НЕМНОГО О НАС.
Клару Федоровну Петрову в Емске знали все.
Во-первых, потому что городок маленький — так, среднерусский районный центр, с десятком тысяч человек, где каждый на виду.
Таких селений полно по всей Руси Великой. Тенистые от множества деревьев улицы сбегают с холмов прямо к узенькой, но чистой речушке Броне. Есть заросший деревьями глубокий овраг, парк, собор, вокруг которого сверкает православными крестами городское кладбище.
Во-вторых, муж Клары Федоровны был единственным в Емске зубным протезистом. А так как русский человек всегда мается либо с похмелья, либо зубами, Николай Викторович был очень востребованным в районе человеком.
Ну и в-третьих, сама Клара Федоровна была дамой не из последних. Она работала методистом в местном отделе культуры, по совместительству ещё и заведуя местным хором ветеранов. Когда проводились праздники или торжества районного значения, её энергичная, с большим бюстом фигурка появлялась на сцене в роли неизменного конферансье.
Роль ведущей, вообще-то, подходила Кларе Федоровне мало, потому что она не выговаривала половину букв. Зато радостный энтузиазм буквально захлестывал — большие серые глаза светились неподдельным воодушевлением, а улыбка покоряла ликующим радушием. Вот и прощала ей непритязательная провинциальная публика и рост в полтора метра, и шепелявость.
Женщина она была добродушная, щедрая, хотя и излишне шумная и самоуверенная.
О Петровых всегда много говорили.
Клара Федоровна была лет на шесть старше мужа и, по слухам, вышла замуж вторым браком, потому что детей родила далеко за тридцать, что в те годы было большой редкостью.
— Тяжело,— как-то пожаловалась она мне,— нам уже пятый десяток, а дети маленькие! Мои сверстницы внукам радуются, а я всё уроки делаю да по родительским собраниям хожу!
Теперь несколько слов обо мне.
Я местный библиотекарь, да ещё и разведенка, воспитывающая в одиночку дочь Аллу.
Вообще-то, я геолог по образованию, но мой муженек в свое время не дал мне работать по специальности. Он был военным, и его перевели в местную воинскую часть с повышением. В Емске геологам делать нечего, и по большому многоступенчатому блату меня устроили в одну из районных библиотек.
Вскоре мой муж влюбился в местную «мадам Баттерфляй». Галина — восемнадцатилетняя, тонконогая, с мордочкой настороженного мопса девица — уже имела прижитого неизвестно от кого ребенка и часто терлась в поисках заработков возле воинской части. Вот где-то там, в казарме, за работой и застал её мой благоверный. Чтобы дядя не сдал её в милицию, путана так лихо отработала свою свободу, что у того искры из глаз посыпались.
— Прости, Людмила,— грустно сказал он мне месяц спустя,— хорошая ты баба, но…
Жестом оскорбленной королевы я указала изменщику на дверь, и после того, как весь городок, тщательно обмуслякав эту пикантную историю, угомонился, живу в гордом одиночестве.
Знакомые мне сочувствовали как пострадавшей от наглой проститутки порядочной женщине. Таких неудачниц жалели и жаловали всегда, поэтому моя библиотека вскоре стала чем-то вроде местного женского клуба, куда на посиделки по заранее обговоренным дням приходили некоторые из высокопоставленных дамочек нашего городка. Они обсуждали кулинарные рецепты, делились выкройками и образцами вязания, а то и просто чесали языки, обсуждая местные сплетни.
Их организовала и собрала вместе Клара Федоровна, и, будучи моим непосредственным начальником, даже пробила мне в отделе культуры кружок — «Клуб любителей книги», поэтому я заседала с дамами ещё и не бесплатно. Хоть и маленькое, но все же подспорье к зарплате!
