Даже собаки хозяйские не помогали – они были так напуганы, что и носа из конуры не высовывали. А к берегу и прямо в воду вели странные следы. Будто что-то выползло, залезло в сарай, словило куря и вернулось обратно. Никак гад ползучий какой-то завелся. Народ приободрился. Наставили капканов и силков, да бестолку. Гад как лазил, так и продолжал, обходя все ловушки и открывая двери. Потом собак таскать начал. Решили устраивать засады. Но в эти дни гад, как знал, затаивался и не выходил на охоту.
-Какой гад? – спросила, хмурясь Анька. – Это ж Марилька?
- Угу, - подтвердил старик. – А вам домой уже пора.
Я с трудом увел сестру.
В кровати за занавеской ворочалась и бормотала Анька. Ее беспокойный сон видимо разбудил и меня.
Шепот отца и матери раздавался в тишине избы, нарушаемой едва заметным тиканьем часов. Слов я не слышал, но догадывался, о чем они вели речь. Еще никогда охотники не приходили без добычи. Как в рассказе Михалыча. Сначала пропала рыба. Неужели сейчас дошло и до леса? Столько лет спустя… Как далеко и надолго уйдут охотники? Безопасно ли это?
В подполе звякнули горшки, что-то зашуршало.
«Снова домовой или крыса». - подумал я.
А потом раздался тихий неприятный голос. Непонятная тарабарщина. Мать с отцом, прислушиваясь, замолчали.
Ну точно. Домовой.
Было слышно, как он ходит в подполе, шаркая своими маленькими ножками, и заглядывает во все кастрюли и банки.
Зря маман не послушала и сахар не положила - снова нашкодничает, подумал я и повернулся на бок, натянув одеяло по самые уши. К таким гостям мы давно привыкли и не особо обращали на них внимание. Была нечисть гораздо опаснее и неприятнее, но та, к счастью, обитала за пределами деревни.
Но если рассказы Михалыча не выдумка, то проклятие утопленницы отравило озеро, а теперь добралось и до леса. Нужно будет завтра с ним об этом поговорить.
Домового больше было не слыхать. На чердаке шуршали мыши. Тикали часы. Мать с отцом тоже видимо уснули. Через пару часов, соревнуясь кто громче, начнут петь петухи во дворах.
Мне не спалось. Я задремал лишь под утро, когда солнце уже поднялось, рассеивая мрак слабыми рассветными лучами. Снились пустые глазницы полуденниц на иссохших лицах, высматривающие своих жертв. И русалка, лежащая на свисающей над водой ветви ивы, чье жуткое заунывное пение разносилось над мертвой водой.
Утром отец занимался тем, что чистил ружье и готовил снасти к охоте.
Я любил наблюдать за этим с детства. Когда еще был жив дед, и они оба ловко работая руками, плели сети, делали силки и удавки. Помню теплые, шершавые ладони деда с узловатыми венами, изредка трепавшие волосы на моей голове.
- Учись, Яр. Смотри, вырастешь охотником станешь. Нам подсоблять будешь.
Сегодня было заметно, что отец не в духе:
- Делов чтоль нет, как околь меня шаровары просиживать?
- Возьми меня на охоту, бать! – собравшись духом, выпалил я.
- Ишь, выдумал, что…
Солнце припекало с утра. На небе не было ни облачка.
- Я помогать буду. Рюкзак, снасти носить. Мне пора уже…
Отец серьезно посмотрел на меня:
- Пора-то пора, да в нехорошие места мы собираемся. Уйдем вместе на кого мать с сестрой оставим? Ну что нос повесил? Подай крючки с полки.
Он перебирал силки, где нужно чинил на ходу, ловко связывая петли и узлы. Я терпеливо ждал, стараясь запоминать каждое его движение.
- Капканы нужно почистить и смазать будет. Подсобишь?
Я радостно кивнул.
- Издох наш Мухтор в то лето, - продолжил отец, не отвлекаясь от своего занятия. - Сейчас бы от собаки большая помощь была. Коль не придем до октября, возьми у соседа щенка, как подрастет - должен быть толк. Только не раскормите – охотиться не будет.
