Причал любви
Пожилой мужчина не спеша шел по главной улице прибрежного поселка. Высокий, креп-кий, с совершенно седыми волосами, хотя издалека казалось, будто светлые волосы просто выгорели на солнце. Крупное лицо, на котором морские штормы вырезали глубокие морщины.
На нем были просторные светло-кремовые брюки и тенниска голубого цвета. Если бы не солнцезащитные очки, то было бы видно, что глаза у него тоже голубые и довольно яркие.
Мужчина шел не торопясь, опираясь на полированную трость с массивным набалдашником в форме футбольного меча.
Он совершал свою пешую прогулку к центру каждый день, в любую погоду, словно храни-тель этого мира.
Поселок в этот ранний час был безлюден, но у здания муниципалитета стояла полная жен-щина в розовой, слишком яркой для буднего дня кофточке, и таких же вызывающе красных брючках.
Около нее стояла дорожная сумка на колесиках.
Лицо женщины прикрывала шляпа, что-то среднее между сомбреро и панамой от пчел.
Рядом с незнакомкой местный полицейский что-то рассматривал в паспорте с алой короч-кой.
- Господин Гуннар, помогите, пожалуйста! - Прокричал молодой служитель закона.
Мужчина заспешил, ведь неудобно заставлять ждать даму и полицейского.
К тому же, сказать по правде, ему захотелось взглянуть на незнакомку поближе.
Узнать, к кому она приехала. Ведь так давно к ним в Кер…ис никто не приезжал.
Дама вблизи оказалась не такой уж молодой, чего нельзя было предположить по ее наряду.
Полицейский отдал честь подошедшему и растерянно сказал:
- Вот только смог понять, что ищет госпиталь. Английский не знает, а я русский не знаю. Господин Гуннар, поговорите с ней, пожалуйста. Может быть Вы что-то поймете?
- Здравствуйте, – на русском языке обратился Гуннар к приезжей.
- Ну, наконец-то, хоть можно все объяснить. - Обрадовалась женщина. - Я уже полчаса на солнцепеке стою, а ваш полисмен ни бум-бум.
- Меня зовут Гуннар, а Вас?- Как можно тактичнее мужчина прервал поток слов незнаком-ки.
- Дина. Я с Алтая. Виза гостевая, все честь по чести. Мне госпиталь нужен. Американский.
Гуннар от удивления даже закашлялся.
- Госпиталь? У нас только амбулатория. Больница в уездном центре.
Полицейский, видя, что диалог налаживается, еще раз приложил руку к фуражке, и поспе-шил по своим делам.
А Гуннар пригласил даму в небольшой сквер, где в тени лип и берез прятались удобные лавочки.
Старинный барометр не обманул, штиль, полный штиль.
Мужчина хотел помочь женщине с вещами, но та, обидев его, помощи не приняла, сама повезла сумку по тротуару.
В сквере было хорошо, пели птицы, дворник поливал клумбы с цветами, над которыми ви-лись шмели и осы.
- Я правильно Вас понял, госпиталь ищите?
- Да, американский, и база здесь, где-то у моря, - уточнила Дина.
Гуннар удивленно смотрел на гражданку Российской Федерации, так открыто говорившей о поисках базы НАТО.
- Я очень Вас огорчу, если сообщу, что ни базы, ни госпиталя у нас в поселке нет и никогда не было?
- Да как же вы не понимаете! - Заволновалась Дина. - Это ведь Кер...ис? !!!
- Да.
- Вот сейчас, потерпите, - и женщина достала из висевшей у нее через плечо маленькой женской сумочки распечатанные на принтере листки.
Это были письма.
Некий Джон Макгаваейр, раненный в Афганистане герой-полковник, прибыл на лечение в Литву в американский госпиталь. Но по причине задержки выплаты за ранение просил «люби-мую Диночку» выслать ему три тысячи евро.
Потом Дина достала еще и фотографию.
С глянцевой бумаги на Гуннара смотрел красивый, ухоженный мужчина с седыми висками, в военной форме США.
"Такие вот нравятся женщинам. Причем вне зависимости от возраста"- подумал Гуннар.
