Один из этих цветов был ярко-красен, невысок, с толстым стеблем и многими округлыми соцветиями. Лимонного оттенка пыльца манила насекомых, особенно пчёл, нежным и сладким ароматом. Случись человеку поднести нос свой к алым, припорошенным жёлтым, лепесткам, поначалу его охватывало счастливое чувство, иными называемое "эйфорией". Казалось злосчастному, будто вот, наконец прозрел он смысл серого своего бытия, и окрасилось оно небывалыми сияющими цветами. Ещё казалось ему, что больше никогда не ужалит его горечь одиночества (заблуждение самое опасное, ибо принять одиночество как неприятного, но неизбежного спутника - важнейшая задача на жизненном пути).
Испытав таковые будоражащие чувства, человек забывал обо всех рутинных делах, и, даже если, скажем, раньше любил он расписывать прялки или вырезывать ложки, теперь все подобные занятия вызывали у него только скуку. Однако скука со временем сменялась тоской, а затем и острым отчаяньем. Подаренное цветком сжигающее счастье испарялось, будто пар над прудом на рассвете. И взамен того счастья человек устремлялся в пучину раздирающего отчаяния.
Пчёлы же, коснувшиеся опасной пыльцы, падали замертво. Но пчелиные матки быстро понимали, что губит их подданных, и запрещали им летать к убийственному цветку. Поскольку пчёлы - существа послушные мудрому указанию, - рой терял лишь малую свою часть.
Люди же, даже выслушав увещевания и огородницы, и целителей, и старейшин, продолжали повторно стремиться к дьявольскому цветку, надеясь излечиться от постигшего их душевного мрака.
Но цветок был рачителен: только раз соглашался он одарить наивного любителя наслаждений своим губительным мороком. Конечно, люди кое-как вылечивались, скитаясь по святым местам, колдунам, алхимикам и врачевателям. Но судьба иных была темна и безнадёжна. Кое-кто разделял и участь несчастных пчёл.
Разумеется, огородница многажды пыталась изничтожить проклятый цветок, но не имела в этом успеха. Пришлось огородить его тяжёлой кованой клеткой до тех пор, пока не явится способ избавиться от сего порождения дьявола.
Ибо устал я, а история эта длинна, продолжу её в другое подходящее время.
***
Глава 10 - Огородница и цветы зла. Часть следующая.
Вторым ядовитым цветком, который никак не могла извести из сада своего добрая женщина, был неизвестный науке предлинный хлыст с мелкими синими косматыми цветочками по всему своему телу. Он и так-то был некрасив, торча среди нормальной поросли чуть не на аршин вверх. Но главное, что, окажись рядом человек, этот зловредный цветок вдруг склонялся и хлестал сего человека, обжигая кожу, а иной раз даже нанося длинную кровавую рану.
Раны эти жгли и кровоточили очень долго - даже от ножа ранение заживает куда быстрее. А ещё, видать, впускал сей подлый цветок под кожу некий яд, от которого мутились в голове мысли, обступали человека непредставимые прежде страхи и опасения. Долго терзался несчастный, и приходилось иных даже удерживать от сведения счётов с жизнью.
К цветку этому огородница подходила только в костюме из бычьей кожи, коий напоминал пирамиду с прорезанными глазами. Будучи от природы хохотлив, от вида сего костюма я впал в состояние, будто меня щекочут. Хоть и понимал я всю серьёзность огородницкой беды. Почтенная дама была мной недовольна и смотрела осудительно.
Впрочем, она простила меня, когда я помог ей соорудить подобный же кожаный кокон, только безо всяких прорезей, и на цветок сей накинуть, чтобы хлестал он там себе на здоровье, не принося никому зла.
***
Глава 11 - О злоключениях бороды моей
Сего дня приключился со мной настоящий Казус. (Красивое сие слово я подслушал на выступлении одного учоного профессора, который весьма огненно силился убедить городское население, будто бы земля наша шар. Профессора, увы, изгнали палками и бранью, а вот слово его я припрятал и использую в особых случаях. Описанный профессор, кстати, доказывает собой, что даже и неудача иной раз оборачивается пользою).