Едва не завопив от радости, я сразу прикинул что надо б начать делать конуру - старая сгнила и была пущена на дрова. Мухтор жил у нас сколько я себя помнил, и маленьких щенков у нас никогда не было.
Представляю, как обрадуется Анька щенку.
Мы провозились до вечера - я шкурил капканы от ржи и грязи, тщательно смазывал их маслом, а отец тем временем заготавливал приманки – небольшие уже слегка пахнущие кусочки разных частей мелких птиц. Слишком испорченные выбрасывал, что посвежее – складывал в кожаный мешок и плотно завязывал.
Капканы с такой приманкой ставились на куниц и горностая. На зайца, волка и росомаху ставились удавки и капканы большего размера. Лося и медведя загоняли собаками.
В дальние походы охотники уходили, если вдруг охотничьи угодья становились неурожайными, и в этом не было ничего нового. Устраивали временную стоянку, где подготавливали добытые шкуры и мясо к зиме всеми возможными способами – солили, коптили и сушили под открытым небом. Жир вытапливали и заливали в горшки, которые потом плотно заливались воском – так жир хранился и не становился горьким пару лет.
Обо всем этом я слышал от деда и всегда представлял, как однажды присоединюсь к нему и отцу в охоте. Но дед умер три года назад, подхватив зимой сильную чахотку и отец с тех пор охотился один.
- Когда пойдете?
- На днях – тянуть не будем, до снега мало времени совсем. А дичь еще найти надо.
До бани еще было время и Анька снова потащила меня к Михалычу.
- Как выглядит? – переспросил он, задумчиво теребя скудную бороденку. – Откуда знамо? Никто ж ее не видывал.
Анька сразу сникла:
- Никто-никто??
Я зевал.
- Описывали ее как же! Но кто ж знает, где правда–то в них? Болтовня не иначе, так как русалку кто увидит - в живых не бывать. Утянет на дно и выпьет всю кровь до остатка!
Анька взвизгнула.
- Дед, Миш, а то что дичь пропала может быть из-за озера? - задал я мучающий меня вопрос.
- Умные вопросы решил задавать, малец?
- Я не малец! Мне шестнадцатый год идет!
- А отец что говорит?
- Ничего, - насупился я. – И с собой не берет.
- А вот это хорошо. – прошамкал старик. – Гинешь раньше времени.
Анька вытаращила глаза:
- Зачем так говоришь? Наш папа не гинет и принесет целого лосяка!
- Ишь, лосяка. Не слушают старого Михалыча – нечего за плесом искать добычу. На север идти надо от леса. Поля осваивать – зерно сеять. Смеются дурни... О чем это я сказывал? Сбил ты меня, малец. Следы, что на берегу озера народ видывал, похожи были на следы большого полоза, только рядом были следы не то рук, не то лап с когтями. Нечеловечие были. Стало ясно что выползало нечто на сушу, предпочтительно в новолуние, в самые темные ночи. И песнь… Стали слышать ее песнь, тихий вой от которого стыла кровь в жилах. И пела она лишь когда сыта была, говаривали. Когда охотилась – тихо подплывала к лодкам или прикорнувшим рыбакам на берегу. Тихий плеск – и нет человека – поминай как звали! Паренек тот места себе не находил. Снова и снова у озера бродил, разговаривал как будто сам с собой.
- А может ей грустно было, - спросила Анька, шмыгнув носом. – Вот и пела?
Михалыч пожал плечами:
- Неплохо, малявка, я запомню твое предположение.
- На собак и курей же охотилась. – заметил я. – Перескочил ты.
- Все я правильно сказываю, не мешай. Люди совсем скоро пропадать начали, сначала по ночам, то пьяница какой заплутает, то охотник не вернется из леса. Дальше больше. Тонуть стали. И стар и млад. Больше к озеру никто не приближался. Жители чьи дома близко к воде стояли – стали разбирать избы и дальше переносить. Затихло все на время.
Дальше шла моя любимая часть.
