- Чего молчишь, сука?
Вот эта фраза в духе Ривьеры. Ин, конечно, старается, но сейчас все это бесполезно.
- Я знаю, стерва, что ты задумала. - Ривьера подходит ко мне ближе, я отхожу все дальше. - Ты хочешь покинуть Сан-Франциско?
Это правда, исходя из мыслей Сэнди. Я отхожу еще дальше...
- Лучше стой, где стоишь, пизда, а то хуже будет...
Я останавливаюсь. Во мне, не у Сэнди, а именно во мне просыпается страх.
- Ты, блядина, знаешь, где лежат мои деньги...
Это не вопрос.
- Закрой свою пасть, торчок! - срываюсь я на крик, да на такой, на какой Сэнди никогда бы в жизни не сорвалась.
Ривьера достает пистолет.
- Повтори еще раз, тварь!
Зря я сорвался, думаю я. Но зная, что за тепло живет в груди моей девочки, крайне неприятно слышать весь тот словесный понос, что исходит от Ривьеры.
- Ты знала, что у меня огромные бабки, - говорит Ривьера. - Ты как-то поняла, что разорившийся бизнесмен ворочает суммами, да такими, какие твоему сраному папаше и не снились...
Все это правда, исходя из мыслей Сэнди. И про деньги, и про сраного папашу... Но вот знание о десяти миллионах долларов, спрятанных под половицами в спальне Ривьеры, память Сэнди никак объяснить не может. Я-то знаю, что то, что Сэнди считает озарением, на самом деле заслуга Ина, вот только оставлять эту мысль в голове Сэнди опасно - Ин поймет, что в ее голове был я, и тогда...
Ривьера наводит на меня пистолет.
- Как ты узнала о деньгах?
- От Торментуса.
Выстрел.
Я дергаюсь, затем облегченно вздыхаю - выстрел был предупредительным, Ривьера выстрелил в пол.
- Тварь ты лживая! Торментус мне звонил. Как обычно, угрожал, но и сказал кое-что интересное. Он, Торментус, сам хотел тебя похитить, и, собственно, похитил, но вот в твоем папашке проснулась совесть или какая-та другая хуйня, и он тебя отпустил.
Я молчу.
- Почему ты, творческое, в жопу тебя драть, создание, ничего мне об этом не сказала?
- Потому что тебе наплевать! - ору я голосом Сэнди, совсем не как Сэнди.
Я внимательно смотрю в лицо Ривьеры. Мне кажется, или я надеюсь, но Ин ни о чем не догадывается...
- Это правда, - говорит Ривьера. - Мне наплевать...
Он опускает пистолет. Это мой шанс...
-... только ты, глупая рисовальщица, сама говорила, что я влюблен в тебя...
- Я до сих пор так считаю. Просто у мудаков - мудацкая любовь, и хер вас знает, в чем именно она выражается...
И пока Ин в теле Ривьеры придумывает возражения, я подбегаю к этому торчку и ногтями впиваюсь в его морду. Ривьера орет, и орет громко - на счастье, ногти у моей девочки длинные. Я пытаюсь вырвать у него пистолет, и хоть при жизни я был мужчиной, телом я управляю женским, хрупким, и поэтому Ривьера оказывается сильнее. Я бью коленом Сэнди в пах Ривьере, тот взвизгивает. Из его рассеченной щеки льется кровь и попадает на мою, вернее, Сэндину накидку. Я оставляю Ривьеру стонать от боли и бегу к двери. Слышу за собой выстрелы и радуюсь, что кровь заливает ему глаза, и он не может толково прицелиться. Я пинком открываю дверь. Из памяти Сэнди я узнаю, где находится машина Ривьеры, но смысла в этом нет, ключи находятся у самого Ривьеры. Я бегу, бегу быстро, радуюсь, что Сэнди в кроссовках, а не в туфлях. Бегу, бегу навстречу заходящему солнцу. Бегу, бегу сквозь боль в груди и частое дыхание, бегу с надеждой, что Ину не придет в голову выбросить меня из тела моей девочки, чтобы вернуть ее к разъяренному...
Звонок.
ФФР (Флот Филантропов-Работорговцев)
Все не так страшно. Звонит всего лишь Ривьера.
