1. Гер Хрошек
В тазу с тихим шорохом переливалась радуга. То и дело на ее поверхности вспухали яркие пузыри – и лопались спустя мгновение со звонким треском. Тогда в душном, пропаренном помещении появлялся свежий ветерок – и на краткий миг воздух наполнялся ароматом цветущего луга.
Изгвазданная в саже половая тряпка шлепнулась прямо в центр сияния и затонула, взбаламутив воду. С протяжным скрипом отворились ставни – видать, разбухли за зиму. На подоконник, покрытый тонким слоем пыли, тут же запрыгнуло нечто размером со среднюю тыкву и по цвету ничуть от нее не отличающееся.
- Афоний Лапидус Первый! Пчхи! Я кому сказал – пора мыться, баламошка лободырый!
Пытавшегося улизнуть зверя накрыл сачок для ловли бабочек – и рывком оттащил от окна. Жидкая радуга выплеснулась на дощатый пол, когда горе-беглец плюхнулся в таз.
- Сейчас мы тебя отмоем, Фоня, сейчас. – Мужчина, замотанный в поеденный швейной молью плащ (особая порода, между прочим, специально из столицы привезли!), откинул со лба прядь волос, слипшихся от пара и брызг волос, и вылил на обвисшую шерсть питомца мерцающее зелье. Животное возмущенно пищало, но вырываться не пыталось. – Ишь, взял моду в моем столе рыться! Фамильяр ты или вредитель? Терпи теперь, сам виноват. Придет хозяйка – вот что я ей покажу, а? Выгонят нас с тобой за подобное безобразие на улицу…
Наконец, зверек был отмыт дочиста и водружен на прикроватную тумбу. Сам же «мучитель» поспешно наводил порядок в комнате, опасливо поглядывая на часы. Домовладелица, дама весьма преклонных лет и таких же древних воззрений, была категорически против «колдовских штучек», к коим она причисляла и совершенно безобидное зельеварение. А посему кухня, коридор и кладовая требовали срочного преображения.
Палка с обмотанной вокруг тряпкой оставляла на изрядно закопченном потолке влажные следы. Мелкий паук, сердито шипя, шлепнулся на плечо незадачливого жильца. Паутины по углам набралось с поллитровую банку. Мужчина брезгливо ткнул сероватую массу пальцем и накрыл крышкой. Авось, пригодится. А ведь только-только заселился! Месяца не прошло! Уже и лекаря нашел, кому сбывать товар, и первые покупатели проклюнулись… Знать бы, кто хозяйке донес. Уж того бы «доброхота» ждал сладкий приз. Два пинка в живот.
В дверь постучали – решительно и громко. Чертыхнувшись, обитатель домика заметался по комнатам. Котел с трещиной на правом боку – под кровать. Пучок трав – в банку из-под заварки. Пустые склянки с этикетками – к бокалам. Пятерней пригладить волосы, сдернуть заляпанный фартук, запихнуть фамильяра под кровать – и открыть дверь.
- Доброго утречка, фрау Горж… Грожетка! Какими судьбами?
Снулая фрау крайне почтенного возраста окинула постояльца неприязненным взглядом и, презрительно фыркнув, обернулась к сопровождающим.
- Вот он, господа. Гер Хрошек. Умом не блещет, как видите, но платит исправно. Коль забирать будете – пусть денег оставит за остаток месяца. Чай, бесплатно его хлам хранить не стану. И так по доброте душевной в ущерб себе подселила.
По-доброму поселенный гер Хрошек аж поперхнулся от возмущения. Двенадцать марок в месяц за жалкую лачугу с текущей крышей и гнилым насквозь полом! Да в гробу он видал такую доброту ущербную!
- Не извольте волноваться, фрау Грожетка, - басовито ответил кряжистый дядька в синем мундире, и тут же два плечистых молодца скользнули из-за его спины – аккурат на крылечко, где стоял невезучий жилец, а там и внутрь комнат.
В доме зашуршало, забренчало, пару раз бряцнуло, трижды ухнуло по-совиному. Дядька подкрутил ус и, раскланявшись со старухой, отправил ее восвояси. А затем перевел взгляд на поселенца. Многообещающий такой взгляд.
- Ну-с, гер Хрошек, впускайте гостей. Беседовать будем. – И пошел в дом, плечом хозяина этой лачуги, пусть и временного, отпихнув.
