ГРОВЕЛ
Тяжёлый удар в дверь громыхнул в полупустом подвале жутким эхо. Осыпавшаяся с потолка труха и пыль плотным облаком повисли у дощатой лестницы. Снова удар, хлипкая дверь отчаянно затрещала, заныла ржавыми петлями и почти открылась. Ещё удар, но уже более слабый, только лишь для того, чтобы распахнуть деревянную преграду.
По рассохшейся лестнице тут же послышалась торопливая поступь, эхо разнесло злые голоса по тёмным углам.
Некуда прятаться. Нашли…
Большие сильные существа быстро разбежались по всему подвалу и один из них тихо, но твердо сказал:
— Вот он!
Гровел сидел в самом тёмном углу, скорчившись от страха и холода. Сейчас он не мог ничего предпринять, чтобы защитить себя. Отчаянно вжимаясь тощей спиной в холодную стену, испуганно таращил глаза на дуло оружия, нацеленного на него злобной особью.
В инструкции было чётко указано — на планете обитает разумная раса. Да, разумная, а ещё абсолютно недоброжелательная!
Гровел закрыл глаза, ещё сильнее съёжился и приготовился к боли.
— Урод какой. Смотри, как человеческий зародыш. Лови эту тварь!
Его грубо схватили, обмотали верёвками и потащили наверх. На солнце.
Яркий свет жадно обхватил маленькое тельце, беспощадно сжигая нежную кожу. Гровел завизжал, попытался пошевелиться, как-то спрятаться от боли, но стало только хуже — солнце находило всё новые места для своих пыток.
Кто-то пожалел его и накрыл плотной, вонючей тканью.
Гровел тихо скулил, плакал и старался не шевелиться, чтобы жёсткая нить не тревожила раны, пахнущие горелой плотью.
Нужно выбираться, пока его не посадили туда, откуда выхода уже никогда не будет.
Он смог просунуть руки сквозь путы и отодвинуть тяжёлое покрывало. В глаза тут же ударил яркий солнечный свет. Гровел, пискнув, вернул защиту на место, но успел заметить, что лежит один. Взревевший мотор дал возможность определить место, куда его бросили. Транспорт. И рядом никого.
Какая удача!
Прячась под покрывалом, на руках подобрался к борту открытого кузова.
Время тянулось бесконечно. Чтобы не упустить подходящий момент, ему постоянно приходилось выглядывать из-под своего укрытия, ожидая, когда машина заедет в тень.
Наконец, он почуял запах леса и уже знал — свобода близко. И когда грузовик заехал в лесную прохладу, он резко выскочил из своего укрытия, ухватился трясущимися ручками за деревянный борт кузова, подтянулся и выбросился наружу. Тяжело шлёпнувшись в густую траву, теряя сознание от боли, сумел перекатить своё тело, замотанное в сеть, под куст, и там отключился.
Машка
— Вот, ставь тут подпись.
Тётя Валя ткнула в колоночку ведомости толстым пальцем и с улыбкой стала наблюдать, как Машка, прикусив язык, старательно выводит на бумаге своё имя.
Мария Кожанкина, прозванная в деревне Машкой-дурой, была инвалидом детства. Не закончив ни одного класса сельской школы, Машка, всё же, благодаря стараниям матери, умела писать печатными буквами и читать по слогам. И даже понимала, что читала, если предложения были короткими, с простыми словами.
Жили они с матерью на окраине деревни, почти у самого леса в маленькой добротной избе. В отличие от невысокой полноватой матери, Машка вызрела в рослую деваху, крупную, крепкую, закалённую на тяжёлой деревенской работе.
В свои двадцать восемь Машка нигде не работала — одна вела всё хозяйство — и огород, и скотину, и дом, пока мать горбатилась на лесозаготовке. И никогда не была замужем — кому нужна такая «неумная», хоть и работящая баба. Да и красотой Машка не отличалась: носатая, губастая, мужеподобная. И даже голос у неё был сиплый, скрипучий.
Жили они с матерью тихо, скромно, ни у кого ничего не просили, сами справлялись. Но три дня назад Машка осталась одна. Несчастный случай на лесозаготовке унёс жизни двух человек. Одной из погибших была Вера Кожанкина, Машкина мама.
