На улице несколько дней, как из ведра, льет дождь. И не летний, теплый и обильный, а осенний: мелкий, холодный и противный. И это в конце июля. Где же хваленое «глобальное потепление»? Скорее всего, движемся к новому ледниковому периоду.
Мне надоело ходить кругами по квартире, я отлежал все бока. В чат почти никто не выходил, видимо коты «впали в спячку». И то верно, что можно обсуждать, не выходя из дома?
Я с тоской посмотрел на двор, раскисший от постоянных дождей: горка и лесенки детской площадки смотрятся редкими островами в океане, на парковках и тротуарах разлились целые моря, жильцов под зонтиками не различить. А низкое серое небо все давит и давит из себя мокроту, как дядя Витя-сантехник самогонку из бутылки, когда последний раз спорил с электриком, кто больше капель вытрясет из опустевшей полтарашки. Кусты сирени и рябина до земли опустили набухшие водой ветки, что кажется, до самой осени будут источать влагу.
Единственное нарушение тоскливости – ежечасное кукование Геры. Сейчас оно даже не раздражает, а поднимает настроение. Только глаза у нашей Богини полузакрыты, клюв не раскрывается. Если бы не механизм, пожалуй, вместо кукования слышали бы громкий храп.
От нечего делать, я внимательно смотрю на часы и только сейчас замечаю, какой необычайно красивый узор выбит на поверхности домика, а сверху крышу венчают искусно вырезанные кленовые листья. Мне стало интересно, я быстренько включил ноут и начал искать подобные часы. Через какое-то время я по-иному взглянул на старинную достопримечательность на стене. Оказывается, такие часы изготавливали еще в восемнадцатом веке мастера немецкого городка Шварцвальд. Я подтащил стул к стене, запрыгнул на спинку, вытянулся во весь свой рост и потрогал реликвию. Обычная деревяшка, только крашеная, и отлично отполированная. Кукушка, видимо, почувствовала приближение агрессора, высунулась и уставилась на меня своими блестящими глазами.
- Что, совсем свихнулся от дождя и решил разорить мое гнездо? Думаешь, я тут яйца несу?
- Ага, - ответил я невозмутимым голосом и продолжил разглядывать часы в поисках эмблемы завода-изготовителя,- чтобы на моем пуховичке высиживать?
Кукушка понимает, что ирония не удалась и, задумавшись, замолчала. С минуту она вытягивала шею, пытаясь понять, что я делаю в непосредственной близости от «царственного дворца».
- Эмблема потертая,- говорю я,- не могу рассмотреть завод-изготовитель и дату. Сейчас запишу, что понял и поищу в интернете.
- Господи, Божечки, - отзывается Гера и хлопает крыльями, - ты лучше у меня сразу бы спросил, я тебе и про Завод-батюшку расскажу, и про Часовщицу-матушку поведаю. С той минуты, как начала видеть и понимать.
- А ты, что помнишь?- реально удивился я. И, как понимающий в часах (мне бы еще очки на нос, лупу на лоб и нарукавники) продолжаю исследовать найденную эмблему,- свой завод? Вот разобрал, 1814 год. Это тебе что, больше двухсот лет?
- А ты что так тихо говоришь? – возмущается кукушка, - думаешь, я за это время оглохла и состарилась? Со всей ответственностью заявляю, что я не старею и буду вечно молодой, понял, - добавила Гера и с обиженным видом спряталась.
Мне стало неловко, я не знаю, как исправить ошибку и тихонько постучал по стене домика. Гера не отвечала. Задние лапы у меня устали опираться на тонкую спинку, надо быстрее выходить из создавшегося положения.
Я решил заглянуть внутрь домика, но когда я почти дотянулся и попытался хоть одним глазом взглянуть в окошко, неожиданно высунулась возмущенная Гера и с ходу ткнула меня в лоб железным клювом. От неожиданности я отшатнулся, стул подо мной поехал от стены и я, не умея держаться лапами за воздух, плавно запарил на пол. Хорошо, что в борьбе с мужчинами Вики я успел натренировать мышцы, быстро успел перестроиться и опустился на мягкий ковер на все четыре лапы. Еще лучше, что я успел вовремя оглянуться, так как поехавший стул чуть не вмазал мне по голове.