- А кто он вам?- спросил, и сам устыдился своей бестактности.
Лицо у Дины покрылось мелким капельками пота, на щеках и шее проявились розовые пятна. Но она нисколько ни обиделась.
- Мой любимый человек, - ответила она, и столько в голосе было нежности и правдивости, что Гуннару стало обидно, что так любят вовсе не его.
Этой немолодой женщине удалось сделать невозможное: задеть его мужское самолюбие второй раз за час.
Что-то такое случилось с ним, загудела какая-то струна, и он сделал то, что не делал уж лет пятнадцать.
- Что это мы сидим на лавочке? Пойдемте в кафе, я угощу вас замечательным мохито. А цеппелины - это вообще наше литовское достояние.
На этот раз он решительно взял у женщины дорожную сумку и, стараясь не хромать, повел гостью сначала по алее, затем спустились к берегу моря и сели на веранде летнего кафе. Ко-нечно, глупо было тащить сумку через весь поселок, но куда ее деть? На автостанции камер хранения не было.
Легкий ветерок с моря нес живительную прохладу и Дина наконец-то сняла свою ужасную шляпу и очки. Черные цыганские кудри упали на плечи. Теперь стал понятен выбор розовой кофточки, она очень шла к темным локонам, делая их обладательницу моложе.
Небольшие глаза были ярко зеленого цвета, словно у кошки.
Видимо, азиатские гены предков сотворили такое вот чудо. При этом назвать Дину краси-вой было нельзя. Небольшой носик, узкие, скорбно опущенные вниз губы, второй подбородок. Пухлый безымянный палец украшало скромное серебряное колечко.
Мохито был выпит ею до дна, и заказан еще бокал.
Гуннар пил неторопливо. Чувствуя, что пауза затянулась, Дина сама начала рассказывать историю своей жизни.
- Жила я, не тужила, в небольшом селе. Как мама всю жизнь на почте проработала, так и я.
Она меня на почту и привела. Училась я не очень, с уроков сбегала.
Замуж рано выскочила, вроде и по любви. Муж в меру пьющий, в меру гулящий.
А я, как двух дочерей родила, и вовсе о нем не вспоминала, так деткам радовалась. Муж мой плотником был, по всей округе бабы-одиночки его заманивали. Вот и шабашил. Деньгами, правда, никого не обижал, ни меня, ни полюбовниц.
Гуннар внимательно слушал. Ему нравился глубокий, с переливами, голос неожиданной знакомой.
- А море ваше рыбой пахнет,- вдруг сказала Дина и засмеялась.
- Да, рыбой. Я вот рыбаком всю жизнь был, пока в Европу не попали. Потом пару раз схо-дил в рейс под мальтийским флагом, в Кот-д’Ивуаре хозяин, а потому ни страховок, ни ком-пенсации. Поскользнулся, упал, очнулся, гипс. Вот нога меня подвела, с волчьим билетом на берег списали, пенсии ждать. В прошлом году дождался. Теперь доживаю.
- Рыбак, серьезно? А я рыбу терпеть не могу. Бывало, Тимка, муж мой, привезет мешка три рыбы, вывалит в корыто, чисти, говорит. А меня тошнит от запаха. И за косу он меня таскал, и матом крыл, а не могла я и все тут. Мама моя приходила, чистила, уже старенькая была. Царствие ей небесное, – и у смеющейся минуту назад женщины заблестели в глазах слезы.
Гуннар отвернулся к морю, давая Дине справиться с собой.
- Вы не обращайте внимания. Уже три года прошло, как маму похоронила, а как вспомню, плачу.
- Это депрессия, ее надо лечить,- посоветовал мужчина.
А женщина вытерла пухлыми пальцами глаза и продолжила:
- Вот гулял мой муж, гулял, да так и ушел. В один день вещи собрал, на «Ладу» сел, и уе-хал. Я с работы пришла, а дома пусто. Дочки уже в городе учились. Они у меня обе в сотовой компании работают, замужем, внуки.
- А у Вас какая работа, тяжелая ?