Оплакивая мать по ночам, Машка поднималась рано утром, доила корову и постепенно втягивалась в домашние хлопоты, как учила мать. Заботливо следила за скотиной и огородом. Справлялась, как могла.
— Пенсию тебе прибавили, Маш, — складывая ведомости в сумку, тётя Валя кивнула на небольшую стопку наличных в руках девушки. — Приоделась бы ты, что ли? Купила платье новое.
— Ехать же ж надо! — отмахнулась Машка. Она никогда не выезжала из деревни одна, но признаваться, что страшно без матери покидать дом, не стала. — Да и есть у меня, чего носить. От мамки осталось.
Тётя Валя сравнила рослую Машку и маленькую мать её Веру, грустно усмехнулась.
— Ладно, пойду я.
Она повесила сумку на плечо, подошла к двери, обернулась, бросив на Машку сочувственный взгляд, спросила тихо:
— Не боишься одна? Без мамки не страшно?
Машке было страшно.
— Нет! — резко ответила она. — А чего бояться? Кому я тут нужна?
— Ну ладно.
Тётя Валя вышла в сени, обулась и не спеша ушла со двора. Жаль было девку. Но по суду, скорее всего, заберут бедняжку в интернат. Присматривать за ней некому.
Машка тут же засуетилась, засобиралась, спрятав деньги под старенький матрац в своей комнатке. Вышла на улицу, закрыла дверь на железную щеколду и направилась в сарай за корзинами. Зной — не зной, а в лес идти надо. Грибы пошли. Хотела сегодня по холодку, но пенсию прождала, задержалась. А на зиму запасы нужны. Так мать делала, так и Машка делать будет.
Найдёныш
Он попытался забраться как можно дальше в кусты, чтобы спрятаться в тени. Но даже здесь солнце умудрялось пробираться к нему, лапало жестокими лучами, жгло кожу. Гровел беспомощно прижимался к земле, стараясь прикрыться листьями и скулил от боли и жалости к себе. Одно хорошо — он сумел уйти от охотников, что два дня гнали его, выслеживали как добычу. Он и был добычей: странным, непонятным для них существом, свалившимся на охотничий стан прямо с неба. Его корабль взорвался в воздушном пространстве планеты, и он единственный из всего экипажа, кому удалось выжить, укрывшись в спасательной шлюпке. Шлюпка увязла в болоте, но гровел чудом смог выбраться. Его биологическая оболочка только что переродилась в подходящую для планетарной атмосферы плоть, но не успела полностью сформироваться, чтобы иметь возможность заботиться о себе и защищаться.
Возможно, он погибнет здесь, под этим кустом от голода и холода, так и не сумев выбраться из сети, и никто не узнает, что случилось с пробной экспедиционной группой на этой планете. Ну зачем нужно было соглашаться на транспортировку своего сознания в эту глушь? Он не сможет на должном уровне представлять свою расу! Его задача — защищать команду, а не вести переговоры!
Гровел услышал тихую поступь и замер в ужасе. Кто-то раздвинул кусты, в которых он прятался, и издал удивлённый, испуганный вскрик. Гровел попытался напугать пришельца, вытаращив глаза и вытянув дрожащие руки. Ещё он хотел зарычать, но из горла вылетел лишь слабый писк.
— Ба! Ребёночка кто-то выбросил!
Машка посмотрела по сторонам, ожидая увидеть того, кто смог выбросить страшненького ребёночка, но никого не разглядела. Пожалев найдёныша, осторожно подняла его с земли, прижала к груди и припустила домой.
Раз ребёночек не был нужен — она возьмёт его себе. Опасаясь, что кто-то может заметить у неё находку и отобрать, Машка положила пищащий свёрток в корзинку и накрыла своим платком. Ребёночек поначалу ковырялся в прутьях, взвизгивал, но быстро успокоился.
Машка добралась до дома, заперла все двери, поставила корзинку на стол и осторожно заглянула под платок. Найдёныш закатывал глаза, корчился и тихо хрипел.
— Помрёт ведь! — охнула она, осторожно достала находку из корзинки, взяла ножницы и аккуратно разрезала верёвки.
