Ее доброе совестливое сердце разрывалось от жалости к бедняжке Сибилле, но эгоистичное материнское чувство, что невзначай разбудила в ней Мали-Ариан, заставляло ревниво прижимать свое хрупкое сокровище к внушительной груди, злобно скаля клыки на всех, кто посмел хоть звуком заикнуться о расставании.
Мали стала смыслом жизни Матильды, подарив ей надежду на материнство. И пусть Матильда не сама родила девочку, но она, фактически, была первой, кто принял ее на руки, первой кого увидела малышка в этом мире.
И по праву сама Матильда считала себя настоящей матерью Мали-Ариан, заботясь о ней со всей возможной любовью и добротой.
Крюк не возражал оставить дочь Сибиллы у себя. За годы совместной жизни он успел по-своему полюбить навязанную жену и, видя безмерное счастье в ее глазах, решил поступить как мудрый муж: раз Матильда хочет воспитывать этого ребенка - пусть, с него не убудет.
Ну не объест же в самом деле его какая-то мелкая девчонка?
А там, глядишь, вырастет, станет красавицей как мать (тут он не мог удержать скорбного вздоха, вспоминая нежную прелесть Сибиллы), выдадим ее выгодно замуж, так еще и в старости будем пристроены.
К тому же, ведь никто не заставляет его полюбить чужого ребенка. У него уже есть законный наследник – Дик, так что пусть Матильда тешится. Коль жена счастлива, то и ему перепадет побольше ласки и нежности.
Может быть, со временем, Крюк полюбил бы Мали, но высшие боги распорядились иначе.
В канун тринадцатилетия приемной дочери, наводя порядок и чистоту перед праздником всех богов, Матильда и Мали выполаскивали белье на реке. Не удержавшись на скользких досках, Мали упала в воду, и Матильда без колебаний прыгнула в ледяную прорубь за ней.
По счастливой случайности барахтающихся в проруби спасли проходившие мимо люди. Мали отделалась легким насморком, а вот Матильда тяжело заболела. Два дня она металась в зимней лихорадке и, вырвав у Крюка клятву позаботиться о Мали, тихо умерла на рассвете третьего дня.
«Ты губишь всех, кто имеет несчастье тебя полюбить, – невнятно бормотал себе под нос пьяный вдрызг Крюк, по-стариковски сгорбившись в кресле у очага в опустевшем зале таверны в обнимку с бутылкой рома, периодически утирая скупые слезы огрубевшей ладонью. – Сибилла, Матильда, кто следующий? Ик... и не надейся, мерзкая девчонка, я тебя никогда не полюблю. Ик... и Дику не позволю!»
Мали, не дыша, беззвучно стояла за его спиной, зажимая ладошкой рот, чтобы не закричать от горя. Глотая слезы, она укоряла себя на все лады, что не умерла вместо мамы.
После смерти Матильды прошло три дня, когда хмурый и озлобленный Крюк позвал Мали в свой кабинет.
С опаской войдя в комнату, девочка сделала несколько шагов и застыла, не решаясь подойти ближе. Крюк даже не обернулся на стук захлопнувшейся двери, лишь стиснул пальцами край стола, чуть наклонившись вперед.
Не глядя на девочку, он холодно рассказал всю историю ее появление в его семье, жестко заявив, чтобы Мали не рассчитывала на наследство или его доброе расположение.
– Будь моя воля, я бы сейчас же отправил тебя в приют! – он оглушительно треснул кулаком по столу и глухо продолжил: – Но я дал клятву Матильде, до совершеннолетия быть твоим опекуном.
– Но почему, папа? – рыдания душили Мали, она судорожно стискивала в руках край передника, утирая им катившиеся слезы.
– Никакой я тебе не папа! – развернувшись, злобно рявкнул Крюк и ощерился.
Он стал наступать на Мали, с каждым шагом будто выплевывая горькие слова:
– Ты - никому не нужный подкидыш! Приплод блудницы. Моя Матильдочка пожалела тебя, пригрела, а ты отплатила ее вон чем…
Девочка отшатнулась, как ударенная, вздрагивая и закрывая ладошками лицо. Ее плечи затряслись от сдерживаемых рыданий.
