Разрыдалась Любава во весь голос, заломила руки от тоски, распугала лебедей своими стонами.
А Макошь ей с небес и молвит: «Терпи!»
Терпит Любава. Все тягости сносит. Погоревала, да и пошла домой.
Все в крепости жалеют Любаву, да только Марфа-горшечница дома сидит, чуда для себя особого ждёт. Вот только не случается ничего. Сердце как было каменным, так и осталось, как не лепились горшки чудесные, таки и не лепятся. А коли получится чего стоящего, что продать можно, так молоко в них сразу скисает, а вода и вино горечью отдают.
И чем больше у Любавы горя, тем хуже дела у Марфы.
Встала Любава на третий день. Глядь — а цветок заморский, что соседка дарила, совсем завял, голову кучерявую до самой земли опустил, листья жёлтые порастерял. Собралась Любава с силами, вышла за ворота крепости и снова на колени упала, поползла по камням. С большим трудом осилила она первый круг, казалось, всю силу свою выложила, ничего больше не осталось. А ещё два круга ползти! Вдруг, выскочили за ней ребятишки, целая орава! И каждый в руках охапку сена несёт. Подбегают они к Любаве и бросают ей под ноги сено. Она обойти хочет — они все одно, опять под ноги стелют.
Не сдержалась Любава, разрыдалась от такой заботы, а слова благодарности сказать не посмела. Так, рыдая, по сену и поползла. И уж не так болят колени разбитые, да только сено кончается. И как только ступила дева на камни острые, как стал из крепости Муромской люд разный выходить. Кто с сеном идёт, кто одеяло несёт, кто подушку тащит! Столько народ добрый для Любавы нанёс, что выложили постилку мягкую вокруг всей крепости!
А тем временем, лиходеи Ярилко и Блуд, надеясь на суматоху, обрядились свинопасами и, уповая на авось, удачно проникли в Муромские застенки. Вот уж кому раздолье прибыло! Вот кому горе людское только на руку было! Полно наживы в богатой крепости, много честного народу обмануть не терпится.
Стали люди замечать пропажи всякие, стали бояться, по ночам двери на засовы затворять. Стража с ног сбилась, лиходеев разыскивая, да только хорошо хоронятся супостаты, не найдёшь!
А Любава, тем временем, добротой людской сохраняемая, обошла крепость Муромскую в последний раз и поспешила к пруду, к лебедю милому, суженому любимому.
Вот добралась она на больных ногах до пруда, глядь, а лебедь белый, что с золотым пятнышком на крылышке, вокруг лебедицы плавает, шеей трётся, клювом пёрышки ей чистит.
Упала Любава без сил на берег пруда и взмолилась в голос:
— Макошь, Матушка! Не смогла я чары злые разорвать, не хватило моего усердия, чтобы мужа любимого из лебединой ипостаси вернуть, так не желаю больше быть человеком! Обрати меня, Богородица, в лебедя белого! Станется — смогу я лебёдушкой суженому быть, а нет — так и проживу птицей белой! И пусть одна, но с любимым рядышком!
Отозвалась Макошь на рыданья девичьи, явилась со своими дочерьми — Долей, что лад и мир в людей вселяет, и Недолей, что горе и тоску на неугодных гонит. Стоят богини перед бедной девушкой, а она голову в поклоне склонила, и участь свою смиренно дожидается.
Вышла вперёд Макошь Богородица и молвила:
— Вижу, не сломила тебя ни боль телесная, ни пересуды людские! Жалеют тебя люди, молятся за тебя, помогают! А такая сила, что любовью даётся, все несчастья сокрушит, любую тьму разгонит, всякое зло одолеет! Открою я тебе истину непреложную — не Боги решают, кому жить в любви и согласии, а сами люди ответ за свою жизнь держат!
Тут вышла Доля к пруду, взмахнула белым рукавом, крикнула зычным голосом и понеслась по пруду мощь Божьего Слова, закружилась над водой радужным светом всемогущая сила Любви. Разлетелись лебеди белые, остался на пруду только один, тот, что с золотым пятнышком на крылышке. Подняла его над водой сила Божия и опустила на берег молодца пригожего, богатыря могучего Ивана! Хотела было Любава кинуться к нему, да только ноги больные отказались идти. А Иван в себя пришёл, суженую увидал, подхватил на руки, прижал к себе и понёс домой.
