Какая-та усталость сшибает меня с ног. Очень странно, усталость не донимала меня постоянно повышающимся уровнем лени или ослаблением координации, нет, она мне не мешала, просто в один момент сконцентрировалась в абстрактной гуще. И да, это именно гуща, именно гуща сбивает меня с ног. От ударной волны я попадаю обратно в домик Сэнди на Пасифик Хайтс. И на половину погружаюсь в пол. Я заставляю себя приподняться и занять более естественное для человека положение. Но я понимаю, что долго в этом положении не протяну - мои ноги растворяются в воздухе. Я надеюсь, что это лишь усталость, а не предвестник моего духовного уничтожения. Надо было бы спросить у Кина про отдых в мире нелюдей, возможен ли он вообще. Интересно, а покойники видят сны?
Я пытаюсь доползти до нашей с Сэнди спальни и не сразу вспоминаю о возможности телепортации. Очевидно, усталость делает меня глупее, покойника, забывающего о телепортации, уместно сравнить с чайкой, забывающей о своем умении летать.
Я мысленно представляю себя лежащим в кровати. К счастью, моих иссякших сил хватает на телепортацию в спальню - наверное, на перенос на небольшие расстояния уходит меньше сил, чем на перенос в космос. А может, столько же. Я не знаю. Я ничего не знаю. Я не знаю, проснусь ли я, если сейчас усну. И будет ли мое грядущее состояние сном в привычном для меня понимании. И не знаю, сколько примерно спят покойники. Непрошенные вопросы отнимают мои и без того израсходованные силы. Я чувствую, что растворяюсь. Моей последней мыслью перед забвением является желание увидеть рядом с собой Сэнди при пробуждении. Будто бы я сплю с ней в одной постели. Будто бы я никогда не умирал...
Сквозь сон я будто бы перехожу на ветку параллельного времени. Вижу вполне реальные события в мире нелюдей, и почему-то знаю, что к реальности нелюдей, к которой принадлежу я, эти события не относятся. Два врача парят над кладбищем. Я не вижу никаких признаков того, что это кладбище, но во мне почему-то есть уверенность, что врачи парят именно над ним. Я подплываю к ним поближе и слышу о заболевании нелюдей. Об этом я точно не думал - покойники, оказываются, могут болеть.
Синдром убывающей памяти - завтра ты будешь помнить меньше, чем вчера...
Один из врачей уходит - вернее сказать, растворяется, но слово "уход" более простое, чем слово "растворение". Но само растворение в этом мире - явление простое, и кажется логичным обозначать растворение более простым словом, чем, собственно, само "растворение". В общем, один врач уходит, а другой поворачивается ко мне, радостно улыбается и протягивает руку, будто бы я его давний знакомый.
- Привет, меня зовут Ин.
- А меня - Уайт. - Я решаю всегда представляться только Уайтом Пауэрсом, просто чтобы не путаться в собственной лжи.
Наши руки, понятное дело, не чувствуют пожатия.
- Жаль, что при жизни рукопожатия не такие, - смеется Ин.
Я якобы понимающе киваю ему, а сам думаю о его имени. Ин. Чуть раньше я познакомился с Кином. Скупая фантазия покойников? Или симпатичное совпадение?
- А можно узнать вашу фамилию? - спрашиваю я так, как спрашивают лживые бюрократы, перекладывающие свою ответственность на других бюрократов, не менее лживых, чем они.
- Я не слышал этого вопроса лет семьдесят, - говорит Ин. - Спасибо за возможность окунуться в ностальгию.
Спустя некоторое время Ин вспоминает, что все-таки не ответил на мой вопрос, он говорит:
- Квилгеро.
И спрашивает:
- А ваша?
- Пауэрс.
- Замечательно. Итак, что у вас болит?
Неожиданный вопрос, думаю я, затем думаю, что очень даже ожидаемый, он же врач, и спрашиваю Ина о единственном, что в общем-то меня беспокоит.
- Как научится управлять живыми телами?
- Мыслями, вы это имели в виду?
- Мыслями, мозгами, нейронами, неважно - суть вы поняли.