Я поднимаю трубку, слышу однообразные оскорбления и понимаю, что Ин вышел из его тела. И понять это не сложно - речь Ривьеры гораздо примитивнее пародийного бреда злосчастного вторженца. Я бросаю трубку.
Я вселяю в память Сэнди мысль, что ей необходимо держаться от Ривьеры как можно дальше, затем я покидаю ее голову. И надеюсь, что заложенные мною стремления будут трактованы Ином как стремления самой Сэнди.
Телефон звонит опять. Я, в данный момент бесполезно обнимающий Сэнди, могу увидеть прямо сейчас, превратились ли мои желания в желания самой Сэнди или нет.
- Алло... Да, да... Ну и грязный же у тебя рот!.. Держись от меня подальше, животное...
Вот и весь разговор. Я радуюсь, и радуюсь сильно, и очень сильно, настолько сильно, что задушил бы свою девочку в объятиях, если бы был материальным.
Но расслабляться мне нельзя. Я же могу управлять телами. Да, это не новость, но лишь сейчас я осознаю, что мои возможности не ограничены спасением одного, пусть и самого дорогого мне человека. Я могу спасти планету. С моей подачи убийцы будут вешаться, насильники - отрезать себе гениталии, а власть имущие - и то, и другое. У моей грешной сущности есть власть над всем живым, я могу стать богом. Обо мне будут слагать легенды. Меня будут искать среди живых людей, но так и не найдут, потому что я могу быть в каждом из вас. КАЖДОМ ИЗ ВАС...
Наверное, я просто мечтаю...
Но это определенно лучше того абсурда, в который меня ввел этот сраный Ин... Он тоже мог бы помогать человечеству. И в этом нет ничего филантропического - это тщеславие чистой воды. Качество, осуждаемое необразованной массой, в конечном итоге сохранит жизнь этой массы... И они будут благодарить маму, папу, Бога, себя... но про меня даже не подумают... Они догадаются, но не сразу, пройдет много времени...
Да и черт с этим. Все это не сможет повлиять на мое тщеславие.
Лишь один момент меня смущает. На Земле около ста миллиардов покойников. Не думаю, что я один-единственный, кто до этого додумывался. Но тогда почему в этом мире сохраняются войны, религии и границы между государствами? Либо покойники равнодушны или жестоки, либо трусливы - боятся какого-то неведомого проклятия. Но опять же, СТО МИЛЛИАРДОВ покойников, ведь должен быть кто-то еще, кроме меня, кто задумывался об улучшении живого мира. И если они действительно есть и что-то пытаются сделать - почему же они столь бессильны? Неужели нельзя ничего исправить?
Я не знаю, что обо всем этом думать. Слишком много противоречий. Мне кажется, я упускаю какую-ту важную деталь. Например, когда я подумал о Клэр, почему же я ее не увидел? Она мертва, это точно, разговор Сэнди и Ривьеры это подтверждает. Да что там разговор - мне самому пришлось покинуть ее тело, поскольку оно перестало быть живым.
Я жажду получить ответ на этот вопрос. Я думаю о Клэр и переношусь... к Ину?
- Ах ты...
Я захлебываюсь от не выплеснутой вовремя ярости. Ин хохочет.
- Расслабься, Олег. Тебе нужна Клэр Ашес?
- Конечно. Она мертва?
- Мертвее некуда.
- Подожди... Как ты узнал, что я ищу именно ее и почему ты появляешься на ее месте уже во второй раз?
- Потому что я могу, Олег, только и всего.
- Какие цели ты преследуешь? Обязательно так все усложнять?
- Так оно само выходит. Я не виноват. А цели я преследую такие же, какие в скором будущем будешь преследовать ты.
Я говорю устало:
- Просто ответь, как есть, и оставь меня и мою жену в покое.
- Не жену, а вдову, это во-первых. А во-вторых, ответы обязательно будут, подожди еще чуть-чуть.
Ин, внетелесный придурок, неизвестный вторженец, безумное продолжение чьего-то мертвого тела. Честно, у меня к нему всего один-единственный вопрос, и этот вопрос слетает с моих, если так можно выразиться, губ.
- Зачем? - переспрашивает Ин. - Чтобы тебе не было скучно. Чтобы ты постоянно не спрашивал, куда завела тебя твоя душная жизнь...
Не знаю почему, но эта фраза шокирует меня сильнее всего остального, что со мной когда-либо происходило.
