Внутри

В камбуз влетает ухоженный бандит, явно не матрос, и из мыслей подчиняющегося мне матроса, у которого, кстати, небанальное имя Джон, я узнаю, что это сын Эла Торментуса, Эл Торментус-младший.
       - Что произошло? - спрашивает Эл-младший тихо и вкрадчиво. - Кто так орал, как...
       На его глаза попадается труп матроса.
       - Кто это сделал? Она?
       Огромная голова Джона в моем подчинении кивает.
       Эл-младший смотрит на Таю с недоверием и даже уважением – этот мертвый матрос, даже будучи живым, не особо-то был нужен.
       - Молодец, - говорит Эл-младший. - Но с этого момента тебе стоит забыть о собственной воле. По крайней мере до тех пор, пока мы не получим за тебя деньги...
       Эл-младший о чем-то задумывается. Я смотрю на Таю - бедная девочка вся дрожит.
       - Отведи ее в трюм, матрос, - говорит мне Эл-младший. - Но ее место возьми кого-нибудь... хм, попугливее...
       - Вы и в прошлый раз так говорили, - говорю я, вычленяя из чужой памяти наиболее интересную правду.
       - В этот раз мы не будем снимать кандалы. Мы и с этой-то, - Эл указывает на дрожащую Таю, - как ее...
       - Тая, - машинально поправляю я.
       Тая забывает о страхе от удивления, что какой-то матрос знает ее имя.
       -...да неважно, мы и с этой-то сняли кандалы по персональному распоряжению Генри Ашеса... Ты уже успела стать его любимой рабыней, да?
       Тая не отвечает. Она смотрит на грузного матроса, то есть на меня. Я ей подмигиваю.
       - Тебе придется носить кандалы, и хер я клал на Генри Ашеса, ты чересчур опасна, - продолжает Эл-младший. - Матрос, нам нужен новый кок, не тормози, ты уже должен быть в это время в трюме... И да, позови пару матросов, пусть они избавятся от этого кастрата...
       Затем Эл-младший о чем-то задумывается - опять - но видит, что я до сих пор стою на месте, и говорит:
       - Чего стоишь, идиот, выполняй распоряжения, и живо!
       Затем он смотрит на Таю, которая не отрываясь смотрит на меня, и до Эла-младшего начинает доходить:
       - Откуда ты знаешь ее имя? Ты с ней знаком или...
       Он не договаривает - потому что я направляю на него пистолет.
       - Чего стоишь, идиот, разворачивай судно в сторону Сан-Франциско, и живо!
       Эл-младший смотрит на меня, не знает, как реагировать.
       - Это какая-та шутка?
       - Разве это похоже на шутку? - Пистолетом я указываю на труп матроса.
       Это становится роковой ошибкой - не моей, конечно, а Джона.
       Неуловимым движением Эл-младший достает пистолет и стреляет мне прямо в колено. Моей сущности приходится разделять эту боль вместе с телом Джона. Это также невыносимо, как и в прошлый раз. Пуля в колене занимает второе место в моем списке самых болезненных ощущений на свете. Первое - вылет из Сэнди с тысячью ножами в теле.
       Разделять эту боль с кровожадным по своей натуре Джоном нет смысла. Я переношусь в тело Эла-младшего. В его голове не так пусто, как в голове матроса, но также гадко. Я убеждаюсь, что могу считать себя хорошим человеком - ведь в телах плохих людей я чувствую себя ужасно.
       Джон с прострелянной ногой смотрит на меня с мольбой. За спиной я слышу чьи-то быстрые шаги. Из памяти Ривьеры я знаю, что это экипаж судна, которому платят огромные деньги и который выполнит все, что ему прикажет Эл Торментус-старший.
       - Я не виноват, Эл, - говорит Джон, а я про себя думаю, что в таком огромном теле находится поразительно мало мужества.
       Прибежавшие матросы наперебой спрашивают:
       - Что здесь происходит?
       - Что за шум?
       - Кто стрелял?
       И все в таком духе.
       - Он хотел убить меня, - отвечаю я, и не даю Джону что-либо возразить - сразу же стреляю ему в голову.
       Я был в его голове, я знаю, что поступаю правильно... Жизни не так цены, когда они есть и после смерти. А в этом и без того ужасном мире жизней, наподобие жизни Джона, должно быть как можно меньше.
       - Передайте штурману, что нам нужно вернуться обратно в Сан-Франциско, - говорю я матросам.