Ин со значением меряет шагами пустоту. Эту пустоту я по-прежнему считаю кладбищем.
- Этот сон вы видите не просто так. Вы хотите его видеть, потому что хотите знать то, о чем большинство даже боится подумать...
Ин смотрит на меня, я смотрю на него. Ожидаю каких-нибудь реплик... ничего... Мне приходится подгонять его.
- Как управлять живыми телами?
- Оу, - Ин словно бы просыпается. - Я разве не говорил?
- Вы просто молчали.
- Ясно. Я повторю, а вы смотрите внимательнее.
Я вглядываюсь в лицо Ина. Он вновь молчит. Мне начинает казаться, что Ин таким образом надо мной издевается, и в тот самый момент, когда я был готов гневно выругаться, в моей голове проносится знание - эфемерное, почти неуловимое. Я пытаюсь его удержать. Знание, словно рыба, выскальзывает из моих рук, хочет обратно в озеро.
- Пожалуйста, не говорите мне, что вы проникали в мое сознание.
- Я не проникал, - говорит Ин, и я ему верю. - Я вам рассказал, и со второго раза вы, кажется, поняли.
Я киваю. Я понял то знание, о котором "говорил" Ин, и, честно, оно мне не очень нравится.
- Как долго будет длится мой сон? - спрашиваю я.
Ин улыбается:
- Это зависит от вас, пациент.
- Хорошо, у меня есть несколько вопросов... если можно.
- Конечно!
- Вы сами управляли чужими телами?
Ин кивает, затем отвечает, и отвечает не без гордости.
- В большинстве случаев я не управляю. Скорее, ворую.
- Это как? - удивляюсь я.
- Например, когда живой индивид идет в супермаркет, берет авокадо и незаметно срывает с него штрих-код. Затем проходит мимо охраны, мимо кассы, и...
- Я еще не забыл, что такое воровство. Я хотел узнать, что может поко...хм... нечеловек украсть у человека?
- Да много чего. Я вот ворую удовольствия. Оргазмы, например. Ворую, в основном, у мужчин. Да, у женщин он сильнее, но я даже после смерти не перестаю считать себя мужчиной и поэтому никак не могу отвыкнуть от мужских удовольствий.
- Как это происходит?
- Проникаю в чужое тело и наслаждаюсь. Это несложно. Каждую секунду в мире кончает где-то семь мужчин. Кто-то из них лишается удовольствия, а я - Ин улыбается – теперь я даже не знаю, как не чувствовать удовольствие. Знал бы, что после смерти бывает такое, повесился бы молодым.
- А как вы умерли?
- Я повесился будучи старым.
Ин на вид мой ровесник. Значит, он взял оболочку из лучшего периода своей жизни. Я-то уже успел подумать, что Ин умер молодым и красивым.
- А мужчины, у которых вы воруете оргазмы - они что, вас не замечают.
- Нет. Они, дураки, думают, что стали импотентами. В двадцать лет пять! Идиоты! Некоторые думают, что у них вырабатывается иммунитет к сексу. Думают, что чем больше секса, тем менее он интересен.
Я вспоминаю бурчания Пауэрса на эту тему и говорю:
- Или называют это скоростным спуском.
- Придурки, - качает головой Ин. - В этом вся суть людей - искать логичное при нежелании признать сверхъестественное. Но честно, мне не очень интересно, что думают люди. Я просто ворую у них оргазм, и все.
Ин начинает мне нравится. Он напоминает мне подвыпившего приятеля, которого нельзя заткнуть.
- А еще я ворую наркотические трипы у наркоманов. Особенно мне нравится приход героина. Умножь совместный оргазм мужчины и женщины на пятьсот - и получишь героиновый приход.
- Ты отбираешь у наркоманов весь кайф, оставляя им только ломку и короткую, полную депрессий, жизнь?
- Разве это не замечательно? - смеется Ин.
Я не совсем искренне киваю головой. Начинаю думать, что удовольствия живых превращаются в рутину не из-за выработки иммунитета, а из-за того, что кто-то просто присваивает эти удовольствия себе.