Во-время отпрыгнув и стряхнув с себя наваждение, я поднял голову и встретился со снисходительным взглядом Геры. «Вот так-то, не будешь лезть»,- красноречиво говорил ее взгляд и она, с чувством превосходства, скрылась в окошке.
Я потряс лапами, пережившими напряжение от падения, и символично, с высоко поднятой головой, ушел на балкон. «Глупая птица, - негодовал я, - высунулась не вовремя и не дала мне заглянуть внутрь домика». Успокаиваясь на свернутой пуховой шали, на полке шкафа, я даже закрыл глаза и уши прижал лапкой, в надежде заснуть. Но противный дождь с такой силой барабанил по стеклам, что таким шумом можно было устраивать пытки в древнем мире. Из-за сплошного дождя даже не было видно ранетку за окном, не то, что двор. Я покрутился на шали, поджимая под себя лапки и проклиная дождь в конце июля, понял, что замерз.
Наперекор природе, спрыгнул с полки, прошелся по подоконнику, даже попытался сдвинуть створку пластикового окна. Но, в этот момент, противный ветер подул в мою сторону, целый дождевой ручей пролился на меня и намочил до кончика хвоста. Приняв холодный душ, я быстро захлопнул створку, за ней балконную дверь и, оставляя за собой мокрые следы, прошлепал к дивану.
Не обращая внимания на часы и не удостаивая Геру вниманием, я запрыгнул на пуховичок и принялся вылизывать свою мокрую шерсть. Явно замечая, что кукушка что-то хочет мне сказать, я тщательно вылизываю не только шерсть, но и лапы, и каждый коготок, умыл мордочку и уши. Наслаждаясь нетерпением кукушки, я скрываю усмешку и жду, когда ее терпение лопнет, и я буду вознагражден за нелепое падение.
Наконец, кукушка не выдержала и высунулась из домика.
- Ты долго еще облизываться будешь? - недовольно спросила она, - уже, наверно, целый час лижешься. Шерсти, поди, наелся неделю сыт будешь.
- Противный дождь вымочил меня с головы до кончика хвоста, - сообщаю я о своем великом занятии, - ты хочешь мне что-то сказать? О своем темном прошлом?
- Никакое оно у меня не темное, - обижается Гера, - есть, конечно, моменты, мы все не без греха. Но, прошлое у меня как раз светлое, - добавляет она язвительно.
- Ню-ню, - невозмутимо долизываю я на второй раз коготки задней лапки, - валяй. Про папашку своего и мамашку, рассказывай.
- Могу и не рассказывать, - кукушка обиженно прячется в домике, - больно нужно.
- Гера, я внимательно слушаю, - говорю я, понимая, что переборщил и хочу внести нотку миролюбия,- мне правда безумно интересно, как ты жила двести лет. И про родителей твоих: заводе - отце и работнице - матери.
- Мы, часовые кукушки, так не говорим, - поправила меня Гера, - мы говорим: Завод-Батюшка и Часовщица-Матушка.
- Очень интересно, - говорю я и удобнее укладываюсь на пуховичке, - с этого момента поподробнее.
- Помню я себя с того момента, как Часовщица-Матушка прикрутила мне голову и вставила глазки. Я сразу увидела весь мир, а именно цех, где я родилась. Ооо, - задумчиво произнесла Гера, - ты даже не представляешь, как мне было интересно! Хорошо помню свою Матушку: темно-синие глубокие глаза, черные широкие брови и густые ресницы. В одной руке она держала пинцет, в другой тоненькую отвертку, а на голове у нее была надета лупа на металлическом ободке. Ободок отсвечивает от керосиновой лампы как нимф, и Матушка казалась настоящей богиней, каких я на старинных иконах видела, когда в доме у аглицкого богатея жила.
- Вперед не забегай, - возмущаюсь я и даже встаю, выгнув спину. Почистил когти об пуховичок, успокоился и вновь лег, - давай по порядку. Матушка-то что делала и что было вокруг тебя на часовом заводе?