Молодой человек скривился и поплелся следом, приглушенно ворча.
- Беседовать… Набеседовался уже, по самые уши.
- Не бурчи, молод еще, - усмехнулся городничий и снова подкрутил ус. Усы у него было – загляденье. Густые, вощенные, по последней моде завитые. – Издалека ж ты пробрался. Аж из самого стольного града депеша пришла.
Гер Хрошек мог много сказать по этому поводу – и про стольный град, и про депешу, и про самого городничего, который не по чину внимательным оказался в этом захолустье. Однако ж мудро промолчал.
Молодцы нашлись в спальне. Замерли навытяжку в углу. На них рычал, подобравшись, Афоний. После купания зверек казался крупнее раза в два, сравнявшись с дворовой собакой, а острые зубы добавляли его облику опасности.
- Афоний, фу. – Одернул мужчина своего питомца. – Нечего всякую гадость в рот тянуть.
Молодцы глянули хмуро, но возмущаться не стали – фамильяр на прощание рыкнул и исчез. Городничий, хмыкнув, погрозил молодежи пальцем и направился в кухню. Пошарил по шкафчикам, залез в банку с травами, принюхался, одобрительно хмыкнул. А после стащил мешок с пряниками и уселся к столу.
- Чаем хоть угости, мил человек.
Мил человек, он же гер Хрошек, незваных гостей предпочел бы угостить чем иным. Но нельзя-с на представителей закона тряпками грязными замахиваться. Оскорбиться могут-с. Потому пришлось чай наливать.
А городничий тем временем достал из сапога свернутую депешу, встряхнул и принялся пальцем по бумаге водить. Будто гер Хрошек без него не знает, что в том письме понаписано.
- Что мы имеем? Гер Митрий Хрошек, три десятка зим, обучен грамоте и счету, а также иным наукам, лекарю душ надобным, в Стольной академии, о чем и диплом имеется. Из стольного града изгнан с позором за колдунство и речи мракобесные. Иным языком – за скандал с профессорусом и отказ от прелестей дочери наместника.
Гер Хрошек аж позеленел весь, вспомнив ту самую дочерь наместника. Жаба, как есть жаба! Кривая, рябая, толстая да еще и глупа, как пробка. Уж лучше по городам скитаться, чем такое по утрам видеть…
Городничий гримасы эти подметил и хохотнул довольно.
- Знаю, знаю я фрау Бригитту. Видал наживую, так сказать. Легко отделался, парень. Ты хоть сбежать смог. Только жизни спокойной тебе не дадут, сам смекаешь?
Гер Хрошек смекал. Уже два года как смекал – траволечение в княжестве их колдунством злостным считалось и законом каралось. Хоть за границу не сбегай! Городничий ухмыльнулся.
- Вот и хорошо. Как говорил мой учитель, есть два вида мотивации – морковка сзади и морковка спереди. Есть у нас к тебе задание, парень. Откажешься или провалишь – за зелья свои под суд пойдешь, а там и к Бригитте в опочивальню отправят. Выполнишь дело в срок – получишь награду. Чего хочешь?
- Дом хочу. На холме. – Гер Хрошек приуныл. От такого предложения ему не отказаться. Проще самому удавиться.
- Будет тебе дом! – Городничий звонко хлопнул по колену и разулыбался. – И не боись, мы чин по чину – договор подпишем. А сейчас слушай дело…
Рассветный морозец прихватил травы, согнув их в поклоне. Мягкое солнце, будто блин, маслицем смазанный, поднималось на востоке. Тишина – редкая гостья в городе – стелилась по улицам, заглядывая в окна. Горожане нежились в кроватях, досматривая сны…
- Не для того меня мама, ягодку такую, растила! – Ворчал гер Хрошек, в сей ранний час уже бредущий по дороге. Заплечная сумка оттягивала плечи, выданный под залог меч путался в ногах, а новенькие сапоги из свиной кожи больно натирали пятки. На кой ляд ему меч, городничий не объяснил. Лучше б сапоги выдал подходящего размера, а не это…разочарование. - Афоний, фу!
Фамильяр, резвясь, прыгал вокруг, не разделяя уныния хозяина. Зверек с вечера ходил гордый – ему, как существу волшебному, доверили нести ценный груз. Коробчонку с ладошку детскую, со всех сторон разрисованную. А что в ней – не сказали.
