два да опять за Элиму взялась. Глядь – у второй кумушки корова телёнка скинула, не выносила, у третьей – лиса в птичник пробралась, всех передушила, четвёртая в лес пошла и чуть не до смерти её деревом упавшим пришибло.
Зашептались тогда деревенские, что неспроста несчастья эти на баб болтливых посыпались. Как говорил кто об Элиме слово дурное, с тем беда и приключалась. Пошёл потихоньку слух, что приютил Каюм у себя не просто ведьму чужую, а саму вестницу тёмного бога, дочь его, Смертью именуемую.
Слышал Каюм такие слова, сердился на деревенских, называл сплетниками да пустословами. Вот только у самого нет-нет, а мелькнёт мысль: ну, вдруг правы? Стал парень к сестрице своей названой присматриваться, примечать – что да как. Заметил, что цветут у них лишь те цветы, которые она сама посадила, а кустики, ещё матерью его выращенные, словно тленом подёрнулись. То же и в саду – яблони гибнуть стали, сливы почернели да лишайниками покрылись. А если вдруг звали девки молодые Элиму с собой в лес или на поле, венки плести, вяли цветы в руках её мгновенно.
Страшно стало парню, а ещё страшнее – дочь бога обидеть, коли это она. Но собрался ж с силами, завёл разговор:.
- Скажи, Элима, отчего у нас яблони в саду умирают?
- Не по душе им, знать, на земле этой расти, - уклончиво сказала девица.
- А цветы? Смотрю я – глаз радуют лишь твоей рукой посаженные.
- Каждому цветку свой уход потребен, а я лишь о своих заботиться умею.
И что ни спросит – на всё ответ у неё готов.
Так и жили.
Лето к концу подходило, когда надумал Каюм к девушке одной посвататься. Приоделся, причесался, у родительских могил благословения попросил да отправился в женихи проситься. Может, и нравился парень семье девичьей, да не любили в деревне Элиму. Так и ответили Каюму:
- Сперва от ведьмы своей избавься, а то страшно дочь в твой дом отпускать. Слово поперёк скажет – а наутро дышать перестанет.
Обиделся Каюм на такие слова, но – насильно мил не будешь. Вернулся домой мрачнее тучи, а об отказе молчит. Зато вся деревня гудит: Каюму невеста отказала, потому что тот ведьму на груди пригрел, сестрою назвал. Стыдно и на улице показаться, ребятня тотчас же дразниться начинают: ведьмак, ведьмин брат.
Да недолго деревня веселилась, потому что через несколько дней после неудачного сватовства загорелась та изба вдруг. Девица-невеста с какими-то вещами выскочить успела, а вот родителей её горелыми брёвнами завалило. Пока пожар потушили да угли разгребли, мать уж к богам ушла, а отец жив ещё был, да без одной ноги остался. Рыдала девка, подвывали хором её подруги да соседки, но вслух хоть слово сказать боялись.
Рассказал Каюм о случившемся Элиме. Думал – осердится на слова такие или переживать о несостоявшейся невесте будет, а она ему и отвечает:
- Разве не верно боги рассудили? Молодая жизнь дороже, девица ещё деток родит, а вот старухе то уж не дано. Хуже было бы, если бы молодка погибла.
- А лучше было бы, если бы все живы остались, - горько вздохнул парень. Он-то понимал, о чём теперь по деревне заговорят.
- Ты лучше вот о чём подумай, - серьёзно вдруг сказала Элима, - что станется, коли умирать никто не станет? Где люди селиться будут, как пропитание себе добывать, одевать во что им? Всё в мире связано: старые уходят, уступая дорогу молодым. Гнилое дерево почвой для ростка становится. И у людей так же.