На дворе стояли страшные 90-е, и выживать скромной библиотекарше, лишенной всякой поддержки, было крайне сложно. Даже весьма скудненькие деньги собственного оклада и то задерживали по три месяца, чтобы Ельцин и его компания смогли построить «ультрарусский капитализм». Впрочем, этот рассказ к политике никакого отношения не имеет, хотя совсем без неё в реалиях русской жизни не обойтись. Чтобы хоть как-то удержаться на плаву, я вязала местным дамам кофточки и шарфы — и пока местные любители книг рылись в шкафах свободного доступа в поисках интересных книжек, споро вывязывала сложные узоры.
Но, конечно, мне помогали. И картошку давали, и помидоры, и лук приносили, и баночки с медом и вареньем перепадали, хотя ехидная Алка всегда подкалывала мать, когда я вытаскивала дома из сумки очередное подношение:
— Ты бы лучше с плакатом «Спасите наши души!» на базар выходила! Там хоть просроченную, но колбасу дадут! А вот зачем нам варенье из тыквы? Чтобы в шкафу пылиться? А пастила из свеклы?
— Всё что дается с желанием помочь,— резонно возражала я,— надо с благодарностью принимать! И есть, что отдать более неимущим! Розе Сергеевне, например!
Роза Сергеевна Широкова — пример ходячего недоразумения, у которого и руки не из того места, да и с головой, что-то Создатель перемудрил. Вроде бы и не совсем дурочка, но самые дикие идеи, осенявшие её тщательно причесанную головку, выливались в увольнения практически изо всех мест, куда её пристраивали родители и сердобольные соседи. Она могла выйти из дому, посмотреть, что на улице холодно или идет дождь, и вернуться назад.
Работая почтальоном, Розочка, устав ходить по дворам, просто выкидывала газеты в кусты и с чистой совестью шла домой. Работая в регистратуре больницы, распихивала карточки больных не по участкам, а по ближайшим к ней шкафам и т.д. В общем, катастрофа!
Больше всего на свете она любила читать, и поэтому попала в мое окружение.
Пока были живы родители Розы Сергеевны, они кое-как держали её на плаву. Но как не тужились старики, даже безмерное чувство ответственности за свое неудавшееся чадо не могло сделать их бессмертными, и когда они тихо почили в Бозе, к тому времени сама уже пожилая Розочка осталась без средств к существованию. Трудовую пенсию она так и не заработала, а до социальной ещё надо было дожить.
Очевидно, в её голове все-таки крутилась мысль, что с ней что-то не так, потому что она часто рассказывала мне прочувствованную историю о своем якобы княжеском происхождении, не позволявшем ей мыть посуду и заниматься другой грязной работой. Не знаю, насколько это соответствовало истине, но я с присущей мне черствостью отказывалась на веру воспринимать историю о чудесном спасении Розочки из вагона с репрессированными. Её отец всю жизнь проработал бухгалтером в местном отделении сельхозтехники, не выказывая склонности к подвигам и ссорам с законом, да и в городе ещё были живы люди, которые помнили Розу Сергеевну совсем маленькой девочкой.
Свет у неё отрезали за неуплату. Всё, что было ценного в её маленьком домике, она продала, и положение бедолаги было критическим. И я оказалась чуть ли не единственным человеком, с кем она общалась, поэтому подкармливала бедняжку, чем самой Бог послал. Со временем Роза превратилась в городскую сумасшедшую — таких достаточно много проживает на просторах нашей страны.
К юродивым на Руси относились хорошо, хотя иногда и посмеивались за спиной, но всегда кормили и не обижали почем зря. Но девяностые годы внесли в этот привычный, веками устоявшийся уклад свои коррективы. Появилось непривычное для русского менталитета оскорбление «неудачник», и людей, подобных Розе Сергеевне стали презирать, что указывало на общую деградацию нашего всегда терпимого к чудакам общества. Но тогда мы настолько были заняты проблемой выживания, что исчезновение этой исконно русской черты характера прошло для нас незамеченным.
Вот так мы и жили, когда приключилась эта не совсем обычная история.
1993 ГОД.
