Я открыла глаза.
Снег в воздухе двигался, как туман. Занавесь из мельчайших искр. За моей спиной что-то скрипнуло. Я резко обернулась — никого. Только темнота и белая тишина.
Но ощущение чужого взгляда не исчезло.
Кто-то знал, что я услышала.
Кто-то — возможно, не ребёнок — почувствовал мой отклик.
В глубине сознания вспыхнула мысль, что если кто-то оставил ментальный след — значит, он ещё жив.
Глава 2
Гость из метели
Я почувствовала его раньше, чем услышала стук.
Эфир вздрогнул — как бывает перед землетрясением, но на этот раз не город, а я содрогнулась. Вибрация не угрожающая, но настойчивая. Будто кто-то снаружи медленно и упрямо шёл сквозь шторм, неся в себе груз, от которого не может отказаться.
Я отложила кружку. Открыла дверь.
Он стоял на пороге, облитый снегом, будто вынырнул из самой метели. Высокий, большой, весь в чёрном, с капюшоном, спущенным на плечи. Лицо усталое. Глаза — серо-ледяные. И неуместно живые.
— Вы… Илария? — спросил он.
Его голос был хриплым, но в нём звучала та самая нотка, от которой замирает воздух. Не угроза. Не страх. Обреченность.
— Входите, — сказала я, хотя ещё не знала, кто он.
Он шагнул внутрь, оставляя за собой на полу следы — не столько от мокрых ботинок, сколько от чего-то, что нёс с собой. Боль. Отчаяние. Одиночество, знакомое до боли.
Я чувствовала его почти физически. Это не маг. Не из наших. Но эфир его не отвергал. Он отзывался на него, как на давно потерянного друга.
— Меня зовут Ардин, — сказал он, не раздеваясь. — Мне сказали, что вы... слышите.
— Я слушаю, — ответила я.
— У меня пропала дочь.
Так. Вот и он. Один из них.
Я приглушила эфир. Слишком много эмоций — и своих, и его. Магия как антенна — ловит всё. А я не готова.
— Когда?
— Десять дней назад. Она… — он запнулся, — она волновалась. Что-то чувствовала. Говорила: «Папа, во сне меня зовут». Я не поверил. Я думал, это просто…
Он не договорил. Мне не нужно было. Эфир мигнул. Его мысли — плотные, тёмные — заполняли комнату, даже если он молчал. А я чувствовала даже с приглушённым эфиром.
— А мать?
— Её нет. Уже давно. Мы жили вдвоём.
Я кивнула. Он говорил коротко. Но ни одно слово не было случайным. Я почувствовала: он сдерживает лавину.
Я пошла к камину, бросила пару веток. Он не двинулся с места.
— Как её зовут?
— Невея.
Имя отозвалось в глубине меня, будто я уже слышала его раньше. Шёпотом. В метели. В эфире.
"Папа, я боюсь..."
Мой чай остыл, но я вдруг почувствовала, как горло сжало. Совпадение? Или...
— Я возможно слышала её, — сказала я не сразу. — Крик в эфире. Вчера.
Он поднял голову. Взгляд — как удар в грудь. Страх и надежда сплелись так крепко, что стали чем-то третьим. Безымянным.
— Она жива?
Я не ответила. Я не знаю. Я только чувствовала след. И этот след был ещё тёплым, но время не стоит на месте, и жива ли она сейчас – я не знала.
— Утром, — сказала я, не глядя на него. — Принесите в лавку что-нибудь её. Личное. Игрушку, платок, прядь волос, письмо — всё, что у неё было при себе чаще других вещей.
Он молчал. Потом тихо произнёс:
— У неё был деревянный кулон. С вырезанной птицей. Она никогда с ним не расставалась.
— Хорошо. Принесите.
Я почувствовала, как эфир вокруг него дернулся, как натянутая вожжа — страх, надежда, то, чего он, возможно, не давал себе чувствовать вслух. А я… я просто хотела, чтобы он ушёл. Не потому что он был неприятен. Наоборот.
Потому что он был слишком живой. Слишком настоящий. И я знала, к чему это ведёт.
