– А почему бы тебе не спросить все это у отца – если ты и впрямь Ёрмунгардсон? Он бог, ты богорожденный – а в жернова ваших семейных дрязг попадаем только мы, люди…
И впервые Харальд не нашелся с ответом.
Кто рискнет прогневать Ёрмунгарда – тот может уйти в море и не вернуться. Это знают все. Для простых людей отвернуться от воли Мирового Змея слишком опасно. Море близко…
И Ёрмунгард, похоже, когда-то потопил драккар Гудрема, а потом предложил ему выбор – смерть от его лап или помощь в обращении сына. Ну и жертвы, конечно.
Конечно, Гудрем мог согласится – а затем уйти в горы, подальше от моря, чтобы Змей до него не дотянулся. Бросить драккары, Вёллинхел, стать горным конунгом, никогда больше не выходить в море…
Однако он на это не пошел. И решил извлечь свою выгоду, подмяв под себя весь Нартвегр с помощью обращенного сына Змея. Глупый был человек, больше хвастал, чем делал.
Но этот хирдман вряд ли мечтает о том, чтобы стать конунгом Нартвегра. Просто боится пойти против воли бога. О которой после смерти Гудрема мог объявить тот же Трюгви, новый конунг Вёллинхела.
Зато теперь нет сомнений в двух вещах – что ловушка в крепости есть, и Гудремсон успел повидаться с Ёрмунгардом. Осталось только узнать, что за ловушка.
Харальд посмотрел на серебрившуюся в темноте гладь залива. На кнорр у причала. Если пытать, то осторожно, так, вопли туда не долетали.
– Подержите его, – приказал он. – И заткните ему рот. Принесите пару горящих факелов.
Хирдман дернулся, пытаясь вырваться из рук, уже заломивших ему локти назад – и совавших в разбитый рот тряпку. Но бесполезно.
Харальд взял протянутый факел, внимательно посмотрел на мужчину. Живот прикрывает кольчуга. Это хорошо. Значит, припекать будет сильно, кожу обожжет, но обуглиться она не так быстро, как на открытом огне. Если действовать осторожно, то он всего лишь подпалит хирдману Трюгви шкуру – но не оставит того калекой.
Харальд тряхнул головой, скривился.
Самое плохое было в том, что он не хотел его пытать. Может, потому, что слова, которые мужчина бросил ему в лицо, были справедливы. Между ним и Ёрмунгардом дела семейные, а гибнут люди.
Да и в крепость идти все равно нужно. Там он и узнает все. Так и так…
Харальд скривился ещё больше, глухо проворчал:
– Какого Хеля…
И метнул разъяренный взгляд в сторону кнорра. Девчонка его ослабила. Настолько, что ему уже и пытать не хочется.
Он шагнул к хирдману, над берегом поплыл запах паленой плоти. Человек с заткнутым ртом сначала лишь молча дергался, потом, не выдержав, глухо завыл.
За мной не только я, холодно подумал Харальд, отдергивая факел. За мной ещё и мои люди. А весной приплывет Готфрид…
– Выньте ему кляп, – резко сказал он. – Послушаем, что скажет. Помнишь, что я спрашивал, человек Трюгви? Что ждет меня в кладовой?
Мужчина закашлялся, потом крикнул:
– Там пара драугаров! С зельем на мечах!
Харальд скривился. Врет, сразу понятно. И ведь этому хирдману нет смысла упираться – его отца он не убивал, а Трюгви ещё не успел заслужить преданность своих людей...
Разве что он боится пойти против воли Ёрмунгарда.
– Заткните ему рот, – бросил Харальд.
И снова вытянул руку, державшую факел. Поддержал на этот раз недолго, приказал:
– Вытащите кляп. Послушаю, что он скажет.
– Там женщина, – дрожа и задыхаясь, пробормотал хирдман. – Красивая. Я такой никогда не видел…
Это прозвучало так неожиданно, что Харальд ощерился. Опять обман? Да нет, звучало настолько глупо…
Что было похоже на правду.
– Заткнись, предатель! – Ломким голосом крикнул вдруг Трюгви, успевший за это время очнуться – и кое-как сесть.
– По-хорошему, сын Гудрема, мне следовало бы пытать тебя, – тяжело сказал Харальд, разворачиваясь к нему. – Сколько тебе лет?