Промолчал Каюм, ничего на это не ответил. Да и к чему слова такие Элима сказала – неведомо. Только свататься больше не ходил. А как работы в поле закончились, стал он всё чаще у дома сидеть, смотреть в небо. Там, в ясной вышине, было пусто, одиноко и холодно, как и у него на сердце. Уже не радовала тихая улыбка Элимы, не хотелось вечерами с парнями да девками за околицей куролесить и костры жечь. Точно не осень наступила, а ночь бесконечная и беспросветная. Словно смерть у порога стоит и прямо в душу смотрит.
И дожди то и дело принимались оплакивать засыпающую природу. Они не барабанили весело по крыше, как это бывало летом, а долго тоскливо стонали и всхлипывали за окошком. Казалось, мелкая водяная пыль проникала повсюду, навевая тоску. Лишь Элима, подняв лицо к небу, наслаждалась ледяными каплями.
- Ты словно радуешься тому, что лето закончилось, - удивился как-то раз Каюм.
- Жизнь и смерть – бесконечный круг, - почему-то смутившись, ответила Элима. – Когда природа засыпает, зима укрывает всё вокруг снежным покрывалом, дарует отдых и покой. В этом умирании нет ничего страшного, потому что за ним всегда следует возрождение. Весной природа с новыми силами оживает. Разве не так же и у людей происходит – старики уступают место молодым?
- Странно рассуждаешь ты, Элима, - поёжился парень. – Мне вот страшно тёмными зимними вечерами, кажется, вот-вот постучит кто в дверь, открою я, а там – вестница подземного бога.
- Этого не бойся, - спокойно улыбнулась Элима. – Вестницы ночами по миру не бродят, и им милее солнечный свет.
- Откуда знать тебе это?
- В легендах так говорилось.
После этого разговора Элима долго избегала Каюма. Наверное, переживала, что тот опять речь о жизни и смерти заведёт или легенду незнакомую рассказать попросит. Но время шло, странные слова девушки стали забываться. Жизнь требовала своего – то дров, то соли, то праздников. Зима катилась, точно по накатанной лыжне, со всеми её тяготами и радостями. Уж и весна свой нос стала высовывать.
Вздохнула спокойно деревня – никто не пострадал за зиму, только две бабки дряхлые ушли к подземному богу. Да и тем пора уж было – зажились на свете. Радуются все солнечному теплу да первоцветам. Одна только Элима вдруг затосковала. Уйдёт за околицу, встанет лицом к западу и всё смотрит, и смотрит, и смотрит – словно ждёт кого-то.
Не хотелось Каюму с сестрой названой прощаться, привык он к её присутствию. Привык и к стряпне, и к порядку в доме, и даже к опасным растениям. Вот раз, когда она только-только вернулась после своего ежевечернего бдения, и спросил:
- Отчего, Элима, ты грустна уж который день?
- Тоскливо мне, Каюм, - тихо ответила девушка. – Смотрю я вокруг – все жизни новой радуются, весну славят, а мне зима милее. Сейчас стою вот в саду, солнце светит, ручейки поют. А всё не то. Солнце греет тело, но не душу – не достаёт до самой глубины. Ручейки точно плачут, переживают: вот скоро половодье пройдёт, и мы пересохнем. Понимаешь?
Промолчал Каюм, а страха вновь спрятать не смог. Подумалось, что недаром соседи, да и вообще в деревне, опасались сестрицы его, называли её дочерью подземного бога. Элима же точно и не заметила того, как вздрогнул от её слов парень, заговорила дальше.
- Вижу, как расцветают девушки и парни, как сияют чувствами их глаза. Вот так и чувствую, как у них за спинами раскрываются крылья, которые мне недоступны и по сию пору. Ответь, Каюм, чего я не понимаю?
- Любила ли ты, Элима? – с трудом ответил ей Каюм вопросом. – Не отца с матерью, не братьев или сестёр, а так, чтоб сердце без него биться переставало, чтоб ночи на двоих было мало вам?
- Нет, неведомо моей душе такое, - вздохнула девушка. – Да и кто сможет такому научить? Наверное, не всё дано мне в этом мире.