Михалыч трагически вздохнул:
- Мразь всякая стала околь деревни шляться. Лешаки и утопцы появились откуда не знамо. Яги и шишиги встречаться в лесу стали средь бела дня, гоняя с полян тех, кто приходил собирать грибы да ягоды. Ауки завелись в верхушках деревьев, «аукают» - сбивают с пути путников, заводят в чащу лесную. Притянуло озеро к себе всю нежить, какую народ доселе не видывал и названия не знал. По ночам волколаки у окраины леса выли так, что волосы дыбом вставали даже у бывалых охотников. Осерчал народ пуще прежнего. Многие тогда собрали пожитки и уехали куда глаза глядят. Те, кто остались, собрали большой совет, и многое было сказано в тот день. Кто предлагал отправиться за плес и изловить русалку, а кто посадить в лодку виновника и отправить его к середине озера. Вступился за парнишку церковник – не дам, говорит, сгубить душу невинную. Но не послушали жители его - чужак он был для них. Не пожалели – подкараулили у церкви поздно вечером, оглушили и кинули в лодку, связанного. А лодку от берега оттолкнули. Пришел парнишка в себя в темноте посреди озера, кричал - звал на помощь, пока не замолк. Вся деревня эту ночь не спала. На утро пустую лодку прибило. Гневался тогда церковник, как никогда. Божьей карой пугал, называл всех заблудшими душами, которых уже ничего не спасет. Взял он с собой двух хлопцев, что покрепче и посмелее и отправились они на поиски. Через два дня вернулся только церковник – образ Божий сжимая, не выпуская из рук. А на самом лица нет – глаза заведущие, безумные. Все оглядывался и молитвы читал не переставая, только так говорит и вышел. Напоили его крепкой настойкой и стали расспрашивать.
Гавкнул пес Михалыча.
- Яр! Анька! – воскликнула мама, стоя у калитки, - В баню пора! Ищу вас обоих окаянных…
Подходя к дому тетки, я непроизвольно бросил взгляд на луговину за изгородью. Море травы безмятежно колыхалось на слабом ветру.
- Они там были, да? – прошептала Анька, проследив за моим взглядом, так чтобы не услышала идущая впереди мать.
Я кивнул. В горле мгновенно пересохло. В кажущейся совершенной безобидной траве все еще скрывалась невидимая опасность. Они были там и сейчас. Я нутром чувствовал скользящий, шарящий, голодный взгляд той первой полуденницы.
Я с трудом опустил глаза, и одернул Аньку, которая тоже стала было пристально всматриваться вдаль.
- Не смотри! – шикнул я.
Та послушно стала смотреть себе под ноги:
- Яр, а Яр… А ты веришь Михалычу, что охотники зря уходят?
- Не знаю я…
- Ты же не уйдешь с ними? – всхлипнула она вдруг.
- Не уйду. – пообещал я, и чтобы порадовать сестру, тихо шепнул на ухо, - Папка разрешил собаку завести. Как подрастут соседские – пойдем выберем самого бойкого.
Та захлопала в ладоши и запрыгала.
Баню я особо не любил. Особенно привычку отца париться так, что уши начинали гореть огнем, и казалось, вот-вот отпадут. В такие моменты я выскакивал в предбанник чтобы отдышаться и остыть. Но и тут нужно было держать ухо востро. Банник обитающий здесь то и дело норовил нагнать угар или начать щипать за пятки.
Поджав ноги, я озабоченно вглядывался по углам, однако ничего необычного не заметил. Из-за двери доносились хлесткие удары веником, плеск воды, а затем громкое шипение пара, отскакивающего от раскаленных камней.
Мне оставалось только окунуться, и я не спешил. Слушать женские сплетни и болтовню Аньки с Машкой совершенно не хотелось. Меня беспокоил скорый уход отца и все мысли были только об этом.
Шипение раздалось совсем рядом.
- Старший сын отцу опора,
Помощь матери, отрада.
В ивняке за старым плесом
Тебя ждет твоя награда.
Я, холодея, медленно поднял голову. Под самой крышей среди покрытой пеплом и сажей паутины, шевелилось нечто. Сквозь седые длинные волосы сверкали два черных, как угольки, глаза.
- Кожа словно угорь-рыба –
Холодна и тиной пахнет.
