Тео-дурак с любопытством разглядывал, как в его дырявый башмак затекает вода. Вот и поди ж ты: дурак, кому он нужен на свете, но Бог выбирает его и лишь от него отгоняет старуху с косой.
Теобальд громко вздыхал и размазывал сопли. Пьер заметил, что на них уже стали поглядывать. Он похлопал его по плечу. Может, зеваки решат, что он встретил старого друга.
– Тео, дружище. Оставь. Ты, должно быть, голодный? Пойдем-ка с улицы. Я тебя накормлю. Не лучшее место, конечно, но выбирать не приходится.
К толстухе-трактирщице, сдавшей его Мариньи, ему идти не хотелось, но выбор действительно был невелик. В приличные места его просто не пустят, а в оставшихся неприличных не осталось хоть сколько-то мало-мальски пригодной еды.
Она смотрела на него хитро и недоверчиво, снова прикинулась дурочкой. Пьеру удалось втолковать ей, что раз он здесь и в весьма добром здравии, то разумнее будет его накормить. И его приятеля тоже. И разумеется, за предательство она не возьмет с него ни гроша. Тогда они будут в расчете.
Толстуха вынесла им две горячие миски бульона, два ломтя свежего хлеба вприкуску и даже горшочек печеного лука с морковью. Лук был мягким и сахарным. Пьер мазал его на хлеб, точно масло. Озябшие руки оба грели о миски с бульоном. Вряд ли в следующий раз трактирщица накормит задаром.
– Тебе есть где жить, Теобальд? – спросил он без особой надежды.
Тот жевал краюху и держал ее перед собой двумя руками, точно ребенок.
– Сегодня я ночевал в одном стойле. Рядом с коровами было тепло, я не жалуюсь.
Это во многом объясняло запах, от него исходивший. Пьер не обманывал ни его, ни себя, он спрашивал из праздного любопытства. У Пьера Гонтье нет сейчас денег, чтобы ему предложить. У нет денег и на себя, а когда он в следующий четверг не назовет Филиппу желанного имени, может статься, не будет и головы.
– Ты пустишь меня ночевать?
Нет, Пьер не может этого сделать. Хоть одно подозрение, болтливый язык дурачка-Теобальда – и Клод де Мариньи найдет, как с ним рассчитаться. Комнату в таверне ему не сдадут. В милосердие соседей не очень-то верилось. А ночи нынче морозные. Да и эта детина вряд ли по темноте снова найдет дорогу к коровам. И где вероятность, что на него не спустят собак.
– Тео, пойми. Мне недосуг возиться с тобой, – жестко ответил Пьер и почувствовал такой редкий за последние годы стыд.
Дурак пожал плечами и продолжил макать хлеб в бульон.
– Эта добрая дама даст мне соломы и лавку.
Эта добрая дама сама бы у слепого на паперти украла монетку.
– Она? Не рассчитывай.
– Я ее попрошу, – Теобальд улыбнулся. – Скажу ей «пожалуйста». Никто не откажет, если говорить им «пожалуйста».
«Ваше Величество, пожалуйста, оставьте меня в тишине, покое и привычном разгульном разврате».
Вряд ли получится. Теобальд, как любой дурак, был добр и тих. Видно, оттого чума его пощадила. Вряд ли осенний мороз будет столь милосерден. Пьер Гонтье никогда не был святошей и праведником. А сейчас у него не было даже гроша, чтобы попробовать сделаться им. Даже приюти он его на ночь – что дальше? На следующую пришлось бы выставить вон. Ни толики добра он не мог совершить. Оставалось быть честным – это как стакан горячей воды для голодного. Все лучше, чем ничего.
– Теобальд. Я смогу помочь тебе, только если ты поможешь мне тоже.
Тео-дурак поднял голову, посмотрел на него. Светлые глаза были доверчивыми и тихими. Толстуха-трактирщица ушла, они были одни и никто не мог их подслушивать. Пьер вздохнул. Он не знал, что из его слов сможет понять тот, кому от рождения Бог не дал разума. Но он рассказал ему все, совсем даже все, без утайки. Будто хотел честностью покрыть все грехи, что были, а главное, будут.
Мариньи не заходил уже третий день, и за то Пьер Гонтье славил Бога.