– Будет восемнадцать, – с вызовом бросил Трюгви. – Если переживу эту ночь…
Харальд раздраженно нахмурился.
– Заткните рот нашему юному конунгу.
И перевел взгляд на хирдмана. Распорядился:
– Этому тоже.
Он быстро ткнул факелом, отдернул. Подумал, услышав заглушенный тряпкой стон – все сделано как следует, так что руки-ноги его слушаться потом будут. Только шрамы останутся. Если умный, поупирается сейчас немного и все расскажет.
Спросил, убирая горящее древко:
– Сколько людей сейчас в крепости? Что за баба ждет меня в кладовой? И зачем? Выньте кляп, пусть ответит.
Хирдман, прежде чем заговорить, несколько раз судорожно, с хрипом, вздохнул.
– В крепости… там шесть хирдов. Спрятаны в домах. Что за женщина… не знаю. Она приплыла на лодке, сама…
О женщине должен знать Трюгви, подумал Харальд. Но пытать мальчишку, на котором и шрамов-то нет, не хотелось.
– Откуда взялись шесть хирдов?
– После тебя… – хирдман с ненавистью посмотрел на него. – После похода в Йорингард, когда погиб Гудрем, воинов у нас осталось всего на четыре хирда. Но пришел сын ярла Хрорика, которого ты тоже зарубил в Йорингарде. С его людьми вышло шесть хирдов. Все там, за стеной. Затаились…
– А женщина? – напомнил Харальд.
– Не знаю… клянусь честным именем моего отца – не знаю! Красивая… приплыла три дня назад.
Похоже, не врет, решил Харальд. Выходит, за стеной шесть хирдов. А у него пять. Победить, конечно, можно…
Но до весны всего пять месяцев. И каждый воин, жизнь которого он сбережет, пригодится ему потом, когда к нему в гости заявится конунг Готфрид.
Засиять бы сейчас серебряными отсветами, как тогда, в Йорингарде. Заскочить за стену, посветить в глаза чужим хирдам, глядишь, и разбегутся.
Он усмехнулся. Мечты.
Однако взгляд его неожиданно метнулся к кнорру. Тогда, в Йорингарде, девчонка разбудила в нем дракона – и это помогло победить. Правда, перед этим в него попала стрела, смазанная кровью отца.
Ему нужно зелье и девчонка. И проверка в тихом месте, где будет много света. Ради этого он и искал зелье – чтобы посмотреть, как оно на него подействует теперь. Проверить неспешно и обстоятельно.
Но сейчас…
Мне в любом случае смерть не грозит, подумал Харальд. Ловушку в Вёллинхеле устроили по воле Ёрмунгарда – а тот бережет его жизнь. Самое большее, его опять попытаются превратить в чудовище. Но людям, что войдут с ним в ворота, придется драться в темной крепости, среди зданий, где легко потерять своих…
Есть ли смысл в лишних смертях?
И потом, если он поведет свои хирды в крепость – это будет как раз то, чего ждут от него засевшие за стеной. Они-то наверняка будут нападать из укрытий.
Хирдман вообще болтает о какой-то бабе в кладовой. Может, Ёрмунгард, чтобы сын не упрямился, послал замену для Сванхильд?
Скажем, какую-нибудь утопленницу небывалой красоты, с насмешкой подумал Харальд. Тогда баба сначала попытается его очаровать, а потом кольнет ножичком с зельем.
Придется приглядывать за её руками. Поскольку неизвестно, сможет ли он опять посветлеть, не прикасаясь к Сванхильд – как случилось тогда, под Йорингардом…
Но лишних людей губить ни к чему. Да и нет у него лишних.
– Уберите отсюда всех, кроме Гудремсона, – резко приказал Харальд. – Свяжите, заткните им рты и отведите к другим пленным. Самого Трюгви – развязать. Свейн, Свальд, Убби. Расставьте людей по всему берегу, присматривайте за стеной с этой стороны. Охраняйте ворота. Бъёрн, Ларс! На вас причалы и драккары! Я пойду в крепость один. Всем ждать тут! Ворота, как только я пройду, снова закрыть и охранять!
Он перевел взгляд на Трюгви, на котором уже разрезали веревки – и выдернули изо рта кляп.
– Пройдешься со мной по своей крепости, сын Гудрема? Только ты и я, вдвоем?