Дева озера средь леса,
От тоски и горя чахнет. – проскрежетало существо и исчезло так же быстро как появилось.
Когда отец вышел, у меня зуб на зуб не попадал:
- Ты чего, Яр? Будто банника увидел! Давай живо скупывайся и пойдем в дом.
Я согнулся пополам и меня вырвало. В голове шумело. Руки не слушались, ноги совершенно не держали. Ругаясь на чем свет стоит, отец окатил меня из ушата и помог накинуть чистую рубашку. Вечерний воздух немного привел меня в чувство, но я все равно шел до избы едва передвигая ноги.
Уже в избе отец толкнул меня к матери и немного виновато произнес:
- Угорел немного.
Та всплеснула руками:
- И правда весь белый! Над думать – ты паришься так что любому поплохеет.
- Яр, иди сядь на лавку. Сейчас кваса налью. – всполошилась Ольга.
Девчонки тут же выскочили из соседней комнаты.
- Папа! – возмущенно воскликнула Анька, с укором посмотрев на отца в точности как мать. – Ты что не знаешь, что Яр не любит, когда жарко?
Я жадно припал к кружке с терпким, холодным напитком заботливо поданной Машкой. Испуг постепенно проходил.
- Ишь банник разыгрался. – охала Ольга, крутясь вокруг меня. – Мария, завтра же черную курицу слови ту старую, забей и закопай у бани.
- Ладно... – недовольно промычала Машка.
В отличие от нее Анька сразу просияла и заканючила:
- А можно я посмотрю?! Мам, можно останусь?!
- Давайте все в баню живо идем! Потом ужин!
Когда женщины ушли, в доме сразу стало тихо. В печи, попыхивая под крышкой чугунка, доходили щи. Наваристый аромат кислой капусты заполонил избу. Отец, отдыхая, лежал на кровати, а я на лавке в кухне.
Банник. Проделки этих существ не были новинкой в нашей жизни, но их явление никогда не сулило ничего хорошего. Что он там бормотал? Уже не помниться… Надо Михалычу рассказать.
Домой мы ушли поздно вечером. Аньку оставили. Она явно схитрила, после бани притворившись крепко спящей на Машкиной кровати.
В ночном небе, щедро усеянном звездами, то и дело проносились нетопыри, неприятно пища над головой. Деревня готовилась ко сну, редкие прохожие старались побыстрее добраться до своих жилищ затемно.
У соседского дома глухо ворча загавкал старый пес. В сарае устраиваясь на лучшие насесты, возились куры. За окном сквозь листья сирени светила луна, наполняя комнату мягким голубым светом.
Заснул я сегодня с тяжелой головой и ощущением, что там в бане меня коснулось что-то темное и мерзкое.
К Михалычу я хотел было сбегать с утра, а потом забрать Аньку, однако отец позвал помочь собираться. Когда я, наконец, освободился то оказалось, что дед не сидит как обычно на завалинке. Его пес лежал у двери, и не подняв головы, приветливо помахал хвостом. Значит хозяин был дома.
Открыв дверь, я окликнул его.
- Входи-входи. – отозвался Михалыч. - Чаевничаю я. Ну что на пороге топчешься? Садись за стол. Чаю будешь? Чего один? Мелкая где?
Сев напротив старика, я рассказал о вчерашнем вечере.
- Хм… Банник теперь. А ты малец часом не врешь?
Я ожидал, что он так спросит. Мне и самому уже не верилось.
- Больно надо. – буркнул я, оглядывая ветхую хату старика.
Давно я тут не был. По всей кухне были развешаны пучки разных трав, корешки и цветы, заполняя дом ароматом сенокоса. Мой взгляд цеплялся за облупившуюся местами побелку на печи полную сажи, перекосившиеся, иссохшие половицы. Стены, изъеденные термитами, давно требовали повторного конопаченья. Почему-то раньше этого не замечалось.
У Михалыча не было семьи. Только старый беззубый пес. Одинокий старик доживал свой век, развлекая местную малышню байками и прибаутками.
- Нехорошо это.
Я поежился:
- Что это значит?