Ин мне подмигивает:
- Расслабься. Я на твоей стороне.
И добавляет:
- Кстати, я тебя прощаю за вмешательство в одно из особых тел, и прощаю только потому, что я сам планировал от этого тела избавиться. Спасибо, Олег, - Ин отвешивает мне поклон, это может быть и сарказмом, - что помог мне устранить Клэр...эээ... по расписанию.
Я сжимаю кулаки.
- Кто следующий?
- Это секрет.
Ин смотрит на запястье и охает.
- Олежик, у мене немає часу. Увидимся.
Я бью кулаком в лицо Ину, но понятное дело, призрачный кулак тупо проходит сквозь призрачную сущность. Ин опять подмигивает, затем исчезает. А я считаю себя до омерзения глупым.
Спускать свою важность в унитаз я не имею право. Я убеждал себя, что могу улучшить жизнь не отдельно взятым людям, а всему человечеству, рискуя поставить себя в неудобное, нет, не то слово - в ужасное положение в случае собственного бездействия. Стыд перед собой - самый худший вид стыда. Да, я в свое время обещал не влезать в душу своей Сэнди, однако влез, но влез туда против своей воли, я хотел сохранить ей жизнь - и сохранил, да... Да, затем я влезал туда и по менее значимым поводам, но, признаться, мне сложно находиться в стороне от любви ко мне, которая греет мою девочку изнутри даже после моей смерти.
Итак, я полностью оправдаю себя. Очищаюсь перед спасением мира от всяких тварей.
И первым делом я спасу бедную девочку Таю.
Я думаю о ней и сразу же оказываюсь в ее теле. Борюсь с вязким, как болото, увеличенным раз в двадцать за счет разрыва сознания страхом Таи, чтобы полностью получить контроль над ее телом.
Тая находится в камбузе, готовит мясо для матросов. Интерьер в виде кастрюль, тарелок и всяких разных сковородок мог бы напоминать кухню, но из-за тусклого света и высокой влажности этот камбуз больше напоминает сомалийскую тюрьму.
Тая с остервенением рубит мясо на части. С тесака словно лазерами слетает кровь на вонючую темную робу. Бедная девочка... Вся чумазая, как будто ее только что достали из-под завалов. Босые и черные от грязи ноги. Вечно мерзнущие на холодном, как кафель, полу.
Тая со остервенением рубит мясо на части. Свинина. Генри Ашес не любит свинину, и Тая знает это, знают об этом все, кто имеет несчастье знать Генри Ашеса. Умеренным стуком, как второе сердце, напоминает о себе прокаченная виагрой псевдомужественность Генри Ашеса. Подростковое бахвальство кряхтящего от своей обвислости бизнесмена едва ли не хуже, чем его старческие проникновения... Его потное морщинистое лицо, кряжистые руки с холодными, как отсутствие его сердца, перстнями. И как сосредоточение всего дурного, что в нем есть - желтая сперма на дрожащем в мурашках плоском животе. Я меньше минуты нахожусь в теле Таи, а меня уже выворачивает наизнанку... Как бедная девочка живет со всем этим? Все, что Таю наполняет - страх и ненависть. И все... а...нет, есть еще тоска по умершему братику, ему было всего лишь восемь лет. Если бы не его болезнь, Тая Фингертипс сейчас не рубила бы мясо для продажных матросов... Лейкемия. Брата звали Ирвин Нортон Фингертипс. В голове мелькает его образ, и меня парализует. И поэтому парализует и Таю. Она замирает с тесаком в руке и тупо смотрит на ящики с провизией. Воплощение моей реакции, не более того.
- Ч-чего замМмэрла, э?! - спрашивает на ломаном английском следящий за Таей матрос. Из памяти Таи я знаю, что этого матроса бьют все остальные матросы, и это вовсе не повод сопереживать ему - говоря образно, матрос, чье имя я даже не пытаюсь искать в памяти Таи, делает со всеми будущими рабынями то, что Генри Ашес делал с Таей.
Я стараюсь отложить свое потрясение, связанное с Ирвином Фингертипсом, в сторону и в теле Таи поворачиваюсь к матросу.
- Знаешь, что такое минет? - спрашиваю я.
- Ч-чего, э?
Я пробую объяснить жестами. Рукой указываю на его прибор, затем на свой рот и говорю:
- Твой хер - мой рот.