Я не спрашиваю у Ина, можно ли украсть чужую боль. Я знаю, что можно. И расстраиваюсь, что пока не могу забрать у Сэнди всю ту боль, которая у нее была, есть и будет.
Я понимаю, что весь разговор с Ином мне только снится. Фразы Ина про сон недостаточно, для полного осознания этого факта мне требуется время для пробуждения моего внутреннего скептика.
Да, мое сновидение становится осознанным. Паршивая мысль, что Ин - плод моего воображения, списанный с реального Кина, могла бы разбудить меня, расстроить, уменьшить в размерах и сконцентрировать в получившемся крошечном объеме километры боли - но этого не происходит. В конце концов, чем осознанные сны отличаются от реальности? Любой сон, особенно сон покойника, вроде меня, можно считать реальностью одной из бесконечных параллельных вселенных... Можно думать о сне как о чем-то малозначимом, но даже такое убеждение не мешает считать полученное во сне знание правдой. В любом случае, повода огорчаться нет. У меня есть знание. Немного усилий, и я смогу управлять живыми телами. Хорошим телам помогу, а злые сделаю своими марионетками.
Внутренний скептик словно бы пинает меня в бок, и я спрашиваю у Ина:
- А проклятие действительно существует?
- Я умер всего лишь семьдесят лет назад, сынок. Откуда мне знать?
- Хорошо, но что вы думаете по поводу проклятия?
На секунду, словно двадцать пятым кадром, Ин обретает форму щуплого старца, затем опять становится моим ровесником.
- Не для того я вешался, чтобы и после жизни терпеть унижения. Убить меня не убьют, побить не побьют, единственная боль, которая здесь существует - боль душевная, от всяких грустных мыслей, но это больше по женской части. Если расстраивается мужчина, то его и мужчиной называть нельзя. Так, баба с членом вместо вагины.
Рассуждения в духе малограмотного реднека, думаю я. И думаю о своих переживаниях, связанных с Сэнди, и понимаю, что если бы о них узнал Ин, он точно бы назвал меня "бабой с членом".
- То есть проклятие, по-вашему, это выдумка?
- Я же говорил тебе, что не знаю. Да и какая разница? Я уже семьдесят лет ворую оргазмы, и буду воровать их оставшуюся вечность. Сам подумай, как можно наказать покойника, вроде меня, которого не берут обиды?
- Действительно, - говорю я, и эта последняя фраза, которую я говорю...
...Затем я подскакиваю на кровати. Смотрю на настольные часы. Семь часов. Часы со стрелками, поэтому смотрю в окно. Рассвет. Семь часов утра. Я не помню, во сколько меня вырубило. Да это и не важно - важно, что моей Сэнди на кровати нет.
Я думаю о ней и оказываюсь в какой-то лачуге. Вижу ее, она спокойна, и эта форма спокойствия впервые предстает перед моими глазами. Это спокойствие человека, которому на все наплевать. Сэнди в своей любимой серой накидке, и впервые дыры в накидке не напоминают о творческом безумии, а, скорее, предвещают бедность реальную и бедность духовную. Всей моей сущности становится больно. Я жалею, что призраки не могут плакать - может, так мне стало бы легче? Я вспоминаю красноречивую реплику Ина о переживаниях мужчин и пытаюсь взять себя в руки, но все тщетно.
Потому что в комнату входит мужчина с длинными белыми волосами. Со злыми серыми глазами.
В комнату входит мой убийца.
Лучше подопытного для моего нового знания, чем он, и не придумаешь, думаю я, и вселяюсь в его голову.
Гипертрофированный импульс мозга. Первый думает за второго, делает за третьего. Второй думает за третьего, делает за первого. Третий думает за первого, делает за второго.
Все просто, думаю я, и сам не верю в то, что это просто. Со слов Ина, чтобы управлять чужим телом необходимо всего лишь (всего лишь!) разорвать свою сущность минимум на три части. И это ерунда, потому что каждую из трех получившихся сущностей нужно заставить думать одинаково. Именно так, а не иначе, можно поработить естественное сознание живого тела. Первая сущность читает мысли. Вторая сущность управляет телом. Третья ничего не делает, она лишь получает данные от первых двух, и одна-единственная выходит из тела. Две другие становятся частью естественного сознания чужого тела, дабы умереть в этом теле, и умереть навсегда.