- Твое дело – до Чудного озера дойти да посылку передать. А там уже, как сложится. – Городничий стал вдруг серьезен. – И смотри, не шуткуй там. Обидишь чем хозяев – головы не сносишь. Никакие травки не помогут. На ночлег можешь в Гати остановиться. Перстень покажешь, тебя пропустят.
Перстенек был презанятный. Тоненький, с узором цветочным да глазурью малахитовой покрытый. Красоваться б ему на пальчике девичьем – ан нет, на веревку суровую подвесили, семью узлами обвязали и ему на шею под рубаху вдели. И строго-настрого велели с шею не снимать.
- Резать будут – не снимай! – потрясал мясистым пальцем у его носа городничий. – От того колечка жизнь твоя зависит.
Самое гадкое, что гер Хрошек и впрямь был родом не из этих мест. А потому знать не знал, отчего храбрые молодцы городничего при беседе этой бледностью интересной покрывались и сомлеть будто вот-вот собирались. И расспросить-то некогда и некого – как договор подписали в доме, так и закрутилось, завертелось. Сразу в управу увели, да там до утра и промурыжили.
- Неспроста это все, Фоня, неспроста…
Поднималось над краем небесным солнышко. Ложилась дорога укатанная под ноги. Чесались пятки, сапогами натертые - левая особенно. Шел гер Хрошек вперед, по пути травки лесные собирая. Мало ли, что в пути пригодится – а тут и крапивка, и лопух, и полыни горсть набралась.
Светилось под рубахой у него колечко заветное, от тепла человечьего согреваясь. И скрипели ветви в лесу у Гати, гостя беспечного ожидая.
2. Белава
Заплутавший ветер ткнулся в паутинчатые силки и замер, ускользая. Лишь тонкий шорох оставил за собой – это давно усохшие ветви качнулись вслед за беглецом. И снова белесый туман глотает звуки, скрадывает тени. И остается только тишина да тусклый отблеск звезд в оконцах чернильной глади вод.
- Гость к тебе идет, сестра, – едва слышно шелестят травы.
- Гость к тебе идет, княжна, - натужно скрипят закутанные илом корни.
- Сюда идет. Молодой идет, - писком заходятся мавки под корягой. – Пустиш-ш-шь?
Ключами ледяными вдруг вспенилась вода, забурлила. Туман, пройдоха, в сторону утек. Рвутся с глубины ленты волос - черные, шелковистые. Змеями вкружь коряг завиваются, хозяйку свою к свету тянут. Вот лоб высокий над водой проклюнулся. Веки тонкие, жилками синими покрытые. Нос с горбинкою. Губы полные. Шея лебединая. Плечи покатые...
А кожа – как снег ночью темной, бела до синевы. И глаза – провалами бездонными, угольно-черными.
Капает водица студеная с волос. Капает – да сразу в туман обращается. Стелются травы под ноги княжне, ложе для нее выплетая. Пальцы длинные, когтями венчанные, по туману узоры рисуют.
- Причеши-ка меня, дядько… - Тихо говорит княжна, да только всякому слышно. Прячутся мавки, водяной в омут нырнул. Гнус – и тот стих.
- Не ходи, Белава. Не губи молодца, - не слова то, шелест. Будто ветер листья шевелит.
Только голы здесь все деревья. Высохли, окривели, до сердцевины лопнули.
- Чужой путь принял, чужую судьбу разделит. – Хмурит брови черные княжна. – Закон един.
– Не губи – сама спасешься…- звоном колокольцев гремит голос бесплотный.
- А некого уже спасать. Тебе ль не ведомо?
Сидит княжна на ложе травяном, очи долу опустив. Ноги босые в водице мочит, руками нить из тумана прядет. Скрипит за спиной ее пень древний, корнями себя на кочках поднял. Руками-ветвями кривыми косу княжне плетет, жемчугом речным украшает.
Где ты, где ты, добрый молодец. Куда ушел, на что покинул? Кому теперь сестер к свадьбе собрать, дом держать…
- Пощади, Белава. Сам тебе дорогу укажет, к свету выведет, огнем людским согреет...
