ГЛАВА 1
Утро выдалось хмурое. Сразу после рассвета холодные капли затеребили листья роз, оплетавших стены особняка Олонецких. Потекли по стеблям, сливаясь в струйки…
Дождь лил без перерыва. Но часам к десяти, хотя погода была нелетной, в небе над особняком вдруг появился экипаж. Вынырнул из серых туч, камнем упал вниз — и с размаху ударился днищем о парадную лестницу. Затем застыл на ступеньках, накренившись назад.
Дверца экипажа — вся в переливах неровного синего перламутра, похожего на мокрый мятый шелк — распахнулась. На последнюю ступеньку лестницы выпрыгнул князь Сигвич. Подошел к дверям и пнул их.
Ботинок из тонкой кожи не мог уберечь княжью ножку от ушиба, однако Сигвич даже не поморщился. Лишь склонил голову, прислушиваясь. Дождевые капли падали вокруг князя завесой, но пролетали мимо его головы и плеч, не оставляя на них влажных меток.
Из-за тяжелых створок не доносилось ни звука. Дождь с шелестом поливал каменные ступени…
Сигвич внезапно повел головой, и небо перестало сыпать частыми каплями. Шум дождя затих.
За дверями, напоминавшими плиты из переплетенных лоз, было по-прежнему тихо.
— Открывай! — раздраженно рявкнул князь. — Я к Олонецкому, он меня ждет!
Секунд через шесть створки приоткрылись. В щель выглянул дедок, облаченный в зеленую выцветшую ливрею. Неприветливо начал:
— Никого не велено пускать. Неча тута тарабанить…
Сигвич натужно выдохнул. За его спиной с хмурого неба упал туго свитый водный поток. Толстым змеиным жалом проскользнул рядом с ногами князя — и ворвался в приоткрытую дверь.
Дедок, которого вода сразу захлестнула по пояс, с воплем улетел назад. А Сигвич перешагнул порог. Водный поток закрутился широкой воронкой вокруг его ног — не касаясь темно-синих брюк, и не разливаясь озером по мраморным плитам пола.
— В следующий раз не наглей, Протасыч, — посоветовал Сигвич, уже шагая по холлу.
Дедок, отброшенный потоком на изящный диванчик за зеркалом, поднялся. Заявил, отряхиваясь, как мокрый пес:
— Прости старика, князюшка! Не признал тебя сразу!
Сигвич не ответил. Но из водоворота, кольцом танцевавшего вокруг его шагающих ног, взмыла длинная струя. Погрозила Протасычу, словно огромный указательный палец.
— Буркнут себе под нос, а ты отвечай, — заворчал Протасыч, проворно отступая в сторону боковой двери. — Засидятся на своих границах, а потом свалятся, как снег на голову. Тут бы своего хозяина признать, да ни с кем не попутать. Где уж остальных…
Поток рванулся к нему — но дедок торопливо юркнул в боковую дверь. Поток, помедлив, широкой лентой потек к выходу. Закрыл и подпер с той стороны двери, сплетенные из жилистых лоз.
Олонецкого князь Сигвич отыскал в его спальне. Крикнул у порога:
— Ярмир!
А затем вошел — заставив дверь покрыться густой росой, и влажно скрипнуть по петлям.
Волостарь Олонецкий, лежавший на широкой кровати, тут же сел. Натянул на голое тело угол простыни, буркнул:
— Ну? Узнал что-нибудь?
— У тебя манеры, как у Протасыча, — упрекнул его Сигвич, садясь в кресло напротив кровати. — Он опять мне тыкал. И вел себя так, словно его только что привезли из деревни. Когда ты от него избавишься?
— Никогда, — равнодушно ответил Олонецкий.
Где-то в глубине особняка раздался еле слышный звон — что-то качнуло колокол на кухне. Спустя мгновенье звон повторился.
— Завтрак сейчас принесут, — сказал волостарь Олонецкий, продолжая сидеть на кровати.
Выглядел он скорее угрюмым, чем сонным. Каштановые волосы были встрепаны, по щеке протянулась красная отметина — отпечатавшийся на коже рубчик шва с подушки.
— Моего кофе хватит на двоих. Есть новости?