Я проникаю в голову своего убийцы.
Мои подозрения подтвердились - фамилия моего убийцы действительно Ривьера. Он знает, что стрелял в меня, но стрелять в кого-то Ривьере не в первой. Причинить кому-то увечье - такая же потребность для Ривьеры, как потребность безликого множества в еде, в воде или во сне. Даже мою Сэнди он хочет повалить на пол и избить - и испытывать это желание, пусть и чужим телом, для меня в высшей степени невыносимо. Я борюсь с отвращением и пытаюсь разорваться на части. У меня получается - но пока на две части. Две мои сущности начинают конфликтовать, как два призрака отдельных людей, и одну из этих сущностей выкидывает наружу, и, к сожалению, сознание этой сущности принадлежит мне.
Я пытаюсь проникнуть в тело Ривьеры, но у меня ничего не получается. Выходит, мое второе "я" сильнее меня? Этот вопрос злит меня, и злит по-настоящему. Я представляю, что никакого второго "я" в теле Ривьеры нет, и пробую попасть туда вновь.
Ух - у меня получается. Мое второе "я" растворяется. Придется начать все заново. Представить не две, а три сущности, а затем, пока я не представляю как, заставить две другие сущности подчиняться мне.
Тем временем глазами Ривьеры я смотрю на Сэнди и губами Ривьеры спрашиваю:
- Что тебе нужно?
- Я хочу поговорить с тобой. Это касается моей сестры.
Ривьера не понимает, кого именно Сэнди имеет в виду.
- Брюнетка, ты стрелял в нее - после того, как ты стрелял в моего мужа.
Ривьера начинает понимать. В его голове проносится смутная картинка. Я вижу, как Ривьера стреляет в кабриолет черного цвета без передней двери и попадает в водителя - то есть в меня.
- Она жива? - спрашивает Ривьера. - Брюнетка?
- Да, моя сестра в больнице, в тяжелом состоянии.
- Жаль, - говорит Ривьера, и я понимаю, что Ривьере жаль, что Клэр не умерла. - А твой муж?
- Нет.
Радость вращается в животе Ривьеры, и, получается, я радуюсь собственной смерти.
- Зачем? - спрашивает Сэнди, и спрашивает безучастно, словно плохая актриса.
Ривьера думает о своем пистолете, спрятанном за спиной. И думает о женщине в латексе, и говорит:
- Он домогался до моей подчиненной.
"Подчиненная?" - спрашиваю я про себя, и думаю о минете, который увидел и глазами Ривьеры, и глазами этой подчиненной. Ну да, в минете боссу ничего удивительного нет.
- Олег не мог ни до кого домогаться, - говорит Сэнди. - Он любит только меня.
- Любил, - поправляет Ривьера.
"Любит" - думаю я и хочу, чтобы Ривьера почувствовал мои мысли. Я думаю, что разрываюсь на три части, и действительно разрываюсь. Но я не успеваю подчинить две другие сущности, я вылетаю из тела Ривьеры.
Я пытаюсь смотреть глазами Ривьеры через вторую сущность, но у меня ничего не получается. Пытаюсь смотреть через третью - тоже. Я понимаю, что управлять двумя другими сущностями я не умею, я умею только их уничтожать, что, собственно, и я делаю.
Но что теперь делать дальше?
- Что тебе нужно, Ашес? - спрашивает Ривьера у Сэнди. - Ты приходишь в мой дом уже второй раз.
- Да, но в первый раз я ничего не могла сказать.
- Ты и сейчас ничего не могла говорить. Ты молчала как дура.
Сэнди становится стыдно - но стыд моей Сэнди обычно проявляется не так, как он проявляется сейчас. Я понимаю, что происходит - телом моей Сэнди управляет неизвестный вторженец. Мальчик, которого я видел в зеркале.