- А для чего ты по миру странствуешь? – всё не давал этот вопрос названому брату покоя.
- Есть у меня цель. Была… - Элима опустила голову и задумалась. Долго она молчала, но когда посмотрела Каюму прямо в глаза и спросила:
- А ты можешь меня научить любить? – отказать он не смог.
И пошли по деревне слухи, что Элима Каюму женой стала.
Пытались было сначала кумушки языками чесать, девку ушлую оговаривать. Да тут одна вспомнила, что совсем недавно телёночек у её коровы народился, как бы не подох ненароком. Другой вспомнилось, как сама она на трёх костях хромала. Иной ещё чего-то на ум пришло. Так и утихли толки пустые.
Между тем Каюм словно расцвёл, позабыл о своей прошлой невесте. Элима, не знавшая раньше любви, огнём осенним пылала. Но горечью рябиновой отдавали её чувства. Только кто бы помешал парню самостоятельному по краю идти? Так и ждала вся деревня чего-то, а чего – никто и сказать бы не смог.
Ещё одно лето пролетело в этом странном обжигающем пламени, близилось уже к своему завершению. Опять зарядили почти по-осеннему дожди. Хозяйки вздыхали по неубранному урожаю, хозяева – что дороги перед осенними свадьбами развезёт и лошадям непросто будет по ним протянуть телеги с молодыми.
А Каюм и Элима не думали ни о чём, они просто жили, и чем дальше уходило лето, тем веселее становилась девушка. Словно тихое умирание природы придавало ей сил.
Каюм молчал. Он привык уже к своей странной гостье и порой задумывался о том, что без неё станет слишком тоскливо и одиноко, словно вязу посреди поля. Прочие деревенские к ним и не заглядывали – боялись Элиму, осеняли тайком себя знаменем света, если приходилось с ней встречаться.
Тем неожиданней оказался стук в дверь одним ненастным вечером. Каюм, подбивавший каблуки сапог, только посмотрел на Элиму, а та уж дверь распахнула. Распахнула – да сразу сама так побледнела, что совсем сходство с девицей живой утратила.
Подбежал парень, хотел уж было выгнать гостя незваного, как вдруг понял – не посмеет. Перед ними в мокром насквозь плаще с глубоким капюшоном стоял некто, излучавший невероятную силу. Гость вскинул руки, собираясь открыть своё лицо, но Элима вдруг бросилась наперерез, прижалась к Каюму и вскрикнула страшным голосом:
- Мой! Не отдам!
Каюм и не понял сразу, что произошло. Его словно ветром ледяным обдало, душу заморозило, а гость откинул с лица капюшон – и явил лик девичий, близнеца его Элимы.
- Как так?! – поражённо прошептал парень, переводя взгляд с одной девушки на другую.
Нет, не похожи. У Элимы и улыбка иная, и в глазах огонёк тёплый, и просто сердце радуется, едва на неё взглянет. Пересилил себя, шагнул гостье незваной навстречу, прикрыл спиной жену свою.
- Кто ты? – спросил сурово. – Что ищешь ты, путница?
- Неужели он ничего не знает? – словно не замечая вопроса, проговорила гостья, обращаясь к Элиме. – Значит, прав был отец, посылая меня тебе в помощь.
- Элима?! – бросился Каюм к жене. – Хоть ты ответь, что случилось?
Повесила голову Элима, но теперь уж не отвертишься, пришлось всё же сказать:
- Я – одна из дочерей подземного бога. Послал он меня душу старую из мира людей забрать, да заглянула я в вашу деревню и случайно тебя увидала. Одинок ты был и печален, как и я, вот и захотелось тебя утешить. А ещё так светел и радостен показался мне ваш мир, так ярко и легко жили люди, что мне и самой захотелось хоть раз испытать такие же чувства. У отца-то всё спокойно и ровно, точно во сне. Но меня невзлюбили твои соседи, и я поняла, что в жизни вашей не только веселье и раздолье бывает, но и обида, боль, тоска.