Нет в душе тепла девичьего, одна вода студеная. К чему огонь, когда холод сердцу мил. Ни горя, ни радости, ни тоски волчьей. Все ровнехонько, как льдинка.
- Заклятье снять может… Вспять время повернет…
Смотрит княжна в воду болотную, усмехается. В глаза черные со звездами зимними смотрит. Время вспять, значит, повернет. Заклятье снимет. Кого ж такого духи к ней ведут? Кудесника из града стольного?
- Будь по-твоему.
Гаснут звезды в глазах, под водной гладью скрытых. Миг – и нет ничего. Тишина да дурман болотный.
Надежда – она тот же дурман. Проникает под кожу, в кровь вливается по капле, в уши, в глаза, в нос лезет. Отравит – и не заметишь, покуда замертво не упадешь.
Белава что есть сил по воде ударила.
- Расскажи мне.
Шелестит трава, будто вздыхает кто-то. Ползут мавки к берегу, уши развесив. И рыбы со дна подплывают.
- Жила – была на свете белом княжна речная. Жила, беды не ведала… Покуда не пришли на берег реки ее люди…
- Дак вот, пришли на берег реки люди наместничьи – и весь тот берег разворотили. Глину на дома растащили, ивняк вырубили, рыбу почти извели, дно загадили. Вот дух и осерчал да смыл половину изб в реку. А дурни энти возьми и русло запруди… - старик поскреб пальцем бородавку на щеке и замолк. Телега поскрипывала, сотрясаясь судорожно на каждой ямке – вот-вот развалится.
- А дальше что? – гер Хрошек поерзал на жесткой скамье, с надеждой поглядел на горизонт. Кажется, или впереди виднеется синеватая дымка леса?
- Седмицу радовались, окаянные, а потом туманом все застило – и никто больше ни изб тех не видел, ни людей. Болото всюду только. – Возничий смачно сплюнул, как бы выражая свое отношение к простофилям, потерянным в колдовском тумане. - Ты б, милок, не совался туды. Говорят, чудище там поселилось с той поры. Каждого третьего путника жрет, костей не оставляет. Опасна Гать стала.
- А проложил-то эту гать кто? – опасно или нет, геру Хрошеку все равно придется лезть в болота. Очень уж жизни сытой да спокойной хотелось. А городничий, собака такая, от него теперь не отвяжется, если сейчас вернуться.
- Так князь с Чудного озера и проложил. Только то когда было! Уже года три как последний караван от них пришел. А больше никто и не ходит. Все больше паровозами да в обход.
С телеги гер Хрошек спрыгнул у кукурузного поля. Там старик повел кобылу вдоль стеблей, срезая хрусткие початки и набивая ими мешки. А наш герой отправился вперед, в сторону леса. Дорога и впрямь с каждый шагом становилась все более заброшенной. То тут, то там колея уж заросла травой. Где-то из-под ног вспархивали потревоженные птахи. Сердито жужжали шмели да пчелы, облетая раздавленные сапогами маковки клевера…
- Дядь, а дядь? Дай монетку, я тебе пригожусь, - вдруг кто-то шепотом предложил за спиной гера Хрошека.
- Шоб тебе жилось долго и временами счастливо! – молодой человек резко развернулся, держась за сердце и громко возмутился. – С ума сошел, малой, так пугать?
Щуплый чумазый мальчонка лет пятнадцати на вид хмыкнул, растрепал пятерней и без того лохматые волосы и сощурился.
- Так дашь монетку? И не кричал бы ты, дядя…
- Кыш отсюда, дите. А то мамка заругает! – Отмахнулся от предложения путешественник, открыл было рот, чтобы что-то добавить – и тут же исчез, вмиг спеленутый ожившими ветвями деревьев и утащенный ими же вглубь леса. Только в траве что-то блеснуло промеж рассыпанных трав.
- Надо же, какой везучий. – Мальчонка поднял с травы мелкую монетку, попробовал на зуб, хитро погрозив пальцем притихшему лесу, крутнулся на месте и исчез, будто и не было его на поляне.
Говорят, когда на болоте тишина властвует – быть беде скорой. Мол, чуют твари живые, что где-то опасность близкая, вот и таятся. Правда, гер Хрошек приметы этой не знал, а потому вел себя…ну совсем неосмотрительно.
- Эй! Кто вас манерам обучал, хозяева? Гостей разве так встречать принято?