– А не боишься идти в одиночку, ярл Харальд? – с вызовом бросил тот.
Харальд ощерился. Распорядился:
– Эй, кто-нибудь! Дайте нам факелы. Шагай вперед, Трюгви. Покажешь мне дорогу.
Вёллинхел был темен и тих. На Харальда, шагавшего за Гудремсоном, никто не спешил нападать. Надо думать, у них имелся какой-то заранее условленный сигнал – который Трюгви подавать не стал.
Что и понятно. Вот он, ярл Харальд, сам идет в кладовую. В ловушку, вся опасность которой – в какой-то бабе.
Под крепостными стенами на той стороне Вёллинхела горели редкие костры, сияли далекими огоньками в просветах между зданий. Трюгви, шедший впереди, вдруг обронил:
– Ты знаешь, что здесь ловушка – и все равно идешь в неё, ярл Харальд? Причем один? Зачем?
– Чтобы вернуться, – немногословно ответил он, на ходу осматривая Вёллинхел.
Тихо, темно… ни возгласа.
– А скажи-ка, Гудремсон – ты сам поплыл в море искать Ёрмунгарда, чтобы побеседовать? Или он тебя нашел?
Трюгви сбился с шага. Но молча, не отвечая.
– Значит, сам поплыл, – заметил Харальд. – Захотелось отомстить за отца, Трюгви Гудремсон? Или просто испугался потерять Вёллинхел, когда я приду следом? Ты хоть убрал отсюда свою семью, прежде чем устраивать мне ловушку? А то я после даров, которые шлет мне мой отец, убиваю всех без разбора. Что мужиков, что баб.
Гудремсон по-прежнему молчал, но топал уже с обреченной решимостью. Потом остановился, махнул факелом в сторону.
– Кладовая с казной там.
– Негостеприимный из тебя хозяин, конунг Трюгви, – укорил его Харальд. – Хотел заманить меня в ловушку – вот и иди до конца. Провожай до двери…
Трюгви двинулся к одному из домов. Харальд зашагал следом, ощущая внутри странное спокойствие.
Стражи у дверей кладовой не оказалось. И дверь в неё была не заперта. Гудремсон широко распахнул створку – внутри горели светильники, крышки небольших сундуков, стоящих у стен, оказались откинуты. В рассеянном свете мерцало содержимое, насыпанное над краями сундуков небольшими горками. Только золото, ни одного серебряного проблеска…
– Как видишь, тут действительно казна, – звонко сказал Трюгви. – Заходи, ярл Харальд. Ёрмунгард велел передать, что на этот раз никакой опасности для тебя нет.
Харальд ощутил, как брови сами сталкиваются на переносице. Никакой опасности…
– Войди, ярл Харальд.
Это сказал уже не Трюгви – голос выплыл из кладовой.
И ноги сами перенесли Харальда через порог. Что-то в том голосе было – и такое, что во рту сразу странно пересохло, по плечам прошлась дрожь, а живот втянулся.
А под животом тепло и давяще потяжелело.
А под животом тепло и давяще потяжелело.
Она сидела в углу рядом с дверью, на одном из сундуков – и светильники заливали её ласковым светом. Рагнхильд Белая Лань показалась бы рядом с ней кухонной девкой.
Светлое золото волос, льющихся до пола. Губы цвета алой крови, зелень огромных глаз…
Совершенное лицо. Золотые дуги бровей. Тонкое платье – ярко-синее – льнет к полной груди. Нижней рубахи нет, и соски торчат, натягивая ткань.
– Ты пришел, – сказала она.
Просто вроде бы сказала, но Харальд выпрямился, вскидывая голову. Уже сейчас тянуло двинуться так, словно уже лежал, и снизу было мягкое тело.
Что-то с ним было не так, краем сознания он это понимал – но не было ни сил, ни желания сопротивляться тому, что он испытывал.
И ножа у неё в руках не было, так что чего боятся? Просто баба… но красивая настолько, что в горле пересыхало.
Красавица в синем платье коснулась своей груди. Платье, словно живое, поползло вниз, обнажая полушария – снежно-белые, круглые, налитые. Без тонких синеватых прожилок на коже, какие бывают у простых баб, даже если те светлокожие.
Кроваво-алые кружки сосков горели на этой белизне темными звездами.
