– Ее Величество королева английская!
Пьер пролил себе на рубаху вино и понял, что не бывает у королей и монархов просто пиров. Не бывает просто праздников, просто радости, просто свадеб и просто смертей. Изабелла вошла в этот зал, а вместе с ней вошли его костер, королевский скандал и война.
Платье на королеве было темно-зеленым, и сегодня во сне Пьер Гонтье целовал ее нежную шею. Когда она прошла мимо, он потупил глаза. Не хватало ему еще таких обвинений – двух смертей он, пожалуй, не выдержит. Перед королем она не склонилась. Что ж, видно, так принято. Филипп усадил ее по другую сторону от себя, чтобы она не видела своего нового брата.
– Пейте, мастер Гонтье! Король объявил, вы спасли его сына. Недурно, очень недурно. Глядите, в скором времени еще войдете в Совет, – кто-то из надравшейся знати смеялся и хлопал его по плечу.
Ему наливали, а он пил и все пил, стараясь заглушить голос страха. Разум оставался чистым, как стекло витража. Краем глаза он косился на стол королевской семьи. Король что-то негромко говорил Теобальду, Теобальд ел, молчал, иногда кивал и смотрел на десятки свечей, будто малый ребенок. Какой из него сын Железного короля. Он не обидит и мухи. И очень скоро Филипп Красивый это поймет.
Свечи стали короче в два раза. Кто-то позвал пару придворных лютнистов. Заунывные звуки летели под потолок вместе с дымом, пока оба они перевирали «Песнь о Роланде» или что-то еще. Пьер никогда не любил баллады с легендами. В них и бедняк получает принцессу, и король милосерден. Сейчас его тошнило от подобных идей. Еда была съедена, люди бродили по залу, встречали знакомых, делали вид, что не видят друг в друге врагов. Он отошел от стены, двинулся наобум по каменным плитам.
– Ты не сказала мне, что приедешь.
– Я отчитываюсь лишь перед королем Эдуардом, а моему супругу все равно, где я и с кем. Это называется семейное счастье.
– Осторожнее, дочь моя. Твоему брату Людовику это тоже было неважно, и Маргарита Бургундская отныне в тюрьме за прелюбодеяние. Не оступись, как она.
Пьер замедлил шаг, чтобы его не заметили. В его мыслях Изабелла оступалась раз за разом – кто будет винить его за подобное, он давно уже не чувствовал ничего кроме страха. Так впору и дураком заделаться, как Теобальд. Невыносимо, когда мысли все несутся и несутся по кругу.
– Зачем ты приехала? В дочернюю любовь я сейчас не поверю.
– Ее и не было никогда, только верность. Мне всегда казалось, что ты ценишь ее больше любви.
Король кивнул. Изабелла продолжила.
– Ты знаешь, что я его ненавижу. Я не прошу тебя писать в Рим, подавать на развод, это будет долго и сложно, почти невозможно. Меня отошлют в монастырь – и я не думаю, что ты бросишься спасать свою кровь. Нам не позволят, мне не позволят… У меня есть сын, и мой брак завершен. Никто его не расторгнет.
– Так чего же ты хочешь?
– Пожалуй, того же, чего и ты. Дай мне людей и поддержку. Для начала армию Артуа. Думаю, многие захотят отстоять честь французской принцессы.
Филипп сжал ее руку. Пьер видел, что ей больно, но она лишь поджала губу.
– Ты перестала быть французской принцессой десять лет назад, – еле расслышал Пьер. – Когда лишь обручилась и годы жила на чужой стороне, ожидая замужества. Будет нужно, я введу людей на английскую землю. Но это будет решение французского короля, а не малодушной девчонки, уставшей от одинокой постели.
Изабелла вырвала руку.
– Очень хорошо, что ты скоро умрешь, – прошипела она на английском. – Людовик в детстве всегда был добр ко мне.
– Желать гибели королю – это измена.
– Тогда хорошо, что больше не ты мой король. Тебе ведь страшно, признайся… Ты знаешь, что слова моего крестного не более чем крики казненного. Но этот страх убьет тебя изнутри быстрее, чем если бы это действительно было проклятие!