В тазу с тихим шорохом переливалась радуга. То и дело на ее поверхности вспухали яркие пузыри – и лопались спустя мгновение со звонким треском. Тогда в душном, пропаренном помещении появлялся свежий ветерок – и на краткий миг воздух наполнялся ароматом цветущего луга.
Изгвазданная в саже половая тряпка шлепнулась прямо в центр сияния и затонула, взбаламутив воду. С протяжным скрипом отворились ставни – видать, разбухли за зиму. На подоконник, покрытый тонким слоем пыли, тут же запрыгнуло нечто размером со среднюю тыкву и по цвету ничуть от нее не отличающееся.
- Афоний Лапидус Первый! Пчхи! Я кому сказал – пора мыться, баламошка лободырый!
Пытавшегося улизнуть зверя накрыл сачок для ловли бабочек – и рывком оттащил от окна. Жидкая радуга выплеснулась на дощатый пол, когда горе-беглец плюхнулся в таз.
- Сейчас мы тебя отмоем, Фоня, сейчас. – Мужчина, замотанный в поеденный швейной молью плащ (особая порода, между прочим, специально из столицы привезли!), откинул со лба прядь волос, слипшихся от пара и брызг волос, и вылил на обвисшую шерсть питомца мерцающее зелье. Животное возмущенно пищало, но вырываться не пыталось. – Ишь, взял моду в моем столе рыться! Фамильяр ты или вредитель? Терпи теперь, сам виноват. Придет хозяйка – вот что я ей покажу, а? Выгонят нас с тобой за подобное безобразие на улицу…
Наконец, зверек был отмыт дочиста и водружен на прикроватную тумбу. Сам же «мучитель» поспешно наводил порядок в комнате, опасливо поглядывая на часы. Домовладелица, дама весьма преклонных лет и таких же древних воззрений, была категорически против «колдовских штучек», к коим она причисляла и совершенно безобидное зельеварение. А посему кухня, коридор и кладовая требовали срочного преображения.
Палка с обмотанной вокруг тряпкой оставляла на изрядно закопченном потолке влажные следы. Мелкий паук, сердито шипя, шлепнулся на плечо незадачливого жильца. Паутины по углам набралось с поллитровую банку. Мужчина брезгливо ткнул сероватую массу пальцем и накрыл крышкой. Авось, пригодится. А ведь только-только заселился! Месяца не прошло! Уже и лекаря нашел, кому сбывать товар, и первые покупатели проклюнулись… Знать бы, кто хозяйке донес. Уж того бы «доброхота» ждал сладкий приз. Два пинка в живот.
В дверь постучали – решительно и громко. Чертыхнувшись, обитатель домика заметался по комнатам. Котел с трещиной на правом боку – под кровать. Пучок трав – в банку из-под заварки. Пустые склянки с этикетками – к бокалам. Пятерней пригладить волосы, сдернуть заляпанный фартук, запихнуть фамильяра под кровать – и открыть дверь.
- Доброго утречка, фрау Горж… Грожетка! Какими судьбами?
Снулая фрау крайне почтенного возраста окинула постояльца неприязненным взглядом и, презрительно фыркнув, обернулась к сопровождающим.
- Вот он, господа. Гер Хрошек. Умом не блещет, как видите, но платит исправно. Коль забирать будете – пусть денег оставит за остаток месяца. Чай, бесплатно его хлам хранить не стану. И так по доброте душевной в ущерб себе подселила.
По-доброму поселенный гер Хрошек аж поперхнулся от возмущения. Двенадцать марок в месяц за жалкую лачугу с текущей крышей и гнилым насквозь полом! Да в гробу он видал такую доброту ущербную!
- Не извольте волноваться, фрау Грожетка, - басовито ответил кряжистый дядька в синем мундире, и тут же два плечистых молодца скользнули из-за его спины – аккурат на крылечко, где стоял невезучий жилец, а там и внутрь комнат.
В доме зашуршало, забренчало, пару раз бряцнуло, трижды ухнуло по-совиному. Дядька подкрутил ус и, раскланявшись со старухой, отправил ее восвояси. А затем перевел взгляд на поселенца. Многообещающий такой взгляд.
- Ну-с, гер Хрошек, впускайте гостей. Беседовать будем. – И пошел в дом, плечом хозяина этой лачуги, пусть и временного, отпихнув.