Третий же день Теобальд Оноре лежал на кровати в его мрачной каморке, пристроенной к мастерской, и первое время Пьер был уверен, что старый приятель умрет. Потом как-то все утряслось. Сегодня утром тот попросил еды и питья, значит, может, и выживет. Дыру на груди он залатал красной ниткой, тугой и добротной, должен же Тео чем-то отличаться от жаб. Пусть он и полный дурак.
Он тогда согласился, действительно согласился, когда Пьер говорил с ним в таверне. Интересно, придется ли ему потом расплатиться за это согласие? Не Тео. Ему. Другого выхода не было, он себя не обманывал. «Действительно, Пьер Гонтье, – он слышал гаденький голос. – Ты себя не обманывал. Ты обманул короля. Король хотел наследника для страны – ты подсунул ему дурака. Вся Франция тебе поклонится в ножки».
Голос был прав, и от этого было противно. Он так хотел переиграть Мариньи, что нечаянно сам обманул короля и корону. Филипп хотел наследника – мудрого, жестокого, хитрого. Казалось бы, Клод де Мариньи идеально подходит. Вместо него теперь будет добродушный дурак.
Он каким-то чудом сторговался с соседкой на крынку свежего молока.
– Пей, Тео, тебе нужно поправиться.
Его сердце он положил в банку, залил крышку воском – король ведь просто так не поверит, захочет увидеть.
Тео-дурак молча пил молоко и смотрел на него доверчиво, словно ребенок. В груди у него теперь обычный камень с французских дорог, как того и хотелось Филиппу.
Сложно понять, все ли хорошо с дураком.
– Тео, кто я?
– Ты Пьер.
– А ты?
Тео хмурился, долго думал, потом забывал о вопросах и следил за поздней мухой в окошке. Кто знает, с Клодом де Мариньи, возможно, было бы так же. А память вернется – у него вместо сердца камень, не вместо мозгов.
Теобальд все лежал и смотрел на бледное холодное солнце. Пьер Гонтье разводил засохшие чернила водой, чтобы черкнуть письмо государю.
Король Филипп явился сам, и Пьер изрядно опешил. Это только в сказках короли заявляются в лачугу к нищему, милосердно дают ему землю и счастье в обмен за труд с добродетелью. Только Пьер о добродетели слыхом не слыхивал. А Филиппа было трудно назвать милосердным.
– Ваше Величество, простите меня. Я ждал Мариньи, а не вас.
Короля нимало не беспокоило, что потолки здесь низкие, а из щелей дует ветер.
– Мариньи приставлен за вами следить, но для дела он вовсе не важен. Я просто ему доверяю.
«Очень зря», – подумалось Пьеру, но он ничего не ответил. Он молча поклонился, указал королю дорогу к постели больного. Филиппу вряд ли нужно сейчас много слов. Сейчас есть он, есть Франция и наследник без сердца, что покорит всех врагов. Мастер Гонтье в этом списке не значится.
Дурак-Тео спал, и Пьер не знал, разбудить его или нет.
– Он крепкий на вид, – Филипп рассматривал нового «сына». – Как его звали прежде?
– Теобальд, – ответил Пьер. – Дальше я не припомню.
Надо говорить ему правду, но необязательно всю. Теобальды в Сорбонне бывали, а вот Оноре – очень вряд ли.
– Ты знал его прежде?
Пьер кивнул.
– Отлично. Как мы договаривались.
Он не хотел прерывать короля. Не каждый день владыка земель получает нового сына, отрекаясь от прежних. Тут лучше молчать.
– Так вот кому достанется Франция. Это полдела, Пьер Гонтье, только полдела. Он должен стать достойнее прочих. Без жалости, без колебаний. Без сожалений. Покажи мне его сердце.
Пьер молча кивнул на залитую воском банку.
– Крепкое, сильное. Как у быка. Не чета изнеженным англичанам. В его груди теперь бьется камень?
– Не бьется, Ваше Величество. Просто лежит – камень не может биться. Но Теобальд жив, как я обещал. И в этом нет ни толики магии, уж поверьте. Теперь наш план лишь ваш. Надеюсь увидеть тот день, когда на него наденут корону.
Король молчал.
– Мы уговорились на новую лавку.