– И если бы не слово, что я дал Тильде, то выгнал бы тебя прямо сейчас! – брызгая слюной орал рассвирепевший Крюк, молниеносно преодолевая оставшееся расстояние
В бешенстве он подскочил вплотную к девочке и грубо затряс ее за плечи.
– Это все ты виновата!! Ты!! Ты убила свою мать!! Ты убила мою Тильду-у-у!!!
Отшвырнув от себя испуганную Мали, Крюк со всей силы треснул кулаком в стену и начал грузно оседать на пол, словно из него выпустили воздух. Схватившись за голову, раздавленный горем мужчина мерно раскачивался, подвывая.
Поднявшись с пола и не обращая внимания на ушибленную кисть руки, Мали, сделала шаг вперед к Крюку. Кулаком утерла нос и, неестественно выпрямившись, с несвойственной детям холодностью и величием вдруг произнесла:
– Мои мамы ушли на небо по воле высших богов. И не нам судить, что правильно, а что нет. Вы можете обвинить меня в чем угодно, я знаю – моей вины в их смертях нет. Если вы не можете избавиться от меня из-за данной клятвы, то и я ее не нарушу. До своего совершеннолетия я буду самостоятельно зарабатывать на кров и еду и отвечать за себя сама. А когда срок истечет - уйду и больше никогда сюда не вернусь. Слышите, никогда!
– Будь по-твоему, – сдавленно вымолвил Крюк, тяжело поднимаясь на ноги. – Отныне ты находишься в моем доме как служанка. И поверь, поблажек не будет.
Следующие дни Дик с удивлением взирал на то, как изменилась его любимая сестренка.
После разговора с Крюком, Мали незамедлительно переехала жить на кухню, в дальний закуток, бывший раньше кладовой. Она сама вымыла его и постелила на шатком подобии кровати собственноручно набитый соломой матрас.
Взяв из всех своих прежних вещей только самое непритязательное и необходимое, Мали полностью погрузилась в работу.
Доротея, новая кухарка, и молоденькая подавальщица Тира старались как могли облегчить жизнь девочки, но Мали была безучастна к их заботе.
Она словно застыла, превратившись из веселой жизнерадостной хохотушки в ледяную статую. Больше не было слышно ее смеха, лицо Мали все чаще носило несвойственную детям печать равнодушной отстраненности и безразличия.
Неизменно вежливо благодаря за помощь, девочка отказывалась принимать ее, как заведенная с утра до позднего вечера безропотно суетясь на кухне, без устали намывая посуду, натирая полы, стирая белье и убираясь в комнатах постояльцев.
На все расспросы обеспокоенного Дика о причинах таких кардинальных изменений Мали хмуро отмалчивалась.
Тогда Дик всерьез насел на дядю. Несколько дней осады и Крюк сдался. Угрюмо бурча, он поведал историю Мали, непреклонно отметая все возражения мальчишки.
Поняв, что дядя окончательно закусил удила и не хочет идти на уступки, Дик решил помогать Мали, чтобы у той освободилось хоть немного времени на обычную детскую жизнь, на игры и развлечение.
Насвистывая легкомысленные мотивчики, с самого утра он хвостиком ходил за названной сестрой, зорко следя, что можно сделать за нее и спокойно отстранял девочку в сторону, принимаясь за сложную и трудоемкую работу.
Сначала Мали угрюмо фыркала или просто напряженно отмалчивалась, в освободившееся время отсиживаясь в своем закутке, но Дик был настойчив и упрям.
И мало по малу сердце девочки оттаяло. На ее лице все чаще стала появляться легкая тень улыбки, сначала случайная и мимолетная, как прозрачное облачко в жаркий полдень, но постепенно, день за днем, она все плотнее прикипала к губам девочки, возвращая Мали радость жизни.
И не только ей.
Крюк тоже немного смягчился со временем. Как-то в приступе пьяной совестливости он, икая и сбиваясь, пробурчал себе под нос что-то отдаленно похожее на «прости», обращаясь к Мали, но на утро даже не вспомнил об этом.