Найдёныш казался больным и слабым, вяло шевелился на столе то поднимая, то опуская тощие трясущиеся руки.
— Жрать хочешь? — спросила Машка. — И что ты жрёшь?
Она достала банку молока из холодильника, налила в кружку и попыталась напоить найдёныша. Человечек сильно закашлялся, измазался в молоке и захрипел.
— Жри, дурачина!
Машка завернула его в платок, посадила на колени, взяла ложку и принялась осторожно вливать в беззубый рот холодное молоко. Человечек поначалу сопротивлялся, но потом приноровился и начал сосать ложку, делая большие жадные глотки.
— Жрёт! — заулыбалась Машка.
Осилив полкружки молока, человечек закашлялся и стал выплёвывать питье.
— Нажрался! — догадалась Машка. — Ну и ладно.
Она отнесла его на кровать, убрала вымазанный в молоке платок и внимательно разглядела свою находку.
— Больной, — сделала она заключение, заметив сквозь грязь и молочные потеки свежие ожоги. — За это тебя и выбросили. Полечим, чего уж!
Намазав человечка барсучьим жиром, завернула его в наволочку и снова взяла на руки, покачивая и баюкая. Очень ей нравилось держать на руках ребёночка и быть такой, как те девки в селе, у которых были свои дети.
Машке подумалось: была бы мать жива — не разрешила оставить у себя подкидыша. Поругалась и отнесла куда-нибудь дитя. А Машка всегда хотела иметь ребёночка, просила мамку завести себе маленького, но та говорила, что ей нельзя.
Плохо, что нет мамки, но у неё есть детёнок, и она никому его не отдаст. Будет прятать, чтобы никто не отобрал…
Человечек затих и спокойно засопел. Машка уложила его в корзинку, подумала, вытащила, положила в корзинку подушку и на неё переложила человечка. Поставив импровизированную колыбельку в шкаф, чтобы ненароком никто не обнаружил находку, Машка отправилась заниматься делами. Нужно было следить за хозяйством.
Оказавшись в странной клетке, гровел попытался выбраться, но потерял последние силы. Его измученное тело отказывалось повиноваться, наваливалась давящая слабость и усталость. Он перестал сопротивляться и сдался. Он сделал всё, что мог для своего спасения. Сил больше не осталось. Вскоре стало трудно дышать и шевелиться. Понимал — это конец. Тем, кто пленил его, достанется только жалкое не сформированное тело.
Сознание угасало, когда он почувствовал свободу от пут. Было невыносимо больно обожжённой коже, тело конвульсивно сокращало слабые мышцы. Гровел приготовился умирать, но его вдруг попытались утопить! За что? Он и сам сейчас издохнет!
Холодная жидкость упрямо вливалась в рот, перехватывая больную гортань спазмами. Но потом понял, что его не топят, а пытаются напоить. Причём чем-то очень вкусным, хотя и неприятно холодным. Гровел приободрился, принялся жадно пить, даже попытался разглядеть своего спасителя. Неокрепшая, обожжённая солнцем сетчатка не позволяла этого сделать. В том, что его пытаются оживить, он теперь не сомневался. Слишком уж заботливо укутали и нежно держали. Наверняка подвергнут экспериментам, возможно убьют позднее, но он готов побороться за свою жизнь! Главное — окрепнуть, войти в зрелую фазу, а после ничего не страшно.
Наконец желудок перестал принимать питье, а спаситель продолжал вливать его в гровела. Пришлось выплёвывать лишнее, хотя было жалко такую вкусную жидкость.
Ожоги невыносимо горели, но когда его намазали чем-то масляным, с сильным пряным запахом и завернули во что-то мягкое, жар стал терпимее, и местами даже стих совсем. А потом случилось невероятное — его нежно обняли и принялись качать! Он даже услышал тихое пение и чётко ощутил ритмичные удары здорового сердца, под которые гровела сморил сон.
Мама
Машка весь день полола и поливала огород, кормила скотину, чистила сараи. Временами заходила в дом проведать найдёныша. Детёнок крепко спал, но Машке иногда казалось, что он помер, и тогда она склонялась над ним и старалась услышать дыхание, увидеть, как поднимается тощая грудь. Детёнок спал. Изредка тихо скулил во сне, дёргался, словно от испуга, но помирать не торопился.