- У Матушки на столе стояло много молодых кукушек. Она моим сестричкам вставляла глазки, клювики, и наверно, сердца, они оживали и весело переговаривались. Потом матушка подобрала мне домик и поселила в эти часы. Оказалось, что это самые красивые часы, узор на лицевой стороне видишь? При этом Матушка нарекла: «Ты будешь носить имя Богини Геры –покровительницы брака и любви». Оказывается, родители Матушки были родом из Греции, в их семье очень почитали Богиню Геру.
Пока я стола на столе, в окно видела весну в Шварцвальде. Такой красивый вид: вдалеке горы голубые, сплошь покрытые темными зелеными елями. Из темной ели и сделан мой домик. На пологих склонах трава зеленеет, ручьи неугомонные несутся в реки и весело так журчат. Птицы хорошо по утрам пели, я заслушивалась. А под окном клумба разбита: желтые нарциссы, синие крокусы, алые розы. Запах, не надышишься. Особую нотку вносил перезвон колокольчиков, что хозяйки подвешивают коровам на шеи. А потом расцвела магнолия – это такая красота, ты даже не представляешь. Поэтому я и ценю прекрасное, так как родом из удивительно красивого места.
Вот проверка работы механизма мне не понравилась. Целые двадцать четыре часа замеряли работу стрелок, дергали шишки, вытаскивали и ставили пружину. Мне приходилось куковать до одури. Когда механизм четко отрегулировали, мой домик поместили в коробу и отправили в долгое путешествие.
Увидела я свет в большом часовом магазине Мюнхена. Ты бы видел, сколько там было часов, - кукушка даже крылья к голове прижала и головой покачала, - и все тикают, - добавила она, вытаращив глаза, - и каждый час: бьют, играют, медведи стучат в молоточки, девицы поют на непонятных языках. В Содоме и Гоморре, было тише, и то их Господь смыл в море. Я думала, сдвинусь в этом магазине.
- Представляю, какой там был шум, - я даже сел, сочувствуя кукушке, - как ты терпела?
- Меня научила кукушка из соседних часов оттягивать пружину, куковать на секунды раньше всех и закрывать уши крыльями,- Гера улыбнулась воспоминаниям, - такая была веселая и смекалистая. Многих спасла от сумасшествия. Ее привезли из России, кукушку звали Маша, от нее я выучила русский язык, а Машу научила говорить по-гречески и по-немецки. Не знаю, куда она потом попала, в каком уголке мира тикают ее стрелки. У нее на часах была особенность. По красному циферблату проходили белые полоски и три цифры: одиннадцать, двенадцать и час – тоже были белого цвета, когда все цифры были желтые. Это такая отметка мастера российского.
Маша мне столько рассказывала про Москву, старого часовщика Никодимыча. У него небольшая мастерская на окраине города. Он, оказывается, все работы по часам выполнял сам: и механические, и плотницкие, и малярные. И с каждыми часами разговаривал, как с живыми. Машины часы он делал месяц и рассказывал: как его ворчливая домработница ходила на базар за молоком, и ее обокрали, а саму толкнули в сугроб; как его жена Аграфена Поликарповна не могла женить непутевого сыночка; как сам Никодимыч спасался от домашних неурядиц в мастерской и наслаждался тишиной и тиканьем своих любимых часов. Обалдуй Данилушка болтался по кабакам, на службе спал и его постоянно ругал начальник, брат Агрфены Поликарповны. Аграфена Поликарповна плакала в платочек, поила брата водочкой и умоляла не выгонять сыночка и клялась, что уже сговорилась с приличной невестой из хорошей семьи и Данилушка намедни женится. Брат выпивал штоф водки, крякал за каждой рюмкой, откушивал пирог с семгой и соглашался потерпеть «домедни». Так длилось уже два года. Но вот уже точно сговорились с девицей и свадьбу назначили на зимние святки. Никодимыч сутками просиживал в мастерской, торопился сделать трое часов, чтобы на вырученные деньги, наконец, оженить оболтуса Данилушку.