Язычок под щечкой Таи натягивает кожу и идет против часовой стрелки.
До матроса доходит. Он спрашивает:
- Ты мене того, э?
- Да, того, - улыбаюсь я и добавляю:
- Э.
- Иди камнэ, э.
Я качаю головою, маню матроса пальчиком. Дважды его просить не нужно - спустя мгновение он стоит передо мной и давит, давит с силой на мою голову, будто бы хочет утопить меня. Я опускаюсь на колени и радуюсь, что матроса не смущает или же он просто не замечает тесака в моей руке.
Но на всякий случай я прячу тесак за спиной.
- Ширинку, э.
Матрос намекает, что я должен расстегнуть ему ширинку. Я качаю головой и говорю (в надежде, что он не испанец):
- Руки воняют мясом, cabron , давай сам.
Я не знаю, понимает меня матрос или нет, но это и не важно - через мгновение передо мной болтается вонючий, как тухлая рыба, член.
Мне стыдно, что мое мужское существо решается на такое, и втройне стыдно, что для этого я использую руки Таи - я беру левой рукой его затхлый член и натягиваю его, как канат. Не обязательно делать его эрегированным, думаю я, и так сойдет.
Матросская рожа в предвкушении.
- Соси, э.
В воздухе сверкает тесак - и в следующее мгновение в моей левой руке болтается его тухлое хозяйство.
Кровь брызжет мне на лицо - и слава богу, что не семя. Понятное дело, матрос орет как резаный - он и в самом деле резаный - но второй удар тесака, на этот раз по шее, прекращает его крики. С бульканьем насильник падает на колени. Я возвышаюсь над ним, пинаю его грязной ногой в подбородок, и кастрированный матрос падает навзничь. Булькает он недолго - и его насильнические глазки навсегда закрываются. Я кидаю отрубленный член в кастрюльку, в которой, так же, как и матрос, булькает кипяток. Никакая совесть во мне не просыпается, в отличие, кстати, от гордости. Я наказал насильника так, как не накажет его ни один двухстандартный закон в мире.
Крики уже мертвого матроса привлекли матроса постарше и по грузнее. Разумеется, в его пропитых глазах шок от выпрямившейся во весь рост Таи с тесаком в руках.
Я дую на упавшую на лицо прядь немытых волос - но они остаются на лице, видимо, прилипают к крови. Я шепчу что-то угрожающее, в стиле Умы Турман из "Убить Билла".
- Вот же тварь! - рычит грузный матрос и достает пистолет.
Я переношусь в его сознание и сквозь поток его животной агрессии получаю контроль над его телом.
Тая же замирает, и замирает в потрясении, что неудивительно. Она смотрит на мертвого матроса, на свои руки, затем на меня. Шок искажает каждую черточку ее лица, но ни крика, ни потери сознания, ни какой-либо другой радикальной реакции у Таи, к счастью, нет.
- Это сделала я? - шепотом спрашивает она, скорее, у себя.
Но тем не менее отвечаю ей я:
- Состояние аффекта.
Затем пользуюсь информацией из памяти грузного матроса и добавляю:
- Была такая Шейла, короч. Кок типа тебя, короч. Ей тоже что-то не нравилось - короч, мы скормили ее рыбам.
Я морщусь, борясь с рефлекторным скудословием матроса, которым я сам, незаметно для себя, начинаю пользоваться. Зря я оценивал актерские способности Ина в теле Ривьеры, порой для образа достаточно плыть по течению.
- Меня вы тоже скормите рыбам? - спрашивает Тая, и спрашивает, что очень меня пугает, с надеждой.
- Нет, девочка, сегодня твой счастливый день...
Тая расценивает мои слова как сарказм, и прямо на глазах мрачнеет, превращается во что-то подневольное. Напоминает мне куклу, которая не хочет, чтобы с ней играли.
- Ты гордишься тем, что ты сделала? - Я киваю на обесчлененный труп у ног Таи.
Тая принимает мой вопрос за некую прелюдию перед собственной смертью или, что для нее хуже, изнасилованием, и чтобы понять ее реакцию, мне не обязательно проникать в ее голову.
- Нет, - отвечает она. - Мне страшно...
- Не бойся, - говорю я, стараясь, чтобы в грубый голос матроса попали нотки Олега Ривника. - Все будет хорошо...