Машка закрывала шкаф и уходила заниматься своими делами.
Вечером, когда она подоила корову, пришёл дед Колян.
Старый охотник принёс большого тетерева, бросил тяжёлую тушку перед Машкой на стол и кивнул на молоко:
— Дашь молочка за птицу? Глянь, какой жирный! Возьмёшь?
Машка кивнула, молча налила деду молока в трёхлитровую банку.
— Спасибо! — Дед подхватил тару, весело подмигнул Машке и тут же ушёл.
Дед Колян, ближайший сосед Машки, давно жил один. Из хозяйства держал только кур и небольшой огородик за домом. Весь его доход составляла крошечная пенсия да охотничьи трофеи. Охотником дед Колян был отменным. Исходил, как он сам рассказывал, всю тайгу вдоль и поперёк. Мог уйти на несколько недель и пропадать на охоте и зиму и лето, вверив своё хозяйство работящей Машке, за что она и её мать всегда были с мясом.
Вот и сейчас, соскучившись по молоку, дед Колян сходил в лес и подстрелил молодого косача. За такую птицу три литра надоя было маловато, но охотник за наживой не гнался, да и Машку, оставшуюся одну, обирать не хотел.
Машка ловко освежевала птицу и тут же отправилась варить бульон для ребёночка. Да и сама уже есть хотела, а готовить сегодня было некогда.
Гровел проснулся от необычно приятного, вызывающего чувство жуткого голода запаха. Проморгавшись, сумел сфокусировать зрение и различил в полумраке стены и щели в них.
Он лежал, всё так же во что-то завёрнутый, и на чем-то очень мягком. Пошевелился, но тут же болью отозвались потревоженные ожоги, заскорузлая высохшая тряпка неприятно тёрлась о раны. Соображая как быть дальше, услышал тяжёлую поступь, увидел, как открылись дверцы его темницы и своего спасителя, замершего в проёме.
Особь пробурчала что-то, похоже ласковое и осторожно взяла гровела на руки.
И кто же ты такой?
И что же тебе от меня надо?
У гровела была куча вопросов, но всё отошло на второй план, когда его усадили и принялись поить питательной жидкостью. На этот раз приятно тёплой и от того более вкусной. И даже жёсткая тряпка, беспокоящая ожоги, уже не представляла таких неудобств. Регенерация началась, до полного формирования тела осталось немного.
В этот раз он ел осторожно, даже старался аккуратно, а когда насытился, не стал выплёвывать еду, просто зажал рот и помотал головой. Его тут же поняли, перестали кормить, снова намазали чем-то и снова положили на мягкое. В этот раз запирать не стали — оставили так, чтобы он смог разглядеть место, куда попал.
Это точно не была лаборатория. И даже не тюрьма. Здесь пахло деревом, вкусной пищей, и даже запах особи, возившейся с ним, казался приятным. Гровел пощурился на источник света на потолке, разглядел закрытые тряпками проёмы окон, спасителя, неторопливо топающего по скрипучему полу.
Где он?
Машке нравилось ухаживать за подкидышем, нравилось чувствовать себя особенной, такой нужной и совсем взрослой.
Как мама.
Она с интересом разглядывала своего ребёночка: тёмненький, корявенький, морщинистый, головастый. Мальчик.
— Буду звать тебя Гришкой! — решила Машка. Был у них в селе один парень — Гришка. Уж больно статный да ладный. Загляденье! Все незамужние девки по нему сохли, все, даже Машка. По-тихому, никто и не знал даже. — Будешь Гришкой Кожанкиным!
И от этого решения ей стало совсем хорошо, даже радостно. Теперь она будет не одна. Главное — чтобы про Гришку никто не узнал. А потом видно будет. Потом она что-нибудь придумает.
Планетянин
Утром Машка накормила Гришку жидкими щами на свежей капусте. Найдёныш жадно ел наваристый бульон, тянул к ложке окрепшие ручки и смешно чавкал. А потом завонял и обмочился. Пришлось Машке мыть его в ведре и стирать заскорузлую от масла тряпку.