Как оказалось, Никодимыча очень уважали по всей Москве, и даже заплатив за часы, оставили в мастерской, покуда сами покупатели веселились на святках. Это такой большой зимний праздник у русских, с Рождественского сочельника до Крещения. Две недели гулял народ: молодежь по избам собиралась, пели, плясали; постарше по гостям ходили, подарки разносили, чарками угощались; старики на печи сидели да детям сказки рассказывали. На улице мороз крепчал, за уши хватал, да только его не боялись. Потому, как в святки приходил Коляда – Бог зимнего солнца и поворачивал Зиму на Лето. Ему и посвящались колядки – песни хвалебные. Маша в мастерской не только видела ряженых в тулупы навыворот и с метлами в руках, но и песни колядующих слышала. И такой от колядующих шел свежий морозный воздух, что хотелось с ними пойти и по скрипучему снегу пробежаться.
Именно на святки Данилушка и женился. Невеста - девица кругленькая и румяная, правда, немного косили глаза: один смотрел прямо, а другой сильно в сторону. Она была выше Данилушки на целую голову и в плечах шире. В мастерской как сгробастала его, как заставила целоваться, что бедный Данилушка даже и охнуть не успел. А на другой день привела гуляку в мастерскую, посадила рядом с батюшкой и заставила часы помогать делать. На новую шубу молодой жене зарабатывать. И сама частенько приходила: что-то красила, что-то мастерила и так же, как Никодимыч, с кукушками разговаривала. Имена всем давала. Именно она Машей и назвала мою подружку-соседушку. Очень я по ней скучаю.
- А как она попала в магазин Мюнхена, - уточняю я, - перепродали ее покупатели?
- Знамо как, - вздохнула кукушка, - сунут домик в коробку и отправят в путь далекий. У Никодимыча Машины часы купили дворянскому сыночку в дорогу. Отправили его родители учиться за границу наукам, и часы справили, чтобы он занятия не просыпал. Вот и Машу везли зимой на санях. А по приезду в Германию издержался сыночек дворянский по кабакам шастая, часы и принес в магазин, чтобы долги было чем отдать. Перемерзла моя подруженька, мама не горюй, долго чихала и кашляла в магазине. Хотя уже лето в разгаре и жарища стояла.
- А ты из магазина куда впервые попала? – спрашиваю я, - в какой дом?
- Ой, - лучше не спрашивай, - вздохнула Гера, - сама дура, напросилась на жизню горькую. Намучилась я в магазине от шума и гама, да и соседушку мою купили. И я решила действовать на свою голову. Если б знала, куда попаду, спряталась бы в уголок домика и молчала, как будто в эти часы вообще кукушку забыли вставить. – рассказчица помолчала и продолжила, - На третий день, как Машу продали, совсем мне невмоготу стало. Завидела я покупателей, почтенных таких, обоим за сорок. Он в шляпе и новом сюртуке, она в кожушке на беличьем меху и на голове шапочка дамская из соболя. Ну думаю, вот у кого благодать будет. Когда они мимо проходили, я, как выскочу и как закукую. Они даже испугались и хотели к другой витрине перейти, да чадушко ихнее, доченька, не стой Данилушки, только глянула на меня, пальчиком указала и как заорет: «Эти хочу. Кукушка больно горластая, будет меня по утрам будить». Тем делать нечего, купили. И началась для меня самая настоящая каторга. Хуже той, куда декабристов российских ссылали.
Я от нетерпения даже сел, когти в половичек вонзил и с кукушки глаз не свожу. Она помолчала, вздохнула и продолжила рассказ.
- Эта девица оказалась ужасть противная. Все ей было не так и не этак. Родителям надо было, чтобы я ее по утрам будила в гимназию. Я исправно службу справляю, а чадушке этой лень вставать, она и придумала. То тряпицей с клейстером заклеит окошко, то носовым платком заткнет. Мне высовываться некуда, я и молчу сижу. Халда эта дрыхнет до обеда. Гувернантку свою затюкала, та слово сказать боится, должность и жалование потерять. Но, вскоре учителя из гимназии заявились и весь обман наружу всплыл.