Филипп обернулся, и Пьер пожалел, что раскрыл рот.
– Король вступает в уговоры лишь с равными. Все остальное – его королевская милость.
Филипп шагнул к выходу, и Пьер внезапно почувствовал жгучую ярость. А ярость к королю – это дело нешуточное.
– Через два дня он встанет с постели?
– Как будет угодно, – оскалился Пьер, но добавил, – Вашему Величеству.
– Через два дня его тайно возьмут ко двору. Вас, впрочем, тоже. Если с ним что случится, вы ведь знаете – я не смогу отдать его обычному лекарю.
Король уходил без прощаний. Филипп их не ждал.
– Вы ведь не думали, что все будет просто, Гонтье?
– Я думаю, Ваше Величество, – он посмотрел ему прямо в глаза. – Я думаю, зря я ушел в свое время учиться. Зря стал прыгать выше своей головы. Такие, как я, они очень просто могут ее потерять.
Может, ему показалось, что по лицу Филиппа мелькнула тень улыбки. Железные люди без сердца не улыбаются.
– Хоть в чем-то вы правы, мастер Гонтье. Значит, не очень глупы.
Дверь наконец-то захлопнулась.
«Сбереги голову, Пьер».
Старая лавка была заперта на замок, и он сказал ей «прощай» с куда большим чувством, чем когда уходил от бывших возлюбленных. Через пару дней их с Теобальдом забрали, карета тряслась так, что Пьер был уверен, что рана откроется вновь. Бог миловал. Напротив них сидел Клод де Мариньи и не говорил им ни слова. Теперь у него снова нет имени: «человек-с-кольцом», который стал ему злейшим врагом, как обещал. Хорошо, что хоть кто-то здесь выполняет обещанное. Королю бы у него поучиться, с короля ведь не взыщешь долги. Пьер вспоминал лицо Филиппа Красивого, худое, с острыми скулами, еще без отметин смерти и старости, бледное, а седые нити блестят в волосах, точно серебряные. Он поверил старому лису, так глупо поверил, купился на сказки про свою образованность, ум, как шлюха, которой говорят о красе ее глаз. Интересно, Лакомб был умнее? Навряд ли, если прозябал все в той же грязи.
Обман за обман, думал Пьер. И совесть его уже не терзала. Все наследство Филиппа достанется дураку, и тогда – быть может, на эшафоте – Пьер Гонтье посмеется.
Когда они впервые ступили на землю у замка, была глубокая ночь. Теобальду на голову тут же накинули капюшон, повели так почтительно, будто тот и правда был принц. Его же толкнули к какой-то дальней двери, а потом на заднюю лестницу. Нет, Пьер не жаловался, тут не было крыс и в морозную осеннюю ночь не дуло из сотни щелей. Наутро какой-то мальчишка постучал в его комнату, принес таз и кувшин с ледяной водой, чтоб умыться, а затем назвал его новым придворным лекарем. Пьер не был лекарем и никогда не мечтал о таком. Крики и грязь – в юности он мечтал о знаниях и тишине и точно не о жалобах изнеженных дам и господ. На завтрак был сыр с молоком. Еще свежие яблоки. Это приглушило обиду, но не искоренило ее.
После ему сказали, что король дурно спал и хочет видеть нового лекаря. Стража у дверей пропустила его без единого слова. Разумеется, король выглядел здоровым и сильным и в лекаре не нуждался. Здесь был и Тео, не понимающий, куда девать свои руки, и Клод де Мариньи стоял неприметно в углу. Он поклонился низко и медленно.
– Ваше Величество.
– Доброго утра, мастер Гонтье. Надеюсь, новый дом вам по нраву? Равно как и новая должность.
Улыбка получилась натянутой, и этого Пьер не скрывал.
– Вы слишком щедры, мой король. Но, поверьте, такие, как я, работают лишь за то, что было обещано.
– От королевской милости не отказываются, мастер Гонтье, – мягко встрял Клод де Мариньи. Всем видом молодой человек источал яд и насмешку. – Иначе в следующий раз ее можно и не дождаться.
Пьер смолчал, поклонился и ему тоже. С большим удовольствием он окунул бы его рожу в чан с помоями. Может, как-нибудь в следующий раз.