- Работа почтальона никогда простой не была, а в последнее время прямо невмоготу стало. Мало того, что всякие уведомления, квитанции в срок надо разнести. Бегаешь, как Савраска, и в грязь, и в стужу, так еще и продукты и вещи обязали продавать клиентам. Спору нет, помочь бабушкам - дедушкам, отчего же нет?
Я, как своих подопечных пенсионеров увижу живыми, так душа поет.
Ведь многие маму помнят, всегда добрым словом поминают. Она в войну тринадцатилет-ней девчонкой повестки и письма разносила.
Однажды прихожу к бабе Клаве, ей восемьдесят два, а ее дома нет. А куда же она может пойти? На улице буран и мороз под тридцать. И свет горит в зале. Хорошо, что передохнуть решила, слышу, скулит кто-то, тихонько так. Сначала думала, что ветер за окном, а потом дош-ло - в погребе это. Упала моя старушка, ребра сломала, сил подняться не было. Так я ее оттуда пока вытащила, сама думала, что в этом погребе останусь.
Лекарства всегда в город езжу им покупать, и вкусняшек всяких. Список целый. Кому кол-баски, кому халвы, а товары что на почте, так те втридорога. Даже на конфеты такая накрутка, что мне стыдно их людям предлагать, при их то пенсиях.
Так ведь и с этих копеек каждая бабушка тебе рубликов десять отдаст, потому что уважает. Не везде телевизор есть, а ты ходячее радио. В основном спрашивают, кто когда умер, и запи-сывают, чтобы не забыть помянуть. Вот такая развеселая жизнь. Вот Вы обиделись, что я сама сумку хотела везти, так для меня она легкая, моя с почтой и товаром килограмм двадцать весит. Велосипеды современные не выдерживают, ломаются, новый купить - денег нет, а починить не дешевле. Молодежь даже по-соседски за деньги все делает. Бизнес.
А заболеешь, так сразу стращают: "Выгоним, молодых наберем". А где их взять-то, моло-дых, все в город уехали. Те, что остались, крутятся: кто-то магазин держит, кто-то самогон варит. А самые дерзкие, те лес валят.
Я не жалуюсь. Мне дочки помогают, в город все зовут.
Вечером иду, еле ноги волоку, а дома хозяйство ждет. Думаю, да катись оно все в чащу дремучую. Уже и свиней хотела бросить, да дочек жалко, хочется свежины им подбросить, а то начитаешься в этом интернете про всякую отраву из Америки да Китая.
Гуннар согласно кивал головой, а думал о своем.
Его дочка тоже погналась за лучшей жизнью, из учительницы переквалифицировалась в сборщицы грибов. Правда, замуж вышла, муж попался хороший, финн, экономный, но не жад-ный. У них в Финляндии все такие. Пришлось дочке вспоминать свои навыки. Такие свитера вяжет, что от дизайнерских не отличишь. Кто не знает, думает, что из самой Канады привозят.
Жена была бы жива, не пустила бы, наверное. А так, что Гуннар мог сделать?
Сам в больнице, операция после перелома сложная, реабилитация долгая, все сбережения ушли. Потом жена, словно долг свой выполнив, тихо угасла.
Дочь без работы, кому в поселке русский язык нужен? Как мать схоронила, подалась за лучшей жизнью в Европу.
Он увидел, как Дина положила кипу распечатанных писем на столик, но хозяйка, она же повар, уже принесла заказ. Огромные, воздушные картофельные цеппелины, плавающие в домашней сметане, с зеленью.
Дина попробовала, но блюдо было слишком горячим, и она продолжила рассказ.
- Это благодаря дочерям я Джона встретила. Подарили мне на день рождения ноутбук. У нас как раз интернет в район провели, по оптоволокну, скоростной.
Сколько радости было, по скайпу внуков каждый день видеть, словно они рядом, только за щеки не ущипнуть.
Я письма людям носила, а самой мне писем не приходило, даже электронных. А однажды открываю емайл, мне дочки на бумажке адрес и пароль написали, а тут письмо от него, от Джона. На первое письмо я ответила, что не знаю английский, через переводчик Гугл перевела, отправила. А следующее письмо на русском, правда, на ужасно каком, но понять можно. Писал, что жена не дождалась с войны, променяла на молодого. А дети выросли, и так одиноко. И всю жизнь свою я ему описала, и он мне. И такие слова писать стал, с уважением сначала, а потом и с лаской.