Мне надоело ходить кругами по квартире, я отлежал все бока. В чат почти никто не выходил, видимо коты «впали в спячку». И то верно, что можно обсуждать, не выходя из дома?
Я с тоской посмотрел на двор, раскисший от постоянных дождей: горка и лесенки детской площадки смотрятся редкими островами в океане, на парковках и тротуарах разлились целые моря, жильцов под зонтиками не различить. А низкое серое небо все давит и давит из себя мокроту, как дядя Витя-сантехник самогонку из бутылки, когда последний раз спорил с электриком, кто больше капель вытрясет из опустевшей полтарашки. Кусты сирени и рябина до земли опустили набухшие водой ветки, что кажется, до самой осени будут источать влагу.
Единственное нарушение тоскливости – ежечасное кукование Геры. Сейчас оно даже не раздражает, а поднимает настроение. Только глаза у нашей Богини полузакрыты, клюв не раскрывается. Если бы не механизм, пожалуй, вместо кукования слышали бы громкий храп.
От нечего делать, я внимательно смотрю на часы и только сейчас замечаю, какой необычайно красивый узор выбит на поверхности домика, а сверху крышу венчают искусно вырезанные кленовые листья. Мне стало интересно, я быстренько включил ноут и начал искать подобные часы. Через какое-то время я по-иному взглянул на старинную достопримечательность на стене. Оказывается, такие часы изготавливали еще в восемнадцатом веке мастера немецкого городка Шварцвальд. Я подтащил стул к стене, запрыгнул на спинку, вытянулся во весь свой рост и потрогал реликвию. Обычная деревяшка, только крашеная, и отлично отполированная. Кукушка, видимо, почувствовала приближение агрессора, высунулась и уставилась на меня своими блестящими глазами.
- Что, совсем свихнулся от дождя и решил разорить мое гнездо? Думаешь, я тут яйца несу?
- Ага, - ответил я невозмутимым голосом и продолжил разглядывать часы в поисках эмблемы завода-изготовителя,- чтобы на моем пуховичке высиживать?
Кукушка понимает, что ирония не удалась и, задумавшись, замолчала. С минуту она вытягивала шею, пытаясь понять, что я делаю в непосредственной близости от «царственного дворца».
- Эмблема потертая,- говорю я,- не могу рассмотреть завод-изготовитель и дату. Сейчас запишу, что понял и поищу в интернете.
- Господи, Божечки, - отзывается Гера и хлопает крыльями, - ты лучше у меня сразу бы спросил, я тебе и про Завод-батюшку расскажу, и про Часовщицу-матушку поведаю. С той минуты, как начала видеть и понимать.
- А ты, что помнишь?- реально удивился я. И, как понимающий в часах (мне бы еще очки на нос, лупу на лоб и нарукавники) продолжаю исследовать найденную эмблему,- свой завод? Вот разобрал, 1814 год. Это тебе что, больше двухсот лет?
- А ты что так тихо говоришь? – возмущается кукушка, - думаешь, я за это время оглохла и состарилась? Со всей ответственностью заявляю, что я не старею и буду вечно молодой, понял, - добавила Гера и с обиженным видом спряталась.
Мне стало неловко, я не знаю, как исправить ошибку и тихонько постучал по стене домика. Гера не отвечала. Задние лапы у меня устали опираться на тонкую спинку, надо быстрее выходить из создавшегося положения.
Я решил заглянуть внутрь домика, но когда я почти дотянулся и попытался хоть одним глазом взглянуть в окошко, неожиданно высунулась возмущенная Гера и с ходу ткнула меня в лоб железным клювом. От неожиданности я отшатнулся, стул подо мной поехал от стены и я, не умея держаться лапами за воздух, плавно запарил на пол. Хорошо, что в борьбе с мужчинами Вики я успел натренировать мышцы, быстро успел перестроиться и опустился на мягкий ковер на все четыре лапы. Еще лучше, что я успел вовремя оглянуться, так как поехавший стул чуть не вмазал мне по голове.