– Оставьте, – перебил их Филипп. – Мастер, поговорим о делах.
О делах? Свое дело он сделал, рассказать кому – не поверят. Но теперь его держат в королевском плену. Не слишком высокая честь, уж поверьте.
– У Людовика нелады с памятью, вам это известно?
У Людовика?
Король смотрел на него не мигая. Мариньи со вздохом закатил глаза.
– Его Величество говорит о своем наследнике, мастер Гонтье, – с нажимом подсказал ему он. – Потрудитесь ответить.
О наследнике – быстро же они разобрались с Теобальдом! Вот уже имени, считай, и не стало. Теперь навсегда.
Пьер кивнул. У Тео действительно отшибло остатки ума. Он помнит его, помнит, что они немного знакомы. Вот, в общем, и все. А так, как был дураком, так и остался.
– Все верно. Но это скоро пройдет. Я надеюсь. Как понимает Ваше Величество, не так часто в нашем городе живых людей лишают сердец.
Если они и ходят без сердца, то от рождения.
Филипп поднял руку. Пьер замолчал.
– Мне это неважно. Я знал, что ему придется рассказывать, как быть королем. Придется учиться всему остальному – пускай. Моих родных детей учили не год и не два – им это, как видите, впрок не пошло. Куда важнее, что новый Людовик будет таким же, как я. Холодным, как сталь. Холодным, как камень. Попомните, мастер Гонтье, Франция будет первым царством на свете.
С дураком у руля. Пьер слышал когда-то давно, хотя, может, это были грустные страшные сказки, как дураков и безумцев собирали по округам, сажали на корабль и отпускали их одних в глубокое чистое море. «Корабль дураков», его так называли. И капитан их – безумец. Теперь вся Франция будет таким кораблем. Но кто сказал, что Филипп Красивый в здравом уме.
– Мастер Гонтье. Как вы поняли, у вас теперь должность придворного лекаря. Вам хватит знаний и хватит умений. Вдобавок вы будете помогать моему сыну Людовику.
– А прежний Людовик?
– А прежний Людовик – не ваша забота. Не ваша печаль. Ваша забота – служить стране и короне. А корона говорит вам собрать все нужные книги, и чтобы через две недели Людовик снова мог читать и писать. Через месяц чтобы знал этикет при дворе. Через два – чтобы мог связать пару слов на греческом, английском, латыни. И через два месяца, Пьер Гонтье… Через два месяца будет прием. День рождения моего нового сына. Потрудитесь, мастер, чтобы я признал в нем родство. Людовик, ты можешь идти. Мастера с собой забери.
Тео смущенно улыбался и топтался на месте. Пьеру хотелось сбежать. У него подгибались колени, немного, но все же.
– Справедливости ради, мой добрый король, – выдавил он. – За два месяца этикет, латынь, еще что прикажете? Кому это будет под силу?
– Что вас беспокоит, мастер Гонтье? – Клод де Мариньи наслаждался его беспокойством, будто отменной едой. – Вы знакомы по учебе в Сорбонне. Ваш друг, а отныне ваш господин, и так это знает. Не ваш ли любезный Сократ говорил, что любое знание – уже в твоей голове, о нем надо лишь вспомнить? Так вперед. Или вы могли найти человека получше?
Пьер вспомнил предложение, о котором никому неизвестно. Предложение, которое, если вдуматься, было не самым плохим для страны. Клод-«Людовик» на троне, Англия просит пощады.
– Я выбрал достойного короля.
Король Филипп в ответ только бесстрастно кивнул.
– Тогда я сказал вам, что делать. Не подведите.
За дверями, у самого поворота Клод де Мариньи догнал их обоих.
– Мастер, постойте.
Тео остался стоять у окна, а человек-с-кольцом приблизился к Пьеру.
– Я не знаю, мастер, где вы оплошали, – промолвил он и гаденько улыбнулся. – Король тоже не знает, но я неладное чую. Поверьте, когда на вас не обращают внимания, вы учитесь подмечать все детали. Король видел сердце и в груди действительно пусто, но в чем-то вы лжете. Когда я узнаю, о, когда я узнаю, вам дорога на плаху. Я первый подброшу поленья на ваш погребальный костер, если королю так будет угодно. А ему будет угодно. Железный король не знает пощады. У вас будет повод в том убедиться.