Харальд только и мог, что стоять и пялиться. Частый ток крови бил уже по всему телу, тяжесть ниже пояса давила, отдавая болью, сводя с ума. Хотелось коснуться её – и содрать одежду с себя.
Мелькнуло воспоминание о Сванхильд, о её лице, не таком совершенном, красивом по-другому – тихо и неярко. Три дня он видел девчонку только урывками, когда на ночных стоянках женщинам позволяли ненадолго сойти на берег. Не тревожил, помня о свежей ране, о холоде – все-таки трюм кнорра не теплая опочивальня...
Красавица встала, платье соскользнуло к её ногам. Завитки волос под нежным, гладким животом горели все тем же светлым золотом.
И мысли Харальда стали расплываться. Другое женское лицо, мелькавшее в углу сознания, погасло. Он даже не слышал, как Трюгви подобрал что-то с пола. А потом захлопнул дверь.
Люди в крепости, куда они приплыли, сдавались, бросая на землю оружие. Забава тенью скользнула меж рабынь, вылезших к бортам, чтобы поглазеть на берег. И при виде того, что там творилось, вздохнула с облегчением.
Вот и хорошо. И люди не погибнут, и у Харальда не прибавится новых шрамов.
Правда, на нем все заживало в два-три дня. А то и через день. Не то, что у неё – пять дней уж прошло, а сукровица по-прежнему пятнами выступает поверх повязки. И рукой двигать больно.
Хоть и приходится – бабка Маленя заставляла шевелить ею почти все время, говоря, что ярл Харальд приказал не держать руку в покое.
Потом там, у ворот, вроде как началась какая-то толкотня. Но солнце успело сесть, тени стремительно сгущались, и толком Забава ничего не рассмотрела. Харальд, стоявший до этого перед воротами, тоже исчез в полумраке.
Правда, почти тут же на берегу запалили костры, и она наконец разглядела его пегую голову – прямо перед толпой прочих воинов.
Но долго смотреть Забаве не пришлось. С мостков рядом крикнули, чтобы баб загнали в укрытие, и больше не выпускали, потому что ярл сердится. Часть слов она разобрала, а недостающее просто угадала.
Рабынь тут же оттеснили в чрево корабля – которое было шире и глубже, чем у длинного, змеей лежавшего на воде корабля Харальда. Воины, толчками и угрюмым ворчанием подгонявшие рабынь, саму Забаву не тронули. Хоть и обступили со всех сторон.
Зато бабка Маленя вцепилась в здоровую руку, с мольбой и оханьем потянула к лесенке, ведущей вниз…
И Забава, пусть и без особого желанья, но подчинилась.
А потом снова сидела в темной каморке, устроенной в днище. На лицах женщин, сидевших рядом, играли всполохи от жаровни. Забава от скуки в который уж раз повторяла вслед за бабкой слова чужанской речи.
Но сверху вдруг донеслись звуки боя – крики, лязг мечей. Хотя здешние воины вроде бы сдались…
И она, осознав, что творится что-то неладное, вскочила на ноги и кинулась к лесенке.
Сразу вспомнилось все, что видела, пока стояла у борта – Харальд под чужими воротами, вокруг него толпой воины. А он-то у самых ворот, впереди всех остальных!
На первого мужчину, то ли раненого, то ли обеспамятевшего, Забава наткнулась прямо у лесенки. Тот лежал плашмя, растянувшись на досках корабельной палубы.
Но в мыслях у Забавы сейчас был Харальд – поэтому сначала она выглянула из-за борта.
На берегу горели частые костры. Видно было, что перед причалами идет бой. Ворота распахнуты, оттуда напирает темная толпа, над которой, ловя отсветы костров, иглами поблескивают мечи, злыми искрами – наконечники копий...
И все кричали. Про какого-то Гудрема, про кровь, про месть. Про Харальда.
– Сванхильд, голубушка! – запричитала бабка Маленя, стоя внизу, у лесенки. – Вернись! Ещё стрелой попадут – а ярл потом с меня голову снимет!
– Сейчас! – пообещала Забава.
И спешно присела, потянувшись рукой к мужику, лежавшему у ног. Коснулась груди под наборным доспехом в железных бляхах.