Шепчет ей слова ласковые, целует в уста сахарные, благодарит горячо! А Любава слушает — и наслушаться не может. Прильнула она к родному плечу и в счастье своё не верит. Смогла, одолела силу Тёмную, вернула любимого! И уже всё равно, кто на них порчу навёл, кто ядом дышал. Не позволят они больше свою семью разрушать!
А Марфа как увидала Ивана и Любаву вместе, так злобой обросла, что поседела голова её бедовая. Забежала она в дом, заперла двери и стала хулить молодую семью, проклятия насылать.
Вдруг видит, стоит в сенях кто-то. Вышла Марфа в сени и ахнула! Явилась к ней сама Недоля, дочь Богородицы Макоши! Перепугалась дрянная баба, на колени упала и взмолилась, прощения просить стала. А Недоля и говорит ей:
— Не бывать счастью на чужом несчастье построенном! Нет ни у кого права чужую любовь душить, семью разбивать! Замуж хотелось? Мужика в доме не хватало? Вот тебе, два борова! Назовёшь Ярилко и Блудом, будешь в доме держать и как о родных заботиться. А не сумеешь справиться — заберу тебя в царство Велеса, в самый Тартар. Таких как ты, там всегда ждут!
Взмахнула Недоля чёрным рукавом, и появились перед перепуганной Марфой два порося. Завизжали свиньи, забегали по дому, под лавками попрятались.
Захохотала Недоля громко и исчезла без следа.
Так и осталась Марфа жить с двумя боровами, седая и одинокая.
А Любава с Иваном жили дружно, ладно. В доме их навсегда поселилась любовь и забота, а вскоре забегали по двору босые детские ножки.
С тех пор, в народе говорят, что любая напасть нестрашна, коли в сердцах человеческих живёт Любовь и Добро.
Баба Оля закончила сказку и хитро посмотрела на молодых. Лада и Сергей сидели тихо, стыдливо глядя в свои кружки.
— Там метель, — неуверенно произнёс Сергей. — Лада, можно я останусь?
— Можно, — ласково ответила девушка и пересела поближе к мужу.
За окном выла вьюга, металась колючим снегом, сурово гудела в печной трубе. А в маленькой избушке на краю леса царил покой и уют, волшебным образом соединяя разбитые сердца.
Варя задремала возле печки, и никто из гостей не заметил, как Баба Оля прихватила ватрушек и тихонько вышла в сени. Открыла дверь на улицу, протянула угощение лешему. Он старательно нагонял снег вокруг избушки и любовался безоблачным звёздным небом, мурлыкал весёлые песенки на яркую луну. Иногда гулко завывал в печную трубу, подражая рассерженной вьюге.
— К полуночи заканчивай, — улыбнулась баба Оля. — Будем всей семьёй Новый год встречать.
— Как скажешь, Яга! — леший отсалютовал ватрушкой и тут же сунул угощение в рот. — Шпашибо! Ошень вкушно!
— И тебе спасибо! Подсобил!
От добра добра не жди!
Правда это или нет, но старики сказывают, будто были времена на Руси-Матушке, когда роднились Небо и Земля, а люд простой воочию виделся с Божьими сынами Сварожичами.
В особенности любил тогда в дома простые захаживать Агуня, младший из Сварожичей. Честному человеку помогал, недоброго стороной обходил, а коли настрой особый на тот случай имел — так и наказать мог.
Бывало, придёт в дом, где лад и мир бережно у очага хранятся, так и подсобит в делах — жар в печи на всю ночь оставит, нечисть, что у порога трется разгонит. А бывало — попадёт в дом, где святое не чтится, Роду Великому подношения не ставятся, где очаг частенько студеным стоит, так и накажет нерадивых хозяев — домовых повыгонит, нечисти напустит.
Так и следит за порядком Агуня. А народ честной ему поклоны шлёт, просит за дело какое у братьев, старших Сварожичей, благословение попросить.
И были при нём всегда два посоха — один чёрный, словно сажей помазанный, другой белый, словно снегом укутанный. Ходил по свету Агуня, на посохи опирался.