Молодой человек скривился и поплелся следом, приглушенно ворча.
- Беседовать… Набеседовался уже, по самые уши.
- Не бурчи, молод еще, - усмехнулся городничий и снова подкрутил ус. Усы у него было – загляденье. Густые, вощенные, по последней моде завитые. – Издалека ж ты пробрался. Аж из самого стольного града депеша пришла.
Гер Хрошек мог много сказать по этому поводу – и про стольный град, и про депешу, и про самого городничего, который не по чину внимательным оказался в этом захолустье. Однако ж мудро промолчал.
Молодцы нашлись в спальне. Замерли навытяжку в углу. На них рычал, подобравшись, Афоний. После купания зверек казался крупнее раза в два, сравнявшись с дворовой собакой, а острые зубы добавляли его облику опасности.
- Афоний, фу. – Одернул мужчина своего питомца. – Нечего всякую гадость в рот тянуть.
Молодцы глянули хмуро, но возмущаться не стали – фамильяр на прощание рыкнул и исчез. Городничий, хмыкнув, погрозил молодежи пальцем и направился в кухню. Пошарил по шкафчикам, залез в банку с травами, принюхался, одобрительно хмыкнул. А после стащил мешок с пряниками и уселся к столу.
- Чаем хоть угости, мил человек.
Мил человек, он же гер Хрошек, незваных гостей предпочел бы угостить чем иным. Но нельзя-с на представителей закона тряпками грязными замахиваться. Оскорбиться могут-с. Потому пришлось чай наливать.
А городничий тем временем достал из сапога свернутую депешу, встряхнул и принялся пальцем по бумаге водить. Будто гер Хрошек без него не знает, что в том письме понаписано.
- Что мы имеем? Гер Митрий Хрошек, три десятка зим, обучен грамоте и счету, а также иным наукам, лекарю душ надобным, в Стольной академии, о чем и диплом имеется. Из стольного града изгнан с позором за колдунство и речи мракобесные. Иным языком – за скандал с профессорусом и отказ от прелестей дочери наместника.
Гер Хрошек аж позеленел весь, вспомнив ту самую дочерь наместника. Жаба, как есть жаба! Кривая, рябая, толстая да еще и глупа, как пробка. Уж лучше по городам скитаться, чем такое по утрам видеть…
Городничий гримасы эти подметил и хохотнул довольно.
- Знаю, знаю я фрау Бригитту. Видал наживую, так сказать. Легко отделался, парень. Ты хоть сбежать смог. Только жизни спокойной тебе не дадут, сам смекаешь?
Гер Хрошек смекал. Уже два года как смекал – траволечение в княжестве их колдунством злостным считалось и законом каралось. Хоть за границу не сбегай! Городничий ухмыльнулся.
- Вот и хорошо. Как говорил мой учитель, есть два вида мотивации – морковка сзади и морковка спереди. Есть у нас к тебе задание, парень. Откажешься или провалишь – за зелья свои под суд пойдешь, а там и к Бригитте в опочивальню отправят. Выполнишь дело в срок – получишь награду. Чего хочешь?
- Дом хочу. На холме. – Гер Хрошек приуныл. От такого предложения ему не отказаться. Проще самому удавиться.
- Будет тебе дом! – Городничий звонко хлопнул по колену и разулыбался. – И не боись, мы чин по чину – договор подпишем. А сейчас слушай дело…
Рассветный морозец прихватил травы, согнув их в поклоне. Мягкое солнце, будто блин, маслицем смазанный, поднималось на востоке. Тишина – редкая гостья в городе – стелилась по улицам, заглядывая в окна. Горожане нежились в кроватях, досматривая сны…
- Не для того меня мама, ягодку такую, растила! – Ворчал гер Хрошек, в сей ранний час уже бредущий по дороге. Заплечная сумка оттягивала плечи, выданный под залог меч путался в ногах, а новенькие сапоги из свиной кожи больно натирали пятки. На кой ляд ему меч, городничий не объяснил. Лучше б сапоги выдал подходящего размера, а не это…разочарование. - Афоний, фу!
Фамильяр, резвясь, прыгал вокруг, не разделяя уныния хозяина. Зверек с вечера ходил гордый – ему, как существу волшебному, доверили нести ценный груз. Коробчонку с ладошку детскую, со всех сторон разрисованную. А что в ней – не сказали.