Пролог
Тяжёлый удар в дверь громыхнул в полупустом подвале жутким эхо. Осыпавшаяся с потолка труха и пыль плотным облаком повисли у дощатой лестницы. Снова удар, хлипкая дверь отчаянно затрещала, заныла ржавыми петлями и почти открылась. Ещё удар, но уже более слабый, только лишь для того, чтобы распахнуть деревянную преграду.
По рассохшейся лестнице тут же послышалась торопливая поступь, эхо разнесло злые голоса по тёмным углам.
Некуда прятаться. Нашли…
Большие сильные существа быстро разбежались по всему подвалу и один из них тихо, но твердо сказал:
— Вот он!
Гровел сидел в самом тёмном углу, скорчившись от страха и холода. Сейчас он не мог ничего предпринять, чтобы защитить себя. Отчаянно вжимаясь тощей спиной в холодную стену, испуганно таращил глаза на дуло оружия, нацеленного на него злобной особью.
В инструкции было чётко указано — на планете обитает разумная раса. Да, разумная, а ещё абсолютно недоброжелательная!
Гровел закрыл глаза, ещё сильнее съёжился и приготовился к боли.
— Урод какой. Смотри, как человеческий зародыш. Лови эту тварь!
Его грубо схватили, обмотали верёвками и потащили наверх. На солнце.
Яркий свет жадно обхватил маленькое тельце, беспощадно сжигая нежную кожу. Гровел завизжал, попытался пошевелиться, как-то спрятаться от боли, но стало только хуже — солнце находило всё новые места для своих пыток.
Кто-то пожалел его и накрыл плотной, вонючей тканью.
Гровел тихо скулил, плакал и старался не шевелиться, чтобы жёсткая нить не тревожила раны, пахнущие горелой плотью.
Нужно выбираться, пока его не посадили туда, откуда выхода уже никогда не будет.
Он смог просунуть руки сквозь путы и отодвинуть тяжёлое покрывало. В глаза тут же ударил яркий солнечный свет. Гровел, пискнув, вернул защиту на место, но успел заметить, что лежит один. Взревевший мотор дал возможность определить место, куда его бросили. Транспорт. И рядом никого.
Какая удача!
Прячась под покрывалом, на руках подобрался к борту открытого кузова.
Время тянулось бесконечно. Чтобы не упустить подходящий момент, ему постоянно приходилось выглядывать из-под своего укрытия, ожидая, когда машина заедет в тень.
Наконец, он почуял запах леса и уже знал — свобода близко. И когда грузовик заехал в лесную прохладу, он резко выскочил из своего укрытия, ухватился трясущимися ручками за деревянный борт кузова, подтянулся и выбросился наружу. Тяжело шлёпнувшись в густую траву, теряя сознание от боли, сумел перекатить своё тело, замотанное в сеть, под куст, и там отключился.
Машка
— Вот, ставь тут подпись.
Тётя Валя ткнула в колоночку ведомости толстым пальцем и с улыбкой стала наблюдать, как Машка, прикусив язык, старательно выводит на бумаге своё имя.
Мария Кожанкина, прозванная в деревне Машкой-дурой, была инвалидом детства. Не закончив ни одного класса сельской школы, Машка, всё же, благодаря стараниям матери, умела писать печатными буквами и читать по слогам. И даже понимала, что читала, если предложения были короткими, с простыми словами.
Жили они с матерью на окраине деревни, почти у самого леса в маленькой добротной избе. В отличие от невысокой полноватой матери, Машка вызрела в рослую деваху, крупную, крепкую, закалённую на тяжёлой деревенской работе.
В свои двадцать восемь Машка нигде не работала — одна вела всё хозяйство — и огород, и скотину, и дом, пока мать горбатилась на лесозаготовке. И никогда не была замужем — кому нужна такая «неумная», хоть и работящая баба. Да и красотой Машка не отличалась: носатая, губастая, мужеподобная. И даже голос у неё был сиплый, скрипучий.
Жили они с матерью тихо, скромно, ни у кого ничего не просили, сами справлялись. Но три дня назад Машка осталась одна. Несчастный случай на лесозаготовке унёс жизни двух человек. Одной из погибших была Вера Кожанкина, Машкина мама.