Теобальд громко вздыхал и размазывал сопли. Пьер заметил, что на них уже стали поглядывать. Он похлопал его по плечу. Может, зеваки решат, что он встретил старого друга.
– Тео, дружище. Оставь. Ты, должно быть, голодный? Пойдем-ка с улицы. Я тебя накормлю. Не лучшее место, конечно, но выбирать не приходится.
К толстухе-трактирщице, сдавшей его Мариньи, ему идти не хотелось, но выбор действительно был невелик. В приличные места его просто не пустят, а в оставшихся неприличных не осталось хоть сколько-то мало-мальски пригодной еды.
Она смотрела на него хитро и недоверчиво, снова прикинулась дурочкой. Пьеру удалось втолковать ей, что раз он здесь и в весьма добром здравии, то разумнее будет его накормить. И его приятеля тоже. И разумеется, за предательство она не возьмет с него ни гроша. Тогда они будут в расчете.
Толстуха вынесла им две горячие миски бульона, два ломтя свежего хлеба вприкуску и даже горшочек печеного лука с морковью. Лук был мягким и сахарным. Пьер мазал его на хлеб, точно масло. Озябшие руки оба грели о миски с бульоном. Вряд ли в следующий раз трактирщица накормит задаром.
– Тебе есть где жить, Теобальд? – спросил он без особой надежды.
Тот жевал краюху и держал ее перед собой двумя руками, точно ребенок.
– Сегодня я ночевал в одном стойле. Рядом с коровами было тепло, я не жалуюсь.
Это во многом объясняло запах, от него исходивший. Пьер не обманывал ни его, ни себя, он спрашивал из праздного любопытства. У Пьера Гонтье нет сейчас денег, чтобы ему предложить. У нет денег и на себя, а когда он в следующий четверг не назовет Филиппу желанного имени, может статься, не будет и головы.
– Ты пустишь меня ночевать?
Нет, Пьер не может этого сделать. Хоть одно подозрение, болтливый язык дурачка-Теобальда – и Клод де Мариньи найдет, как с ним рассчитаться. Комнату в таверне ему не сдадут. В милосердие соседей не очень-то верилось. А ночи нынче морозные. Да и эта детина вряд ли по темноте снова найдет дорогу к коровам. И где вероятность, что на него не спустят собак.
– Тео, пойми. Мне недосуг возиться с тобой, – жестко ответил Пьер и почувствовал такой редкий за последние годы стыд.
Дурак пожал плечами и продолжил макать хлеб в бульон.
– Эта добрая дама даст мне соломы и лавку.
Эта добрая дама сама бы у слепого на паперти украла монетку.
– Она? Не рассчитывай.
– Я ее попрошу, – Теобальд улыбнулся. – Скажу ей «пожалуйста». Никто не откажет, если говорить им «пожалуйста».
«Ваше Величество, пожалуйста, оставьте меня в тишине, покое и привычном разгульном разврате».
Вряд ли получится. Теобальд, как любой дурак, был добр и тих. Видно, оттого чума его пощадила. Вряд ли осенний мороз будет столь милосерден. Пьер Гонтье никогда не был святошей и праведником. А сейчас у него не было даже гроша, чтобы попробовать сделаться им. Даже приюти он его на ночь – что дальше? На следующую пришлось бы выставить вон. Ни толики добра он не мог совершить. Оставалось быть честным – это как стакан горячей воды для голодного. Все лучше, чем ничего.
– Теобальд. Я смогу помочь тебе, только если ты поможешь мне тоже.
Тео-дурак поднял голову, посмотрел на него. Светлые глаза были доверчивыми и тихими. Толстуха-трактирщица ушла, они были одни и никто не мог их подслушивать. Пьер вздохнул. Он не знал, что из его слов сможет понять тот, кому от рождения Бог не дал разума. Но он рассказал ему все, совсем даже все, без утайки. Будто хотел честностью покрыть все грехи, что были, а главное, будут.
Глава 4
Мариньи не заходил уже третий день, и за то Пьер Гонтье славил Бога.