Или сделал вид, что не вспомнил.
Но отношение к навязанной дочери изменил, став чуточку терпимее и перестав при каждом удобном случае обвинять Мали во всех грехах.
Так что, спустя два года после смерти жены, могло показаться, что жизнь в таверне папаши Крюка почти наладилась. Конечно, без светлой связующей силы любви Матильды было сложно, но состояние холодной войны прекратилось, сменившись затяжным нейтралитетом.
Крюк пересмотрел круг обязанностей и даже разрешил пятнадцатилетней Мали посещать бесплатную школу для девочек при храме светлой богини. Так же он решил, что отныне за свою работу Мали будет получать пусть и небольшую, но плату.
«Это за прошлые годы. Ибо каждый труд должен быть вознагражден, так завещали высшие боги» – неловко сунув ей в руки небольшой кошелек с деньгами, сварливо пояснил он свой неожиданный порыв.
Мали не стала отказываться, понимая, что эти деньги пригодятся, ведь, несмотря на наметившуюся некоторую оттепель в отношения с Крюком, она твердо решила после совершеннолетия уехать из этого захудалого городка.
А когда у Мали пришла первая кровь, с ней произошло и вовсе удивительное событие.
Ранним летним утром, собираясь вставать, девочка почувствовала тянущую боль внизу живота и испугалась. Это были странные непонятные ощущения. Увидев свою кровь на постели, Мали оцепенела от ужаса, решив, что умирает вот прямо сейчас.
На ее истошный крик прибежала взволнованная подавальщица Тира и, разобравшись, что к чему, со смехом пояснила насмерть перепуганной девочке, что это не болезнь, а первая ступень взросления.
– Тебе что, мама не рассказывала? – Тира суетливо всплеснула руками, усаживаясь на край кровати и гладя растерянную Мали по голове.
– Нет, не успела…
– Ох, прости, дуру, – вспыхнув, смутилась девушка. – Ты не бойся, это все правильно и нормально. Теперь ты, если будешь с мужчиной, то это… Дети, короче могут быть, вот!
Восемнадцатилетняя Тира ярко покраснела и отвела взгляд, делая вид что пристально изучает убогую обстановку закутка.
– Если я буду с мужчиной? – удивленно переспросила Мали непонимающим тоном. – Это как? Мне что, теперь нужно их всех избегать? И Дика тоже?
– Ну… – Тира подскочила и принялась мерить шагами закуток. Два шага вперед – поворот, два шага назад - поворот. – Э, понимаешь, быть с мужчиной это лежать с ним рядом… – наконец выдавила она из себя.
– Получается, я не могу теперь погреться на песке после купания, если рядом Дик лежит?
– Не совсем… Ну как бы тебе сказать... – Тира нервно потеребила край передника, нащупав в нем неожиданную дырочку и нырнула в нее пальцем, незаметно расширяя отверстие в ткани. – Это немного другое… Вы же там не, эм… голые?
– Почему не голые? Голые… В одежде же купаться неудобно – мешает, да и что ее зазря мочить-то? – искренне удивилась Мали,
– Кхм… Вы что, с Диком голышом купаетесь? – ошарашено переспросила Тира, резко всплеснув рукой. Треск разрываемого полотна заставил ее досадливо охнуть: на переднике зияла внушительная дыра.
– Ну да, – Мали недоуменно пожала плечами, наблюдая как раздраженная Тира, хмурясь и поджав губы, осматривает испорченную вещь. – Правда последнее время он просит не смотреть, когда раздевается. И вообще отвернуться, пока в воду не зайдет. Странный он какой-то стал... Может у него тоже эта… ступень взросления?
– Вот тебе мой совет, Мали, – сварливо выпалила подавальщица, стиснув концы прорехи в кулаке. – Ты становишься взрослой, а взрослые голыми не купаются, так что бери с собой сменную рубашку, когда на речку идешь и не смущай беднягу Дика. Так всем проще будет.
Оставив изумленную Мали сидеть и недоуменно хлопать глазами, Тира резво развернулась и выскочила из комнатушки, ворча под нос.