– Наш дорогой принц – просто счастливчик!
Пьер вздрогнул и отпрянул назад, чей-то захмелевший голос будто вырвал его из тяжелого сна.
– Удрал от старухи с косой, да еще скоро разживется новой женой! Остается верить, что хоть эта рогов не наставит.
Товарищи пытались угомонить перебравшего друга, но у того, похоже, была луженая глотка. Он хохотал, стучал кубком по столу и призывал всех выпить за Маргариту Бургундскую. Пьер отвернулся и приложил ладонь к вспотевшему лбу. Мало радости видеть, как кого-то потащат в темницу, а на другое утро казнят. Граф Ангулемский был неприятный тип, он заходил к нему как-то раз с больным желудком. Но это не повод желать ему смерти.
– Ги, замолчите!.. – шептали ему, но того не смущала ни тишина, ни то, что лютни замолкли.
– Видите, Пьер, – тот вздрогнул и чуть было не пошатнулся; меньше всего ему хотелось слышать над ухом тихий голос монарха. – Это Ги Луизиньян. Я специально держу его при себе последние месяцы, а дурак как будто и рад. Он думает, я не знаю о его письмах через Ла-Манш к королю Эдуарду. А я знаю и через пару недель буду его судить за измену. Какая удача. Теперь можно не ждать, мой новый сын его уничтожит сейчас.
Пьер с опаской посмотрел на Теобальда. Тот привык, что его звали Людовиком, знал, что Ги обращался к нему, отлично помнил имя Маргарита Бургундская, об этом Пьер позаботился. Он смотрел на вельможу, своего подданного с любопытством, будто мальчишки на слепого щенка. И стража ждала. Она знала, что делать, нужно отдать лишь приказ.
А потом Пьер понял, что напрасно, все напрасно. Когда все рушится, когда наступает начало конца, становится легче и страх неизвестности отступает. Когда ты упал, то незачем уже страшиться земли. Будто во сне дурак Теобальд улыбнулся и поднял вслед за пьяным вельможей бокал. Выпил за свою пропащую женушку, принимая в себя оскорбление, сам разгоняя его по крови.
Ги де Луизиньян забормотал извинения. Тот неловко похлопал его по плечу. Назвал своим другом, пообещал с улыбкой, что Бог того непременно простит. Будто было обычное воскресенье перед Великим Постом. А он будто и вовсе не принц, который печется о чести. Где твое каменное сердце, Теобальд Оноре? Впрочем, Пьер всегда знал, что от него толку нет. Равно как и жестокость Филиппа в его голове из плоти и крови, а не оттого, что он Железный король.
Народ зашептался. Нет ничего опаснее, чем шепотки по углам. Пьер с каким-то странным облегчением почувствовал: вот оно. Тихий отзвук той лавины, что скоро накроет их толщей снега. Он отошел, а Филипп не мешал. Он не смотрел сейчас на своего мастера. Обойти одну даму, вторую, третью. У самого выхода он врезался в Клода де Мариньи. Человек-с-кольцом улыбался.
– Спасибо вам, мастер Гонтье, спасибо, – шептал он. – Вот он, ваш провал, как будто бы у меня на ладони. Я думал, придется ждать еще пару месяцев. Что скажет Филипп, наш добрый король?
Пьер оттолкнул человека-с-кольцом и наконец-то вышел из зала. Этот толчок – всего лишь еще один гвоздь в крышке его неготового гроба. Бежать уже не представлялось возможным. Если бы он мог, он сбежал бы еще после первого обмана Филиппа, но его не выпустят за пределы этого замка. Значит, надо думать. Думать и думать, играть на тщетной, слепой надежде монарха, извратить ее, обмануть, сделать все то, что король проделывал с ним, жалкой пешкой. Он с Мариньи пока еще снова на равных. Главное, чтобы не дрогнула чаша весов.
– Мастер Гонтье.
Пьер обернулся. «Принц Людовик», его детище и победа, стоял перед ним.
– Мастер Гонтье, я все сделал правильно? Как вы меня и учили?
Какая разница, что сейчас он ответит ему?
– Конечно, Ваше Высочество, – пересохшими губами ответил Пьер. – Вы принц, вы не можете ошибаться.