Третий же день Теобальд Оноре лежал на кровати в его мрачной каморке, пристроенной к мастерской, и первое время Пьер был уверен, что старый приятель умрет. Потом как-то все утряслось. Сегодня утром тот попросил еды и питья, значит, может, и выживет. Дыру на груди он залатал красной ниткой, тугой и добротной, должен же Тео чем-то отличаться от жаб. Пусть он и полный дурак.
Он тогда согласился, действительно согласился, когда Пьер говорил с ним в таверне. Интересно, придется ли ему потом расплатиться за это согласие? Не Тео. Ему. Другого выхода не было, он себя не обманывал. «Действительно, Пьер Гонтье, – он слышал гаденький голос. – Ты себя не обманывал. Ты обманул короля. Король хотел наследника для страны – ты подсунул ему дурака. Вся Франция тебе поклонится в ножки».
Голос был прав, и от этого было противно. Он так хотел переиграть Мариньи, что нечаянно сам обманул короля и корону. Филипп хотел наследника – мудрого, жестокого, хитрого. Казалось бы, Клод де Мариньи идеально подходит. Вместо него теперь будет добродушный дурак.
Он каким-то чудом сторговался с соседкой на крынку свежего молока.
– Пей, Тео, тебе нужно поправиться.
Его сердце он положил в банку, залил крышку воском – король ведь просто так не поверит, захочет увидеть.
Тео-дурак молча пил молоко и смотрел на него доверчиво, словно ребенок. В груди у него теперь обычный камень с французских дорог, как того и хотелось Филиппу.
Сложно понять, все ли хорошо с дураком.
– Тео, кто я?
– Ты Пьер.
– А ты?
Тео хмурился, долго думал, потом забывал о вопросах и следил за поздней мухой в окошке. Кто знает, с Клодом де Мариньи, возможно, было бы так же. А память вернется – у него вместо сердца камень, не вместо мозгов.
Теобальд все лежал и смотрел на бледное холодное солнце. Пьер Гонтье разводил засохшие чернила водой, чтобы черкнуть письмо государю.
Король Филипп явился сам, и Пьер изрядно опешил. Это только в сказках короли заявляются в лачугу к нищему, милосердно дают ему землю и счастье в обмен за труд с добродетелью. Только Пьер о добродетели слыхом не слыхивал. А Филиппа было трудно назвать милосердным.
– Ваше Величество, простите меня. Я ждал Мариньи, а не вас.
Короля нимало не беспокоило, что потолки здесь низкие, а из щелей дует ветер.
– Мариньи приставлен за вами следить, но для дела он вовсе не важен. Я просто ему доверяю.
«Очень зря», – подумалось Пьеру, но он ничего не ответил. Он молча поклонился, указал королю дорогу к постели больного. Филиппу вряд ли нужно сейчас много слов. Сейчас есть он, есть Франция и наследник без сердца, что покорит всех врагов. Мастер Гонтье в этом списке не значится.
Дурак-Тео спал, и Пьер не знал, разбудить его или нет.
– Он крепкий на вид, – Филипп рассматривал нового «сына». – Как его звали прежде?
– Теобальд, – ответил Пьер. – Дальше я не припомню.
Надо говорить ему правду, но необязательно всю. Теобальды в Сорбонне бывали, а вот Оноре – очень вряд ли.
– Ты знал его прежде?
Пьер кивнул.
– Отлично. Как мы договаривались.
Он не хотел прерывать короля. Не каждый день владыка земель получает нового сына, отрекаясь от прежних. Тут лучше молчать.
– Так вот кому достанется Франция. Это полдела, Пьер Гонтье, только полдела. Он должен стать достойнее прочих. Без жалости, без колебаний. Без сожалений. Покажи мне его сердце.
Пьер молча кивнул на залитую воском банку.
– Крепкое, сильное. Как у быка. Не чета изнеженным англичанам. В его груди теперь бьется камень?
– Не бьется, Ваше Величество. Просто лежит – камень не может биться. Но Теобальд жив, как я обещал. И в этом нет ни толики магии, уж поверьте. Теперь наш план лишь ваш. Надеюсь увидеть тот день, когда на него наденут корону.
Король молчал.
– Мы уговорились на новую лавку.
Филипп обернулся, и Пьер пожалел, что раскрыл рот.