Тот едва заметно, но все же дышал. Отсветы, долетавшие от костров на берегу, заливали палубу – и Забава сумела рассмотреть, что ран на нем вроде бы не было…
И впервые Харальд не нашелся с ответом.
Кто рискнет прогневать Ёрмунгарда – тот может уйти в море и не вернуться. Это знают все. Для простых людей отвернуться от воли Мирового Змея слишком опасно. Море близко…
И Ёрмунгард, похоже, когда-то потопил драккар Гудрема, а потом предложил ему выбор – смерть от его лап или помощь в обращении сына. Ну и жертвы, конечно.
Конечно, Гудрем мог согласится – а затем уйти в горы, подальше от моря, чтобы Змей до него не дотянулся. Бросить драккары, Вёллинхел, стать горным конунгом, никогда больше не выходить в море…
Однако он на это не пошел. И решил извлечь свою выгоду, подмяв под себя весь Нартвегр с помощью обращенного сына Змея. Глупый был человек, больше хвастал, чем делал.
Но этот хирдман вряд ли мечтает о том, чтобы стать конунгом Нартвегра. Просто боится пойти против воли бога. О которой после смерти Гудрема мог объявить тот же Трюгви, новый конунг Вёллинхела.
Зато теперь нет сомнений в двух вещах – что ловушка в крепости есть, и Гудремсон успел повидаться с Ёрмунгардом. Осталось только узнать, что за ловушка.
Харальд посмотрел на серебрившуюся в темноте гладь залива. На кнорр у причала. Если пытать, то осторожно, так, вопли туда не долетали.
– Подержите его, – приказал он. – И заткните ему рот. Принесите пару горящих факелов.
Хирдман дернулся, пытаясь вырваться из рук, уже заломивших ему локти назад – и совавших в разбитый рот тряпку. Но бесполезно.
Харальд взял протянутый факел, внимательно посмотрел на мужчину. Живот прикрывает кольчуга. Это хорошо. Значит, припекать будет сильно, кожу обожжет, но обуглиться она не так быстро, как на открытом огне. Если действовать осторожно, то он всего лишь подпалит хирдману Трюгви шкуру – но не оставит того калекой.
Харальд тряхнул головой, скривился.
Самое плохое было в том, что он не хотел его пытать. Может, потому, что слова, которые мужчина бросил ему в лицо, были справедливы. Между ним и Ёрмунгардом дела семейные, а гибнут люди.
Да и в крепость идти все равно нужно. Там он и узнает все. Так и так…
Харальд скривился ещё больше, глухо проворчал:
– Какого Хеля…
И метнул разъяренный взгляд в сторону кнорра. Девчонка его ослабила. Настолько, что ему уже и пытать не хочется.
Он шагнул к хирдману, над берегом поплыл запах паленой плоти. Человек с заткнутым ртом сначала лишь молча дергался, потом, не выдержав, глухо завыл.
За мной не только я, холодно подумал Харальд, отдергивая факел. За мной ещё и мои люди. А весной приплывет Готфрид…
– Выньте ему кляп, – резко сказал он. – Послушаем, что скажет. Помнишь, что я спрашивал, человек Трюгви? Что ждет меня в кладовой?
Мужчина закашлялся, потом крикнул:
– Там пара драугаров! С зельем на мечах!
Харальд скривился. Врет, сразу понятно. И ведь этому хирдману нет смысла упираться – его отца он не убивал, а Трюгви ещё не успел заслужить преданность своих людей...
Разве что он боится пойти против воли Ёрмунгарда.
– Заткните ему рот, – бросил Харальд.
И снова вытянул руку, державшую факел. Поддержал на этот раз недолго, приказал:
– Вытащите кляп. Послушаю, что он скажет.
– Там женщина, – дрожа и задыхаясь, пробормотал хирдман. – Красивая. Я такой никогда не видел…
Это прозвучало так неожиданно, что Харальд ощерился. Опять обман? Да нет, звучало настолько глупо…
Что было похоже на правду.
– Заткнись, предатель! – Ломким голосом крикнул вдруг Трюгви, успевший за это время очнуться – и кое-как сесть.
– По-хорошему, сын Гудрема, мне следовало бы пытать тебя, – тяжело сказал Харальд, разворачиваясь к нему. – Сколько тебе лет?
– Будет восемнадцать, – с вызовом бросил Трюгви. – Если переживу эту ночь…
Харальд раздраженно нахмурился.