Вот эта фраза в духе Ривьеры. Ин, конечно, старается, но сейчас все это бесполезно.
- Я знаю, стерва, что ты задумала. - Ривьера подходит ко мне ближе, я отхожу все дальше. - Ты хочешь покинуть Сан-Франциско?
Это правда, исходя из мыслей Сэнди. Я отхожу еще дальше...
- Лучше стой, где стоишь, пизда, а то хуже будет...
Я останавливаюсь. Во мне, не у Сэнди, а именно во мне просыпается страх.
- Ты, блядина, знаешь, где лежат мои деньги...
Это не вопрос.
- Закрой свою пасть, торчок! - срываюсь я на крик, да на такой, на какой Сэнди никогда бы в жизни не сорвалась.
Ривьера достает пистолет.
- Повтори еще раз, тварь!
Зря я сорвался, думаю я. Но зная, что за тепло живет в груди моей девочки, крайне неприятно слышать весь тот словесный понос, что исходит от Ривьеры.
- Ты знала, что у меня огромные бабки, - говорит Ривьера. - Ты как-то поняла, что разорившийся бизнесмен ворочает суммами, да такими, какие твоему сраному папаше и не снились...
Все это правда, исходя из мыслей Сэнди. И про деньги, и про сраного папашу... Но вот знание о десяти миллионах долларов, спрятанных под половицами в спальне Ривьеры, память Сэнди никак объяснить не может. Я-то знаю, что то, что Сэнди считает озарением, на самом деле заслуга Ина, вот только оставлять эту мысль в голове Сэнди опасно - Ин поймет, что в ее голове был я, и тогда...
Ривьера наводит на меня пистолет.
- Как ты узнала о деньгах?
- От Торментуса.
Выстрел.
Я дергаюсь, затем облегченно вздыхаю - выстрел был предупредительным, Ривьера выстрелил в пол.
- Тварь ты лживая! Торментус мне звонил. Как обычно, угрожал, но и сказал кое-что интересное. Он, Торментус, сам хотел тебя похитить, и, собственно, похитил, но вот в твоем папашке проснулась совесть или какая-та другая хуйня, и он тебя отпустил.
Я молчу.
- Почему ты, творческое, в жопу тебя драть, создание, ничего мне об этом не сказала?
- Потому что тебе наплевать! - ору я голосом Сэнди, совсем не как Сэнди.
Я внимательно смотрю в лицо Ривьеры. Мне кажется, или я надеюсь, но Ин ни о чем не догадывается...
- Это правда, - говорит Ривьера. - Мне наплевать...
Он опускает пистолет. Это мой шанс...
-... только ты, глупая рисовальщица, сама говорила, что я влюблен в тебя...
- Я до сих пор так считаю. Просто у мудаков - мудацкая любовь, и хер вас знает, в чем именно она выражается...
И пока Ин в теле Ривьеры придумывает возражения, я подбегаю к этому торчку и ногтями впиваюсь в его морду. Ривьера орет, и орет громко - на счастье, ногти у моей девочки длинные. Я пытаюсь вырвать у него пистолет, и хоть при жизни я был мужчиной, телом я управляю женским, хрупким, и поэтому Ривьера оказывается сильнее. Я бью коленом Сэнди в пах Ривьере, тот взвизгивает. Из его рассеченной щеки льется кровь и попадает на мою, вернее, Сэндину накидку. Я оставляю Ривьеру стонать от боли и бегу к двери. Слышу за собой выстрелы и радуюсь, что кровь заливает ему глаза, и он не может толково прицелиться. Я пинком открываю дверь. Из памяти Сэнди я узнаю, где находится машина Ривьеры, но смысла в этом нет, ключи находятся у самого Ривьеры. Я бегу, бегу быстро, радуюсь, что Сэнди в кроссовках, а не в туфлях. Бегу, бегу навстречу заходящему солнцу. Бегу, бегу сквозь боль в груди и частое дыхание, бегу с надеждой, что Ину не придет в голову выбросить меня из тела моей девочки, чтобы вернуть ее к разъяренному...
Звонок.
ФФР (Флот Филантропов-Работорговцев)
Все не так страшно. Звонит всего лишь Ривьера.