Сталось как-то ему спор один меж двух мужиков — Микулы и Вольги решать. Весной засадили оба свои наделы хлебом. Да только ветер в тот день поднялся и семена и у того, и у другого по берегу реки раскидал. Пришла пора собирать урожай. Заколосился хлеб на речном бережку, налились колосья золотым зерном. А кому тот сев собирать? Каждый на свою сторону тянет, каждый голода зимнего боится.
Ругались Микула и Вольга с утра и дотемна. На ту пору проходил мимо Агуня. Спор услышал, решил мужиков рассудить. Сам на берег пошёл, сам поровну сев разделил. Поклонились мужики Агуне в ноги, а он и был таков.
Да только глядь, а посохи его на бережку остались. Забыл Агуня свои подмоги. Торопился!
Подхватил Микула посохи и говорит Вольге: «Надо за Агуней бежать, подмоги его отдать!». «Беги, — говорит Вольга, — а я за севом посмотрю, чтобы наше добро никто не умыкнул ненароком».
Подхватился Микула за Агуней следом. Вот-вот догонит Сварожича, ан нет, пропадает тот из виду. Вот-вот докричаться сталось — ан нет, не слышит Агуня.
Бежит Микула, посохи в руках перехватывает, а сам уж и ноги нести не может. Да бросать погоню не хочется — жаль Агуню. Ему столько верст протоптать надо, а без посохов своих не одолеть бескрайние просторы. Не принести радости в дома людские. Бежит Микула, старается.
Уж отчаялся было, да глядь — сидит себе на пеньке Агуня, голову повесил.
Подошел к нему Микула и посохи протянул.
Обрадовался Агуня, взял посохи и говорит: «Благодарствую, Микула-пахарь! Уж думал, потерял я свои подмоги!»
Поклонился Микула Сварожичу в ноги и домой поспешил. Урожай собирать.
Воротился он на речной бережок, а его сева нет! Все собрал жадный Вольга. До последнего колоска выкосил!
Пригорюнился Микула, да воевать с соседом не стал. Сам виноват — пробегал свой урожай.
А Вольга запер амбар и сидит себе на крылечке, руки потирает. Глядь — стоит перед ним Агуня! Грозно посохами в землю ударил Сварожич, да как закричит на вора бессовестного: «Не гоже добрых людей обманывать! На чужом добре своего добра не сыскать! Верни Микуле его долю и свою часть, что у реки собрал, отдай! А будешь чужое загребать — не будет боле на твоей земле урожаю!»
Услыхала гневные речи Марьяна, Вольгина жена. Испугалась кары Божьей. Схватила ухват и на порог выскочила. И давай муженька нерадивого ухватом уму-разуму учить! Испугался Вольга, по двору забегал, да только повсюду ухват поспевает — и за углом нагонит, и под телегой достанет, и на заборе отлупит!
Хотел было Агуня Вольгу сурово наказать, да передумал. Будет ему, с такой-то бабой!
Вернул жадный Вольга соседу украденный урожай и свою долю, что на берегу реки собрал, честно отдал. Да обманывать никого больше не стал. Ухват-то, всегда у печи стоит!
С тех пор так и повелось — с чужого добра своего добра не жди!
Прощай, Шустрик!
Та-ак… Еще немного… Еще чуть-чуть…
Бах!
— Ой-ёй!
И только когда огромный чемодан рухнул на меня со шкафа, я подумала, что стоило бы немного усмирить гордость и попросить своего почти бывшего мужа помочь. Потирая моментально выросшую на голове шишку, я слезла со стула и присела на кровать.
— Ты что творишь? — Андрей заглянул в комнату, не отнимая телефона от уха. — Ладно, я перезвоню, — сказал он собеседнику и вошёл, пряча сотовый в карман.
— Ничего, — буркнула я, стараясь не думать о том, кому он звонил. — Собираюсь.
— Я тоже решил уехать.
Он подошел к шкафу, протянул руку и легко снял с неприступной для меня вершины свой чемодан. Я завистливо проследила за его движениями, перестала жалеть себя и приступила к сбору вещей.
Уехать. Далеко. Немедленно.