– Заткните рот нашему юному конунгу.
И перевел взгляд на хирдмана. Распорядился:
– Этому тоже.
Он быстро ткнул факелом, отдернул. Подумал, услышав заглушенный тряпкой стон – все сделано как следует, так что руки-ноги его слушаться потом будут. Только шрамы останутся. Если умный, поупирается сейчас немного и все расскажет.
Спросил, убирая горящее древко:
– Сколько людей сейчас в крепости? Что за баба ждет меня в кладовой? И зачем? Выньте кляп, пусть ответит.
Хирдман, прежде чем заговорить, несколько раз судорожно, с хрипом, вздохнул.
– В крепости… там шесть хирдов. Спрятаны в домах. Что за женщина… не знаю. Она приплыла на лодке, сама…
О женщине должен знать Трюгви, подумал Харальд. Но пытать мальчишку, на котором и шрамов-то нет, не хотелось.
– Откуда взялись шесть хирдов?
– После тебя… – хирдман с ненавистью посмотрел на него. – После похода в Йорингард, когда погиб Гудрем, воинов у нас осталось всего на четыре хирда. Но пришел сын ярла Хрорика, которого ты тоже зарубил в Йорингарде. С его людьми вышло шесть хирдов. Все там, за стеной. Затаились…
– А женщина? – напомнил Харальд.
– Не знаю… клянусь честным именем моего отца – не знаю! Красивая… приплыла три дня назад.
Похоже, не врет, решил Харальд. Выходит, за стеной шесть хирдов. А у него пять. Победить, конечно, можно…
Но до весны всего пять месяцев. И каждый воин, жизнь которого он сбережет, пригодится ему потом, когда к нему в гости заявится конунг Готфрид.
Засиять бы сейчас серебряными отсветами, как тогда, в Йорингарде. Заскочить за стену, посветить в глаза чужим хирдам, глядишь, и разбегутся.
Он усмехнулся. Мечты.
Однако взгляд его неожиданно метнулся к кнорру. Тогда, в Йорингарде, девчонка разбудила в нем дракона – и это помогло победить. Правда, перед этим в него попала стрела, смазанная кровью отца.
Ему нужно зелье и девчонка. И проверка в тихом месте, где будет много света. Ради этого он и искал зелье – чтобы посмотреть, как оно на него подействует теперь. Проверить неспешно и обстоятельно.
Но сейчас…
Мне в любом случае смерть не грозит, подумал Харальд. Ловушку в Вёллинхеле устроили по воле Ёрмунгарда – а тот бережет его жизнь. Самое большее, его опять попытаются превратить в чудовище. Но людям, что войдут с ним в ворота, придется драться в темной крепости, среди зданий, где легко потерять своих…
Есть ли смысл в лишних смертях?
И потом, если он поведет свои хирды в крепость – это будет как раз то, чего ждут от него засевшие за стеной. Они-то наверняка будут нападать из укрытий.
Хирдман вообще болтает о какой-то бабе в кладовой. Может, Ёрмунгард, чтобы сын не упрямился, послал замену для Сванхильд?
Скажем, какую-нибудь утопленницу небывалой красоты, с насмешкой подумал Харальд. Тогда баба сначала попытается его очаровать, а потом кольнет ножичком с зельем.
Придется приглядывать за её руками. Поскольку неизвестно, сможет ли он опять посветлеть, не прикасаясь к Сванхильд – как случилось тогда, под Йорингардом…
Но лишних людей губить ни к чему. Да и нет у него лишних.
– Уберите отсюда всех, кроме Гудремсона, – резко приказал Харальд. – Свяжите, заткните им рты и отведите к другим пленным. Самого Трюгви – развязать. Свейн, Свальд, Убби. Расставьте людей по всему берегу, присматривайте за стеной с этой стороны. Охраняйте ворота. Бъёрн, Ларс! На вас причалы и драккары! Я пойду в крепость один. Всем ждать тут! Ворота, как только я пройду, снова закрыть и охранять!
Он перевел взгляд на Трюгви, на котором уже разрезали веревки – и выдернули изо рта кляп.
– Пройдешься со мной по своей крепости, сын Гудрема? Только ты и я, вдвоем?
– А не боишься идти в одиночку, ярл Харальд? – с вызовом бросил тот.