Я поднимаю трубку, слышу однообразные оскорбления и понимаю, что Ин вышел из его тела. И понять это не сложно - речь Ривьеры гораздо примитивнее пародийного бреда злосчастного вторженца. Я бросаю трубку.
Я вселяю в память Сэнди мысль, что ей необходимо держаться от Ривьеры как можно дальше, затем я покидаю ее голову. И надеюсь, что заложенные мною стремления будут трактованы Ином как стремления самой Сэнди.
Телефон звонит опять. Я, в данный момент бесполезно обнимающий Сэнди, могу увидеть прямо сейчас, превратились ли мои желания в желания самой Сэнди или нет.
- Алло... Да, да... Ну и грязный же у тебя рот!.. Держись от меня подальше, животное...
Вот и весь разговор. Я радуюсь, и радуюсь сильно, и очень сильно, настолько сильно, что задушил бы свою девочку в объятиях, если бы был материальным.
Но расслабляться мне нельзя. Я же могу управлять телами. Да, это не новость, но лишь сейчас я осознаю, что мои возможности не ограничены спасением одного, пусть и самого дорогого мне человека. Я могу спасти планету. С моей подачи убийцы будут вешаться, насильники - отрезать себе гениталии, а власть имущие - и то, и другое. У моей грешной сущности есть власть над всем живым, я могу стать богом. Обо мне будут слагать легенды. Меня будут искать среди живых людей, но так и не найдут, потому что я могу быть в каждом из вас. КАЖДОМ ИЗ ВАС...
Наверное, я просто мечтаю...
Но это определенно лучше того абсурда, в который меня ввел этот сраный Ин... Он тоже мог бы помогать человечеству. И в этом нет ничего филантропического - это тщеславие чистой воды. Качество, осуждаемое необразованной массой, в конечном итоге сохранит жизнь этой массы... И они будут благодарить маму, папу, Бога, себя... но про меня даже не подумают... Они догадаются, но не сразу, пройдет много времени...
Да и черт с этим. Все это не сможет повлиять на мое тщеславие.
Лишь один момент меня смущает. На Земле около ста миллиардов покойников. Не думаю, что я один-единственный, кто до этого додумывался. Но тогда почему в этом мире сохраняются войны, религии и границы между государствами? Либо покойники равнодушны или жестоки, либо трусливы - боятся какого-то неведомого проклятия. Но опять же, СТО МИЛЛИАРДОВ покойников, ведь должен быть кто-то еще, кроме меня, кто задумывался об улучшении живого мира. И если они действительно есть и что-то пытаются сделать - почему же они столь бессильны? Неужели нельзя ничего исправить?
Я не знаю, что обо всем этом думать. Слишком много противоречий. Мне кажется, я упускаю какую-ту важную деталь. Например, когда я подумал о Клэр, почему же я ее не увидел? Она мертва, это точно, разговор Сэнди и Ривьеры это подтверждает. Да что там разговор - мне самому пришлось покинуть ее тело, поскольку оно перестало быть живым.
Я жажду получить ответ на этот вопрос. Я думаю о Клэр и переношусь... к Ину?
- Ах ты...
Я захлебываюсь от не выплеснутой вовремя ярости. Ин хохочет.
- Расслабься, Олег. Тебе нужна Клэр Ашес?
- Конечно. Она мертва?
- Мертвее некуда.
- Подожди... Как ты узнал, что я ищу именно ее и почему ты появляешься на ее месте уже во второй раз?
- Потому что я могу, Олег, только и всего.
- Какие цели ты преследуешь? Обязательно так все усложнять?
- Так оно само выходит. Я не виноват. А цели я преследую такие же, какие в скором будущем будешь преследовать ты.
Я говорю устало:
- Просто ответь, как есть, и оставь меня и мою жену в покое.
- Не жену, а вдову, это во-первых. А во-вторых, ответы обязательно будут, подожди еще чуть-чуть.
Ин, внетелесный придурок, неизвестный вторженец, безумное продолжение чьего-то мертвого тела. Честно, у меня к нему всего один-единственный вопрос, и этот вопрос слетает с моих, если так можно выразиться, губ.
- Зачем? - переспрашивает Ин. - Чтобы тебе не было скучно. Чтобы ты постоянно не спрашивал, куда завела тебя твоя душная жизнь...
Не знаю почему, но эта фраза шокирует меня сильнее всего остального, что со мной когда-либо происходило.