Тот год смело можно назвать «смутным временем» новейшей российской истории. В Москве стреляли, сражаясь друг с другом парламент и президент, вся же остальная Россия тупо пялилась в телевизор, любуясь на полыхающий Белый дом и искренне воспринимая происходящее на одном уровне с дико популярным сериалом «Дикая роза».
Кстати, мексиканская мелодрама была гораздо ближе моим согражданам, чем события, происходившие в Кремле. Тут хотя бы все было понятно! Он, она, любовь… впрочем, кое-какие грандиозные исторические процессы все-таки нашли отражение и в нашей жизни. Все без исключения рыжие коты срочно были переименованы в Чубайсов, а «великий и могучий» пополнился словом «ваучер».
Для меня же тот год ознаменовался ещё и тем, что бывший супруг попытался выжить нас с Алкой из квартиры. Его прошмандовка нагло наехала на меня прямо на работе.
— Это Вите давали квартиру! — заявила она, брезгливо окидывая взглядом книжные стеллажи (для куколки книги были, чем-то вроде запасного варианта туалетной бумаги),— а чей мужчина, тому и квартира! А если ты, книжная чувырла не согласна, то ведь и наехать недолго. Ребята и тебе, и твоей пацанке зубки-то проредят!
— Дверь открывается с другой стороны! И осторожнее с ручкой, она током бьет!
— Ах ты, тварь! Ну, я тебя предупредила!
Я не стала дожидаться конкретных действий с её стороны и набрала номер телефона Клары Федоровны. Так, мол, и так, выгоняют обездоленную женщину с ребенком из дома всякие наглые шлендры.
Юные куртизанки — болезненный вопрос для дам среднего возраста, чьи мужья занимают высокопоставленные должности. В юности, пока те были сирыми и нищими, бедные женщины сил не жалели, подталкивая, как дельфины тонущих, своих мужчин на поверхность. Работали за двоих, пока те со скрипом получали высшее образование, волокли на себе детей и все хозяйство, теряя юность и здоровье. И вот, когда их неимоверные усилия увенчались успехом, и они, наконец-то, могли насладиться плодами трудов своих, приходили молоденькие и наглые стервы и отбирали всё, завоеванное с таким трудом, оставляя лишь морщины и стойкую ненависть ко всему миру.
На срочное заседание военного совета нашего женского клуба, дамы слетелись с оперативностью потревоженных пчел. На войне, как на войне! Особенно, если враг силен и младше тебя лет на двадцать.
Клара Федоровна приволокла в своем обозе и обычно ленивую и неповоротливую толстушку Марию Степановну — жену начальника местного РОВД.
Мария Степановна прославилась тем, что когда к ним в дом на обед прибыл высокий чин из столицы, гордо выставила на стол хрустальную гигантских размеров вазу, которую привез супруг из-за границы, и с горой насыпала в неё семечек.
Высокий чин округлил глаза, но деликатно пощелкал их со всеми вместе. Может, так бы все и обошлось, если бы мужик не увидел, как у увлеченно грызущей семечки дамы вырастает густая борода из шелухи. Говорят, даже блевал, бедолага!
Короче, проще Марии Степановны были только лапти, но кое в чем она разбиралась как никто. Недаром помогала своему упитанному «котику» учить уголовное право на заочном факультете юрфака. Говорят, она по сто раз читала и повторяла с ним вслух все положения статей закона, пока в его голове хоть что-то не оседало.
— А чё,— зевнула дама,— делов-то! Пиши, Людка, заявление — так, мол, и так… шантаж, угрозы физического уничтожения ребенка! Свидетели-то есть?
— Да кто-то там болтался между стеллажами!
— Вот и аюшки! Фамилию только вспомни того шатуна, а дальше — дело техники! Я своего попрошу помочь, а он участкового напряжет!
Результатом этого напряга стало позорное увольнение моего бывшего муженька из армии и изгнание его с новой половиной из Емска. Но это я пишу о той мерзкой истории несколькими предложениями — на самом деле, процесс затянулся где-то года на три-четыре, да ещё и с переменным успехом, стоившим мне немало сил и слез.