– Ясно что, ничего не ясно. Ай! - резкий спазм заставил Мали согнуться пополам и рухнуть на постель, свернувшись калачиком.
Весь день девочка провела в кровати, мучаясь от назойливой тянущей боли внизу живота, от которой ненадолго спасали прохладные каменные грелки, обернутые в ткань и заботливо приносимые то Тирой, то Доротеей, да целебный отвар.
В какой-то момент, когда очередной камень уже успел нагреться от тепла тела, а добровольные лекарши хлопотали по хозяйству и некому было принести новый – холодненький, Мали вдруг подумалось, как было бы здорово, если бы у нее была магическая сила.
Как в тех рассказах, что девочка однажды тайком услышала в таверне, когда заезжие моряки с порядком потрепанной жизнью шхуны, вдоволь нахлебавшись рома и, разомлев у большого камина, с ужасом и с восторгом описывали красоты Северного королевства. Королевства вечной ночи и холода.
В тёмном небе этого загадочного края, споря с яркими искрами звезд, всегда сияет разноцветное зарево. Вспыхивая у самого горизонта, иногда оно пробегает мягкими волнами по черному небу, словно прибой, завораживая переливчатой изменчивостью красок.
Иногда кинжально-острые сверкающие пики небесного сияния пронзают насквозь твердь небесной страны, заставляя предков глухо стонать и рыдать в чертогах забвения.
И тогда с неба падают их раскаленные слезы, выжигая во льдах огромные дыры, сквозь которые вверх плещут струи кипящей воды, застывая на морозе причудливыми узорами.
Там не поймешь где день, где ночь.
Всегда темное и звездное небо, и лишь сказочно-прекрасное сияние, что расплавленными струями цвета изумрудов, рубинов, аметистов, сапфиров и топазов вспыхивает и стекает с небес на землю, может подсказать: ложиться сейчас спать или наоборот – уже пора вставать.
Это страна бескрайних ледяных пустынь, отвесных гор, замерзших до хрустальной твердости рек и навечно уснувших под слоем снега деревьев.
Там не шелестит листва на молодых ветвях в пустых и холодных лесах. Лишь гнуться и ломаться под невыносимой тяжестью инистой корки древесные плечи.
Не стелется с легким шорохом шелковая трава под ласковым прикосновением ветра - она угрюмо торчит, обледеневшая, словно сама земля ощерилась острыми пиками.
В том королевстве не поют птицы, призывая свою пару вить гнездо, их там просто нет. Ни одна птица не сможет взлететь в морозном, будто застывшем в ледяном плену, воздухе.
Кажется, кто-то распростер бесконечный купол молчания. В прозрачной белесой дымке, что кружит над землей, почти всегда стоит оглушительная тишина, такая тягостная и вязкая, что безудержно хочется кричать, лишь бы разбить ее живыми звуками.
Но иногда эта мертвая тишина сменяется яростным ревом вьюги и тогда все живое, что имело несчастье появиться в этом стылом краю, прячется, лишь бы защитить драгоценное тепло, лишь бы укрыться от слепого бешенства стихии.
В леденящей круговерти не поймешь где небо, а где земля: все затянуто мутной пеленой и сотни тысяч колких снежинок острыми краями буквально взрезают человеческую плоть, выстужая кровь, проникая через раны внутрь и превращая живое в мертвое.
Безумцы, вознамерившиеся сто лет назад завоевать Северное королевство, дорого поплатились за свое безрассудство.
До сих пор перед единственными вратами в страну вечных снегов и морозов молчаливо стоит целая армия ледяных истуканов.
Больше никто не рискует нападать, слишком страшно смотреть на искорёженные болью и ужасом лица, на раскрытые в безмолвном вопле отчаяния рты.
Этот урок запомнили все, и теперь лишь самонадеянный глупец рискнет бросить вызов жителю Северного Королевства, где каждый второй – могучий колдун, способный щелчком пальцев воздвигнуть из снега и льда роскошный дворец высотой до неба и одним выдохом заморозить океан на целую лигу вперед.