- Нехорошо. - повторил старик, вставая и снимая с книжной полки потрепанную, довольно толстую книгу. Сальные, местами порванные страницы частично выпадали, отделившись от переплета. Листы, аккуратно исписанные мелким неразборчивым подчерком. Иногда попадались наброски рисунков. Аккуратно и заботливо поправив их, Михалыч принялся листать их, щуря один глаз.
-Какой гад? – спросила, хмурясь Анька. – Это ж Марилька?
- Угу, - подтвердил старик. – А вам домой уже пора.
Я с трудом увел сестру.
В кровати за занавеской ворочалась и бормотала Анька. Ее беспокойный сон видимо разбудил и меня.
Шепот отца и матери раздавался в тишине избы, нарушаемой едва заметным тиканьем часов. Слов я не слышал, но догадывался, о чем они вели речь. Еще никогда охотники не приходили без добычи. Как в рассказе Михалыча. Сначала пропала рыба. Неужели сейчас дошло и до леса? Столько лет спустя… Как далеко и надолго уйдут охотники? Безопасно ли это?
В подполе звякнули горшки, что-то зашуршало.
«Снова домовой или крыса». - подумал я.
А потом раздался тихий неприятный голос. Непонятная тарабарщина. Мать с отцом, прислушиваясь, замолчали.
Ну точно. Домовой.
Было слышно, как он ходит в подполе, шаркая своими маленькими ножками, и заглядывает во все кастрюли и банки.
Зря маман не послушала и сахар не положила - снова нашкодничает, подумал я и повернулся на бок, натянув одеяло по самые уши. К таким гостям мы давно привыкли и не особо обращали на них внимание. Была нечисть гораздо опаснее и неприятнее, но та, к счастью, обитала за пределами деревни.
Но если рассказы Михалыча не выдумка, то проклятие утопленницы отравило озеро, а теперь добралось и до леса. Нужно будет завтра с ним об этом поговорить.
Домового больше было не слыхать. На чердаке шуршали мыши. Тикали часы. Мать с отцом тоже видимо уснули. Через пару часов, соревнуясь кто громче, начнут петь петухи во дворах.
Мне не спалось. Я задремал лишь под утро, когда солнце уже поднялось, рассеивая мрак слабыми рассветными лучами. Снились пустые глазницы полуденниц на иссохших лицах, высматривающие своих жертв. И русалка, лежащая на свисающей над водой ветви ивы, чье жуткое заунывное пение разносилось над мертвой водой.
Утром отец занимался тем, что чистил ружье и готовил снасти к охоте.
Я любил наблюдать за этим с детства. Когда еще был жив дед, и они оба ловко работая руками, плели сети, делали силки и удавки. Помню теплые, шершавые ладони деда с узловатыми венами, изредка трепавшие волосы на моей голове.
- Учись, Яр. Смотри, вырастешь охотником станешь. Нам подсоблять будешь.
Сегодня было заметно, что отец не в духе:
- Делов чтоль нет, как околь меня шаровары просиживать?
- Возьми меня на охоту, бать! – собравшись духом, выпалил я.
- Ишь, выдумал, что…
Солнце припекало с утра. На небе не было ни облачка.
- Я помогать буду. Рюкзак, снасти носить. Мне пора уже…
Отец серьезно посмотрел на меня:
- Пора-то пора, да в нехорошие места мы собираемся. Уйдем вместе на кого мать с сестрой оставим? Ну что нос повесил? Подай крючки с полки.
Он перебирал силки, где нужно чинил на ходу, ловко связывая петли и узлы. Я терпеливо ждал, стараясь запоминать каждое его движение.
- Капканы нужно почистить и смазать будет. Подсобишь?
Я радостно кивнул.
- Издох наш Мухтор в то лето, - продолжил отец, не отвлекаясь от своего занятия. - Сейчас бы от собаки большая помощь была. Коль не придем до октября, возьми у соседа щенка, как подрастет - должен быть толк. Только не раскормите – охотиться не будет.
Едва не завопив от радости, я сразу прикинул что надо б начать делать конуру - старая сгнила и была пущена на дрова. Мухтор жил у нас сколько я себя помнил, и маленьких щенков у нас никогда не было.
Представляю, как обрадуется Анька щенку.