Развод состоится через неделю после новогодних праздников. Сидеть дома и ждать я не могла, особенно в такие дни, когда отвлечься нечем, а видеть лицо почти бывшего нет сил. Взяла отпуск, заказала билет на поезд и бросилась собирать вещи. Вот и он уезжает. Не знаю куда и спрашивать не буду, мне всё равно. Впрочем, и ему плевать, куда еду я. Мы давно чужие друг другу, у каждого своя жизнь.
Наверное, это полный бред на новогодние праздники отправиться в Хабаровск, но так случилось, что моя единственная сестра вышла замуж за сурового сибирского мужика, который приехал налаживать связи по бизнесу, а уехал с моей Нютой. Анна не побоялась долгих суровых зим, не раздумывая собрала вещи и упорхнула со своим любимым в далекие края. Я не видела сестру больше года и не просто скучала, я жаждала поплакаться и рассказать, какая сволочь мой муж и как все достало.
Согласно расписанию отправки и прибытия поезда, я проведу в пути пять дней шестнадцать часов и семь минут. На дорогу туда и обратно уйдут все праздники, погостить особо не удастся, но летать я очень боюсь, и ни за что на свете не сяду в самолет. Для меня необходима была смена обстановки, так необходима, что я готова была провести всё это время в тесном купе с чужими людьми.
Дурость, скажите вы? Да. Но для меня это было важно.
После морозного воздуха платформы в купе было душно и жарко. Я засунула чемодан под нижнюю полку, сняла шубу и устало села на свое место. Тут же в вагон вошла молодая женщина с маленьким ребёнком на руках, растрепанная, усталая и нервная. За ней показались двое мальчишек, и тут же приятная тишина купе наполнилась детским визгом и суетливой возней. Пока семейство размещалось по своим местам, мне казалось, что я попала в маленький Ад, где кроме невыносимого шума и полнейшего кавардака трепал нервы усталый голос молодой мамочки, резко повторяющий одни и те же фразы из серии: «Заставь бешеных детей себя услышать».
За какую-то минуту мне стало невыносимо сидеть со своими попутчиками, и мелькнула мысль сбежать из поезда и вернуться домой. Андрей же уехал, маячить перед глазами не будет, но пока я обдумывала эту идею, поезд тронулся.
Хотела новых впечатлений? Получай, детка!
— Вы куда едете? — спросила я мамашу, когда семейство разместилось наконец, и мальчишки, забравшись на вторые ярусы, принялись кидаться друг в друга подушками.
— В Хабаровск, — устало ответила замученная мамаша, и мои надежды, что все безобразия закончатся совсем скоро, рухнули в пропасть. За ними полетело приподнятое настроение и планы отдохнуть от нервотрепки.
Пять дней шестнадцать часов и семь минут в Аду!
Жесть.
Кое-как справившись с эмоциями, я выскользнула в тамбур, нашла проводницу и попросилась в другой вагон. Так уж случилось, что к детям я отношусь, мягко говоря, без особой любви и не понимаю людей, которые умиляются беспомощным слюнявым человечкам и рожают кучу спиногрызов, как моя попутчица.
— Мест нет, — проводница, симпатичная полноватая женщина, которой очень шла форма РЖД, беспомощно развела руками. — Праздники. Может, чаю хотите?
— Нет, спасибо.
Ну, всё. Приехали.
Еще до того, как я открыла дверь в купе, услышала ненавистный мне детский ор. Собравшись с силами, я вошла, села на свое место и постаралась отвлечься, разглядывая мелькавший пейзаж за окном. Не помогло. Пыталась читать, слушать музыку, стоять в тамбуре, но с каждой минутой всё сильнее зверела. Наконец, когда мальчишки спрыгнули с полок и затеяли драку, решила увести своего зверя в вагон-ресторан и умаслить коньячком, дабы не получить статус злобной тётки на предстоящие пять дней. К тому же, скоро Новый год, почему его там и не встретить? Надеюсь, дети угомонятся, когда я вернусь.
И тут меня ожидал неприятный сюрприз. Ресторан был до отказа набит людьми. Немыслимо! Существует в этом поезде место, где я смогу хотя бы спокойно выпить?! Наконец, взгляд выхватил мужчину, сидевшего ко мне спиной. За столиком один, авось не прогонит. И чем ближе я подходила к нему, тем сильнее он напоминал мне…
А Макошь ей с небес и молвит: «Терпи!»