В это время Ривьера самодовольно ухмыляется. Я проникаю в его голову и понимаю, что во время своего первого визита к Ривьере Сэнди просто молчала, действительно молчала как дура, и он, Ривьера, до сих пор не может понять, почему он не убил ее тогда. Но сейчас Ривьера уверен, что в этот раз он не допустит ту же ошибку. Я чувствую его рукой пистолет за его спиной.
Я пытаюсь доползти до нашей с Сэнди спальни и не сразу вспоминаю о возможности телепортации. Очевидно, усталость делает меня глупее, покойника, забывающего о телепортации, уместно сравнить с чайкой, забывающей о своем умении летать.
Я мысленно представляю себя лежащим в кровати. К счастью, моих иссякших сил хватает на телепортацию в спальню - наверное, на перенос на небольшие расстояния уходит меньше сил, чем на перенос в космос. А может, столько же. Я не знаю. Я ничего не знаю. Я не знаю, проснусь ли я, если сейчас усну. И будет ли мое грядущее состояние сном в привычном для меня понимании. И не знаю, сколько примерно спят покойники. Непрошенные вопросы отнимают мои и без того израсходованные силы. Я чувствую, что растворяюсь. Моей последней мыслью перед забвением является желание увидеть рядом с собой Сэнди при пробуждении. Будто бы я сплю с ней в одной постели. Будто бы я никогда не умирал...
Сквозь сон я будто бы перехожу на ветку параллельного времени. Вижу вполне реальные события в мире нелюдей, и почему-то знаю, что к реальности нелюдей, к которой принадлежу я, эти события не относятся. Два врача парят над кладбищем. Я не вижу никаких признаков того, что это кладбище, но во мне почему-то есть уверенность, что врачи парят именно над ним. Я подплываю к ним поближе и слышу о заболевании нелюдей. Об этом я точно не думал - покойники, оказываются, могут болеть.
Синдром убывающей памяти - завтра ты будешь помнить меньше, чем вчера...
Один из врачей уходит - вернее сказать, растворяется, но слово "уход" более простое, чем слово "растворение". Но само растворение в этом мире - явление простое, и кажется логичным обозначать растворение более простым словом, чем, собственно, само "растворение". В общем, один врач уходит, а другой поворачивается ко мне, радостно улыбается и протягивает руку, будто бы я его давний знакомый.
- Привет, меня зовут Ин.
- А меня - Уайт. - Я решаю всегда представляться только Уайтом Пауэрсом, просто чтобы не путаться в собственной лжи.
Наши руки, понятное дело, не чувствуют пожатия.
- Жаль, что при жизни рукопожатия не такие, - смеется Ин.
Я якобы понимающе киваю ему, а сам думаю о его имени. Ин. Чуть раньше я познакомился с Кином. Скупая фантазия покойников? Или симпатичное совпадение?
- А можно узнать вашу фамилию? - спрашиваю я так, как спрашивают лживые бюрократы, перекладывающие свою ответственность на других бюрократов, не менее лживых, чем они.
- Я не слышал этого вопроса лет семьдесят, - говорит Ин. - Спасибо за возможность окунуться в ностальгию.
Спустя некоторое время Ин вспоминает, что все-таки не ответил на мой вопрос, он говорит:
- Квилгеро.
И спрашивает:
- А ваша?
- Пауэрс.
- Замечательно. Итак, что у вас болит?
Неожиданный вопрос, думаю я, затем думаю, что очень даже ожидаемый, он же врач, и спрашиваю Ина о единственном, что в общем-то меня беспокоит.
- Как научится управлять живыми телами?
- Мыслями, вы это имели в виду?
- Мыслями, мозгами, нейронами, неважно - суть вы поняли.
Ин со значением меряет шагами пустоту. Эту пустоту я по-прежнему считаю кладбищем.
- Этот сон вы видите не просто так. Вы хотите его видеть, потому что хотите знать то, о чем большинство даже боится подумать...
Ин смотрит на меня, я смотрю на него. Ожидаю каких-нибудь реплик... ничего... Мне приходится подгонять его.