Во-время отпрыгнув и стряхнув с себя наваждение, я поднял голову и встретился со снисходительным взглядом Геры. «Вот так-то, не будешь лезть»,- красноречиво говорил ее взгляд и она, с чувством превосходства, скрылась в окошке.
Я потряс лапами, пережившими напряжение от падения, и символично, с высоко поднятой головой, ушел на балкон. «Глупая птица, - негодовал я, - высунулась не вовремя и не дала мне заглянуть внутрь домика». Успокаиваясь на свернутой пуховой шали, на полке шкафа, я даже закрыл глаза и уши прижал лапкой, в надежде заснуть. Но противный дождь с такой силой барабанил по стеклам, что таким шумом можно было устраивать пытки в древнем мире. Из-за сплошного дождя даже не было видно ранетку за окном, не то, что двор. Я покрутился на шали, поджимая под себя лапки и проклиная дождь в конце июля, понял, что замерз.
Наперекор природе, спрыгнул с полки, прошелся по подоконнику, даже попытался сдвинуть створку пластикового окна. Но, в этот момент, противный ветер подул в мою сторону, целый дождевой ручей пролился на меня и намочил до кончика хвоста. Приняв холодный душ, я быстро захлопнул створку, за ней балконную дверь и, оставляя за собой мокрые следы, прошлепал к дивану.
Не обращая внимания на часы и не удостаивая Геру вниманием, я запрыгнул на пуховичок и принялся вылизывать свою мокрую шерсть. Явно замечая, что кукушка что-то хочет мне сказать, я тщательно вылизываю не только шерсть, но и лапы, и каждый коготок, умыл мордочку и уши. Наслаждаясь нетерпением кукушки, я скрываю усмешку и жду, когда ее терпение лопнет, и я буду вознагражден за нелепое падение.
Наконец, кукушка не выдержала и высунулась из домика.
- Ты долго еще облизываться будешь? - недовольно спросила она, - уже, наверно, целый час лижешься. Шерсти, поди, наелся неделю сыт будешь.
- Противный дождь вымочил меня с головы до кончика хвоста, - сообщаю я о своем великом занятии, - ты хочешь мне что-то сказать? О своем темном прошлом?
- Никакое оно у меня не темное, - обижается Гера, - есть, конечно, моменты, мы все не без греха. Но, прошлое у меня как раз светлое, - добавляет она язвительно.
- Ню-ню, - невозмутимо долизываю я на второй раз коготки задней лапки, - валяй. Про папашку своего и мамашку, рассказывай.
- Могу и не рассказывать, - кукушка обиженно прячется в домике, - больно нужно.
- Гера, я внимательно слушаю, - говорю я, понимая, что переборщил и хочу внести нотку миролюбия,- мне правда безумно интересно, как ты жила двести лет. И про родителей твоих: заводе - отце и работнице - матери.
- Мы, часовые кукушки, так не говорим, - поправила меня Гера, - мы говорим: Завод-Батюшка и Часовщица-Матушка.
- Очень интересно, - говорю я и удобнее укладываюсь на пуховичке, - с этого момента поподробнее.
- Помню я себя с того момента, как Часовщица-Матушка прикрутила мне голову и вставила глазки. Я сразу увидела весь мир, а именно цех, где я родилась. Ооо, - задумчиво произнесла Гера, - ты даже не представляешь, как мне было интересно! Хорошо помню свою Матушку: темно-синие глубокие глаза, черные широкие брови и густые ресницы. В одной руке она держала пинцет, в другой тоненькую отвертку, а на голове у нее была надета лупа на металлическом ободке. Ободок отсвечивает от керосиновой лампы как нимф, и Матушка казалась настоящей богиней, каких я на старинных иконах видела, когда в доме у аглицкого богатея жила.
- Вперед не забегай, - возмущаюсь я и даже встаю, выгнув спину. Почистил когти об пуховичок, успокоился и вновь лег, - давай по порядку. Матушка-то что делала и что было вокруг тебя на часовом заводе?