       Те молчат.
       - Распоряжение моего отца, - добавляю я со значением.
       Молчание. Матросы смотрят на меня с подозрением.
       - Мне звонил отец. Он велел передать, что сделка с индусами отменяется. Больше никаких рабов. Это даже не обсуждается.
       Молчание.
       - На вашем вознаграждении это никак не отразится.
       Наконец, какой-то лопоухий матрос решается спросить:
       - Почему вы убили Джона?
       - Потому что Джон убил этого...эээ...
       В памяти Эла-младшего я не могу найти имя кастрированного матроса, потому что Эл-младший просто-напросто его имени не знал.
       - И отрезал ему член? - вмешивается матрос со шрамом на лице в виде буквы V.
       - Да, и кинул в кастрюлю.
       Мне становится смешно. Я не могу сдержать смех и хохочу, держась за плечо лопоухого матроса. Он хмыкает, а другие матросы тупо ухмыляются.
       - Вы слышали распоряжение, морячки? - спрашиваю я, как спросил бы Эл-младший, управляй бы он своим телом. - Вперед, вперед...
       Матросы переглядываются друг с другом. Я бросаю взгляд на Таю. Та стоит неподвижно. Кипяток выливается из кастрюли, и Тая не решается выключить плиту. Она смотрит на Джона, как на мертвую надежду, ловит мой взгляд, и я вновь ей подмигиваю.
       - Выключи плиту! - рычу я на Таю, и она трясущимися руками выполняет мое распоряжение.
       - Чего стоим, морячки? Чего не передаем мое распоряжение Голдингсу?
       Голдингс - штурман и просто клевый мужик, исходя из суждений, живущих в памяти Эла-младшего.
       Матросы вновь переглядываются, и тот, что со шрамом, отвечает:
       - Голдингс уже разворачивает судно. Через час он возьмет курс строго на восток.
       Затем он направляет свой пистолет мне в грудь. Это не матросы, а головорезы, думаю я. У каждого из них пистолет.
       - Что здесь происходит? - спрашивает матрос со шрамом.
       Я отхожу на пару шагов назад. Вся эта бравая компашка чем-то недовольна, каждый матрос волком пялится на меня.
       И поскольку Эл-младший не помнит имени матроса со шрамом, по-другому я к нему обратиться не могу.
       - Упырь, это ты мне расскажи, что здесь происходит! Почему ты - да и вы, ублюдки, ПОЧЕМУ ВЫ НЕ ВЫПОЛНЯЕТЕ МОИХ РАСПОРЯЖЕНИЙ??
       Матрос со шрамом подходит ко мне ближе и тоже орет:
       - МОЖЕТ, ПОТОМУ ЧТО ОНИ БРЕДОВЫЕ?
       - БРЕДОВЫЕ? - кричу я в ответ, но, копаясь в памяти Эла-младшего, понимаю, что претензии матроса обоснованы. Пару дней назад Эл-младший подкупил Голдингса, обещал ему три миллиона долларов только за то, чтобы после трехдневного круиза по Тихому океану, судно с рабынями вернулось бы в Сан-Франциско.
       Теперь мне все становится понятно. Теперь я знаю точно, кем был при жизни Ин...
       - Да, бредовые, - повторяет матрос со шрамом, остальные ему поддакивают. - Оставить все оружие на капитанском мостике. Беспрекословно подчиняться Голдингсу, подносить ему с поклонами еду... А теперь это... - Он указывает на дыру в голове мертвого Джона. Что все это значит?
       Я понимаю, что слова матроса со шрамом правдивы. Я знаю, что в теле Эла-младшего успел побывать Ин, и теперь Ин, скорее всего, находится в теле Голдингса, который получает все необходимые блага, пока ведет судно обратно в Сан-Франциско.
       - Мы матросы, а не рабы, - вмешивается лопоухий матрос. - Видимо, вы, Эл, перепутали нас с телками Ашеса.
       Я был в памяти Таи, я знаю, как выглядел ее ныне покойный брат...
       - Либо ты что-то замышляешь, - добавляет какой-то матрос, чью голову я даже не вижу.
       ...и когда я подумал об Ине, то увидел незнакомого мальчика в зеркале...
       - Так что, Эл, либо ты говоришь, что ты задумал, - предлагает матрос со шрамом, - либо мы от тебя избавляемся.
       ...мальчик в зеркале - и есть покойный брат Таи...