Самой яркой и впечатляющей страницей войны за жилплощадь, был выход нашей дочери из подъезда с мачехой в охапке.
Алка возвращалась с тренировки, когда увидела свою новую родственницу, шурующую в замке в сопровождении слесаря с ящичком в руке. Очевидно, решили сменить замок и не пускать нас в собственную квартиру.
Ребенку (а моя деточка уже тогда была 185 см) это жутко не понравилось, и она недолго думая, схватила в охапку все 46 кг вопившего площадным матом дерьма и вынесла из подъезда. Может, на этом все бы и закончилось, если бы девочка не решила затолкать свою «вторую мать» в мусорный контейнер. Та визжала и вырывалась, но не тут-то было — Алка не только запихала мачеху в гниющие очистки, но ещё и крепко захлопнула крышку, поставив на неё для прочности тяжеленный ящик с осклизлой капустой. Слесарь же только ржал при виде этой сцены, даже пальцем не шевельнув, чтобы спасти свою нанимательницу.
Уже через день я, скромно опустив глаза, сидела на заседании комиссии по делам несовершеннолетних, и, нервно теребя платочек, слушала, как надо воспитывать детей, чтобы они не калечили порядочных людей. Эта мерзкая сволочь написала на мою дочь заявление в милицию!
Но я, уже наученная мудрыми советчицами, жалобным умирающим голосом попросила почтенную комиссию вызвать на заседание ещё и отца «трудного подростка», с тем, чтобы он повлиял на «отбившуюся от рук дочь». Тот, естественно, положил на комиссию «с прибором», и тогда я подала на них с молодухой заявление в прокуратуру, обвиняя в уклонении от воспитания ребенка и требуя компенсации морального ущерба для моей дочери, из-за отсутствия этого самого воспитания.
Короче, дурдом!
И как будто этого было мало, дамы посовещались и решили меня срочно выдать замуж, чтобы новый муж защищал и нас с дочерью, и мою территорию от новых посягательств бывшего супруга.
Не могу сказать, что не думала тогда о новом замужестве. Мне было тридцать три, а это не тот возраст, когда, говоря о личной жизни, охотно применяешь глагол «была»! Но, во-первых, борьба за квартиру отнимала у меня все силы и средства, чтобы ещё о ком-то думать, а во-вторых, были большие сомнения в целесообразности такого шага в принципе.
Плохо, когда ты в праздники остаешься одна, плохо, когда некому вбить пресловутый гвоздь в стену и плохо, когда некого послать посмотреть, что это там так страшно шуршит в углу глубокой ночью. Это уж не говоря о материальной и сексуальной стороне дела! Но есть ведь и плюсы! Ты не обязана объясняться по поводу задержек с работы или неприготовленного ужина, не должна считаться с капризами мужского самодурства, а главное, не нужно бесконечно подбирать разбросанные по всей квартире мужские носки.
Соседи по лестничной клетке только добавляли позиций в последний перечень.
Тетя Соня и дядя Степа — так их звали все знакомые, хотя Козюльским не было и пятидесяти. Дядя Степа был наполовину западный украинец, наполовину — поляк, отец тети Сони был таджиком, а мать — наполовину персиянкой, наполовину уйгуркой. Детей, не мудрствуя лукаво, записали русскими. Да они себя таковыми и считали, игнорируя экзотичных предков.
Дядя Степа работал сторожем городского парка, а тетя Соня продавала в том же парке пиво в местной забегаловке под интригующим названием «Зеленый шум».
Так вот, эта парочка веселила весь дом. В цирке моим соседям делать было нечего, потому что после просмотра практически ежедневной программы выступлений господ Козюльских, клоуны и эквилибристы уже ничем не могли нас поразить.
Вот представьте себе — утро обыкновенного многоквартирного дома. Кто-то варит кофе, кто-то гуляет с собакой, а кто-то ещё досматривает сны и вдруг!