– Тебя всегда любили учителя.
Она тихо вышла из зала следом за ними. Его невольное отвлечение, головная боль короля, он еще ни разу не был так близко, пора прекращать мечтать и смотреть отныне в другую сторону. Он потупил глаза и поклонился так низко, как было возможно.
Изабелла смотрела на мнимого брата через мутную пелену в десять лет, куда-то назад во времени, когда они были вместе лишь на Пасху и Рождество, две недели в году, а в прочие дни обменивались длинными письмами со словами, не свойственными для юных детей. Она его не помнила, это верно. Она и сейчас смотрела мимо него, стараясь выплыть из мыслей о ненавистной дороге домой, прочь от отца, что не подал ей руку помощи.
Теобальд поклонился и прижал к губам ее бледную руку.
– Здравствуй, сестра.
Дурак, он действительно был рад ее видеть, думал, что она ему, правда, родная. Что у него есть отец и прочие братья. Изабелла коротко его обняла, затем отступила.
– Не гневайся на него, милый брат. Он не просто дурак, а пьяный дурак. Таких кувырком спускают с лестницы, но не отправляют на казнь.
Либо Изабелла не знает, что за дела у Луизиньяна с ее милым супругом, либо после ссоры с отцом окончательно выбрала сторону. Свою собственную.
Теобальд улыбался и слушал ее нелепые женские новости, которые дома было некому слушать. Что-то про сына, у которого глаза, как у деда. Про то, что Артуа прислал на его второй день рождения лошадок из серебра. Двадцать четыре, на каждый месяц, что прожил. В ларце, где она теперь хранит письма из дома.
– Как мой милый племянник? – наконец спросила она. – Как твой сын, Людовик? Ему теперь горько без матери.
Наследник Франции смотрел на нее и молчал. Затем покосился на Пьера.
– У меня есть сын?
«Да, дурья твоя голова, Теобальд. У Людовика есть сын, жена, смелость и ум. Он умеет читать и писать на греческом, знает поименно всех полководцев древнего Рима и умеет ездить на лошади. Это его не спасло. Значит, тебя вообще ничего не спасет. Меня, впрочем, тоже».
– Его Величество очень устал, – встрял Пьер Гонтье. – Людовик, вам стоит вернуться в покои. После вашей болезни.
Теобальд лишь пожал плечами и двинулся прочь. Он счастлив. У него есть отец и сестра. Теперь еще будет и сын.
Пьер смотрел в сутулую спину уходящего Тео.
– Не переживайте за вашего брата, Ваше Величество.
Такому, как он, не позволено смотреть на неё, не то что заговаривать первым.
– Его Высочество еще не крепок после болезни.
– Это не мой брат, не так ли?
Пьер замолчал. Нужную ложь он ещё не придумал. А что он ей скажет? «Вы правы, но, умоляю, не говорите Филиппу»? Не говорите вашему мужу, вашему сыну, когда подрастёт, самому своему сердцу, из которого вырвали любимого брата? Пожертвуйте правдой ради незнакомого пьяницы, дурака и отца, которого вы ненавидите. Он не осмелился просить её о таком. И лгать ей в лицо не осмелился тоже.
Поэтому Пьер молчал. Это было значительно проще.
– Вы. Лекарь. Скажите мне правду. Людовик погиб?
А откуда он знает. Может, и мёртв, а может, в темнице рядом с опальной женой. Он покачал головой. И да, и нет, решайте, мол, сами.
– У Людовика ещё двое братьев. Даже если он просто скончался… Наследники есть, к чему этот глупый обман?
Она повернулась к нему, посмотрела прямо в глаза. Они у неё светло-серые, как у отца, ледяные, как сталь, может статься, тоже не ведают жалости. Прекрасные глаза. Если б он был поэтом-монахом, все было бы проще.
– Скажите мне правду. Всю правду. Поверьте, я умею быть щедрой, и в Англии у вас тогда будут друзья.
Пьер почувствовал, что смог улыбнуться.
– Англия далеко, Ваше Величество.