Оплакивая мать по ночам, Машка поднималась рано утром, доила корову и постепенно втягивалась в домашние хлопоты, как учила мать. Заботливо следила за скотиной и огородом. Справлялась, как могла.
— Пенсию тебе прибавили, Маш, — складывая ведомости в сумку, тётя Валя кивнула на небольшую стопку наличных в руках девушки. — Приоделась бы ты, что ли? Купила платье новое.
— Ехать же ж надо! — отмахнулась Машка. Она никогда не выезжала из деревни одна, но признаваться, что страшно без матери покидать дом, не стала. — Да и есть у меня, чего носить. От мамки осталось.
Тётя Валя сравнила рослую Машку и маленькую мать её Веру, грустно усмехнулась.
— Ладно, пойду я.
Она повесила сумку на плечо, подошла к двери, обернулась, бросив на Машку сочувственный взгляд, спросила тихо:
— Не боишься одна? Без мамки не страшно?
Машке было страшно.
— Нет! — резко ответила она. — А чего бояться? Кому я тут нужна?
— Ну ладно.
Тётя Валя вышла в сени, обулась и не спеша ушла со двора. Жаль было девку. Но по суду, скорее всего, заберут бедняжку в интернат. Присматривать за ней некому.
Машка тут же засуетилась, засобиралась, спрятав деньги под старенький матрац в своей комнатке. Вышла на улицу, закрыла дверь на железную щеколду и направилась в сарай за корзинами. Зной — не зной, а в лес идти надо. Грибы пошли. Хотела сегодня по холодку, но пенсию прождала, задержалась. А на зиму запасы нужны. Так мать делала, так и Машка делать будет.
Найдёныш
Он попытался забраться как можно дальше в кусты, чтобы спрятаться в тени. Но даже здесь солнце умудрялось пробираться к нему, лапало жестокими лучами, жгло кожу. Гровел беспомощно прижимался к земле, стараясь прикрыться листьями и скулил от боли и жалости к себе. Одно хорошо — он сумел уйти от охотников, что два дня гнали его, выслеживали как добычу. Он и был добычей: странным, непонятным для них существом, свалившимся на охотничий стан прямо с неба. Его корабль взорвался в воздушном пространстве планеты, и он единственный из всего экипажа, кому удалось выжить, укрывшись в спасательной шлюпке. Шлюпка увязла в болоте, но гровел чудом смог выбраться. Его биологическая оболочка только что переродилась в подходящую для планетарной атмосферы плоть, но не успела полностью сформироваться, чтобы иметь возможность заботиться о себе и защищаться.
Возможно, он погибнет здесь, под этим кустом от голода и холода, так и не сумев выбраться из сети, и никто не узнает, что случилось с пробной экспедиционной группой на этой планете. Ну зачем нужно было соглашаться на транспортировку своего сознания в эту глушь? Он не сможет на должном уровне представлять свою расу! Его задача — защищать команду, а не вести переговоры!
Гровел услышал тихую поступь и замер в ужасе. Кто-то раздвинул кусты, в которых он прятался, и издал удивлённый, испуганный вскрик. Гровел попытался напугать пришельца, вытаращив глаза и вытянув дрожащие руки. Ещё он хотел зарычать, но из горла вылетел лишь слабый писк.
— Ба! Ребёночка кто-то выбросил!
Машка посмотрела по сторонам, ожидая увидеть того, кто смог выбросить страшненького ребёночка, но никого не разглядела. Пожалев найдёныша, осторожно подняла его с земли, прижала к груди и припустила домой.
Раз ребёночек не был нужен — она возьмёт его себе. Опасаясь, что кто-то может заметить у неё находку и отобрать, Машка положила пищащий свёрток в корзинку и накрыла своим платком. Ребёночек поначалу ковырялся в прутьях, взвизгивал, но быстро успокоился.
Машка добралась до дома, заперла все двери, поставила корзинку на стол и осторожно заглянула под платок. Найдёныш закатывал глаза, корчился и тихо хрипел.
— Помрёт ведь! — охнула она, осторожно достала находку из корзинки, взяла ножницы и аккуратно разрезала верёвки.