Клару Федоровну Петрову в Емске знали все.
Во-первых, потому что городок маленький — так, среднерусский районный центр, с десятком тысяч человек, где каждый на виду.
Таких селений полно по всей Руси Великой. Тенистые от множества деревьев улицы сбегают с холмов прямо к узенькой, но чистой речушке Броне. Есть заросший деревьями глубокий овраг, парк, собор, вокруг которого сверкает православными крестами городское кладбище.
Во-вторых, муж Клары Федоровны был единственным в Емске зубным протезистом. А так как русский человек всегда мается либо с похмелья, либо зубами, Николай Викторович был очень востребованным в районе человеком.
Ну и в-третьих, сама Клара Федоровна была дамой не из последних. Она работала методистом в местном отделе культуры, по совместительству ещё и заведуя местным хором ветеранов. Когда проводились праздники или торжества районного значения, её энергичная, с большим бюстом фигурка появлялась на сцене в роли неизменного конферансье.
Роль ведущей, вообще-то, подходила Кларе Федоровне мало, потому что она не выговаривала половину букв. Зато радостный энтузиазм буквально захлестывал — большие серые глаза светились неподдельным воодушевлением, а улыбка покоряла ликующим радушием. Вот и прощала ей непритязательная провинциальная публика и рост в полтора метра, и шепелявость.
Женщина она была добродушная, щедрая, хотя и излишне шумная и самоуверенная.
О Петровых всегда много говорили.
Клара Федоровна была лет на шесть старше мужа и, по слухам, вышла замуж вторым браком, потому что детей родила далеко за тридцать, что в те годы было большой редкостью.
— Тяжело,— как-то пожаловалась она мне,— нам уже пятый десяток, а дети маленькие! Мои сверстницы внукам радуются, а я всё уроки делаю да по родительским собраниям хожу!
Теперь несколько слов обо мне.
Я местный библиотекарь, да ещё и разведенка, воспитывающая в одиночку дочь Аллу.
Вообще-то, я геолог по образованию, но мой муженек в свое время не дал мне работать по специальности. Он был военным, и его перевели в местную воинскую часть с повышением. В Емске геологам делать нечего, и по большому многоступенчатому блату меня устроили в одну из районных библиотек.
Вскоре мой муж влюбился в местную «мадам Баттерфляй». Галина — восемнадцатилетняя, тонконогая, с мордочкой настороженного мопса девица — уже имела прижитого неизвестно от кого ребенка и часто терлась в поисках заработков возле воинской части. Вот где-то там, в казарме, за работой и застал её мой благоверный. Чтобы дядя не сдал её в милицию, путана так лихо отработала свою свободу, что у того искры из глаз посыпались.
— Прости, Людмила,— грустно сказал он мне месяц спустя,— хорошая ты баба, но…
Жестом оскорбленной королевы я указала изменщику на дверь, и после того, как весь городок, тщательно обмуслякав эту пикантную историю, угомонился, живу в гордом одиночестве.
Знакомые мне сочувствовали как пострадавшей от наглой проститутки порядочной женщине. Таких неудачниц жалели и жаловали всегда, поэтому моя библиотека вскоре стала чем-то вроде местного женского клуба, куда на посиделки по заранее обговоренным дням приходили некоторые из высокопоставленных дамочек нашего городка. Они обсуждали кулинарные рецепты, делились выкройками и образцами вязания, а то и просто чесали языки, обсуждая местные сплетни.
Их организовала и собрала вместе Клара Федоровна, и, будучи моим непосредственным начальником, даже пробила мне в отделе культуры кружок — «Клуб любителей книги», поэтому я заседала с дамами ещё и не бесплатно. Хоть и маленькое, но все же подспорье к зарплате!