Терпит Любава. Все тягости сносит. Погоревала, да и пошла домой.
Все в крепости жалеют Любаву, да только Марфа-горшечница дома сидит, чуда для себя особого ждёт. Вот только не случается ничего. Сердце как было каменным, так и осталось, как не лепились горшки чудесные, таки и не лепятся. А коли получится чего стоящего, что продать можно, так молоко в них сразу скисает, а вода и вино горечью отдают.
И чем больше у Любавы горя, тем хуже дела у Марфы.
Встала Любава на третий день. Глядь — а цветок заморский, что соседка дарила, совсем завял, голову кучерявую до самой земли опустил, листья жёлтые порастерял. Собралась Любава с силами, вышла за ворота крепости и снова на колени упала, поползла по камням. С большим трудом осилила она первый круг, казалось, всю силу свою выложила, ничего больше не осталось. А ещё два круга ползти! Вдруг, выскочили за ней ребятишки, целая орава! И каждый в руках охапку сена несёт. Подбегают они к Любаве и бросают ей под ноги сено. Она обойти хочет — они все одно, опять под ноги стелют.
Не сдержалась Любава, разрыдалась от такой заботы, а слова благодарности сказать не посмела. Так, рыдая, по сену и поползла. И уж не так болят колени разбитые, да только сено кончается. И как только ступила дева на камни острые, как стал из крепости Муромской люд разный выходить. Кто с сеном идёт, кто одеяло несёт, кто подушку тащит! Столько народ добрый для Любавы нанёс, что выложили постилку мягкую вокруг всей крепости!
А тем временем, лиходеи Ярилко и Блуд, надеясь на суматоху, обрядились свинопасами и, уповая на авось, удачно проникли в Муромские застенки. Вот уж кому раздолье прибыло! Вот кому горе людское только на руку было! Полно наживы в богатой крепости, много честного народу обмануть не терпится.
Стали люди замечать пропажи всякие, стали бояться, по ночам двери на засовы затворять. Стража с ног сбилась, лиходеев разыскивая, да только хорошо хоронятся супостаты, не найдёшь!
А Любава, тем временем, добротой людской сохраняемая, обошла крепость Муромскую в последний раз и поспешила к пруду, к лебедю милому, суженому любимому.
Вот добралась она на больных ногах до пруда, глядь, а лебедь белый, что с золотым пятнышком на крылышке, вокруг лебедицы плавает, шеей трётся, клювом пёрышки ей чистит.
Упала Любава без сил на берег пруда и взмолилась в голос:
— Макошь, Матушка! Не смогла я чары злые разорвать, не хватило моего усердия, чтобы мужа любимого из лебединой ипостаси вернуть, так не желаю больше быть человеком! Обрати меня, Богородица, в лебедя белого! Станется — смогу я лебёдушкой суженому быть, а нет — так и проживу птицей белой! И пусть одна, но с любимым рядышком!
Отозвалась Макошь на рыданья девичьи, явилась со своими дочерьми — Долей, что лад и мир в людей вселяет, и Недолей, что горе и тоску на неугодных гонит. Стоят богини перед бедной девушкой, а она голову в поклоне склонила, и участь свою смиренно дожидается.
Вышла вперёд Макошь Богородица и молвила:
— Вижу, не сломила тебя ни боль телесная, ни пересуды людские! Жалеют тебя люди, молятся за тебя, помогают! А такая сила, что любовью даётся, все несчастья сокрушит, любую тьму разгонит, всякое зло одолеет! Открою я тебе истину непреложную — не Боги решают, кому жить в любви и согласии, а сами люди ответ за свою жизнь держат!
Тут вышла Доля к пруду, взмахнула белым рукавом, крикнула зычным голосом и понеслась по пруду мощь Божьего Слова, закружилась над водой радужным светом всемогущая сила Любви. Разлетелись лебеди белые, остался на пруду только один, тот, что с золотым пятнышком на крылышке. Подняла его над водой сила Божия и опустила на берег молодца пригожего, богатыря могучего Ивана! Хотела было Любава кинуться к нему, да только ноги больные отказались идти. А Иван в себя пришёл, суженую увидал, подхватил на руки, прижал к себе и понёс домой.