– Король вступает в уговоры лишь с равными. Все остальное – его королевская милость.
Филипп шагнул к выходу, и Пьер внезапно почувствовал жгучую ярость. А ярость к королю – это дело нешуточное.
– Через два дня он встанет с постели?
– Как будет угодно, – оскалился Пьер, но добавил, – Вашему Величеству.
– Через два дня его тайно возьмут ко двору. Вас, впрочем, тоже. Если с ним что случится, вы ведь знаете – я не смогу отдать его обычному лекарю.
Король уходил без прощаний. Филипп их не ждал.
– Вы ведь не думали, что все будет просто, Гонтье?
– Я думаю, Ваше Величество, – он посмотрел ему прямо в глаза. – Я думаю, зря я ушел в свое время учиться. Зря стал прыгать выше своей головы. Такие, как я, они очень просто могут ее потерять.
Может, ему показалось, что по лицу Филиппа мелькнула тень улыбки. Железные люди без сердца не улыбаются.
– Хоть в чем-то вы правы, мастер Гонтье. Значит, не очень глупы.
Дверь наконец-то захлопнулась.
«Сбереги голову, Пьер».
Глава 5
Старая лавка была заперта на замок, и он сказал ей «прощай» с куда большим чувством, чем когда уходил от бывших возлюбленных. Через пару дней их с Теобальдом забрали, карета тряслась так, что Пьер был уверен, что рана откроется вновь. Бог миловал. Напротив них сидел Клод де Мариньи и не говорил им ни слова. Теперь у него снова нет имени: «человек-с-кольцом», который стал ему злейшим врагом, как обещал. Хорошо, что хоть кто-то здесь выполняет обещанное. Королю бы у него поучиться, с короля ведь не взыщешь долги. Пьер вспоминал лицо Филиппа Красивого, худое, с острыми скулами, еще без отметин смерти и старости, бледное, а седые нити блестят в волосах, точно серебряные. Он поверил старому лису, так глупо поверил, купился на сказки про свою образованность, ум, как шлюха, которой говорят о красе ее глаз. Интересно, Лакомб был умнее? Навряд ли, если прозябал все в той же грязи.
Обман за обман, думал Пьер. И совесть его уже не терзала. Все наследство Филиппа достанется дураку, и тогда – быть может, на эшафоте – Пьер Гонтье посмеется.
Когда они впервые ступили на землю у замка, была глубокая ночь. Теобальду на голову тут же накинули капюшон, повели так почтительно, будто тот и правда был принц. Его же толкнули к какой-то дальней двери, а потом на заднюю лестницу. Нет, Пьер не жаловался, тут не было крыс и в морозную осеннюю ночь не дуло из сотни щелей. Наутро какой-то мальчишка постучал в его комнату, принес таз и кувшин с ледяной водой, чтоб умыться, а затем назвал его новым придворным лекарем. Пьер не был лекарем и никогда не мечтал о таком. Крики и грязь – в юности он мечтал о знаниях и тишине и точно не о жалобах изнеженных дам и господ. На завтрак был сыр с молоком. Еще свежие яблоки. Это приглушило обиду, но не искоренило ее.
После ему сказали, что король дурно спал и хочет видеть нового лекаря. Стража у дверей пропустила его без единого слова. Разумеется, король выглядел здоровым и сильным и в лекаре не нуждался. Здесь был и Тео, не понимающий, куда девать свои руки, и Клод де Мариньи стоял неприметно в углу. Он поклонился низко и медленно.
– Ваше Величество.
– Доброго утра, мастер Гонтье. Надеюсь, новый дом вам по нраву? Равно как и новая должность.
Улыбка получилась натянутой, и этого Пьер не скрывал.
– Вы слишком щедры, мой король. Но, поверьте, такие, как я, работают лишь за то, что было обещано.
– От королевской милости не отказываются, мастер Гонтье, – мягко встрял Клод де Мариньи. Всем видом молодой человек источал яд и насмешку. – Иначе в следующий раз ее можно и не дождаться.
Пьер смолчал, поклонился и ему тоже. С большим удовольствием он окунул бы его рожу в чан с помоями. Может, как-нибудь в следующий раз.
– Оставьте, – перебил их Филипп. – Мастер, поговорим о делах.