- Как управлять живыми телами?
- Оу, - Ин словно бы просыпается. - Я разве не говорил?
- Вы просто молчали.
- Ясно. Я повторю, а вы смотрите внимательнее.
Я вглядываюсь в лицо Ина. Он вновь молчит. Мне начинает казаться, что Ин таким образом надо мной издевается, и в тот самый момент, когда я был готов гневно выругаться, в моей голове проносится знание - эфемерное, почти неуловимое. Я пытаюсь его удержать. Знание, словно рыба, выскальзывает из моих рук, хочет обратно в озеро.
- Пожалуйста, не говорите мне, что вы проникали в мое сознание.
- Я не проникал, - говорит Ин, и я ему верю. - Я вам рассказал, и со второго раза вы, кажется, поняли.
Я киваю. Я понял то знание, о котором "говорил" Ин, и, честно, оно мне не очень нравится.
- Как долго будет длится мой сон? - спрашиваю я.
Ин улыбается:
- Это зависит от вас, пациент.
- Хорошо, у меня есть несколько вопросов... если можно.
- Конечно!
- Вы сами управляли чужими телами?
Ин кивает, затем отвечает, и отвечает не без гордости.
- В большинстве случаев я не управляю. Скорее, ворую.
- Это как? - удивляюсь я.
- Например, когда живой индивид идет в супермаркет, берет авокадо и незаметно срывает с него штрих-код. Затем проходит мимо охраны, мимо кассы, и...
- Я еще не забыл, что такое воровство. Я хотел узнать, что может поко...хм... нечеловек украсть у человека?
- Да много чего. Я вот ворую удовольствия. Оргазмы, например. Ворую, в основном, у мужчин. Да, у женщин он сильнее, но я даже после смерти не перестаю считать себя мужчиной и поэтому никак не могу отвыкнуть от мужских удовольствий.
- Как это происходит?
- Проникаю в чужое тело и наслаждаюсь. Это несложно. Каждую секунду в мире кончает где-то семь мужчин. Кто-то из них лишается удовольствия, а я - Ин улыбается – теперь я даже не знаю, как не чувствовать удовольствие. Знал бы, что после смерти бывает такое, повесился бы молодым.
- А как вы умерли?
- Я повесился будучи старым.
Ин на вид мой ровесник. Значит, он взял оболочку из лучшего периода своей жизни. Я-то уже успел подумать, что Ин умер молодым и красивым.
- А мужчины, у которых вы воруете оргазмы - они что, вас не замечают.
- Нет. Они, дураки, думают, что стали импотентами. В двадцать лет пять! Идиоты! Некоторые думают, что у них вырабатывается иммунитет к сексу. Думают, что чем больше секса, тем менее он интересен.
Я вспоминаю бурчания Пауэрса на эту тему и говорю:
- Или называют это скоростным спуском.
- Придурки, - качает головой Ин. - В этом вся суть людей - искать логичное при нежелании признать сверхъестественное. Но честно, мне не очень интересно, что думают люди. Я просто ворую у них оргазм, и все.
Ин начинает мне нравится. Он напоминает мне подвыпившего приятеля, которого нельзя заткнуть.
- А еще я ворую наркотические трипы у наркоманов. Особенно мне нравится приход героина. Умножь совместный оргазм мужчины и женщины на пятьсот - и получишь героиновый приход.
- Ты отбираешь у наркоманов весь кайф, оставляя им только ломку и короткую, полную депрессий, жизнь?
- Разве это не замечательно? - смеется Ин.
Я не совсем искренне киваю головой. Начинаю думать, что удовольствия живых превращаются в рутину не из-за выработки иммунитета, а из-за того, что кто-то просто присваивает эти удовольствия себе.
Я не спрашиваю у Ина, можно ли украсть чужую боль. Я знаю, что можно. И расстраиваюсь, что пока не могу забрать у Сэнди всю ту боль, которая у нее была, есть и будет.
Я понимаю, что весь разговор с Ином мне только снится. Фразы Ина про сон недостаточно, для полного осознания этого факта мне требуется время для пробуждения моего внутреннего скептика.