Сигвич откинулся на спинку кресла. Бросил:
— Сначала ответь на мой вопрос. Почему ты спал один? Она была так плоха? Этот, как его, Горгинский — её ничему не научил? И госпожа Левинская лежала как бревно, пока…
— Да, — резко сказал Олонецкий. — Раз ты болтаешь о постельных делах, значит, больше говорить не о чем?
— Угадал, — согласился Сигвич. — Никто ничего не знает. Да, магов Текущей Воды удивила странноватая помолвка государя. Как и новость об опале магов Зеленого Листа. Но не более того. Водных магов сейчас беспокоит, как обеспечить хорошую погоду на время торжеств в честь помолвки. Да ещё запланированы народные гулянья. Из дворца потребовали, чтобы над Иванградом три недели светило солнце. И никаких дождей! Хотят благорастворение на воздусях, чтобы гости с Римского континента чувствовали себя, как дома…
Олонецкий нахмурился.
— Так какого черта ты ворвался в мой дом, словно за тобой погоня?
— У меня нет вестей, зато есть идея, — уронил Сигвич. — Надо сделать так, чтобы наш враг сам себя выдал…
— Враг? — Олонецкий вскинул темно-каштановую бровь.
— А тебе кажется, что это сделал друг? — Сигвич слегка улыбнулся. — Или ты решил, что опала зеленых случайно совпала со слепотой Дива? И государь перестал видеть твою магию, переев кексов со своей невестой?
— Может, у Кошкинской была хорошая сдоба, — проворчал Олонецкий. — После которой Диву стало не до сияния из-под юбок госпожи Левинской.
Сигвич прищурился.
— Ты заинтриговал меня ещё больше, Яр. Юная вдовушка была как бревно, но ты первым делом требуешь завтрак и говоришь о сдобе… так где сейчас госпожа Левинская? Твоя очередь прошла, теперь мой черед пробовать булки из провинций.
Олонецкий, словно не слыша его, быстро спросил:
— Что насчет твоей идеи?
— Не увиливай, — с обманчивой мягкостью посоветовал Сигвич. — Мы поспорили, и я не позволю себя облапошить. Сначала ты, потом я — и посмотрим, сколько советов даст эта пташка каждому из нас. Хотя какие советы, если она лежала, как бревно…
Олонецкий помолчал. Следом выплюнул:
— Так что ты задумал?
— Где Левинская? — вопросом на вопрос ответил Сигвич.
— Прилетай к трем часам пополудни, и повидаешься с ней. — Голосом Олонецкого можно было пилить дерево. — Она сама сказала, что согласна с тобой отобедать…
— Сама сказала? — изумился Сигвич. — А если бы не сказала, то что? Яр, какое тебе дело до того, что квохчет очередная цыпочка?
— Никакого. — Олонецкий сидел, по-прежнему не шевелясь. В глазах мерцали зеленые прожилки. Тонкими корнями скручивались вокруг черного зрачка. — Однако насилия в своем доме я не потерплю.
— Какое благородство, — как-то протяжно произнес Сигвич.
Шелковая обивка кресла, на котором он сидел, потемнела. Словно пропиталась водой.
— Да нет тут никакого благородства, — холодно сказал волостарь Олонецкий. — Просто на такое в своем доме право имею только я. А госпожа Левинская, к сожалению, попросила у меня приюта. Особу, раздвинувшую передо мной ноги, я за дверь не выставлю. Она останется здесь. Где, повторюсь, право на насилие принадлежит только мне. Но в чем дело, Игорь? Отобедай с нами, очаруй дамочку — и заверши наш спор. Если не выйдет… тогда мы объявим любопытным, что победителя не было. Даму всегда можно заездить так, что ей станет не до советов. Нас поймут. Мы пожалуемся, что госпожа Левинская все время задыхалась — и нам пришлось обойтись без её ценных наставлений.
— Мое удивление все растет, — изрек князь. — Ты собрался лгать ради этой дуры?
— Считай, что я расчувствовался, — отрезал Олонецкий. — Да, эта Левинская глупа и смешна. Но она отдала свою девичью силу магу, который собрался ехать на Границу. Неважно, что её обманули. Неважно, что до Границы её сила так и не доехала. Она отдала свою силу, чтобы один из магов Границы выжил. Пусть это была ложь — однако эта девица в неё верила. И маги Границы задолжали ей каплю уважения. Немного, но все же… а теперь говори, что задумал. Иначе я передумаю и не дам тебе отобедать с Левинской.