О делах? Свое дело он сделал, рассказать кому – не поверят. Но теперь его держат в королевском плену. Не слишком высокая честь, уж поверьте.
– У Людовика нелады с памятью, вам это известно?
У Людовика?
Король смотрел на него не мигая. Мариньи со вздохом закатил глаза.
– Его Величество говорит о своем наследнике, мастер Гонтье, – с нажимом подсказал ему он. – Потрудитесь ответить.
О наследнике – быстро же они разобрались с Теобальдом! Вот уже имени, считай, и не стало. Теперь навсегда.
Пьер кивнул. У Тео действительно отшибло остатки ума. Он помнит его, помнит, что они немного знакомы. Вот, в общем, и все. А так, как был дураком, так и остался.
– Все верно. Но это скоро пройдет. Я надеюсь. Как понимает Ваше Величество, не так часто в нашем городе живых людей лишают сердец.
Если они и ходят без сердца, то от рождения.
Филипп поднял руку. Пьер замолчал.
– Мне это неважно. Я знал, что ему придется рассказывать, как быть королем. Придется учиться всему остальному – пускай. Моих родных детей учили не год и не два – им это, как видите, впрок не пошло. Куда важнее, что новый Людовик будет таким же, как я. Холодным, как сталь. Холодным, как камень. Попомните, мастер Гонтье, Франция будет первым царством на свете.
С дураком у руля. Пьер слышал когда-то давно, хотя, может, это были грустные страшные сказки, как дураков и безумцев собирали по округам, сажали на корабль и отпускали их одних в глубокое чистое море. «Корабль дураков», его так называли. И капитан их – безумец. Теперь вся Франция будет таким кораблем. Но кто сказал, что Филипп Красивый в здравом уме.
– Мастер Гонтье. Как вы поняли, у вас теперь должность придворного лекаря. Вам хватит знаний и хватит умений. Вдобавок вы будете помогать моему сыну Людовику.
– А прежний Людовик?
– А прежний Людовик – не ваша забота. Не ваша печаль. Ваша забота – служить стране и короне. А корона говорит вам собрать все нужные книги, и чтобы через две недели Людовик снова мог читать и писать. Через месяц чтобы знал этикет при дворе. Через два – чтобы мог связать пару слов на греческом, английском, латыни. И через два месяца, Пьер Гонтье… Через два месяца будет прием. День рождения моего нового сына. Потрудитесь, мастер, чтобы я признал в нем родство. Людовик, ты можешь идти. Мастера с собой забери.
Тео смущенно улыбался и топтался на месте. Пьеру хотелось сбежать. У него подгибались колени, немного, но все же.
– Справедливости ради, мой добрый король, – выдавил он. – За два месяца этикет, латынь, еще что прикажете? Кому это будет под силу?
– Что вас беспокоит, мастер Гонтье? – Клод де Мариньи наслаждался его беспокойством, будто отменной едой. – Вы знакомы по учебе в Сорбонне. Ваш друг, а отныне ваш господин, и так это знает. Не ваш ли любезный Сократ говорил, что любое знание – уже в твоей голове, о нем надо лишь вспомнить? Так вперед. Или вы могли найти человека получше?
Пьер вспомнил предложение, о котором никому неизвестно. Предложение, которое, если вдуматься, было не самым плохим для страны. Клод-«Людовик» на троне, Англия просит пощады.
– Я выбрал достойного короля.
Король Филипп в ответ только бесстрастно кивнул.
– Тогда я сказал вам, что делать. Не подведите.
За дверями, у самого поворота Клод де Мариньи догнал их обоих.
– Мастер, постойте.
Тео остался стоять у окна, а человек-с-кольцом приблизился к Пьеру.
– Я не знаю, мастер, где вы оплошали, – промолвил он и гаденько улыбнулся. – Король тоже не знает, но я неладное чую. Поверьте, когда на вас не обращают внимания, вы учитесь подмечать все детали. Король видел сердце и в груди действительно пусто, но в чем-то вы лжете. Когда я узнаю, о, когда я узнаю, вам дорога на плаху. Я первый подброшу поленья на ваш погребальный костер, если королю так будет угодно. А ему будет угодно. Железный король не знает пощады. У вас будет повод в том убедиться.