Ин мне подмигивает:
- Расслабься. Я на твоей стороне.
И добавляет:
- Кстати, я тебя прощаю за вмешательство в одно из особых тел, и прощаю только потому, что я сам планировал от этого тела избавиться. Спасибо, Олег, - Ин отвешивает мне поклон, это может быть и сарказмом, - что помог мне устранить Клэр...эээ... по расписанию.
Я сжимаю кулаки.
- Кто следующий?
- Это секрет.
Ин смотрит на запястье и охает.
- Олежик, у мене немає часу. Увидимся.
Я бью кулаком в лицо Ину, но понятное дело, призрачный кулак тупо проходит сквозь призрачную сущность. Ин опять подмигивает, затем исчезает. А я считаю себя до омерзения глупым.
Спускать свою важность в унитаз я не имею право. Я убеждал себя, что могу улучшить жизнь не отдельно взятым людям, а всему человечеству, рискуя поставить себя в неудобное, нет, не то слово - в ужасное положение в случае собственного бездействия. Стыд перед собой - самый худший вид стыда. Да, я в свое время обещал не влезать в душу своей Сэнди, однако влез, но влез туда против своей воли, я хотел сохранить ей жизнь - и сохранил, да... Да, затем я влезал туда и по менее значимым поводам, но, признаться, мне сложно находиться в стороне от любви ко мне, которая греет мою девочку изнутри даже после моей смерти.
Итак, я полностью оправдаю себя. Очищаюсь перед спасением мира от всяких тварей.
И первым делом я спасу бедную девочку Таю.
Я думаю о ней и сразу же оказываюсь в ее теле. Борюсь с вязким, как болото, увеличенным раз в двадцать за счет разрыва сознания страхом Таи, чтобы полностью получить контроль над ее телом.
Тая находится в камбузе, готовит мясо для матросов. Интерьер в виде кастрюль, тарелок и всяких разных сковородок мог бы напоминать кухню, но из-за тусклого света и высокой влажности этот камбуз больше напоминает сомалийскую тюрьму.
Тая с остервенением рубит мясо на части. С тесака словно лазерами слетает кровь на вонючую темную робу. Бедная девочка... Вся чумазая, как будто ее только что достали из-под завалов. Босые и черные от грязи ноги. Вечно мерзнущие на холодном, как кафель, полу.
Тая со остервенением рубит мясо на части. Свинина. Генри Ашес не любит свинину, и Тая знает это, знают об этом все, кто имеет несчастье знать Генри Ашеса. Умеренным стуком, как второе сердце, напоминает о себе прокаченная виагрой псевдомужественность Генри Ашеса. Подростковое бахвальство кряхтящего от своей обвислости бизнесмена едва ли не хуже, чем его старческие проникновения... Его потное морщинистое лицо, кряжистые руки с холодными, как отсутствие его сердца, перстнями. И как сосредоточение всего дурного, что в нем есть - желтая сперма на дрожащем в мурашках плоском животе. Я меньше минуты нахожусь в теле Таи, а меня уже выворачивает наизнанку... Как бедная девочка живет со всем этим? Все, что Таю наполняет - страх и ненависть. И все... а...нет, есть еще тоска по умершему братику, ему было всего лишь восемь лет. Если бы не его болезнь, Тая Фингертипс сейчас не рубила бы мясо для продажных матросов... Лейкемия. Брата звали Ирвин Нортон Фингертипс. В голове мелькает его образ, и меня парализует. И поэтому парализует и Таю. Она замирает с тесаком в руке и тупо смотрит на ящики с провизией. Воплощение моей реакции, не более того.
- Ч-чего замМмэрла, э?! - спрашивает на ломаном английском следящий за Таей матрос. Из памяти Таи я знаю, что этого матроса бьют все остальные матросы, и это вовсе не повод сопереживать ему - говоря образно, матрос, чье имя я даже не пытаюсь искать в памяти Таи, делает со всеми будущими рабынями то, что Генри Ашес делал с Таей.
Я стараюсь отложить свое потрясение, связанное с Ирвином Фингертипсом, в сторону и в теле Таи поворачиваюсь к матросу.
- Знаешь, что такое минет? - спрашиваю я.
- Ч-чего, э?
Я пробую объяснить жестами. Рукой указываю на его прибор, затем на свой рот и говорю:
- Твой хер - мой рот.