Страшная сила у них в крови – бездушная и противоположная всему живому ледяная магия. Вьюга и стужа послушными псами лижут их руки, по единому жесту готовые безжалостно уничтожить врагов, выморозить, застудить, заледенить. Раз – и уже глыба льда.
Мали стала смыслом жизни Матильды, подарив ей надежду на материнство. И пусть Матильда не сама родила девочку, но она, фактически, была первой, кто принял ее на руки, первой кого увидела малышка в этом мире.
И по праву сама Матильда считала себя настоящей матерью Мали-Ариан, заботясь о ней со всей возможной любовью и добротой.
Крюк не возражал оставить дочь Сибиллы у себя. За годы совместной жизни он успел по-своему полюбить навязанную жену и, видя безмерное счастье в ее глазах, решил поступить как мудрый муж: раз Матильда хочет воспитывать этого ребенка - пусть, с него не убудет.
Ну не объест же в самом деле его какая-то мелкая девчонка?
А там, глядишь, вырастет, станет красавицей как мать (тут он не мог удержать скорбного вздоха, вспоминая нежную прелесть Сибиллы), выдадим ее выгодно замуж, так еще и в старости будем пристроены.
К тому же, ведь никто не заставляет его полюбить чужого ребенка. У него уже есть законный наследник – Дик, так что пусть Матильда тешится. Коль жена счастлива, то и ему перепадет побольше ласки и нежности.
Может быть, со временем, Крюк полюбил бы Мали, но высшие боги распорядились иначе.
В канун тринадцатилетия приемной дочери, наводя порядок и чистоту перед праздником всех богов, Матильда и Мали выполаскивали белье на реке. Не удержавшись на скользких досках, Мали упала в воду, и Матильда без колебаний прыгнула в ледяную прорубь за ней.
По счастливой случайности барахтающихся в проруби спасли проходившие мимо люди. Мали отделалась легким насморком, а вот Матильда тяжело заболела. Два дня она металась в зимней лихорадке и, вырвав у Крюка клятву позаботиться о Мали, тихо умерла на рассвете третьего дня.
«Ты губишь всех, кто имеет несчастье тебя полюбить, – невнятно бормотал себе под нос пьяный вдрызг Крюк, по-стариковски сгорбившись в кресле у очага в опустевшем зале таверны в обнимку с бутылкой рома, периодически утирая скупые слезы огрубевшей ладонью. – Сибилла, Матильда, кто следующий? Ик... и не надейся, мерзкая девчонка, я тебя никогда не полюблю. Ик... и Дику не позволю!»
Мали, не дыша, беззвучно стояла за его спиной, зажимая ладошкой рот, чтобы не закричать от горя. Глотая слезы, она укоряла себя на все лады, что не умерла вместо мамы.
После смерти Матильды прошло три дня, когда хмурый и озлобленный Крюк позвал Мали в свой кабинет.
С опаской войдя в комнату, девочка сделала несколько шагов и застыла, не решаясь подойти ближе. Крюк даже не обернулся на стук захлопнувшейся двери, лишь стиснул пальцами край стола, чуть наклонившись вперед.
Не глядя на девочку, он холодно рассказал всю историю ее появление в его семье, жестко заявив, чтобы Мали не рассчитывала на наследство или его доброе расположение.
– Будь моя воля, я бы сейчас же отправил тебя в приют! – он оглушительно треснул кулаком по столу и глухо продолжил: – Но я дал клятву Матильде, до совершеннолетия быть твоим опекуном.
– Но почему, папа? – рыдания душили Мали, она судорожно стискивала в руках край передника, утирая им катившиеся слезы.
– Никакой я тебе не папа! – развернувшись, злобно рявкнул Крюк и ощерился.
Он стал наступать на Мали, с каждым шагом будто выплевывая горькие слова:
– Ты - никому не нужный подкидыш! Приплод блудницы. Моя Матильдочка пожалела тебя, пригрела, а ты отплатила ее вон чем…
Девочка отшатнулась, как ударенная, вздрагивая и закрывая ладошками лицо. Ее плечи затряслись от сдерживаемых рыданий.