Сигвич помолчал, глядя на Олонецкого. Затем тихо пробормотал:
— Ты сказал — эта девица. Болтаешь про каплю уважения… да не может быть. Она досталась тебе нетронутой, Яр? Этот Горгинский был не просто плох, он был идиот? Конечно, сдоба у неё не такая пышная, как у Кошкинской, но это… это как пройти мимо чужого сада и не сорвать яблоко!
— Может, он был магом высокой морали, — сварливо заметил Олонецкий.
Сигвич серебристо засмеялся.
— И потому украл её силу?
Верхняя губа Олонецкого раздраженно дернулась. Голос истончился до скрипа.
— Или говори, что у тебя за идея, или проваливай!
— Ты настолько не в духе? И это после ночи с юной девой? — Сигвич погладил подлокотники кресла.
Обивка мгновенно посветлела, словно разом высохла. А князь насмешливо бросил:
— Или капля уважения, которая тебя вдруг переполнила, не позволила получить с девицы сполна? Ладно, хватит об этом. Сегодня один из моих родственников, волостарь Льетич, устраивает венецианскую вечеринку. Будут реки шампанского, площадка для танцев в саду и фейерверк от магов Грозовой Стрелы. Догадываешься, кто придет на вечеринку Льетича?
— Государь? — буркнул Олонецкий.
— Да, — подтвердил князь. — Самодержец явится с невестой. А знаешь, кто ещё принял приглашение на венецианскую вечеринку?
— Неужто я? — хмуро уронил Олонецкий.
Сигвич кивнул. Объявил:
— Мой план прост. Мы повторим то, что сделали. Дождемся, пока самодержец пригласит свою Кошкинскую на вальс… и я развлекусь, как смогу. Ты тоже запустишь под чью-нибудь юбку свой Зеленый Лист. А когда Див подзовет меня и начнет метать громы с молниями — ты его спросишь, почему он не хочет заступиться за твою даму.
— Прямо посреди толпы? — с холодком спросил Олонецкий. — Может, мне ещё в лицо ему плюнуть? Чтобы уж наверняка? О таких вещах говорят за закрытыми дверями, Игорь. Если Див дрогнет, если он при всех растеряется, наутро вся столица будет судачить — самодержец уж не тот, Праведное Око окривело, ждите беды…
— Иванград в свое время пережил немало бед, — отрезал Сигвич, — Переживет и пару сплетен. А тайные беседы приводят к тайным разбирательствам, Яр. И кто знает, что может случиться за закрытыми дверями? Вдруг у государя изменится настроение? И ты внезапно исчезнешь, словно тебя и не было в Иванграде? Бархат государевых покоев — как болотная топь. Не зря все приемные в Государевом Кроме отделаны в зеленых тонах!
— Да ты боишься за меня, водный? — обронил Олонецкий.
— Мы соседи по Границе, Ярмир. — Сигвич вдруг встал. — И мы соседи по Границе даже здесь, в Иванграде. Я вернусь в три часа. А ты до тех пор подумай над моими словами. Венецианская вечеринка начнется в десять вечера. Учти, до сих пор мы плетемся в хвосте чьих-то замыслов. Но нам надо их оседлать. Подняться на гребень волны…
— По гребню волны обычно плавает пена, — проворчал Олонецкий. — И её сдувает ветер.
— Значит, нас не должно сдуть, — строго сказал Сигвич.
А затем вышел.
После его ухода волостарь Олонецкий ещё несколько минут сидел, недобро разглядывая стену напротив кровати. Лоб под взъерошенными каштановыми прядями прорезала пара морщин.
Из этого состояния его вывело появление горничной. Дверь спальни скрипнула, и порог переступила пышнотелая женщина в платье цвета весенней травы. В руках горничная держала огромный поднос.
— Как почивалось, барин? — провозгласила женщина, сделав три шага от двери.
— Подожди в коридоре, — приказал Олонецкий, не глядя на горничную. Морщины на его лбу разгладились, но взгляд остался неприветливым. — Я оденусь, а потом позавтракаю с гостьей. Прогуляешься с подносом до её покоев.
***
Утро встретило проснувшуюся Веденею слабым, болезненным светом — и теплым шорохом дождевых капель за окном. А ещё слабой болью в теле, отвращением к себе, ненавистью ко всем магам, и особенно — к Олонецкому.