- Твое дело – до Чудного озера дойти да посылку передать. А там уже, как сложится. – Городничий стал вдруг серьезен. – И смотри, не шуткуй там. Обидишь чем хозяев – головы не сносишь. Никакие травки не помогут. На ночлег можешь в Гати остановиться. Перстень покажешь, тебя пропустят.
Перстенек был презанятный. Тоненький, с узором цветочным да глазурью малахитовой покрытый. Красоваться б ему на пальчике девичьем – ан нет, на веревку суровую подвесили, семью узлами обвязали и ему на шею под рубаху вдели. И строго-настрого велели с шею не снимать.
- Резать будут – не снимай! – потрясал мясистым пальцем у его носа городничий. – От того колечка жизнь твоя зависит.
Самое гадкое, что гер Хрошек и впрямь был родом не из этих мест. А потому знать не знал, отчего храбрые молодцы городничего при беседе этой бледностью интересной покрывались и сомлеть будто вот-вот собирались. И расспросить-то некогда и некого – как договор подписали в доме, так и закрутилось, завертелось. Сразу в управу увели, да там до утра и промурыжили.
- Неспроста это все, Фоня, неспроста…
Поднималось над краем небесным солнышко. Ложилась дорога укатанная под ноги. Чесались пятки, сапогами натертые - левая особенно. Шел гер Хрошек вперед, по пути травки лесные собирая. Мало ли, что в пути пригодится – а тут и крапивка, и лопух, и полыни горсть набралась.
Светилось под рубахой у него колечко заветное, от тепла человечьего согреваясь. И скрипели ветви в лесу у Гати, гостя беспечного ожидая.
2. Белава
Заплутавший ветер ткнулся в паутинчатые силки и замер, ускользая. Лишь тонкий шорох оставил за собой – это давно усохшие ветви качнулись вслед за беглецом. И снова белесый туман глотает звуки, скрадывает тени. И остается только тишина да тусклый отблеск звезд в оконцах чернильной глади вод.
- Гость к тебе идет, сестра, – едва слышно шелестят травы.
- Гость к тебе идет, княжна, - натужно скрипят закутанные илом корни.
- Сюда идет. Молодой идет, - писком заходятся мавки под корягой. – Пустиш-ш-шь?
Ключами ледяными вдруг вспенилась вода, забурлила. Туман, пройдоха, в сторону утек. Рвутся с глубины ленты волос - черные, шелковистые. Змеями вкружь коряг завиваются, хозяйку свою к свету тянут. Вот лоб высокий над водой проклюнулся. Веки тонкие, жилками синими покрытые. Нос с горбинкою. Губы полные. Шея лебединая. Плечи покатые...
А кожа – как снег ночью темной, бела до синевы. И глаза – провалами бездонными, угольно-черными.
Капает водица студеная с волос. Капает – да сразу в туман обращается. Стелются травы под ноги княжне, ложе для нее выплетая. Пальцы длинные, когтями венчанные, по туману узоры рисуют.
- Причеши-ка меня, дядько… - Тихо говорит княжна, да только всякому слышно. Прячутся мавки, водяной в омут нырнул. Гнус – и тот стих.
- Не ходи, Белава. Не губи молодца, - не слова то, шелест. Будто ветер листья шевелит.
Только голы здесь все деревья. Высохли, окривели, до сердцевины лопнули.
- Чужой путь принял, чужую судьбу разделит. – Хмурит брови черные княжна. – Закон един.
– Не губи – сама спасешься…- звоном колокольцев гремит голос бесплотный.
- А некого уже спасать. Тебе ль не ведомо?
Сидит княжна на ложе травяном, очи долу опустив. Ноги босые в водице мочит, руками нить из тумана прядет. Скрипит за спиной ее пень древний, корнями себя на кочках поднял. Руками-ветвями кривыми косу княжне плетет, жемчугом речным украшает.
Где ты, где ты, добрый молодец. Куда ушел, на что покинул? Кому теперь сестер к свадьбе собрать, дом держать…
- Пощади, Белава. Сам тебе дорогу укажет, к свету выведет, огнем людским согреет...
Нет в душе тепла девичьего, одна вода студеная. К чему огонь, когда холод сердцу мил. Ни горя, ни радости, ни тоски волчьей. Все ровнехонько, как льдинка.