Найдёныш казался больным и слабым, вяло шевелился на столе то поднимая, то опуская тощие трясущиеся руки.
— Жрать хочешь? — спросила Машка. — И что ты жрёшь?
Она достала банку молока из холодильника, налила в кружку и попыталась напоить найдёныша. Человечек сильно закашлялся, измазался в молоке и захрипел.
— Жри, дурачина!
Машка завернула его в платок, посадила на колени, взяла ложку и принялась осторожно вливать в беззубый рот холодное молоко. Человечек поначалу сопротивлялся, но потом приноровился и начал сосать ложку, делая большие жадные глотки.
— Жрёт! — заулыбалась Машка.
Осилив полкружки молока, человечек закашлялся и стал выплёвывать питье.
— Нажрался! — догадалась Машка. — Ну и ладно.
Она отнесла его на кровать, убрала вымазанный в молоке платок и внимательно разглядела свою находку.
— Больной, — сделала она заключение, заметив сквозь грязь и молочные потеки свежие ожоги. — За это тебя и выбросили. Полечим, чего уж!
Намазав человечка барсучьим жиром, завернула его в наволочку и снова взяла на руки, покачивая и баюкая. Очень ей нравилось держать на руках ребёночка и быть такой, как те девки в селе, у которых были свои дети.
Машке подумалось: была бы мать жива — не разрешила оставить у себя подкидыша. Поругалась и отнесла куда-нибудь дитя. А Машка всегда хотела иметь ребёночка, просила мамку завести себе маленького, но та говорила, что ей нельзя.
Плохо, что нет мамки, но у неё есть детёнок, и она никому его не отдаст. Будет прятать, чтобы никто не отобрал…
Человечек затих и спокойно засопел. Машка уложила его в корзинку, подумала, вытащила, положила в корзинку подушку и на неё переложила человечка. Поставив импровизированную колыбельку в шкаф, чтобы ненароком никто не обнаружил находку, Машка отправилась заниматься делами. Нужно было следить за хозяйством.
***
Оказавшись в странной клетке, гровел попытался выбраться, но потерял последние силы. Его измученное тело отказывалось повиноваться, наваливалась давящая слабость и усталость. Он перестал сопротивляться и сдался. Он сделал всё, что мог для своего спасения. Сил больше не осталось. Вскоре стало трудно дышать и шевелиться. Понимал — это конец. Тем, кто пленил его, достанется только жалкое не сформированное тело.
Сознание угасало, когда он почувствовал свободу от пут. Было невыносимо больно обожжённой коже, тело конвульсивно сокращало слабые мышцы. Гровел приготовился умирать, но его вдруг попытались утопить! За что? Он и сам сейчас издохнет!
Холодная жидкость упрямо вливалась в рот, перехватывая больную гортань спазмами. Но потом понял, что его не топят, а пытаются напоить. Причём чем-то очень вкусным, хотя и неприятно холодным. Гровел приободрился, принялся жадно пить, даже попытался разглядеть своего спасителя. Неокрепшая, обожжённая солнцем сетчатка не позволяла этого сделать. В том, что его пытаются оживить, он теперь не сомневался. Слишком уж заботливо укутали и нежно держали. Наверняка подвергнут экспериментам, возможно убьют позднее, но он готов побороться за свою жизнь! Главное — окрепнуть, войти в зрелую фазу, а после ничего не страшно.
Наконец желудок перестал принимать питье, а спаситель продолжал вливать его в гровела. Пришлось выплёвывать лишнее, хотя было жалко такую вкусную жидкость.
Ожоги невыносимо горели, но когда его намазали чем-то масляным, с сильным пряным запахом и завернули во что-то мягкое, жар стал терпимее, и местами даже стих совсем. А потом случилось невероятное — его нежно обняли и принялись качать! Он даже услышал тихое пение и чётко ощутил ритмичные удары здорового сердца, под которые гровела сморил сон.
Мама
Машка весь день полола и поливала огород, кормила скотину, чистила сараи. Временами заходила в дом проведать найдёныша. Детёнок крепко спал, но Машке иногда казалось, что он помер, и тогда она склонялась над ним и старалась услышать дыхание, увидеть, как поднимается тощая грудь. Детёнок спал. Изредка тихо скулил во сне, дёргался, словно от испуга, но помирать не торопился.