От этой ненависти комок подкатывал к горлу. Она поднялась, отбросив одеяло — брезгливо и резко, как грязную тряпку. Затуманенными глазами посмотрела на бледно-салатовую простыню, а следом повернулась к платью, распяленному на кресле. Зашагала к нему, как была — обнаженная, босиком.
Рот у Веденеи сводило от горечи, живот ввалился. Перед балом есть не полагалось, после бала еды ей тоже не досталось. А до буфетной комнаты, где сервировали угощение для приглашенных, она так и не дошла…
Синее бальное платье, разложенное по спинке кресла, ещё не просохло. Складки яростно закрученных драпировок сейчас очерчивали влажные разводы, с белесыми ниточками выпарившейся соли.
В нем уже никуда не выйдешь, подумала Веденея.
Потом она тоскливо пригладила драпировки платья, измятого и загубленного прошлой ночью. В уме пролетело — и все-таки придется его надеть. Другого наряда здесь нет. Но прежде надо сходить за бельем, снятым вчера.
Веденея с опаской покосилась на дверь ванной комнаты. Следом зашагала к ней, стараясь не думать о том, кто приходил туда ночью.
Она почти дошла до своей цели, когда распахнулась другая дверь, ведущая в небольшую гостиную. И в спальню ворвался Олонецкий.
Изумрудный халат, накинутый на широкие плечи волостаря, смотрелся на нем чужеродно, как плюшевый бант на звере. Ворот белой рубахи, не стянутый галстуком, распахнулся, обнажая бычью шею — и открывая кожу Олонецкого до неприличия глубоко. Вплоть до поросли на груди.
Веденея, задохнувшись от ненависти пополам с растерянностью, тут же юркнула назад, за кресло. И дернула к себе юбку полувлажного платья, чтобы прикрыться.
— С пробуждением! — бросил Олонецкий. — Первое утро на сладостном пути содержанки, куда ты ступила, нельзя встречать в одиночестве. Позавтракаем вместе, госпожа Левинская? Я жажду твоих наставлений и поучений, как манны небесной!
— Выйдете, — пискнула Веденея. — Мне надо одеться! Нельзя входить к даме без стука!
— К даме, которую я лично посвятил в содержанки? — Глубоко посаженные глаза Олонецкого сверкнули. — Хватит ломать комедию, Веда. Сегодня в три пополудни исполнится твоя мечта, ты отобедаешь с князем Сигвичем. За столом буду и я, как хозяин дома. А чтобы тебя заметили будущие благодетели, сегодня ты пойдешь со мной на венецианскую вечеринку. Её устраивает водный маг Льетич, родственник Сигвича. Водные любят пустить пыль в глаза, так что вечеринка будет даже излишне венецианской. Вряд ли ты видела что-то подобное у себя в провинции. А теперь улыбнись и постой за креслом ещё немного…
Олонецкий отвернулся и крикнул в проем распахнутой двери:
— Заноси, Корнеевна!
В спальню вплыла полная, красивая женщина с огромным подносом в руках. Застыла в паре шагов от двери — молча, не глядя на Веденею.
— Мы можем позавтракать здесь, — объявил Олонецкий. — Или за столом в гостиной. Скажи горничной, где ей поставить поднос. Распорядись, живо!
— Да как вы смеете думать… — задохнулась Веденея.
Но тут в памяти незримым стражем возник образ матушки. Возник и напомнил, что дворянке неприлично затевать ссору на виду у прислуги.
— Прошу вас, Корнеевна, — судорожно выдавила Веденея. — Оставьте поднос в гостиной. Пожалуйста. И… и можете идти.
Горничная так же молча выплыла за дверь. В гостиной стукнул о стол поднос.
— Как мило, — заметил Олонецкий. — За твои приличные манеры можно дергать, как за ниточки. И ты, как марионетка, будешь поворачиваться в нужную сторону. Вот это я больше всего не люблю в наших барышнях. А теперь выходи из-за кресла, Веда. Я пожертвую тебе это…
Он сдернул с плеч изумрудный халат, оставшись в одной рубашке и серо-коричневых брюках. Следом размахнулся — и халат накрыл спинку кресла под носом у Веденеи.
— Накинь его, — нетерпеливо приказал Олонецкий.