       - Вы меня убьете? - спрашиваю я.
       ...он и есть Ин...
       - Да, и скормим рыбам, как тогда Шейлу.
       ...даже не Ин, а ИН. Ирвин Нортон Фингертипс.
       Я улыбаюсь и говорю морякам.
       - Я облегчу вам задачу.
       Я сую пистолет себе в рот и спускаю курок.
       Но в момент нажатия на курок я покидаю голову Эла-младшего, поэтому наблюдаю его самоубийство со стороны. Эл падает на матросов, заливает их собственной кровью. Их всего шесть или семь, все они отталкивают тело от себя, все, кроме матроса со шрамом.
       Я попадаю в его голову, вижу, что зовут его Андреас, плюю на этот факт и открываю по матросам огонь. Три-четыре, все-таки четыре матроса падают сразу же, их кровь перемешивается с кровью Эла-младшего, пятый, перед тем, как упасть, успевает ранить меня, а шестой, лопоухий, смотрит на Андреаса так, будто бы всегда подозревал, что Андреас может выкинуть трюк в подобном роде. Я покидаю тело Андреаса - не хочу чувствовать даже чужую боль - и проникаю в голову лопоухого. Его зовут Марк, и он в глубине своей души, которая для меня и не глубина вовсе, жалеет, что устроился на работу к пособникам рабо- и наркоторговцев.
       Все это время Тая молчит в углу. Даже я забываю о ее присутствии, не говоря уже о недалеких морячках. Я поднимаю руки вверх, даю Тае понять, что не собираюсь делать ей больно, и медленно к ней подхожу. Она сжимается в углу, я улыбаюсь, но моя явная дружелюбность, судя по глазам Таи, не означает, что намерения у меня дружелюбные, и в этой подозрительности Тая полностью права.
       Я слышу стон. Оборачиваюсь, вижу раненого Андреаса. Он лежит на трупе Джона, непонимающе смотрит на стрелявшего в него, также раненого матроса. Пара агрессивных рыков, пара выстрелов - и раненые матросы присоединяются к своим уже успевшим умереть собратьям. И в следующие мгновение...
       ...я кричу от боли. День лишается всех красок, наступает ночь, мое лицо разрывается от боли. Я долго не могу сообразить, в чем дело, затем снимаю с головы кастрюлю. Меня обдает горячим душем. Из кастрюли вываливаются три-четыре, все-таки четыре луковицы и успевший развариться член. Я ору, и ору громко, и сквозь частое из-за кипятка моргание, я вижу, что Тая направляет на меня пистолет одного из моряков. Я чувствую облегчение - потому что единственный, кроме Голдингса и Таи, оставшийся в живых на судне, судя по всему, сейчас умрет от рук Таи. И поэтому я перемещаюсь в ее тело...
       ...и с чистой совестью стреляю в ошпаренного матроса. Он падает на плиту, обжигается вновь и в диких конвульсиях падает к моим ногам. Глазами Таи я осматриваюсь по сторонам. Кровь у входа в камбуз, разбавленная кипятком кровь у плиты, несколько трупов, некоторые лежат друг на друге. Я вскрикиваю голосом Таи и отпрыгиваю в сторону - кипяток успевает подплыть к ее босым ногам.
       Сквозь очевидную неразбериху в голове Таи я различаю одну идиотскую, но дающую ей столь горячую, как теплый храм в моей Сэнди, надежду. Она хочет выпрыгнуть за борт и плыть, плыть, куда глаза глядят, плыть, пока не утонет. Бедная девочка еще не знает, что все имеющиеся на корабле матросы лежат теперь окровавленными в камбузе. Я вселяю в ее голову это знание, также вселяю в нее уверенность, что Голдингс о ней позаботится. Мне не приходится собственноручно удалять из головы Таи ее желание выброситься за борт. Это желание само растворяется, едва созданные для нее мои вселяющие уверенность мысли приживаются в ее голове.
       Я заставляю Таю расслабленно вздохнуть и покинуть камбуз. Затем вселяю в ее голову почти религиозную уверенность, что заслуги по ее спасению невероятным образом принадлежат Сэнди. Хочу мысль о встрече с Сэнди сделать главной в жизни Таи, хочу, чтобы они заботились друг о друге... И в самый неожиданный момент я сталкиваюсь нос к носом с незнакомым, но непривычно опрятным по меркам этого судна мужчиной. Из памяти Таи я узнаю, что передо мной Голдингс. И благодаря собственной памяти понимаю, что в его теле хозяйничает Ин.