Шепчет ей слова ласковые, целует в уста сахарные, благодарит горячо! А Любава слушает — и наслушаться не может. Прильнула она к родному плечу и в счастье своё не верит. Смогла, одолела силу Тёмную, вернула любимого! И уже всё равно, кто на них порчу навёл, кто ядом дышал. Не позволят они больше свою семью разрушать!
А Марфа как увидала Ивана и Любаву вместе, так злобой обросла, что поседела голова её бедовая. Забежала она в дом, заперла двери и стала хулить молодую семью, проклятия насылать.
Вдруг видит, стоит в сенях кто-то. Вышла Марфа в сени и ахнула! Явилась к ней сама Недоля, дочь Богородицы Макоши! Перепугалась дрянная баба, на колени упала и взмолилась, прощения просить стала. А Недоля и говорит ей:
— Не бывать счастью на чужом несчастье построенном! Нет ни у кого права чужую любовь душить, семью разбивать! Замуж хотелось? Мужика в доме не хватало? Вот тебе, два борова! Назовёшь Ярилко и Блудом, будешь в доме держать и как о родных заботиться. А не сумеешь справиться — заберу тебя в царство Велеса, в самый Тартар. Таких как ты, там всегда ждут!
Взмахнула Недоля чёрным рукавом, и появились перед перепуганной Марфой два порося. Завизжали свиньи, забегали по дому, под лавками попрятались.
Захохотала Недоля громко и исчезла без следа.
Так и осталась Марфа жить с двумя боровами, седая и одинокая.
А Любава с Иваном жили дружно, ладно. В доме их навсегда поселилась любовь и забота, а вскоре забегали по двору босые детские ножки.
С тех пор, в народе говорят, что любая напасть нестрашна, коли в сердцах человеческих живёт Любовь и Добро.
Баба Оля закончила сказку и хитро посмотрела на молодых. Лада и Сергей сидели тихо, стыдливо глядя в свои кружки.
— Там метель, — неуверенно произнёс Сергей. — Лада, можно я останусь?
— Можно, — ласково ответила девушка и пересела поближе к мужу.
За окном выла вьюга, металась колючим снегом, сурово гудела в печной трубе. А в маленькой избушке на краю леса царил покой и уют, волшебным образом соединяя разбитые сердца.
Варя задремала возле печки, и никто из гостей не заметил, как Баба Оля прихватила ватрушек и тихонько вышла в сени. Открыла дверь на улицу, протянула угощение лешему. Он старательно нагонял снег вокруг избушки и любовался безоблачным звёздным небом, мурлыкал весёлые песенки на яркую луну. Иногда гулко завывал в печную трубу, подражая рассерженной вьюге.
— К полуночи заканчивай, — улыбнулась баба Оля. — Будем всей семьёй Новый год встречать.
— Как скажешь, Яга! — леший отсалютовал ватрушкой и тут же сунул угощение в рот. — Шпашибо! Ошень вкушно!
— И тебе спасибо! Подсобил!
От добра добра не жди!
Правда это или нет, но старики сказывают, будто были времена на Руси-Матушке, когда роднились Небо и Земля, а люд простой воочию виделся с Божьими сынами Сварожичами.
В особенности любил тогда в дома простые захаживать Агуня, младший из Сварожичей. Честному человеку помогал, недоброго стороной обходил, а коли настрой особый на тот случай имел — так и наказать мог.
Бывало, придёт в дом, где лад и мир бережно у очага хранятся, так и подсобит в делах — жар в печи на всю ночь оставит, нечисть, что у порога трется разгонит. А бывало — попадёт в дом, где святое не чтится, Роду Великому подношения не ставятся, где очаг частенько студеным стоит, так и накажет нерадивых хозяев — домовых повыгонит, нечисти напустит.
Так и следит за порядком Агуня. А народ честной ему поклоны шлёт, просит за дело какое у братьев, старших Сварожичей, благословение попросить.
И были при нём всегда два посоха — один чёрный, словно сажей помазанный, другой белый, словно снегом укутанный. Ходил по свету Агуня, на посохи опирался.