Мы провозились до вечера - я шкурил капканы от ржи и грязи, тщательно смазывал их маслом, а отец тем временем заготавливал приманки – небольшие уже слегка пахнущие кусочки разных частей мелких птиц. Слишком испорченные выбрасывал, что посвежее – складывал в кожаный мешок и плотно завязывал.
Капканы с такой приманкой ставились на куниц и горностая. На зайца, волка и росомаху ставились удавки и капканы большего размера. Лося и медведя загоняли собаками.
В дальние походы охотники уходили, если вдруг охотничьи угодья становились неурожайными, и в этом не было ничего нового. Устраивали временную стоянку, где подготавливали добытые шкуры и мясо к зиме всеми возможными способами – солили, коптили и сушили под открытым небом. Жир вытапливали и заливали в горшки, которые потом плотно заливались воском – так жир хранился и не становился горьким пару лет.
Обо всем этом я слышал от деда и всегда представлял, как однажды присоединюсь к нему и отцу в охоте. Но дед умер три года назад, подхватив зимой сильную чахотку и отец с тех пор охотился один.
- Когда пойдете?
- На днях – тянуть не будем, до снега мало времени совсем. А дичь еще найти надо.
До бани еще было время и Анька снова потащила меня к Михалычу.
- Как выглядит? – переспросил он, задумчиво теребя скудную бороденку. – Откуда знамо? Никто ж ее не видывал.
Анька сразу сникла:
- Никто-никто??
Я зевал.
- Описывали ее как же! Но кто ж знает, где правда–то в них? Болтовня не иначе, так как русалку кто увидит - в живых не бывать. Утянет на дно и выпьет всю кровь до остатка!
Анька взвизгнула.
- Дед, Миш, а то что дичь пропала может быть из-за озера? - задал я мучающий меня вопрос.
- Умные вопросы решил задавать, малец?
- Я не малец! Мне шестнадцатый год идет!
- А отец что говорит?
- Ничего, - насупился я. – И с собой не берет.
- А вот это хорошо. – прошамкал старик. – Гинешь раньше времени.
Анька вытаращила глаза:
- Зачем так говоришь? Наш папа не гинет и принесет целого лосяка!
- Ишь, лосяка. Не слушают старого Михалыча – нечего за плесом искать добычу. На север идти надо от леса. Поля осваивать – зерно сеять. Смеются дурни... О чем это я сказывал? Сбил ты меня, малец. Следы, что на берегу озера народ видывал, похожи были на следы большого полоза, только рядом были следы не то рук, не то лап с когтями. Нечеловечие были. Стало ясно что выползало нечто на сушу, предпочтительно в новолуние, в самые темные ночи. И песнь… Стали слышать ее песнь, тихий вой от которого стыла кровь в жилах. И пела она лишь когда сыта была, говаривали. Когда охотилась – тихо подплывала к лодкам или прикорнувшим рыбакам на берегу. Тихий плеск – и нет человека – поминай как звали! Паренек тот места себе не находил. Снова и снова у озера бродил, разговаривал как будто сам с собой.
- А может ей грустно было, - спросила Анька, шмыгнув носом. – Вот и пела?
Михалыч пожал плечами:
- Неплохо, малявка, я запомню твое предположение.
- На собак и курей же охотилась. – заметил я. – Перескочил ты.
- Все я правильно сказываю, не мешай. Люди совсем скоро пропадать начали, сначала по ночам, то пьяница какой заплутает, то охотник не вернется из леса. Дальше больше. Тонуть стали. И стар и млад. Больше к озеру никто не приближался. Жители чьи дома близко к воде стояли – стали разбирать избы и дальше переносить. Затихло все на время.
Дальше шла моя любимая часть.