- У Матушки на столе стояло много молодых кукушек. Она моим сестричкам вставляла глазки, клювики, и наверно, сердца, они оживали и весело переговаривались. Потом матушка подобрала мне домик и поселила в эти часы. Оказалось, что это самые красивые часы, узор на лицевой стороне видишь? При этом Матушка нарекла: «Ты будешь носить имя Богини Геры –покровительницы брака и любви». Оказывается, родители Матушки были родом из Греции, в их семье очень почитали Богиню Геру.
Пока я стола на столе, в окно видела весну в Шварцвальде. Такой красивый вид: вдалеке горы голубые, сплошь покрытые темными зелеными елями. Из темной ели и сделан мой домик. На пологих склонах трава зеленеет, ручьи неугомонные несутся в реки и весело так журчат. Птицы хорошо по утрам пели, я заслушивалась. А под окном клумба разбита: желтые нарциссы, синие крокусы, алые розы. Запах, не надышишься. Особую нотку вносил перезвон колокольчиков, что хозяйки подвешивают коровам на шеи. А потом расцвела магнолия – это такая красота, ты даже не представляешь. Поэтому я и ценю прекрасное, так как родом из удивительно красивого места.
Вот проверка работы механизма мне не понравилась. Целые двадцать четыре часа замеряли работу стрелок, дергали шишки, вытаскивали и ставили пружину. Мне приходилось куковать до одури. Когда механизм четко отрегулировали, мой домик поместили в коробу и отправили в долгое путешествие.
Увидела я свет в большом часовом магазине Мюнхена. Ты бы видел, сколько там было часов, - кукушка даже крылья к голове прижала и головой покачала, - и все тикают, - добавила она, вытаращив глаза, - и каждый час: бьют, играют, медведи стучат в молоточки, девицы поют на непонятных языках. В Содоме и Гоморре, было тише, и то их Господь смыл в море. Я думала, сдвинусь в этом магазине.
- Представляю, какой там был шум, - я даже сел, сочувствуя кукушке, - как ты терпела?
- Меня научила кукушка из соседних часов оттягивать пружину, куковать на секунды раньше всех и закрывать уши крыльями,- Гера улыбнулась воспоминаниям, - такая была веселая и смекалистая. Многих спасла от сумасшествия. Ее привезли из России, кукушку звали Маша, от нее я выучила русский язык, а Машу научила говорить по-гречески и по-немецки. Не знаю, куда она потом попала, в каком уголке мира тикают ее стрелки. У нее на часах была особенность. По красному циферблату проходили белые полоски и три цифры: одиннадцать, двенадцать и час – тоже были белого цвета, когда все цифры были желтые. Это такая отметка мастера российского.
Маша мне столько рассказывала про Москву, старого часовщика Никодимыча. У него небольшая мастерская на окраине города. Он, оказывается, все работы по часам выполнял сам: и механические, и плотницкие, и малярные. И с каждыми часами разговаривал, как с живыми. Машины часы он делал месяц и рассказывал: как его ворчливая домработница ходила на базар за молоком, и ее обокрали, а саму толкнули в сугроб; как его жена Аграфена Поликарповна не могла женить непутевого сыночка; как сам Никодимыч спасался от домашних неурядиц в мастерской и наслаждался тишиной и тиканьем своих любимых часов. Обалдуй Данилушка болтался по кабакам, на службе спал и его постоянно ругал начальник, брат Агрфены Поликарповны. Аграфена Поликарповна плакала в платочек, поила брата водочкой и умоляла не выгонять сыночка и клялась, что уже сговорилась с приличной невестой из хорошей семьи и Данилушка намедни женится. Брат выпивал штоф водки, крякал за каждой рюмкой, откушивал пирог с семгой и соглашался потерпеть «домедни». Так длилось уже два года. Но вот уже точно сговорились с девицей и свадьбу назначили на зимние святки. Никодимыч сутками просиживал в мастерской, торопился сделать трое часов, чтобы на вырученные деньги, наконец, оженить оболтуса Данилушку.