Сталось как-то ему спор один меж двух мужиков — Микулы и Вольги решать. Весной засадили оба свои наделы хлебом. Да только ветер в тот день поднялся и семена и у того, и у другого по берегу реки раскидал. Пришла пора собирать урожай. Заколосился хлеб на речном бережку, налились колосья золотым зерном. А кому тот сев собирать? Каждый на свою сторону тянет, каждый голода зимнего боится.
Ругались Микула и Вольга с утра и дотемна. На ту пору проходил мимо Агуня. Спор услышал, решил мужиков рассудить. Сам на берег пошёл, сам поровну сев разделил. Поклонились мужики Агуне в ноги, а он и был таков.
Да только глядь, а посохи его на бережку остались. Забыл Агуня свои подмоги. Торопился!
Подхватил Микула посохи и говорит Вольге: «Надо за Агуней бежать, подмоги его отдать!». «Беги, — говорит Вольга, — а я за севом посмотрю, чтобы наше добро никто не умыкнул ненароком».
Подхватился Микула за Агуней следом. Вот-вот догонит Сварожича, ан нет, пропадает тот из виду. Вот-вот докричаться сталось — ан нет, не слышит Агуня.
Бежит Микула, посохи в руках перехватывает, а сам уж и ноги нести не может. Да бросать погоню не хочется — жаль Агуню. Ему столько верст протоптать надо, а без посохов своих не одолеть бескрайние просторы. Не принести радости в дома людские. Бежит Микула, старается.
Уж отчаялся было, да глядь — сидит себе на пеньке Агуня, голову повесил.
Подошел к нему Микула и посохи протянул.
Обрадовался Агуня, взял посохи и говорит: «Благодарствую, Микула-пахарь! Уж думал, потерял я свои подмоги!»
Поклонился Микула Сварожичу в ноги и домой поспешил. Урожай собирать.
Воротился он на речной бережок, а его сева нет! Все собрал жадный Вольга. До последнего колоска выкосил!
Пригорюнился Микула, да воевать с соседом не стал. Сам виноват — пробегал свой урожай.
А Вольга запер амбар и сидит себе на крылечке, руки потирает. Глядь — стоит перед ним Агуня! Грозно посохами в землю ударил Сварожич, да как закричит на вора бессовестного: «Не гоже добрых людей обманывать! На чужом добре своего добра не сыскать! Верни Микуле его долю и свою часть, что у реки собрал, отдай! А будешь чужое загребать — не будет боле на твоей земле урожаю!»
Услыхала гневные речи Марьяна, Вольгина жена. Испугалась кары Божьей. Схватила ухват и на порог выскочила. И давай муженька нерадивого ухватом уму-разуму учить! Испугался Вольга, по двору забегал, да только повсюду ухват поспевает — и за углом нагонит, и под телегой достанет, и на заборе отлупит!
Хотел было Агуня Вольгу сурово наказать, да передумал. Будет ему, с такой-то бабой!
Вернул жадный Вольга соседу украденный урожай и свою долю, что на берегу реки собрал, честно отдал. Да обманывать никого больше не стал. Ухват-то, всегда у печи стоит!
С тех пор так и повелось — с чужого добра своего добра не жди!
Прощай, Шустрик!
Та-ак… Еще немного… Еще чуть-чуть…
Бах!
— Ой-ёй!
И только когда огромный чемодан рухнул на меня со шкафа, я подумала, что стоило бы немного усмирить гордость и попросить своего почти бывшего мужа помочь. Потирая моментально выросшую на голове шишку, я слезла со стула и присела на кровать.
— Ты что творишь? — Андрей заглянул в комнату, не отнимая телефона от уха. — Ладно, я перезвоню, — сказал он собеседнику и вошёл, пряча сотовый в карман.
— Ничего, — буркнула я, стараясь не думать о том, кому он звонил. — Собираюсь.
— Я тоже решил уехать.
Он подошел к шкафу, протянул руку и легко снял с неприступной для меня вершины свой чемодан. Я завистливо проследила за его движениями, перестала жалеть себя и приступила к сбору вещей.
Уехать. Далеко. Немедленно.