– И если бы не слово, что я дал Тильде, то выгнал бы тебя прямо сейчас! – брызгая слюной орал рассвирепевший Крюк, молниеносно преодолевая оставшееся расстояние
В бешенстве он подскочил вплотную к девочке и грубо затряс ее за плечи.
– Это все ты виновата!! Ты!! Ты убила свою мать!! Ты убила мою Тильду-у-у!!!
Отшвырнув от себя испуганную Мали, Крюк со всей силы треснул кулаком в стену и начал грузно оседать на пол, словно из него выпустили воздух. Схватившись за голову, раздавленный горем мужчина мерно раскачивался, подвывая.
Поднявшись с пола и не обращая внимания на ушибленную кисть руки, Мали, сделала шаг вперед к Крюку. Кулаком утерла нос и, неестественно выпрямившись, с несвойственной детям холодностью и величием вдруг произнесла:
– Мои мамы ушли на небо по воле высших богов. И не нам судить, что правильно, а что нет. Вы можете обвинить меня в чем угодно, я знаю – моей вины в их смертях нет. Если вы не можете избавиться от меня из-за данной клятвы, то и я ее не нарушу. До своего совершеннолетия я буду самостоятельно зарабатывать на кров и еду и отвечать за себя сама. А когда срок истечет - уйду и больше никогда сюда не вернусь. Слышите, никогда!
– Будь по-твоему, – сдавленно вымолвил Крюк, тяжело поднимаясь на ноги. – Отныне ты находишься в моем доме как служанка. И поверь, поблажек не будет.
Следующие дни Дик с удивлением взирал на то, как изменилась его любимая сестренка.
После разговора с Крюком, Мали незамедлительно переехала жить на кухню, в дальний закуток, бывший раньше кладовой. Она сама вымыла его и постелила на шатком подобии кровати собственноручно набитый соломой матрас.
Взяв из всех своих прежних вещей только самое непритязательное и необходимое, Мали полностью погрузилась в работу.
Доротея, новая кухарка, и молоденькая подавальщица Тира старались как могли облегчить жизнь девочки, но Мали была безучастна к их заботе.
Она словно застыла, превратившись из веселой жизнерадостной хохотушки в ледяную статую. Больше не было слышно ее смеха, лицо Мали все чаще носило несвойственную детям печать равнодушной отстраненности и безразличия.
Неизменно вежливо благодаря за помощь, девочка отказывалась принимать ее, как заведенная с утра до позднего вечера безропотно суетясь на кухне, без устали намывая посуду, натирая полы, стирая белье и убираясь в комнатах постояльцев.
На все расспросы обеспокоенного Дика о причинах таких кардинальных изменений Мали хмуро отмалчивалась.
Тогда Дик всерьез насел на дядю. Несколько дней осады и Крюк сдался. Угрюмо бурча, он поведал историю Мали, непреклонно отметая все возражения мальчишки.
Поняв, что дядя окончательно закусил удила и не хочет идти на уступки, Дик решил помогать Мали, чтобы у той освободилось хоть немного времени на обычную детскую жизнь, на игры и развлечение.
Насвистывая легкомысленные мотивчики, с самого утра он хвостиком ходил за названной сестрой, зорко следя, что можно сделать за нее и спокойно отстранял девочку в сторону, принимаясь за сложную и трудоемкую работу.
Сначала Мали угрюмо фыркала или просто напряженно отмалчивалась, в освободившееся время отсиживаясь в своем закутке, но Дик был настойчив и упрям.
И мало по малу сердце девочки оттаяло. На ее лице все чаще стала появляться легкая тень улыбки, сначала случайная и мимолетная, как прозрачное облачко в жаркий полдень, но постепенно, день за днем, она все плотнее прикипала к губам девочки, возвращая Мали радость жизни.
И не только ей.
Крюк тоже немного смягчился со временем. Как-то в приступе пьяной совестливости он, икая и сбиваясь, пробурчал себе под нос что-то отдаленно похожее на «прости», обращаясь к Мали, но на утро даже не вспомнил об этом.
Или сделал вид, что не вспомнил.
Но отношение к навязанной дочери изменил, став чуточку терпимее и перестав при каждом удобном случае обвинять Мали во всех грехах.