Михалыч трагически вздохнул:
- Мразь всякая стала околь деревни шляться. Лешаки и утопцы появились откуда не знамо. Яги и шишиги встречаться в лесу стали средь бела дня, гоняя с полян тех, кто приходил собирать грибы да ягоды. Ауки завелись в верхушках деревьев, «аукают» - сбивают с пути путников, заводят в чащу лесную. Притянуло озеро к себе всю нежить, какую народ доселе не видывал и названия не знал. По ночам волколаки у окраины леса выли так, что волосы дыбом вставали даже у бывалых охотников. Осерчал народ пуще прежнего. Многие тогда собрали пожитки и уехали куда глаза глядят. Те, кто остались, собрали большой совет, и многое было сказано в тот день. Кто предлагал отправиться за плес и изловить русалку, а кто посадить в лодку виновника и отправить его к середине озера. Вступился за парнишку церковник – не дам, говорит, сгубить душу невинную. Но не послушали жители его - чужак он был для них. Не пожалели – подкараулили у церкви поздно вечером, оглушили и кинули в лодку, связанного. А лодку от берега оттолкнули. Пришел парнишка в себя в темноте посреди озера, кричал - звал на помощь, пока не замолк. Вся деревня эту ночь не спала. На утро пустую лодку прибило. Гневался тогда церковник, как никогда. Божьей карой пугал, называл всех заблудшими душами, которых уже ничего не спасет. Взял он с собой двух хлопцев, что покрепче и посмелее и отправились они на поиски. Через два дня вернулся только церковник – образ Божий сжимая, не выпуская из рук. А на самом лица нет – глаза заведущие, безумные. Все оглядывался и молитвы читал не переставая, только так говорит и вышел. Напоили его крепкой настойкой и стали расспрашивать.
Гавкнул пес Михалыча.
- Яр! Анька! – воскликнула мама, стоя у калитки, - В баню пора! Ищу вас обоих окаянных…
Подходя к дому тетки, я непроизвольно бросил взгляд на луговину за изгородью. Море травы безмятежно колыхалось на слабом ветру.
- Они там были, да? – прошептала Анька, проследив за моим взглядом, так чтобы не услышала идущая впереди мать.
Я кивнул. В горле мгновенно пересохло. В кажущейся совершенной безобидной траве все еще скрывалась невидимая опасность. Они были там и сейчас. Я нутром чувствовал скользящий, шарящий, голодный взгляд той первой полуденницы.
Я с трудом опустил глаза, и одернул Аньку, которая тоже стала было пристально всматриваться вдаль.
- Не смотри! – шикнул я.
Та послушно стала смотреть себе под ноги:
- Яр, а Яр… А ты веришь Михалычу, что охотники зря уходят?
- Не знаю я…
- Ты же не уйдешь с ними? – всхлипнула она вдруг.
- Не уйду. – пообещал я, и чтобы порадовать сестру, тихо шепнул на ухо, - Папка разрешил собаку завести. Как подрастут соседские – пойдем выберем самого бойкого.
Та захлопала в ладоши и запрыгала.
Баню я особо не любил. Особенно привычку отца париться так, что уши начинали гореть огнем, и казалось, вот-вот отпадут. В такие моменты я выскакивал в предбанник чтобы отдышаться и остыть. Но и тут нужно было держать ухо востро. Банник обитающий здесь то и дело норовил нагнать угар или начать щипать за пятки.
Поджав ноги, я озабоченно вглядывался по углам, однако ничего необычного не заметил. Из-за двери доносились хлесткие удары веником, плеск воды, а затем громкое шипение пара, отскакивающего от раскаленных камней.
Мне оставалось только окунуться, и я не спешил. Слушать женские сплетни и болтовню Аньки с Машкой совершенно не хотелось. Меня беспокоил скорый уход отца и все мысли были только об этом.
Шипение раздалось совсем рядом.
- Старший сын отцу опора,
Помощь матери, отрада.
В ивняке за старым плесом
Тебя ждет твоя награда.
Я, холодея, медленно поднял голову. Под самой крышей среди покрытой пеплом и сажей паутины, шевелилось нечто. Сквозь седые длинные волосы сверкали два черных, как угольки, глаза.
- Кожа словно угорь-рыба –
Холодна и тиной пахнет.
Дева озера средь леса,
От тоски и горя чахнет. – проскрежетало существо и исчезло так же быстро как появилось.
Когда отец вышел, у меня зуб на зуб не попадал:
- Ты чего, Яр? Будто банника увидел! Давай живо скупывайся и пойдем в дом.