Я допила свой остывший чай, горечь настоялась сильнее, чем следовало.
— Я не занимаюсь поисками, — сказала я, спокойно. — Я не следователь. Я больше не... в этом. Я просто смотрю. Иногда — слышу. Могу сказать, жива ли она. Всё. Не больше. Остальное — не моя работа.
Он смотрел на меня, не прерывая.
— В городе есть управа, дознавательная палата, местные маги. Обратитесь к ним. Это их дело. Им платят за это. Я просто...
Я запнулась. Что сказать? «Я просто живу здесь?» Или «Я просто женщина, которая устала»?
Он кивнул. Слишком быстро. Слишком спокойно.
— Конечно.
Я почувствовала, как внутри что-то кольнуло. Этот «конечно» был почти извинением. И упрёком. И чем-то ещё.
Но я не поддалась.
— Время до заката. Если не принесёте — не приходите. — Мой голос прозвучал жёстче, чем я хотела.
Он ушёл так же тихо, как пришёл. Только воздух остался тяжёлым, будто внутри комнаты незримо стоял кто-то ещё.
Я подошла к окну. Метель была прежней. Никаких следов. Только снег и свет фонаря, колеблющийся, как пламя свечи.
Моя рука скользнула по подоконнику, и я вдруг вспомнила, как вела допросы. Люди плакали, кричали, запирались в себе, а я… я просто фиксировала. Слушала. Держала границу. Тогда это спасало меня.
Теперь — разрушало.
Я ушла вглубь комнаты и коснулась эфирного узла — проверяя защиту.
"Невея..."
Я не должна чувствовать. Не должна втягиваться. Обещала себе.
Но уже поздно. Он произнёс её имя. И я — запомнила.
Он пришёл рано.
Я не ждала его до полудня, но ровно в восьмом часу утра под моим окном скрипнул снег. Я почувствовала его, ещё прежде чем он открыл дверь лавки. Всё в нём было напряжено — как у человека, который перестал надеяться, но продолжает идти.
Кулон он держал в кулаке, стиснув так, будто боялся, что я передумаю.
— Вот, — сказал он и положил вещицу на стол. Маленький, вырезанный вручную, на потёртой нитке.
Птица с расправленными крыльями — простая, немного угловатая, но в ней было что-то… настоящее.
Я кивнула.
— Это займёт время.
Он не стал спрашивать, что именно я буду делать. Не предложил остаться, не попытался вмешаться. Только глянул на кулон, как на единственную ниточку, связывающую его с тем, что осталось от его мира.
Когда он ушёл, я закрыла лавку, задернула все занавеси и достала зеркальный круг.
Простая стеклянная чаша, вода, пара капель крови — своей. Связь требует личного участия.
Я положила кулон в чашу и накрыла ладонями воду. Тёплая. Ещё не холодная, как ожидала. Значит, след не остыл.
Закрыла глаза.
"Невея… Где ты?"
Эфир отозвался дрожью. На этот раз — слабой, но чёткой. Как если бы дуновение ветра пронеслось по застывшей паутине.
Я увидела не образ — ощущение. Мрак. Плотный, вязкий. Каменные стены, запах сырости. Не комната — подвал. Что-то тёмное шевелится в углу, и…
Плач.
Нет, не вслух. Внутри. Плач, запертый в груди.
И голос, слабый, как дыхание: "Папа… не приходи… здесь… плохо…"
Я вздрогнула, выдернув руки из воды. Капли упали на столешницу. Кулон медленно вращался в прозрачной глубине, как маятник.
Она жива.
Но боится. Не просто одна — она где-то, где нельзя кричать. Где нельзя звать.
Я вытерла ладони, встала, пошатнулась. Слишком сильно. Слишком глубоко. Связь не бывает безопасной. Особенно с ребёнком, особенно в страхе.
В дверь постучали. Я уже знала, кто это.
— Жива, — сказала я, когда открыла.
Он выдохнул, будто до этого и не дышал.
Но радость была странной. Не радость — ошеломление.
— Я чувствовала страх. Тьму. Она в замкнутом месте. Каменные стены. Я не могу сказать точно, где. Пока нет.