Как оказалось, Никодимыча очень уважали по всей Москве, и даже заплатив за часы, оставили в мастерской, покуда сами покупатели веселились на святках. Это такой большой зимний праздник у русских, с Рождественского сочельника до Крещения. Две недели гулял народ: молодежь по избам собиралась, пели, плясали; постарше по гостям ходили, подарки разносили, чарками угощались; старики на печи сидели да детям сказки рассказывали. На улице мороз крепчал, за уши хватал, да только его не боялись. Потому, как в святки приходил Коляда – Бог зимнего солнца и поворачивал Зиму на Лето. Ему и посвящались колядки – песни хвалебные. Маша в мастерской не только видела ряженых в тулупы навыворот и с метлами в руках, но и песни колядующих слышала. И такой от колядующих шел свежий морозный воздух, что хотелось с ними пойти и по скрипучему снегу пробежаться.
Именно на святки Данилушка и женился. Невеста - девица кругленькая и румяная, правда, немного косили глаза: один смотрел прямо, а другой сильно в сторону. Она была выше Данилушки на целую голову и в плечах шире. В мастерской как сгробастала его, как заставила целоваться, что бедный Данилушка даже и охнуть не успел. А на другой день привела гуляку в мастерскую, посадила рядом с батюшкой и заставила часы помогать делать. На новую шубу молодой жене зарабатывать. И сама частенько приходила: что-то красила, что-то мастерила и так же, как Никодимыч, с кукушками разговаривала. Имена всем давала. Именно она Машей и назвала мою подружку-соседушку. Очень я по ней скучаю.
- А как она попала в магазин Мюнхена, - уточняю я, - перепродали ее покупатели?
- Знамо как, - вздохнула кукушка, - сунут домик в коробку и отправят в путь далекий. У Никодимыча Машины часы купили дворянскому сыночку в дорогу. Отправили его родители учиться за границу наукам, и часы справили, чтобы он занятия не просыпал. Вот и Машу везли зимой на санях. А по приезду в Германию издержался сыночек дворянский по кабакам шастая, часы и принес в магазин, чтобы долги было чем отдать. Перемерзла моя подруженька, мама не горюй, долго чихала и кашляла в магазине. Хотя уже лето в разгаре и жарища стояла.
- А ты из магазина куда впервые попала? – спрашиваю я, - в какой дом?
- Ой, - лучше не спрашивай, - вздохнула Гера, - сама дура, напросилась на жизню горькую. Намучилась я в магазине от шума и гама, да и соседушку мою купили. И я решила действовать на свою голову. Если б знала, куда попаду, спряталась бы в уголок домика и молчала, как будто в эти часы вообще кукушку забыли вставить. – рассказчица помолчала и продолжила, - На третий день, как Машу продали, совсем мне невмоготу стало. Завидела я покупателей, почтенных таких, обоим за сорок. Он в шляпе и новом сюртуке, она в кожушке на беличьем меху и на голове шапочка дамская из соболя. Ну думаю, вот у кого благодать будет. Когда они мимо проходили, я, как выскочу и как закукую. Они даже испугались и хотели к другой витрине перейти, да чадушко ихнее, доченька, не стой Данилушки, только глянула на меня, пальчиком указала и как заорет: «Эти хочу. Кукушка больно горластая, будет меня по утрам будить». Тем делать нечего, купили. И началась для меня самая настоящая каторга. Хуже той, куда декабристов российских ссылали.
Я от нетерпения даже сел, когти в половичек вонзил и с кукушки глаз не свожу. Она помолчала, вздохнула и продолжила рассказ.
- Эта девица оказалась ужасть противная. Все ей было не так и не этак. Родителям надо было, чтобы я ее по утрам будила в гимназию. Я исправно службу справляю, а чадушке этой лень вставать, она и придумала. То тряпицей с клейстером заклеит окошко, то носовым платком заткнет. Мне высовываться некуда, я и молчу сижу. Халда эта дрыхнет до обеда. Гувернантку свою затюкала, та слово сказать боится, должность и жалование потерять. Но, вскоре учителя из гимназии заявились и весь обман наружу всплыл.