       - Я отлучился всего на минуту, - четко поставленным голосом рапортует Голдингс. - С тобой все в порядке?
       Я подхожу к Голдингсу, целую его в бородатую щеку и шепотом говорю:
       - Ты мой маленький братик! Я так тобой горжусь!
       Затем покидаю тело Таи и, к счастью, успеваю сделать это до того, как меня пронзят невидимые ножи, но затем я понимаю, что никаких ножей не будет – ведь глаза Голдингса, нервно крутящего фуражку, полны соленых, как окружающий его и Таю океан(,) слез.
       
       
       
       
       Возле собственной могилы
       
       Я втягиваю порошок. Протираю ноздри, чувствую свою силу. Суперсилу. Я не человек. Я нечто большое. Я знаю все, что можно знать в этом мире. Я смогу трахнуть каждого человека в этом мире, я трахну всех, причем одновременно. Моя ярость, затуманивающая разум - на самом деле, божья длань, ниспосланная мне самим Всевышним, правда, он блекнет передо мною, и почему-то его, а не меня так боязливо величают, так вот, второе по значимости существо во Вселенной предоставляет мне, именно мне, возможность наказывать всех, чьи грязные души тонут в пропасти беззакония. Я их накажу, да, червяки долго не живут, их стоит давить насмерть, насмерть-насмерть-насмерть-насмерть, они не достойны размножения, они столь падки духом, что наказание, исполненное моим величием - лучшее, что может произойти в их сраных жизнях. Я убью каждого, кто этого заслуживает - и тех, кто этого не заслуживает, я тоже убью, ибо я могу. Передо мной бессильны власти, боги, люди, системы, ценности, морали, большинство и меньшинство. Я - единственное, что значимо в этом летящем в пропасть мире...
       При иных обстоятельствах можно было бы насладиться мыслями Ривьеры, но в его голову я пробираюсь не ради этого. Я пробираюсь в помещение, которое Ривьера называет собственной спальней, забираюсь под кровать, отодвигаю половицы и достаю деньги. Много денег, только стодолларовые купюры. Перевязанные лентами выпускников пачки начинают расти возле кровати. Скоро гора денег, уже возвышающаяся над кроватью, рушится под собственной тяжестью, занимая своими остатками половину покрывала. На нем, кстати, следы засохшей блевотины - я могу воспроизвести в своей памяти рвотные позывы, появившиеся у Ривьеры после микса кокаина с бензодиазепинами, но делать этого не буду. Из памяти Ривьеры я узнаю, что Сэнди ни разу не ночевала в этой спальне, и безумно этому радуюсь.
       Я кидаю деньги в чемодан, но купюр настолько много, что все они туда не вместятся. Мне приходится идти в хозяйственный магазин. Хочу купить много мешков для мусора. Магазин находится рядом с домом Ривьеры - я вспоминаю, что когда-то я там покупал красный коврик, после того, как на сером коврике оказались чьи-то мозги.
       С этого все началось. Я так до сих пор и не узнал, кому эти мозги принадлежат...
       Спустя десять минут я возвращаюсь с десятью мешками для мусора. В спальне Ривьеры находится небольшая плазма, включаю ее, чтобы не скучать при сборке денег. Идут новости, говорят про хакера, который может взламывать ДНК; мне кажется, что где-то я о нем уже слышал. Спустя некоторое время все деньги, а именно десять миллионов, оказываются в четырех мешках и одном чемодане. Я опасаюсь, что мешки могут порваться - они набиты банкнотами под завязку.
       В два захода я складываю все деньги на пассажирское сиденье. У Ривьеры пикап, ржавый, как у реднеков. Я не доверяю его кузову, боюсь, что мешки вывалятся и осчастливят проезжающего позади меня на купленном в лизинг кабриолете армянина. В кузове лежит лопата, из мыслей Ривьеры я знаю, что то, что я сейчас сделаю с его деньгами, планировал сделать он сам.
       Через полчаса я оказываюсь у кладбища. На улице бурая ночь, меня никто не сможет увидеть, разве что какой-нибудь вандал или некрофил, но это, конечно, не станет для меня препятствием. Я пытался узнать кое-что из памяти Сэнди, но чертов Ин настолько загрузил мою девочку мыслями о возмездии Ривьере, что даже она не знает об этом.