Он кивнул.
— Вы пойдёте дальше?
Я посмотрела на него. Долго.
— Я не знаю.
Он опустил глаза. Я почти сказала: «Нет», но слова застряли в горле.
Я видела это тысячи раз. Родители, потерявшие ребёнка. Уверенные, что на всё пойдут, всё отдадут, только бы вернуть. А потом — пустота. Или чудо. Но почти никогда — справедливость.
Мир не был справедлив.
И я не была героем.
Но её голос до сих пор звучал в эфире.
"Не приходи…" — а он уже шёл.
Ночь не пришла — она опустилась, как меховая шаль, набитая инеем. Метель не утихала, только стала гуще, плотнее. Словно сама зима дышала слишком тяжело.
Я лежала, глядя в потолок, и не могла заснуть. Эфир дрожал — не возле лавки, не внутри меня, в поле всего города. Как будто что-то внизу, под землёй, провело когтями по эфирной оболочке Ауриса. Осторожно. Нарочно. Чтобы почувствовали те, кто умеет слышать.
Я слышала.
И не хотела верить.
Поднялась, подошла к окну. Вниз. Пустая улица, фонари — в белых капюшонах из снега. Тихо. Но не пусто.
В эфире — шёпот. Сначала — нечленораздельный. Потом — почти слова:
"Он вернётся… кровь зовёт… тепло зовёт…"
Мурашки прокатились по спине.
Это было не детское. Не про Невею. Это было… старше.
Как будто кто-то другой, невидимый, выдохнул:
"Они снова восстали…"
Я знала такие ощущения. Не отсюда. Из прежней жизни. Когда приходила в пустую комнату, а волосы на затылке шевелились — потому что кто-то там уже был. Потому что что-то смотрело.
И сейчас — оно смотрело. И говорило со мной.
Я пошла к магическому кругу. Проверила защиту — активна. Сеть ловит всё, что пробует пробиться из вне. Но... сейчас никто не пробивался. Он уже был внутри.
Положила ладонь на дерево стола. Почувствовала пульсацию — не своей магии, чужой.
Старой. Холодной.
Это не просто похищение. Не местный маргинал. Это — что-то страшнее, и древнее.
Кто-то использует детей как часть старой схемы. Возможно, кровной магии.
Я выдохнула. Губы дрожали.
"Не лезь," — сказала я себе. — "Ты пообещала. Только ответ. Только да или нет. Не больше."
Но внутри уже знала: я вляпалась.
Потому что это тот самый страх, от которого я бежала, пересекла мир, забыла свою профессию, стерла имя.
И всё равно — он меня нашёл.
Он пришёл вновь, хотя я этого не просила. Хотя дала понять: на этом всё.
Утром, когда только разожгла камин и ещё не переоделась из тёплого халата, дверь уже тихо скрипнула. Он стоял на пороге, в пальто в изморози, с лицом упрямым, но не угрожающим. Как человек, который прошёл через слишком много, чтобы уйти, не попробовав снова.
— Я не должен был приходить, — сказал он. — Но я видел вас вчера. После. Вы сказали "жива", но это было не всё.
Я замерла. Хотела соврать. Сказать, что больше ничего не видела, что всё придумала, что мой дар — каприз и не стоит доверия. Но он смотрел так, как смотрят дети, когда у них уже отняли всё, кроме веры.
— Я почувствовала… странное. Как будто она закрыта в своём теле. Но ночью произошло кое-что... я боюсь что дети похищены не просто тау, они нужны для чего-то древнего и страшного.
Он побледнел.
— Ради жертвы?
Я не ответила. Не хотела произносить это слово.
Он шагнул ближе.
— Мне некуда больше идти. Вы говорите — в дознание. А я был там. Там ждут бумагу, печать, доказательства. А у меня — только снег на сапогах и пустая комната.
— Это не значит, что я могу помочь.
— Но вы уже помогаете. Даже когда отказываетесь.
Я отвела глаза.
Он подошёл ближе — не опасно, но… рядом.
— Скажите правду. Вы видели больше, чем сказали?
Я кивнула. Молча.