На дворе стояли страшные 90-е, и выживать скромной библиотекарше, лишенной всякой поддержки, было крайне сложно. Даже весьма скудненькие деньги собственного оклада и то задерживали по три месяца, чтобы Ельцин и его компания смогли построить «ультрарусский капитализм». Впрочем, этот рассказ к политике никакого отношения не имеет, хотя совсем без неё в реалиях русской жизни не обойтись. Чтобы хоть как-то удержаться на плаву, я вязала местным дамам кофточки и шарфы — и пока местные любители книг рылись в шкафах свободного доступа в поисках интересных книжек, споро вывязывала сложные узоры.
Но, конечно, мне помогали. И картошку давали, и помидоры, и лук приносили, и баночки с медом и вареньем перепадали, хотя ехидная Алка всегда подкалывала мать, когда я вытаскивала дома из сумки очередное подношение:
— Ты бы лучше с плакатом «Спасите наши души!» на базар выходила! Там хоть просроченную, но колбасу дадут! А вот зачем нам варенье из тыквы? Чтобы в шкафу пылиться? А пастила из свеклы?
— Всё что дается с желанием помочь,— резонно возражала я,— надо с благодарностью принимать! И есть, что отдать более неимущим! Розе Сергеевне, например!
Роза Сергеевна Широкова — пример ходячего недоразумения, у которого и руки не из того места, да и с головой, что-то Создатель перемудрил. Вроде бы и не совсем дурочка, но самые дикие идеи, осенявшие её тщательно причесанную головку, выливались в увольнения практически изо всех мест, куда её пристраивали родители и сердобольные соседи. Она могла выйти из дому, посмотреть, что на улице холодно или идет дождь, и вернуться назад.
Работая почтальоном, Розочка, устав ходить по дворам, просто выкидывала газеты в кусты и с чистой совестью шла домой. Работая в регистратуре больницы, распихивала карточки больных не по участкам, а по ближайшим к ней шкафам и т.д. В общем, катастрофа!
Больше всего на свете она любила читать, и поэтому попала в мое окружение.
Пока были живы родители Розы Сергеевны, они кое-как держали её на плаву. Но как не тужились старики, даже безмерное чувство ответственности за свое неудавшееся чадо не могло сделать их бессмертными, и когда они тихо почили в Бозе, к тому времени сама уже пожилая Розочка осталась без средств к существованию. Трудовую пенсию она так и не заработала, а до социальной ещё надо было дожить.
Очевидно, в её голове все-таки крутилась мысль, что с ней что-то не так, потому что она часто рассказывала мне прочувствованную историю о своем якобы княжеском происхождении, не позволявшем ей мыть посуду и заниматься другой грязной работой. Не знаю, насколько это соответствовало истине, но я с присущей мне черствостью отказывалась на веру воспринимать историю о чудесном спасении Розочки из вагона с репрессированными. Её отец всю жизнь проработал бухгалтером в местном отделении сельхозтехники, не выказывая склонности к подвигам и ссорам с законом, да и в городе ещё были живы люди, которые помнили Розу Сергеевну совсем маленькой девочкой.
Свет у неё отрезали за неуплату. Всё, что было ценного в её маленьком домике, она продала, и положение бедолаги было критическим. И я оказалась чуть ли не единственным человеком, с кем она общалась, поэтому подкармливала бедняжку, чем самой Бог послал. Со временем Роза превратилась в городскую сумасшедшую — таких достаточно много проживает на просторах нашей страны.
К юродивым на Руси относились хорошо, хотя иногда и посмеивались за спиной, но всегда кормили и не обижали почем зря. Но девяностые годы внесли в этот привычный, веками устоявшийся уклад свои коррективы. Появилось непривычное для русского менталитета оскорбление «неудачник», и людей, подобных Розе Сергеевне стали презирать, что указывало на общую деградацию нашего всегда терпимого к чудакам общества. Но тогда мы настолько были заняты проблемой выживания, что исчезновение этой исконно русской черты характера прошло для нас незамеченным.
Вот так мы и жили, когда приключилась эта не совсем обычная история.
1993 ГОД.