Машка закрывала шкаф и уходила заниматься своими делами.
Вечером, когда она подоила корову, пришёл дед Колян.
Старый охотник принёс большого тетерева, бросил тяжёлую тушку перед Машкой на стол и кивнул на молоко:
— Дашь молочка за птицу? Глянь, какой жирный! Возьмёшь?
Машка кивнула, молча налила деду молока в трёхлитровую банку.
— Спасибо! — Дед подхватил тару, весело подмигнул Машке и тут же ушёл.
Дед Колян, ближайший сосед Машки, давно жил один. Из хозяйства держал только кур и небольшой огородик за домом. Весь его доход составляла крошечная пенсия да охотничьи трофеи. Охотником дед Колян был отменным. Исходил, как он сам рассказывал, всю тайгу вдоль и поперёк. Мог уйти на несколько недель и пропадать на охоте и зиму и лето, вверив своё хозяйство работящей Машке, за что она и её мать всегда были с мясом.
Вот и сейчас, соскучившись по молоку, дед Колян сходил в лес и подстрелил молодого косача. За такую птицу три литра надоя было маловато, но охотник за наживой не гнался, да и Машку, оставшуюся одну, обирать не хотел.
Машка ловко освежевала птицу и тут же отправилась варить бульон для ребёночка. Да и сама уже есть хотела, а готовить сегодня было некогда.
Гровел проснулся от необычно приятного, вызывающего чувство жуткого голода запаха. Проморгавшись, сумел сфокусировать зрение и различил в полумраке стены и щели в них.
Он лежал, всё так же во что-то завёрнутый, и на чем-то очень мягком. Пошевелился, но тут же болью отозвались потревоженные ожоги, заскорузлая высохшая тряпка неприятно тёрлась о раны. Соображая как быть дальше, услышал тяжёлую поступь, увидел, как открылись дверцы его темницы и своего спасителя, замершего в проёме.
Особь пробурчала что-то, похоже ласковое и осторожно взяла гровела на руки.
И кто же ты такой?
И что же тебе от меня надо?
У гровела была куча вопросов, но всё отошло на второй план, когда его усадили и принялись поить питательной жидкостью. На этот раз приятно тёплой и от того более вкусной. И даже жёсткая тряпка, беспокоящая ожоги, уже не представляла таких неудобств. Регенерация началась, до полного формирования тела осталось немного.
В этот раз он ел осторожно, даже старался аккуратно, а когда насытился, не стал выплёвывать еду, просто зажал рот и помотал головой. Его тут же поняли, перестали кормить, снова намазали чем-то и снова положили на мягкое. В этот раз запирать не стали — оставили так, чтобы он смог разглядеть место, куда попал.
Это точно не была лаборатория. И даже не тюрьма. Здесь пахло деревом, вкусной пищей, и даже запах особи, возившейся с ним, казался приятным. Гровел пощурился на источник света на потолке, разглядел закрытые тряпками проёмы окон, спасителя, неторопливо топающего по скрипучему полу.
Где он?
Машке нравилось ухаживать за подкидышем, нравилось чувствовать себя особенной, такой нужной и совсем взрослой.
Как мама.
Она с интересом разглядывала своего ребёночка: тёмненький, корявенький, морщинистый, головастый. Мальчик.
— Буду звать тебя Гришкой! — решила Машка. Был у них в селе один парень — Гришка. Уж больно статный да ладный. Загляденье! Все незамужние девки по нему сохли, все, даже Машка. По-тихому, никто и не знал даже. — Будешь Гришкой Кожанкиным!
И от этого решения ей стало совсем хорошо, даже радостно. Теперь она будет не одна. Главное — чтобы про Гришку никто не узнал. А потом видно будет. Потом она что-нибудь придумает.
Планетянин
Утром Машка накормила Гришку жидкими щами на свежей капусте. Найдёныш жадно ел наваристый бульон, тянул к ложке окрепшие ручки и смешно чавкал. А потом завонял и обмочился. Пришлось Машке мыть его в ведре и стирать заскорузлую от масла тряпку.