Харальд ощерился. Распорядился:
– Эй, кто-нибудь! Дайте нам факелы. Шагай вперед, Трюгви. Покажешь мне дорогу.
Вёллинхел был темен и тих. На Харальда, шагавшего за Гудремсоном, никто не спешил нападать. Надо думать, у них имелся какой-то заранее условленный сигнал – который Трюгви подавать не стал.
Что и понятно. Вот он, ярл Харальд, сам идет в кладовую. В ловушку, вся опасность которой – в какой-то бабе.
Под крепостными стенами на той стороне Вёллинхела горели редкие костры, сияли далекими огоньками в просветах между зданий. Трюгви, шедший впереди, вдруг обронил:
– Ты знаешь, что здесь ловушка – и все равно идешь в неё, ярл Харальд? Причем один? Зачем?
– Чтобы вернуться, – немногословно ответил он, на ходу осматривая Вёллинхел.
Тихо, темно… ни возгласа.
– А скажи-ка, Гудремсон – ты сам поплыл в море искать Ёрмунгарда, чтобы побеседовать? Или он тебя нашел?
Трюгви сбился с шага. Но молча, не отвечая.
– Значит, сам поплыл, – заметил Харальд. – Захотелось отомстить за отца, Трюгви Гудремсон? Или просто испугался потерять Вёллинхел, когда я приду следом? Ты хоть убрал отсюда свою семью, прежде чем устраивать мне ловушку? А то я после даров, которые шлет мне мой отец, убиваю всех без разбора. Что мужиков, что баб.
Гудремсон по-прежнему молчал, но топал уже с обреченной решимостью. Потом остановился, махнул факелом в сторону.
– Кладовая с казной там.
– Негостеприимный из тебя хозяин, конунг Трюгви, – укорил его Харальд. – Хотел заманить меня в ловушку – вот и иди до конца. Провожай до двери…
Трюгви двинулся к одному из домов. Харальд зашагал следом, ощущая внутри странное спокойствие.
Стражи у дверей кладовой не оказалось. И дверь в неё была не заперта. Гудремсон широко распахнул створку – внутри горели светильники, крышки небольших сундуков, стоящих у стен, оказались откинуты. В рассеянном свете мерцало содержимое, насыпанное над краями сундуков небольшими горками. Только золото, ни одного серебряного проблеска…
– Как видишь, тут действительно казна, – звонко сказал Трюгви. – Заходи, ярл Харальд. Ёрмунгард велел передать, что на этот раз никакой опасности для тебя нет.
Харальд ощутил, как брови сами сталкиваются на переносице. Никакой опасности…
– Войди, ярл Харальд.
Это сказал уже не Трюгви – голос выплыл из кладовой.
И ноги сами перенесли Харальда через порог. Что-то в том голосе было – и такое, что во рту сразу странно пересохло, по плечам прошлась дрожь, а живот втянулся.
А под животом тепло и давяще потяжелело.
Прода от 4.9
А под животом тепло и давяще потяжелело.
Она сидела в углу рядом с дверью, на одном из сундуков – и светильники заливали её ласковым светом. Рагнхильд Белая Лань показалась бы рядом с ней кухонной девкой.
Светлое золото волос, льющихся до пола. Губы цвета алой крови, зелень огромных глаз…
Совершенное лицо. Золотые дуги бровей. Тонкое платье – ярко-синее – льнет к полной груди. Нижней рубахи нет, и соски торчат, натягивая ткань.
– Ты пришел, – сказала она.
Просто вроде бы сказала, но Харальд выпрямился, вскидывая голову. Уже сейчас тянуло двинуться так, словно уже лежал, и снизу было мягкое тело.
Что-то с ним было не так, краем сознания он это понимал – но не было ни сил, ни желания сопротивляться тому, что он испытывал.
И ножа у неё в руках не было, так что чего боятся? Просто баба… но красивая настолько, что в горле пересыхало.
Красавица в синем платье коснулась своей груди. Платье, словно живое, поползло вниз, обнажая полушария – снежно-белые, круглые, налитые. Без тонких синеватых прожилок на коже, какие бывают у простых баб, даже если те светлокожие.
Кроваво-алые кружки сосков горели на этой белизне темными звездами.