Тот год смело можно назвать «смутным временем» новейшей российской истории. В Москве стреляли, сражаясь друг с другом парламент и президент, вся же остальная Россия тупо пялилась в телевизор, любуясь на полыхающий Белый дом и искренне воспринимая происходящее на одном уровне с дико популярным сериалом «Дикая роза».
Кстати, мексиканская мелодрама была гораздо ближе моим согражданам, чем события, происходившие в Кремле. Тут хотя бы все было понятно! Он, она, любовь… впрочем, кое-какие грандиозные исторические процессы все-таки нашли отражение и в нашей жизни. Все без исключения рыжие коты срочно были переименованы в Чубайсов, а «великий и могучий» пополнился словом «ваучер».
Для меня же тот год ознаменовался ещё и тем, что бывший супруг попытался выжить нас с Алкой из квартиры. Его прошмандовка нагло наехала на меня прямо на работе.
— Это Вите давали квартиру! — заявила она, брезгливо окидывая взглядом книжные стеллажи (для куколки книги были, чем-то вроде запасного варианта туалетной бумаги),— а чей мужчина, тому и квартира! А если ты, книжная чувырла не согласна, то ведь и наехать недолго. Ребята и тебе, и твоей пацанке зубки-то проредят!
— Дверь открывается с другой стороны! И осторожнее с ручкой, она током бьет!
— Ах ты, тварь! Ну, я тебя предупредила!
Я не стала дожидаться конкретных действий с её стороны и набрала номер телефона Клары Федоровны. Так, мол, и так, выгоняют обездоленную женщину с ребенком из дома всякие наглые шлендры.
Юные куртизанки — болезненный вопрос для дам среднего возраста, чьи мужья занимают высокопоставленные должности. В юности, пока те были сирыми и нищими, бедные женщины сил не жалели, подталкивая, как дельфины тонущих, своих мужчин на поверхность. Работали за двоих, пока те со скрипом получали высшее образование, волокли на себе детей и все хозяйство, теряя юность и здоровье. И вот, когда их неимоверные усилия увенчались успехом, и они, наконец-то, могли насладиться плодами трудов своих, приходили молоденькие и наглые стервы и отбирали всё, завоеванное с таким трудом, оставляя лишь морщины и стойкую ненависть ко всему миру.
На срочное заседание военного совета нашего женского клуба, дамы слетелись с оперативностью потревоженных пчел. На войне, как на войне! Особенно, если враг силен и младше тебя лет на двадцать.
Клара Федоровна приволокла в своем обозе и обычно ленивую и неповоротливую толстушку Марию Степановну — жену начальника местного РОВД.
Мария Степановна прославилась тем, что когда к ним в дом на обед прибыл высокий чин из столицы, гордо выставила на стол хрустальную гигантских размеров вазу, которую привез супруг из-за границы, и с горой насыпала в неё семечек.
Высокий чин округлил глаза, но деликатно пощелкал их со всеми вместе. Может, так бы все и обошлось, если бы мужик не увидел, как у увлеченно грызущей семечки дамы вырастает густая борода из шелухи. Говорят, даже блевал, бедолага!
Короче, проще Марии Степановны были только лапти, но кое в чем она разбиралась как никто. Недаром помогала своему упитанному «котику» учить уголовное право на заочном факультете юрфака. Говорят, она по сто раз читала и повторяла с ним вслух все положения статей закона, пока в его голове хоть что-то не оседало.
— А чё,— зевнула дама,— делов-то! Пиши, Людка, заявление — так, мол, и так… шантаж, угрозы физического уничтожения ребенка! Свидетели-то есть?
— Да кто-то там болтался между стеллажами!
— Вот и аюшки! Фамилию только вспомни того шатуна, а дальше — дело техники! Я своего попрошу помочь, а он участкового напряжет!
Результатом этого напряга стало позорное увольнение моего бывшего муженька из армии и изгнание его с новой половиной из Емска. Но это я пишу о той мерзкой истории несколькими предложениями — на самом деле, процесс затянулся где-то года на три-четыре, да ещё и с переменным успехом, стоившим мне немало сил и слез.