Да, мое сновидение становится осознанным. Паршивая мысль, что Ин - плод моего воображения, списанный с реального Кина, могла бы разбудить меня, расстроить, уменьшить в размерах и сконцентрировать в получившемся крошечном объеме километры боли - но этого не происходит. В конце концов, чем осознанные сны отличаются от реальности? Любой сон, особенно сон покойника, вроде меня, можно считать реальностью одной из бесконечных параллельных вселенных... Можно думать о сне как о чем-то малозначимом, но даже такое убеждение не мешает считать полученное во сне знание правдой. В любом случае, повода огорчаться нет. У меня есть знание. Немного усилий, и я смогу управлять живыми телами. Хорошим телам помогу, а злые сделаю своими марионетками.
Внутренний скептик словно бы пинает меня в бок, и я спрашиваю у Ина:
- А проклятие действительно существует?
- Я умер всего лишь семьдесят лет назад, сынок. Откуда мне знать?
- Хорошо, но что вы думаете по поводу проклятия?
На секунду, словно двадцать пятым кадром, Ин обретает форму щуплого старца, затем опять становится моим ровесником.
- Не для того я вешался, чтобы и после жизни терпеть унижения. Убить меня не убьют, побить не побьют, единственная боль, которая здесь существует - боль душевная, от всяких грустных мыслей, но это больше по женской части. Если расстраивается мужчина, то его и мужчиной называть нельзя. Так, баба с членом вместо вагины.
Рассуждения в духе малограмотного реднека, думаю я. И думаю о своих переживаниях, связанных с Сэнди, и понимаю, что если бы о них узнал Ин, он точно бы назвал меня "бабой с членом".
- То есть проклятие, по-вашему, это выдумка?
- Я же говорил тебе, что не знаю. Да и какая разница? Я уже семьдесят лет ворую оргазмы, и буду воровать их оставшуюся вечность. Сам подумай, как можно наказать покойника, вроде меня, которого не берут обиды?
- Действительно, - говорю я, и эта последняя фраза, которую я говорю...
...Затем я подскакиваю на кровати. Смотрю на настольные часы. Семь часов. Часы со стрелками, поэтому смотрю в окно. Рассвет. Семь часов утра. Я не помню, во сколько меня вырубило. Да это и не важно - важно, что моей Сэнди на кровати нет.
Я думаю о ней и оказываюсь в какой-то лачуге. Вижу ее, она спокойна, и эта форма спокойствия впервые предстает перед моими глазами. Это спокойствие человека, которому на все наплевать. Сэнди в своей любимой серой накидке, и впервые дыры в накидке не напоминают о творческом безумии, а, скорее, предвещают бедность реальную и бедность духовную. Всей моей сущности становится больно. Я жалею, что призраки не могут плакать - может, так мне стало бы легче? Я вспоминаю красноречивую реплику Ина о переживаниях мужчин и пытаюсь взять себя в руки, но все тщетно.
Потому что в комнату входит мужчина с длинными белыми волосами. Со злыми серыми глазами.
В комнату входит мой убийца.
Лучше подопытного для моего нового знания, чем он, и не придумаешь, думаю я, и вселяюсь в его голову.
Гипертрофированный импульс мозга. Первый думает за второго, делает за третьего. Второй думает за третьего, делает за первого. Третий думает за первого, делает за второго.
Все просто, думаю я, и сам не верю в то, что это просто. Со слов Ина, чтобы управлять чужим телом необходимо всего лишь (всего лишь!) разорвать свою сущность минимум на три части. И это ерунда, потому что каждую из трех получившихся сущностей нужно заставить думать одинаково. Именно так, а не иначе, можно поработить естественное сознание живого тела. Первая сущность читает мысли. Вторая сущность управляет телом. Третья ничего не делает, она лишь получает данные от первых двух, и одна-единственная выходит из тела. Две другие становятся частью естественного сознания чужого тела, дабы умереть в этом теле, и умереть навсегда.
Я проникаю в голову своего убийцы.