Харальд только и мог, что стоять и пялиться. Частый ток крови бил уже по всему телу, тяжесть ниже пояса давила, отдавая болью, сводя с ума. Хотелось коснуться её – и содрать одежду с себя.
Мелькнуло воспоминание о Сванхильд, о её лице, не таком совершенном, красивом по-другому – тихо и неярко. Три дня он видел девчонку только урывками, когда на ночных стоянках женщинам позволяли ненадолго сойти на берег. Не тревожил, помня о свежей ране, о холоде – все-таки трюм кнорра не теплая опочивальня...
Красавица встала, платье соскользнуло к её ногам. Завитки волос под нежным, гладким животом горели все тем же светлым золотом.
И мысли Харальда стали расплываться. Другое женское лицо, мелькавшее в углу сознания, погасло. Он даже не слышал, как Трюгви подобрал что-то с пола. А потом захлопнул дверь.
Люди в крепости, куда они приплыли, сдавались, бросая на землю оружие. Забава тенью скользнула меж рабынь, вылезших к бортам, чтобы поглазеть на берег. И при виде того, что там творилось, вздохнула с облегчением.
Вот и хорошо. И люди не погибнут, и у Харальда не прибавится новых шрамов.
Правда, на нем все заживало в два-три дня. А то и через день. Не то, что у неё – пять дней уж прошло, а сукровица по-прежнему пятнами выступает поверх повязки. И рукой двигать больно.
Хоть и приходится – бабка Маленя заставляла шевелить ею почти все время, говоря, что ярл Харальд приказал не держать руку в покое.
Потом там, у ворот, вроде как началась какая-то толкотня. Но солнце успело сесть, тени стремительно сгущались, и толком Забава ничего не рассмотрела. Харальд, стоявший до этого перед воротами, тоже исчез в полумраке.
Правда, почти тут же на берегу запалили костры, и она наконец разглядела его пегую голову – прямо перед толпой прочих воинов.
Но долго смотреть Забаве не пришлось. С мостков рядом крикнули, чтобы баб загнали в укрытие, и больше не выпускали, потому что ярл сердится. Часть слов она разобрала, а недостающее просто угадала.
Рабынь тут же оттеснили в чрево корабля – которое было шире и глубже, чем у длинного, змеей лежавшего на воде корабля Харальда. Воины, толчками и угрюмым ворчанием подгонявшие рабынь, саму Забаву не тронули. Хоть и обступили со всех сторон.
Зато бабка Маленя вцепилась в здоровую руку, с мольбой и оханьем потянула к лесенке, ведущей вниз…
И Забава, пусть и без особого желанья, но подчинилась.
А потом снова сидела в темной каморке, устроенной в днище. На лицах женщин, сидевших рядом, играли всполохи от жаровни. Забава от скуки в который уж раз повторяла вслед за бабкой слова чужанской речи.
Но сверху вдруг донеслись звуки боя – крики, лязг мечей. Хотя здешние воины вроде бы сдались…
И она, осознав, что творится что-то неладное, вскочила на ноги и кинулась к лесенке.
Сразу вспомнилось все, что видела, пока стояла у борта – Харальд под чужими воротами, вокруг него толпой воины. А он-то у самых ворот, впереди всех остальных!
На первого мужчину, то ли раненого, то ли обеспамятевшего, Забава наткнулась прямо у лесенки. Тот лежал плашмя, растянувшись на досках корабельной палубы.
Но в мыслях у Забавы сейчас был Харальд – поэтому сначала она выглянула из-за борта.
На берегу горели частые костры. Видно было, что перед причалами идет бой. Ворота распахнуты, оттуда напирает темная толпа, над которой, ловя отсветы костров, иглами поблескивают мечи, злыми искрами – наконечники копий...
И все кричали. Про какого-то Гудрема, про кровь, про месть. Про Харальда.
– Сванхильд, голубушка! – запричитала бабка Маленя, стоя внизу, у лесенки. – Вернись! Ещё стрелой попадут – а ярл потом с меня голову снимет!
– Сейчас! – пообещала Забава.
И спешно присела, потянувшись рукой к мужику, лежавшему у ног. Коснулась груди под наборным доспехом в железных бляхах.
Тот едва заметно, но все же дышал. Отсветы, долетавшие от костров на берегу, заливали палубу – и Забава сумела рассмотреть, что ран на нем вроде бы не было…