Самой яркой и впечатляющей страницей войны за жилплощадь, был выход нашей дочери из подъезда с мачехой в охапке.
Алка возвращалась с тренировки, когда увидела свою новую родственницу, шурующую в замке в сопровождении слесаря с ящичком в руке. Очевидно, решили сменить замок и не пускать нас в собственную квартиру.
Ребенку (а моя деточка уже тогда была 185 см) это жутко не понравилось, и она недолго думая, схватила в охапку все 46 кг вопившего площадным матом дерьма и вынесла из подъезда. Может, на этом все бы и закончилось, если бы девочка не решила затолкать свою «вторую мать» в мусорный контейнер. Та визжала и вырывалась, но не тут-то было — Алка не только запихала мачеху в гниющие очистки, но ещё и крепко захлопнула крышку, поставив на неё для прочности тяжеленный ящик с осклизлой капустой. Слесарь же только ржал при виде этой сцены, даже пальцем не шевельнув, чтобы спасти свою нанимательницу.
Уже через день я, скромно опустив глаза, сидела на заседании комиссии по делам несовершеннолетних, и, нервно теребя платочек, слушала, как надо воспитывать детей, чтобы они не калечили порядочных людей. Эта мерзкая сволочь написала на мою дочь заявление в милицию!
Но я, уже наученная мудрыми советчицами, жалобным умирающим голосом попросила почтенную комиссию вызвать на заседание ещё и отца «трудного подростка», с тем, чтобы он повлиял на «отбившуюся от рук дочь». Тот, естественно, положил на комиссию «с прибором», и тогда я подала на них с молодухой заявление в прокуратуру, обвиняя в уклонении от воспитания ребенка и требуя компенсации морального ущерба для моей дочери, из-за отсутствия этого самого воспитания.
Короче, дурдом!
И как будто этого было мало, дамы посовещались и решили меня срочно выдать замуж, чтобы новый муж защищал и нас с дочерью, и мою территорию от новых посягательств бывшего супруга.
Не могу сказать, что не думала тогда о новом замужестве. Мне было тридцать три, а это не тот возраст, когда, говоря о личной жизни, охотно применяешь глагол «была»! Но, во-первых, борьба за квартиру отнимала у меня все силы и средства, чтобы ещё о ком-то думать, а во-вторых, были большие сомнения в целесообразности такого шага в принципе.
Плохо, когда ты в праздники остаешься одна, плохо, когда некому вбить пресловутый гвоздь в стену и плохо, когда некого послать посмотреть, что это там так страшно шуршит в углу глубокой ночью. Это уж не говоря о материальной и сексуальной стороне дела! Но есть ведь и плюсы! Ты не обязана объясняться по поводу задержек с работы или неприготовленного ужина, не должна считаться с капризами мужского самодурства, а главное, не нужно бесконечно подбирать разбросанные по всей квартире мужские носки.
Соседи по лестничной клетке только добавляли позиций в последний перечень.
Тетя Соня и дядя Степа — так их звали все знакомые, хотя Козюльским не было и пятидесяти. Дядя Степа был наполовину западный украинец, наполовину — поляк, отец тети Сони был таджиком, а мать — наполовину персиянкой, наполовину уйгуркой. Детей, не мудрствуя лукаво, записали русскими. Да они себя таковыми и считали, игнорируя экзотичных предков.
Дядя Степа работал сторожем городского парка, а тетя Соня продавала в том же парке пиво в местной забегаловке под интригующим названием «Зеленый шум».
Так вот, эта парочка веселила весь дом. В цирке моим соседям делать было нечего, потому что после просмотра практически ежедневной программы выступлений господ Козюльских, клоуны и эквилибристы уже ничем не могли нас поразить.
Вот представьте себе — утро обыкновенного многоквартирного дома. Кто-то варит кофе, кто-то гуляет с собакой, а кто-то ещё досматривает сны и вдруг!