Язычок под щечкой Таи натягивает кожу и идет против часовой стрелки.
До матроса доходит. Он спрашивает:
- Ты мене того, э?
- Да, того, - улыбаюсь я и добавляю:
- Э.
- Иди камнэ, э.
Я качаю головою, маню матроса пальчиком. Дважды его просить не нужно - спустя мгновение он стоит передо мной и давит, давит с силой на мою голову, будто бы хочет утопить меня. Я опускаюсь на колени и радуюсь, что матроса не смущает или же он просто не замечает тесака в моей руке.
Но на всякий случай я прячу тесак за спиной.
- Ширинку, э.
Матрос намекает, что я должен расстегнуть ему ширинку. Я качаю головой и говорю (в надежде, что он не испанец):
- Руки воняют мясом, cabron , давай сам.
Я не знаю, понимает меня матрос или нет, но это и не важно - через мгновение передо мной болтается вонючий, как тухлая рыба, член.
Мне стыдно, что мое мужское существо решается на такое, и втройне стыдно, что для этого я использую руки Таи - я беру левой рукой его затхлый член и натягиваю его, как канат. Не обязательно делать его эрегированным, думаю я, и так сойдет.
Матросская рожа в предвкушении.
- Соси, э.
В воздухе сверкает тесак - и в следующее мгновение в моей левой руке болтается его тухлое хозяйство.
Кровь брызжет мне на лицо - и слава богу, что не семя. Понятное дело, матрос орет как резаный - он и в самом деле резаный - но второй удар тесака, на этот раз по шее, прекращает его крики. С бульканьем насильник падает на колени. Я возвышаюсь над ним, пинаю его грязной ногой в подбородок, и кастрированный матрос падает навзничь. Булькает он недолго - и его насильнические глазки навсегда закрываются. Я кидаю отрубленный член в кастрюльку, в которой, так же, как и матрос, булькает кипяток. Никакая совесть во мне не просыпается, в отличие, кстати, от гордости. Я наказал насильника так, как не накажет его ни один двухстандартный закон в мире.
Крики уже мертвого матроса привлекли матроса постарше и по грузнее. Разумеется, в его пропитых глазах шок от выпрямившейся во весь рост Таи с тесаком в руках.
Я дую на упавшую на лицо прядь немытых волос - но они остаются на лице, видимо, прилипают к крови. Я шепчу что-то угрожающее, в стиле Умы Турман из "Убить Билла".
- Вот же тварь! - рычит грузный матрос и достает пистолет.
Я переношусь в его сознание и сквозь поток его животной агрессии получаю контроль над его телом.
Тая же замирает, и замирает в потрясении, что неудивительно. Она смотрит на мертвого матроса, на свои руки, затем на меня. Шок искажает каждую черточку ее лица, но ни крика, ни потери сознания, ни какой-либо другой радикальной реакции у Таи, к счастью, нет.
- Это сделала я? - шепотом спрашивает она, скорее, у себя.
Но тем не менее отвечаю ей я:
- Состояние аффекта.
Затем пользуюсь информацией из памяти грузного матроса и добавляю:
- Была такая Шейла, короч. Кок типа тебя, короч. Ей тоже что-то не нравилось - короч, мы скормили ее рыбам.
Я морщусь, борясь с рефлекторным скудословием матроса, которым я сам, незаметно для себя, начинаю пользоваться. Зря я оценивал актерские способности Ина в теле Ривьеры, порой для образа достаточно плыть по течению.
- Меня вы тоже скормите рыбам? - спрашивает Тая, и спрашивает, что очень меня пугает, с надеждой.
- Нет, девочка, сегодня твой счастливый день...
Тая расценивает мои слова как сарказм, и прямо на глазах мрачнеет, превращается во что-то подневольное. Напоминает мне куклу, которая не хочет, чтобы с ней играли.
- Ты гордишься тем, что ты сделала? - Я киваю на обесчлененный труп у ног Таи.
Тая принимает мой вопрос за некую прелюдию перед собственной смертью или, что для нее хуже, изнасилованием, и чтобы понять ее реакцию, мне не обязательно проникать в ее голову.
- Нет, - отвечает она. - Мне страшно...
- Не бойся, - говорю я, стараясь, чтобы в грубый голос матроса попали нотки Олега Ривника. - Все будет хорошо...