Так вот каков Казус сей был. Шел я вдоль одного селения, и, не иначе как по воле местного зловредного божества, с лица моего упала борода. Будучи ловок, я быстро поймал иё и пристроил назад, но Казус этот был замечен отроком, сидевшим в то время на ближней березе. Еще того хуже, что Казус застал меня напрямую рядом с местным храмом. Результатом сего стало, что отрок, будучи не ленив, пробежал по всей деревне, громко оповестив всех, желающих слушать (то есть всех до единого жителей), будто в село к ним забрел демон и не вынес разоблачения близостью святого места.
Оттого пришлось мне миновать селение с несвойственной мне торопливостью и укрыться в ближайшем лесочке, лишившись таким образом дельного обеда.
В подобные моменты в книгах пишут "вы спросите", но меня спросить могли бы разве что вот этот комар да древесный гриб, растущий из дерева, будто нос. Так вот, если бы эти достойные существа спросили меня, почему это я ношу на лице своем ненастоящую бороду, то я бы признался им, что мне недавно минуло осьмнадцать лет, и подлинная моя борода пока совсем нехороша, тонка и кустиста. А народ привечает Шатуна, только если имеется у него достойная борода, как изображают на портретах почтенных старцев.
("Записки вечерние")
***
Глава 12 - Об истинности бороды моей
Нарядную прикрепную бороду свою я как-то ночью начесал из грив превосходных коней, что отдыхали в конюшне после дневных трудов. Хоть и был я осторожен и ласков, кони, будучи не знакомы со мною, заволновались, застучали и принялись ржать. Из этого, кстати, вышел и еще один Казус. Поутру по всему селению (наверное, стараниями владельца коней) разнеслась весть, будто приходил в селение зверь-ласка, коего не увидишь, но увидеть его - к очень дурному. Зверь-ласка этот, считается, иногда заходит в конюшни, чешет лошадям гривы и хвосты и даже плетет из них косы. Какого лешего ему это надо - пойди пойми.
Это селение пришлось мне тоже быстро покинуть, чтобы никто приглядчивый не обратил внимание на схожесть новой моей бороды и лошадиных грив.
("Записки вечерние")
***
Глава 13 - Событие удивительное или Чудище цепное
Сево дни случился со мною даже не Казус, а какое-то диво.
Путешествовал я по окраине большого богатого города. Изрядно любовался домами - все они были высокие, с хитроумной резьбою и росписями. У иных на крыше сидел дракончик, с виду как живой, даже со светящейся огненной краской пастью. На стенах других домов разворачивались целые картины из истории - битва с Великой Болотной Собакою, примирение с Семью Зловредными Королями, спор из-за Яблока Красоты. Встретил я и такие картины - умиротворение Бесноватого с Загнутой Головой, подвиг Помытия Тысячи Тарелок, сражение с Клещом Поганым под Яблоней. Одним словом, интересно было!
А стоял один дом, вполне тоже достойный, но почти без резных украшений и вовсе без росписей. Зато огорожен он был более высоким и толстым забором, чем другие жилища. И встречали (а, скорее, отпугивали) гостя преизрядные огромные ворота, окованные железом, да еще с отвращающими символами: скрещенные ложки и палки на одной створке, связанный в узел ремень на другой.
Понятно, что уже одно это говорило о доме нехорошее и вовсе не приглашало посетить его с вежливым приветствием. Но самое отвращающее и страшное было то, что прямо перед воротами стояла будка, а в ней на цепи пребольшая белая собака вида самого злостного. Собака эта уставила на меня свои желтые глаза, и я против своей воли остановился и тоже засмотрелся в глаза эти.