- Заклятье снять может… Вспять время повернет…
Смотрит княжна в воду болотную, усмехается. В глаза черные со звездами зимними смотрит. Время вспять, значит, повернет. Заклятье снимет. Кого ж такого духи к ней ведут? Кудесника из града стольного?
- Будь по-твоему.
Гаснут звезды в глазах, под водной гладью скрытых. Миг – и нет ничего. Тишина да дурман болотный.
Надежда – она тот же дурман. Проникает под кожу, в кровь вливается по капле, в уши, в глаза, в нос лезет. Отравит – и не заметишь, покуда замертво не упадешь.
Белава что есть сил по воде ударила.
- Расскажи мне.
Шелестит трава, будто вздыхает кто-то. Ползут мавки к берегу, уши развесив. И рыбы со дна подплывают.
- Жила – была на свете белом княжна речная. Жила, беды не ведала… Покуда не пришли на берег реки ее люди…
***
- Дак вот, пришли на берег реки люди наместничьи – и весь тот берег разворотили. Глину на дома растащили, ивняк вырубили, рыбу почти извели, дно загадили. Вот дух и осерчал да смыл половину изб в реку. А дурни энти возьми и русло запруди… - старик поскреб пальцем бородавку на щеке и замолк. Телега поскрипывала, сотрясаясь судорожно на каждой ямке – вот-вот развалится.
- А дальше что? – гер Хрошек поерзал на жесткой скамье, с надеждой поглядел на горизонт. Кажется, или впереди виднеется синеватая дымка леса?
- Седмицу радовались, окаянные, а потом туманом все застило – и никто больше ни изб тех не видел, ни людей. Болото всюду только. – Возничий смачно сплюнул, как бы выражая свое отношение к простофилям, потерянным в колдовском тумане. - Ты б, милок, не совался туды. Говорят, чудище там поселилось с той поры. Каждого третьего путника жрет, костей не оставляет. Опасна Гать стала.
- А проложил-то эту гать кто? – опасно или нет, геру Хрошеку все равно придется лезть в болота. Очень уж жизни сытой да спокойной хотелось. А городничий, собака такая, от него теперь не отвяжется, если сейчас вернуться.
- Так князь с Чудного озера и проложил. Только то когда было! Уже года три как последний караван от них пришел. А больше никто и не ходит. Все больше паровозами да в обход.
С телеги гер Хрошек спрыгнул у кукурузного поля. Там старик повел кобылу вдоль стеблей, срезая хрусткие початки и набивая ими мешки. А наш герой отправился вперед, в сторону леса. Дорога и впрямь с каждый шагом становилась все более заброшенной. То тут, то там колея уж заросла травой. Где-то из-под ног вспархивали потревоженные птахи. Сердито жужжали шмели да пчелы, облетая раздавленные сапогами маковки клевера…
- Дядь, а дядь? Дай монетку, я тебе пригожусь, - вдруг кто-то шепотом предложил за спиной гера Хрошека.
- Шоб тебе жилось долго и временами счастливо! – молодой человек резко развернулся, держась за сердце и громко возмутился. – С ума сошел, малой, так пугать?
Щуплый чумазый мальчонка лет пятнадцати на вид хмыкнул, растрепал пятерней и без того лохматые волосы и сощурился.
- Так дашь монетку? И не кричал бы ты, дядя…
- Кыш отсюда, дите. А то мамка заругает! – Отмахнулся от предложения путешественник, открыл было рот, чтобы что-то добавить – и тут же исчез, вмиг спеленутый ожившими ветвями деревьев и утащенный ими же вглубь леса. Только в траве что-то блеснуло промеж рассыпанных трав.
- Надо же, какой везучий. – Мальчонка поднял с травы мелкую монетку, попробовал на зуб, хитро погрозив пальцем притихшему лесу, крутнулся на месте и исчез, будто и не было его на поляне.
***
Говорят, когда на болоте тишина властвует – быть беде скорой. Мол, чуют твари живые, что где-то опасность близкая, вот и таятся. Правда, гер Хрошек приметы этой не знал, а потому вел себя…ну совсем неосмотрительно.
- Эй! Кто вас манерам обучал, хозяева? Гостей разве так встречать принято?