Так что, спустя два года после смерти жены, могло показаться, что жизнь в таверне папаши Крюка почти наладилась. Конечно, без светлой связующей силы любви Матильды было сложно, но состояние холодной войны прекратилось, сменившись затяжным нейтралитетом.
Крюк пересмотрел круг обязанностей и даже разрешил пятнадцатилетней Мали посещать бесплатную школу для девочек при храме светлой богини. Так же он решил, что отныне за свою работу Мали будет получать пусть и небольшую, но плату.
«Это за прошлые годы. Ибо каждый труд должен быть вознагражден, так завещали высшие боги» – неловко сунув ей в руки небольшой кошелек с деньгами, сварливо пояснил он свой неожиданный порыв.
Мали не стала отказываться, понимая, что эти деньги пригодятся, ведь, несмотря на наметившуюся некоторую оттепель в отношения с Крюком, она твердо решила после совершеннолетия уехать из этого захудалого городка.
А когда у Мали пришла первая кровь, с ней произошло и вовсе удивительное событие.
Ранним летним утром, собираясь вставать, девочка почувствовала тянущую боль внизу живота и испугалась. Это были странные непонятные ощущения. Увидев свою кровь на постели, Мали оцепенела от ужаса, решив, что умирает вот прямо сейчас.
На ее истошный крик прибежала взволнованная подавальщица Тира и, разобравшись, что к чему, со смехом пояснила насмерть перепуганной девочке, что это не болезнь, а первая ступень взросления.
– Тебе что, мама не рассказывала? – Тира суетливо всплеснула руками, усаживаясь на край кровати и гладя растерянную Мали по голове.
– Нет, не успела…
– Ох, прости, дуру, – вспыхнув, смутилась девушка. – Ты не бойся, это все правильно и нормально. Теперь ты, если будешь с мужчиной, то это… Дети, короче могут быть, вот!
Восемнадцатилетняя Тира ярко покраснела и отвела взгляд, делая вид что пристально изучает убогую обстановку закутка.
– Если я буду с мужчиной? – удивленно переспросила Мали непонимающим тоном. – Это как? Мне что, теперь нужно их всех избегать? И Дика тоже?
– Ну… – Тира подскочила и принялась мерить шагами закуток. Два шага вперед – поворот, два шага назад - поворот. – Э, понимаешь, быть с мужчиной это лежать с ним рядом… – наконец выдавила она из себя.
– Получается, я не могу теперь погреться на песке после купания, если рядом Дик лежит?
– Не совсем… Ну как бы тебе сказать... – Тира нервно потеребила край передника, нащупав в нем неожиданную дырочку и нырнула в нее пальцем, незаметно расширяя отверстие в ткани. – Это немного другое… Вы же там не, эм… голые?
– Почему не голые? Голые… В одежде же купаться неудобно – мешает, да и что ее зазря мочить-то? – искренне удивилась Мали,
– Кхм… Вы что, с Диком голышом купаетесь? – ошарашено переспросила Тира, резко всплеснув рукой. Треск разрываемого полотна заставил ее досадливо охнуть: на переднике зияла внушительная дыра.
– Ну да, – Мали недоуменно пожала плечами, наблюдая как раздраженная Тира, хмурясь и поджав губы, осматривает испорченную вещь. – Правда последнее время он просит не смотреть, когда раздевается. И вообще отвернуться, пока в воду не зайдет. Странный он какой-то стал... Может у него тоже эта… ступень взросления?
– Вот тебе мой совет, Мали, – сварливо выпалила подавальщица, стиснув концы прорехи в кулаке. – Ты становишься взрослой, а взрослые голыми не купаются, так что бери с собой сменную рубашку, когда на речку идешь и не смущай беднягу Дика. Так всем проще будет.
Оставив изумленную Мали сидеть и недоуменно хлопать глазами, Тира резво развернулась и выскочила из комнатушки, ворча под нос.
– Ясно что, ничего не ясно. Ай! - резкий спазм заставил Мали согнуться пополам и рухнуть на постель, свернувшись калачиком.