И тут удивительное случилось! Лицо собаки как будто начало мерцать и расплываться, как меняют форму облака или клочья тумана. И, когда этот процесс завершился, я видел перед собой уже не лицо собаки, но лицо кошки! Тело притом осталось прежним, с белой жесткой шерстью, которая на хребте стояла дыбом. Я продолжал стоять столбом, но еще и немного задрожал.
Затем лицо кошкино также начало колебаться и будто поворачиваться против солнца, и в конце этого поведения вернулось в собачий вид. Очевидно, что я сильнейшим образом напугался. Ясно было, что такая способность превращать лицо говорит об опасности и не мирской сущности чудища. Хотел было написать "зловредности", но затем подумал, что ведь никакие поступки собако-кота зла мне не нанесли, хотя я и стоял неподалеку и смотрел зверине прямо в глаза, чего делать не советуют.
Наконец, я отвернулся - для этого будто бы пришлось сдвинуть все заржавленные мышцы и суставы мои, - и направился прочь. Но отчего-то тянуло меня обернуться. И обернулся я на чудовище, и увидел, что оно смотрит мне вслед, а в желтых глазах его неизмеримая печаль. Как будто оно ждало от меня какого-то поступка, а я обманул его.
Как же больно ударил этот взгляд в сердце мое! Но все равно развернул я стопы свои и направил далее.
("Записки вечерние")
***
Глава 14 - Далее о Чудище цепном
Зайдя в таверну, я нашел самых подвыпивших и будто бы случайно завел разговор о странном доме, охраняемом этаким дивом, что меняет лицо свое ни с того, ни с сего. Люди и так-то поговорить горазды, а тут были и вовсе рады, ибо загадочное чудище давно привлекало не только мое внимание. Было оно в городе весьма известно.
Никто в точности не знал, что за житель обитает в доме за высокими воротами, но все были твердейше убеждены, что прячется там самый коварный и страшный чародей. Будто бы навредил он другому чародею или как иначе перебранился с чародейским сообществом, но с тех пор приходится ему таиться в укрепленном доме, за высокими воротами.
А однажды в ночь полной луны, говорят, сходил он в лес и наговоренной сетью изловил там сие чудище, что посадил на цепь для пущей охраны своего жилья. Якобы, ни один человек, или чародей, или волшебное существо не в силах миновать этого белого пса-кота.
Тут возник небольшой спор о том, как именно чудище останавливает желающих пройти. То ли оно путает нежеланных гостей коварнейшими загадками, то ли наводит кромешную тьму, в коей прохожий теряется и блудит, пока не выйдет совсем в другую сторону. То ли становится огромным, как грозовая туча, и заглатывает путника целиком. А возможно, попросту разрывает его клыками собачьими или котовьими, на свой выбор.
Слушал я все это, а сам думал, какие грустные были желтые глаза чудовища. А как не быть грустным, если тебя изловили в родном твоем лесу и посадили на цепь, и даже не сказали, небось, как долог будет срок твоей службы!
И тут закралась в мою голову мысль, коей было там совсем не место, и была она преглупая, да еще и крайне опасная. Но влезла она, будто Клещ Поганый в кожу, и не было никакой возможности уже изъять ее. Как ни бранил и проклинал я себя, мысль моя все росла и оформлялась, достигнув уже того, что спросил я своих сотрапезников, где в городе приобресть небольшой, но сильно крепкий топорик ("Хочется себе новый посох срубить", - обманно пояснил я).
Увы мне, преглупому! Я освободил Чудище цепное, перерубив цепь его... Не могу пока записывать более.
("Записки вечерние")
Глава 15 - Сомнения о Паутине равнодушия и забвения
Не могу уразуметь, к хорошу или к худу плесть вкруг сердца своего Защитную паутину равнодушия и забвения, о коей я писал уже. Не приведёт ли это к усыханию сердца и к слепоте в отношении вещей, достойных и памяти, и искренних чувств.
В раздумьях.
Однако же престрашный собако-кот легко пробил защиты и брони мои, пусть даже и внушает он недоверие, жуть и сомнение.