Она ему не ответила. Она знает, что он имеет в виду. Неважно, сколько людей за проливом будут знать его имя. Стены дворца уже мягко обступают его. Она знает, что случилось с её крестным-магистром. Всего месяц назад, может, больше, да, уже больше – Пьер не заметил, как время летит. Если королю под силу низвергнуть того, кто сильнее, богаче его, если ему под силу пленить даже Папу – то что говорить о молодом подмастерье, которого любая крестьянка уличит в колдовстве.
– Вы правы, мастер Гонтье. Она далеко.
Конечно, он прав. Где-то в других мирах обреченному полагается умирать с поцелуем прекрасной дамы или, на худой конец, с её локоном. Придётся просить служанку, что убирается в комнате. Хоть её лицо и изъедено оспой.
– Благослови вас Бог, Ваше Величество, – что ещё положено говорить? Он не знает. – Не ненавидьте его, я прошу вас.
Она на минуту застыла.
– Отца?
– Нет, – Пьер покачал головой. – Его зовут Теобальд Оноре. И он всего лишь дурак.
Глава 8
Это только во вранье проходимцев заслуженная кара и удары судьбы сопровождаются громом с небес, порывистым ветром, заунывным уханьем филина. На деле же у твоей двери стоит стража и не пускает тебя из покоев дальше второй галереи. По особому распоряжению короля. И с этим не спорят.
Он сидел в каморке неделю после того злополучного вечера. Изабелла, королева Английская, уехала на следующий день. Из оконца Пьер видел внизу лишь крохотных человечков – она и король – будто куклы. Принцесса тогда наклонилась к Филиппу. Ни один ветер никогда не донес бы слов до него, но Пьер их расслышал. Два слова: «Я знаю». Ее отец бледнеет, точно уже на смертном одре, но замечает это лишь дочь. И этого ей хватит надолго.
Под вечер его вызвали к королю. Такая честь для безродного юноши. Знал бы он тогда, когда сбегал из деревни в Сорбонну, когда пару раз его обокрали в дороге, что через несколько лет он будет вышагивать по дворцовым плитам Консьержери и говорить с Филиппом, не прижимаясь лбом к холодной грязной земле. Шальная мысль затесалась в голову Пьеру – сам ли умер Лакомб. Он отмахнулся. Конечно же, сам. Старик догадался свернуть себе шею в канаве. И догадался не обманывать короля.
Дверь за ним затворилась.
«Что-то не то».
Что-то не то, помимо того, что все рушится, как карточный домик. Он оглядел еще раз покои Филиппа и понял, чего не хватает. Тень Мариньи – ее не было. В смысле, не было Клода, не было человека-с-кольцом, его врага и противника, оттого было странно и пусто.
Филипп проследил за его потерянным взглядом.
– Вы ищете нашего друга, мастер Гонтье?
– Клод де Мариньи мне не друг, Ваше Величество.
– Вы знаете, почему я позвал вас?
Его могут обвинить в измене, в обмане, в колдовстве, в грязных мыслях о французской принцессе: первое правило Франции – не признавать ничего, когда говорят признаваться.
– Нет.
– Ну, как же, мастер Гонтье.
Филипп отчего-то был спокоен, как и всегда. Пьер вспомнил, как, казалось бы, еще в прошлой жизни, он говорил королю, что тот бесконечно далек от всего и оттого ничего не боится. Королева Изабелла считала иначе.
– Для чего мне был нужен новый сын, мастер Гонтье?
– Ваши дети не оправдали надежд.
Король усмехнулся.
– Дети их никогда не оправдывают. Так было, так будет – вы думаете, меня волновала семья.
Пьер вспомнил, как ему показалось, что в Филиппе есть что-то живое, и промолчал.
– Жак де Моле пообещал, крича мне из пламени, что ни мне, ни моим сыновьям не править во Франции. Что сам я умру через год – вам это известно? Настоящий Людовик не хочет брать другую жену, Карл, впрочем, тоже. Дочерям корону не отдают. Вы никогда не думали, мастер Гонтье, отчего измена королевы в постели равняется измене короне? Не из-за мужской гордости, будьте уверены. Отчего тихие слухи в самом сердце дворца опаснее мятежа на дальних границах. Оттого, что любой теперь скажет, что наследник – ублюдок.