Весь день девочка провела в кровати, мучаясь от назойливой тянущей боли внизу живота, от которой ненадолго спасали прохладные каменные грелки, обернутые в ткань и заботливо приносимые то Тирой, то Доротеей, да целебный отвар.
В какой-то момент, когда очередной камень уже успел нагреться от тепла тела, а добровольные лекарши хлопотали по хозяйству и некому было принести новый – холодненький, Мали вдруг подумалось, как было бы здорово, если бы у нее была магическая сила.
Как в тех рассказах, что девочка однажды тайком услышала в таверне, когда заезжие моряки с порядком потрепанной жизнью шхуны, вдоволь нахлебавшись рома и, разомлев у большого камина, с ужасом и с восторгом описывали красоты Северного королевства. Королевства вечной ночи и холода.
В тёмном небе этого загадочного края, споря с яркими искрами звезд, всегда сияет разноцветное зарево. Вспыхивая у самого горизонта, иногда оно пробегает мягкими волнами по черному небу, словно прибой, завораживая переливчатой изменчивостью красок.
Иногда кинжально-острые сверкающие пики небесного сияния пронзают насквозь твердь небесной страны, заставляя предков глухо стонать и рыдать в чертогах забвения.
И тогда с неба падают их раскаленные слезы, выжигая во льдах огромные дыры, сквозь которые вверх плещут струи кипящей воды, застывая на морозе причудливыми узорами.
Там не поймешь где день, где ночь.
Всегда темное и звездное небо, и лишь сказочно-прекрасное сияние, что расплавленными струями цвета изумрудов, рубинов, аметистов, сапфиров и топазов вспыхивает и стекает с небес на землю, может подсказать: ложиться сейчас спать или наоборот – уже пора вставать.
Это страна бескрайних ледяных пустынь, отвесных гор, замерзших до хрустальной твердости рек и навечно уснувших под слоем снега деревьев.
Там не шелестит листва на молодых ветвях в пустых и холодных лесах. Лишь гнуться и ломаться под невыносимой тяжестью инистой корки древесные плечи.
Не стелется с легким шорохом шелковая трава под ласковым прикосновением ветра - она угрюмо торчит, обледеневшая, словно сама земля ощерилась острыми пиками.
В том королевстве не поют птицы, призывая свою пару вить гнездо, их там просто нет. Ни одна птица не сможет взлететь в морозном, будто застывшем в ледяном плену, воздухе.
Кажется, кто-то распростер бесконечный купол молчания. В прозрачной белесой дымке, что кружит над землей, почти всегда стоит оглушительная тишина, такая тягостная и вязкая, что безудержно хочется кричать, лишь бы разбить ее живыми звуками.
Но иногда эта мертвая тишина сменяется яростным ревом вьюги и тогда все живое, что имело несчастье появиться в этом стылом краю, прячется, лишь бы защитить драгоценное тепло, лишь бы укрыться от слепого бешенства стихии.
В леденящей круговерти не поймешь где небо, а где земля: все затянуто мутной пеленой и сотни тысяч колких снежинок острыми краями буквально взрезают человеческую плоть, выстужая кровь, проникая через раны внутрь и превращая живое в мертвое.
Безумцы, вознамерившиеся сто лет назад завоевать Северное королевство, дорого поплатились за свое безрассудство.
До сих пор перед единственными вратами в страну вечных снегов и морозов молчаливо стоит целая армия ледяных истуканов.
Больше никто не рискует нападать, слишком страшно смотреть на искорёженные болью и ужасом лица, на раскрытые в безмолвном вопле отчаяния рты.
Этот урок запомнили все, и теперь лишь самонадеянный глупец рискнет бросить вызов жителю Северного Королевства, где каждый второй – могучий колдун, способный щелчком пальцев воздвигнуть из снега и льда роскошный дворец высотой до неба и одним выдохом заморозить океан на целую лигу вперед.
Страшная сила у них в крови – бездушная и противоположная всему живому ледяная магия. Вьюга и стужа послушными псами лижут их руки, по единому жесту готовые безжалостно уничтожить врагов, выморозить, застудить, заледенить. Раз – и уже глыба льда.