Мои подозрения подтвердились - фамилия моего убийцы действительно Ривьера. Он знает, что стрелял в меня, но стрелять в кого-то Ривьере не в первой. Причинить кому-то увечье - такая же потребность для Ривьеры, как потребность безликого множества в еде, в воде или во сне. Даже мою Сэнди он хочет повалить на пол и избить - и испытывать это желание, пусть и чужим телом, для меня в высшей степени невыносимо. Я борюсь с отвращением и пытаюсь разорваться на части. У меня получается - но пока на две части. Две мои сущности начинают конфликтовать, как два призрака отдельных людей, и одну из этих сущностей выкидывает наружу, и, к сожалению, сознание этой сущности принадлежит мне.
Я пытаюсь проникнуть в тело Ривьеры, но у меня ничего не получается. Выходит, мое второе "я" сильнее меня? Этот вопрос злит меня, и злит по-настоящему. Я представляю, что никакого второго "я" в теле Ривьеры нет, и пробую попасть туда вновь.
Ух - у меня получается. Мое второе "я" растворяется. Придется начать все заново. Представить не две, а три сущности, а затем, пока я не представляю как, заставить две другие сущности подчиняться мне.
Тем временем глазами Ривьеры я смотрю на Сэнди и губами Ривьеры спрашиваю:
- Что тебе нужно?
- Я хочу поговорить с тобой. Это касается моей сестры.
Ривьера не понимает, кого именно Сэнди имеет в виду.
- Брюнетка, ты стрелял в нее - после того, как ты стрелял в моего мужа.
Ривьера начинает понимать. В его голове проносится смутная картинка. Я вижу, как Ривьера стреляет в кабриолет черного цвета без передней двери и попадает в водителя - то есть в меня.
- Она жива? - спрашивает Ривьера. - Брюнетка?
- Да, моя сестра в больнице, в тяжелом состоянии.
- Жаль, - говорит Ривьера, и я понимаю, что Ривьере жаль, что Клэр не умерла. - А твой муж?
- Нет.
Радость вращается в животе Ривьеры, и, получается, я радуюсь собственной смерти.
- Зачем? - спрашивает Сэнди, и спрашивает безучастно, словно плохая актриса.
Ривьера думает о своем пистолете, спрятанном за спиной. И думает о женщине в латексе, и говорит:
- Он домогался до моей подчиненной.
"Подчиненная?" - спрашиваю я про себя, и думаю о минете, который увидел и глазами Ривьеры, и глазами этой подчиненной. Ну да, в минете боссу ничего удивительного нет.
- Олег не мог ни до кого домогаться, - говорит Сэнди. - Он любит только меня.
- Любил, - поправляет Ривьера.
"Любит" - думаю я и хочу, чтобы Ривьера почувствовал мои мысли. Я думаю, что разрываюсь на три части, и действительно разрываюсь. Но я не успеваю подчинить две другие сущности, я вылетаю из тела Ривьеры.
Я пытаюсь смотреть глазами Ривьеры через вторую сущность, но у меня ничего не получается. Пытаюсь смотреть через третью - тоже. Я понимаю, что управлять двумя другими сущностями я не умею, я умею только их уничтожать, что, собственно, и я делаю.
Но что теперь делать дальше?
- Что тебе нужно, Ашес? - спрашивает Ривьера у Сэнди. - Ты приходишь в мой дом уже второй раз.
- Да, но в первый раз я ничего не могла сказать.
- Ты и сейчас ничего не могла говорить. Ты молчала как дура.
Сэнди становится стыдно - но стыд моей Сэнди обычно проявляется не так, как он проявляется сейчас. Я понимаю, что происходит - телом моей Сэнди управляет неизвестный вторженец. Мальчик, которого я видел в зеркале.
В это время Ривьера самодовольно ухмыляется. Я проникаю в его голову и понимаю, что во время своего первого визита к Ривьере Сэнди просто молчала, действительно молчала как дура, и он, Ривьера, до сих пор не может понять, почему он не убил ее тогда. Но сейчас Ривьера уверен, что в этот раз он не допустит ту же ошибку. Я чувствую его рукой пистолет за его спиной.