Я согнулся пополам и меня вырвало. В голове шумело. Руки не слушались, ноги совершенно не держали. Ругаясь на чем свет стоит, отец окатил меня из ушата и помог накинуть чистую рубашку. Вечерний воздух немного привел меня в чувство, но я все равно шел до избы едва передвигая ноги.
Уже в избе отец толкнул меня к матери и немного виновато произнес:
- Угорел немного.
Та всплеснула руками:
- И правда весь белый! Над думать – ты паришься так что любому поплохеет.
- Яр, иди сядь на лавку. Сейчас кваса налью. – всполошилась Ольга.
Девчонки тут же выскочили из соседней комнаты.
- Папа! – возмущенно воскликнула Анька, с укором посмотрев на отца в точности как мать. – Ты что не знаешь, что Яр не любит, когда жарко?
Я жадно припал к кружке с терпким, холодным напитком заботливо поданной Машкой. Испуг постепенно проходил.
- Ишь банник разыгрался. – охала Ольга, крутясь вокруг меня. – Мария, завтра же черную курицу слови ту старую, забей и закопай у бани.
- Ладно... – недовольно промычала Машка.
В отличие от нее Анька сразу просияла и заканючила:
- А можно я посмотрю?! Мам, можно останусь?!
- Давайте все в баню живо идем! Потом ужин!
Когда женщины ушли, в доме сразу стало тихо. В печи, попыхивая под крышкой чугунка, доходили щи. Наваристый аромат кислой капусты заполонил избу. Отец, отдыхая, лежал на кровати, а я на лавке в кухне.
Банник. Проделки этих существ не были новинкой в нашей жизни, но их явление никогда не сулило ничего хорошего. Что он там бормотал? Уже не помниться… Надо Михалычу рассказать.
Домой мы ушли поздно вечером. Аньку оставили. Она явно схитрила, после бани притворившись крепко спящей на Машкиной кровати.
В ночном небе, щедро усеянном звездами, то и дело проносились нетопыри, неприятно пища над головой. Деревня готовилась ко сну, редкие прохожие старались побыстрее добраться до своих жилищ затемно.
У соседского дома глухо ворча загавкал старый пес. В сарае устраиваясь на лучшие насесты, возились куры. За окном сквозь листья сирени светила луна, наполняя комнату мягким голубым светом.
Заснул я сегодня с тяжелой головой и ощущением, что там в бане меня коснулось что-то темное и мерзкое.
К Михалычу я хотел было сбегать с утра, а потом забрать Аньку, однако отец позвал помочь собираться. Когда я, наконец, освободился то оказалось, что дед не сидит как обычно на завалинке. Его пес лежал у двери, и не подняв головы, приветливо помахал хвостом. Значит хозяин был дома.
Открыв дверь, я окликнул его.
- Входи-входи. – отозвался Михалыч. - Чаевничаю я. Ну что на пороге топчешься? Садись за стол. Чаю будешь? Чего один? Мелкая где?
Сев напротив старика, я рассказал о вчерашнем вечере.
- Хм… Банник теперь. А ты малец часом не врешь?
Я ожидал, что он так спросит. Мне и самому уже не верилось.
- Больно надо. – буркнул я, оглядывая ветхую хату старика.
Давно я тут не был. По всей кухне были развешаны пучки разных трав, корешки и цветы, заполняя дом ароматом сенокоса. Мой взгляд цеплялся за облупившуюся местами побелку на печи полную сажи, перекосившиеся, иссохшие половицы. Стены, изъеденные термитами, давно требовали повторного конопаченья. Почему-то раньше этого не замечалось.
У Михалыча не было семьи. Только старый беззубый пес. Одинокий старик доживал свой век, развлекая местную малышню байками и прибаутками.
- Нехорошо это.
Я поежился:
- Что это значит?
- Нехорошо. - повторил старик, вставая и снимая с книжной полки потрепанную, довольно толстую книгу. Сальные, местами порванные страницы частично выпадали, отделившись от переплета. Листы, аккуратно исписанные мелким неразборчивым подчерком. Иногда попадались наброски рисунков. Аккуратно и заботливо поправив их, Михалыч принялся листать их, щуря один глаз.