Он тихо вдохнул, будто этот ответ был больнее любого отказа.
— Тогда я прошу — помогите, мне больше не к кому обратится. Я пробовал, подключил все связи, но пусто. Вы последняя надежда, прошу вас.
Я не сразу поняла, что даю согласие. Слова вышли сами, как будто я говорила с зеркалом прошлого:
— Хорошо. Я попробую выяснить, где она. Что происходит. Но вы должны понимать: я не служу городу. Не подчиняюсь их законам. Я делаю по-своему. И если скажу «стоп» — вы отступите.
Он кивнул.
— Обещаю.
— Без вопросов. Без обвинений. Без «ещё один день».
— Да.
— И вы должны понимать что Совету города это может не понравится, возможно не только у меня будут проблемы.
— Если я сделаю всё что могу ради спасения дочери, тогда жалеть не буду ни о чём.
Мы стояли так, будто уже заключили сделку с самой зимой. Снег снаружи завывал сильнее. Где-то вдалеке тень метели метнулась, будто фигура. Или моё воображение.
Я пошла к полке, достала карту Ауриса. Старая, но точная. Отметила место, где почувствовала первый всплеск — во время ритуала.
— Завтра вы принесёте мне всё что осталось у вас от неё, всё странное, необычное или новое.
Он кивнул.
— И вот ещё что, — сказала я, не поднимая глаз. — Вам придётся мне доверять. Даже если я попрошу вас не задавать вопросов.
— Я уже начал.
Я впервые за долгое время улыбнулась — устало, с опаской.
Что-то сдвинулось внутри. Точно не судьба — я не верила в неё.
Но ощущение, что жизнь снова началась — было.
И я была уверена что это не закончится хорошо.
Глава 3
Тени старого города
Метель отступала медленно, как уязвлённый зверь. Улицы Ауриса ещё не успели очистить от сугробов, и под тяжестью снега город казался погружённым в забытьё. Воздух был влажным, морозным, пах чем-то медным, будто в эфире осталась ржавчина после боли. Я вышла из лавки до рассвета — к этому часу город был пуст, только несколько засыпающих фонарей да хруст шагов под сапогами. Ардин ждал меня у угла дома старьевщика, лицо его было хмурым, под глазами — усталость и что-то новое. Что-то, что я боялась назвать надеждой.
— Вот всё что ты просила, — сказал он без приветствия и протянул сумку . Я потрогал каждый предмет, необычно странный рисунок, свеча, игрушка, бусы...
И почувствовала, как внутри зашевелилась магия. Я чувствовала что игрушка имеет след, странную ауру. Что-то необъяснимое и странное. Меня как нитью тянуло к месту, и в коротком видении я увидела дом.
— Улица Безмолвия, шестой дом, — пробормотала я приходя в себя. — Там очень давно был приют для магов-детей, которых отказались принимать в Академии. Потом здание закрыли, слухи о недоброжелательных духах, были даже подозрения на секту. Но после появления совета все от туда просто исчезли.
— Думаешь, туда?
— Думаю, стоит начать с него. Пойдём.
Мы не разговаривали на ходу. Я слышала, как мужчина, не привыкший доверять, сделал свой выбор. А я рядом с ним чувствовала себя в безопасности.
Снежная тропинка вела нас через кварталы, где окна давно не светились. Здесь жил старый Аурис — город, каким он был до всех реформ, до магических советов, до эфира как источника власти. Камни под ногами будто хранили воспоминания о жертвах и тайнах.
Дом номер шесть оказался таким, как я видела в своём видении – перекошенный фасад, сломанные ступени и дверь, едва держащаяся на петлях. Вокруг — ни души. Только ветер, выбрасывающий в воздух горсти снега, и застывшие следы от чьих-то сапог. Но то, что привлекло моё внимание, было не это.
— Подожди, — прошептала я и присела. Рядом с одним из следов — почти стертым — лежал символ, выведенный в снегу чем-то острым. Почти круг, почти правильный, но в нём что-то тревожное. Четыре линии из центра, будто лучи, и символ на конце каждого — древняя руна. Не современная. Ритуальная.