Развод состоится через неделю после новогодних праздников. Сидеть дома и ждать я не могла, особенно в такие дни, когда отвлечься нечем, а видеть лицо почти бывшего нет сил. Взяла отпуск, заказала билет на поезд и бросилась собирать вещи. Вот и он уезжает. Не знаю куда и спрашивать не буду, мне всё равно. Впрочем, и ему плевать, куда еду я. Мы давно чужие друг другу, у каждого своя жизнь.
Наверное, это полный бред на новогодние праздники отправиться в Хабаровск, но так случилось, что моя единственная сестра вышла замуж за сурового сибирского мужика, который приехал налаживать связи по бизнесу, а уехал с моей Нютой. Анна не побоялась долгих суровых зим, не раздумывая собрала вещи и упорхнула со своим любимым в далекие края. Я не видела сестру больше года и не просто скучала, я жаждала поплакаться и рассказать, какая сволочь мой муж и как все достало.
Согласно расписанию отправки и прибытия поезда, я проведу в пути пять дней шестнадцать часов и семь минут. На дорогу туда и обратно уйдут все праздники, погостить особо не удастся, но летать я очень боюсь, и ни за что на свете не сяду в самолет. Для меня необходима была смена обстановки, так необходима, что я готова была провести всё это время в тесном купе с чужими людьми.
Дурость, скажите вы? Да. Но для меня это было важно.
***
После морозного воздуха платформы в купе было душно и жарко. Я засунула чемодан под нижнюю полку, сняла шубу и устало села на свое место. Тут же в вагон вошла молодая женщина с маленьким ребёнком на руках, растрепанная, усталая и нервная. За ней показались двое мальчишек, и тут же приятная тишина купе наполнилась детским визгом и суетливой возней. Пока семейство размещалось по своим местам, мне казалось, что я попала в маленький Ад, где кроме невыносимого шума и полнейшего кавардака трепал нервы усталый голос молодой мамочки, резко повторяющий одни и те же фразы из серии: «Заставь бешеных детей себя услышать».
За какую-то минуту мне стало невыносимо сидеть со своими попутчиками, и мелькнула мысль сбежать из поезда и вернуться домой. Андрей же уехал, маячить перед глазами не будет, но пока я обдумывала эту идею, поезд тронулся.
Хотела новых впечатлений? Получай, детка!
— Вы куда едете? — спросила я мамашу, когда семейство разместилось наконец, и мальчишки, забравшись на вторые ярусы, принялись кидаться друг в друга подушками.
— В Хабаровск, — устало ответила замученная мамаша, и мои надежды, что все безобразия закончатся совсем скоро, рухнули в пропасть. За ними полетело приподнятое настроение и планы отдохнуть от нервотрепки.
Пять дней шестнадцать часов и семь минут в Аду!
Жесть.
Кое-как справившись с эмоциями, я выскользнула в тамбур, нашла проводницу и попросилась в другой вагон. Так уж случилось, что к детям я отношусь, мягко говоря, без особой любви и не понимаю людей, которые умиляются беспомощным слюнявым человечкам и рожают кучу спиногрызов, как моя попутчица.
— Мест нет, — проводница, симпатичная полноватая женщина, которой очень шла форма РЖД, беспомощно развела руками. — Праздники. Может, чаю хотите?
— Нет, спасибо.
Ну, всё. Приехали.
Еще до того, как я открыла дверь в купе, услышала ненавистный мне детский ор. Собравшись с силами, я вошла, села на свое место и постаралась отвлечься, разглядывая мелькавший пейзаж за окном. Не помогло. Пыталась читать, слушать музыку, стоять в тамбуре, но с каждой минутой всё сильнее зверела. Наконец, когда мальчишки спрыгнули с полок и затеяли драку, решила увести своего зверя в вагон-ресторан и умаслить коньячком, дабы не получить статус злобной тётки на предстоящие пять дней. К тому же, скоро Новый год, почему его там и не встретить? Надеюсь, дети угомонятся, когда я вернусь.
И тут меня ожидал неприятный сюрприз. Ресторан был до отказа набит людьми. Немыслимо! Существует в этом поезде место, где я смогу хотя бы спокойно выпить?! Наконец, взгляд выхватил мужчину, сидевшего ко мне спиной. За столиком один, авось не прогонит. И чем ближе я подходила к нему, тем сильнее он напоминал мне…