О собако-коте речь ещё впереди, впрочем.
("Разсуждения и замечания")
***
Глава 16 - Как освободил я Чудище цепное и Что сказало оно мне
С самого разговора в таверне не мог я перестать думать о Чудище цепном и о том прегрустном взгляде, коим наградило меня это, казалось бы, жестокое и грубое животное - раз уж посадили его специально на воротах быть сторожем непроходимым.
Но его жолтые глаза продолжали смотреть в душу мне и будто бы что-то говорить мне. Оттого, только закончив обед свой, я устремился в указанную мне лавку, где торговали превосходными топорами, вилами, ножами и прочим инструментом.
Там я повел себя хитро и, признаюсь, не слишком порядочно - а со стороны продавца так, наверное, и вовсе подозрительно или бесновато. Вошедши, я попросил хозяина лавки снять мне с самой верхней полки кованую секиру, у коей вид был таков, будто ковали ее не люди. Когда хозяин отвернулся и с пыхтением и внутренними проклятиями стал карабкаться на лестницу, я ухватил крепкий на вид небольшой топорик, кинул взамен положенные монеты и скрылся со всей доступной поспешностью.
После того я укрылся невдалеке от города в лесочке и стал ждать ночи, развлекая себя тем, что успокаивал свою совесть после поступка в лавке, и в целом в этом преуспел. Так дождался я времени, когда Солнце уходит на отдых ночной, вместо него взбирается на небеса Луна, чтобы бередить сны тех, кто лежит в своей постели, и подбадривать тех, кто по несчастью оказался в это время в дороге. Еще есть у Луны две обязанности: золотить лица юных дев, что сидят в мечтаниях у окошка, а также вызывать у собак препротивный вой.
Так вот, когда Светило Ночное озарило наш несовершенный мир, я покрался к тому дому, где было приковано на цепь белое Чудище. Почуяв меня, оно вышло из будки, рыча тихонько и поднимая на спине гребень. А поскольку было оно не только собакою, но и котом, хвост свой тоже оно распушило, так что стал он похож на отдельное животное навроде Лисицы северной или на почему-либо обросший шерстью плод кабачок.
Хотя все это, как разумеете, устрашило меня, все же я, весьма отважно, стуча зубами и содрогаясь телом, приблизился к Чудищу, замахнулся топориком - тут Чудище взвизгнуло пронзительно! - и рубанул цепь его. И распалась цепь на две неравные части (та, что покороче, осталась на Чудище, но все же оказалось оно отныне свободно).
Сочтя, что и так уж натворил достаточно, я повернулся и бегом устремился обратно к укромному лесочку. Однако слышал я, что позади меня топочут шаги Чудища освобожденного. Произнося в голове моления всем богам, чтобы не оказался роковым пребезумный поступок мой, вдруг в голове же отчетливо услышал я чужой чей-то голос, произнесший: "Спасибо!"
"На доброе здоровье вам!" - сохраняя вежливость, ответствовал я, но пришлось мне делать вдох перед каждым словом, потому что все-таки продолжал я бежать и даже ради вежливости останавливаться не собирался. Так достигли и я, и Чудище, наконец, лесочка.
Там остановился я, переводя дух и уговаривая сердце свое угомониться (а ведь что было бы, будь оно обито железом! Наверное, и вовсе выпало бы на землю...). Чудище село чуть поодаль и снова начало было менять песье лицо свое на кошачье, но этого я уже вынести не мог и отнесся к Чудищу со словами "А можно без этого?" Чудище вняло и остановило верчение лица своего. Так посидели мы некоторое время, друг на друга глядючи.
("Вечерние записки")
***
Глава 17 - Что ещё сказало мне Чудище, теперь уже освобождённое
Когда вдоволь нагляделись мы с Чудищем друг на друга молча, оно заговорило. И заговорило оно весьма интересно! На слух было это как разнообразных тонов лай, а иногда какой-то скрип, будто крякает утка, только многажды противнее.