«Ты цветок, ты солнце, самая ты настоящая женщина. Та, что не предаст, и не бросит».
Сколько Тимка гулял от меня, я ни разу ни скандалила, только отдельно стелила. А потом он уже и сам ко мне с лаской не лез. Да и сколько ее было, той ласки. Только на медовый месяц и хватило.
А Джон еще и благотворительностью занимался, то сто долларов попросит, то сто евро. Я дочкам ничего не говорила, сама в город ездила и отправляла.
Видимо, распробовав цеппелины, Дина замолчала.
Хорошо женщинам, можно плакать.
А как плакать, если ты мужчина, а ездишь в город, сдаешь в ломбард золотые мамины ча-сы. Жена все сбережения на его лечение потратила, дочь без работы. А ты большой сильный мужчина, знающий все мели и рыбные места своего моря, сидишь у них на шее.
Где взять слезы, когда не можешь встать, и жена твоя, хрупкая, вечно о чем-то возвышен-ном мечтающая, пытается судно под тебя подложить. А ты, пытаясь ей помочь, разливаешь все содержимое на постель, и на пол, и ей на туфли.
Он очень хорошо запомнил лакированные туфли, в которых Ильзе приходила к нему в больницу. Бежевые лодочки, он их купил ей на двадцатилетие свадьбы, а уже и двадцать пять на подходе. Не отпраздновали, в них ее и хоронили.
Она молодая веселая была, на разделке рыбы стояла, все в руках у нее горело, ударница, комсомолка.
Он, как с мореходки приехал, так и закружилось у них. Ильзе была маленькая, ростом как Дина, он большой, сильный. Оба такие спокойные, что соседи удивлялись. Словно близнецы, с полуслова друг друга понимали. На все один взгляд, одно мнение. В основном, конечно, жены.
Другие удивлялись, но Гуннара это не раздражало. Когда по полгода в море, то жена такая и нужна, чтоб могла все сама решать.
Жаль только, с сыном не получилось.
Как раз плохо стало и с продуктами, и с лекарствами, а она простыла, не доносила малыша.
Поселок славился рыбаками, даже небольшой консервный заводик был. Но пришли девя-ностые, началась разруха. Европе их маленький заводик, маленькие шхуны стали не нужны. Шхуны и завод разобрали на металлом. Хотели курорт сделать, но уж очень далеко от и Виль-нюса, и от Клайпеды.Так и остались в поселке одни пенсионеры.
Он не очень любил жирную пищу, поэтому цеппелины почти и не ел. А Дина ела с удо-вольствием, вытирая салфеткой испачканный жиром подбородок.
- Вкусно,- наконец-то она улыбнулась, ее очень красила улыбка. И что Гуннара поразило, ровные белые зубы, что было редкостью для дам такого возраста, особенно небогатых.
Посуду убрали, Дина достала из сумки ноутбук, написала Джону письмо, спрашивая, где его искать.
Джон по почте на связь не выходил и Дина, стараясь не показать своего разочарования, бодро произнесла:
- А пойдемте на море. Что же это я и в море не окунусь?
И, наклонившись к сумке, стала искать в ней купальник.
Потом позвонила дочь и Дина сказала, что все в порядке, они идут купаться на море.
Сумку Гунар договорился оставить в кафе.
День, конечно, был теплый, но это только сегодня, а вчера шел дождь и вода вряд ли про-грелась. На песчаном пляже никого не было, на разрушенном пирсе пенсионеры ловили рыбу.
Но кабинки на берегу стояли и Дина, нырнув в одну из них, стала переодеваться.
Потом вышла, не обращая на Гуннара никакого внимания, и пошла к воде.
Конечно, спортивной ее фигуру назвать было нельзя. Загорелые до черна руки, плечи и спина, и, как у всех работающих в поле или на огороде, белые ноги.
Ноги у женщины были стройными, чуть полноватые, но с узкими щиколотками и неболь-шими ступнями, которые она ставила на теплый песок гордо и красиво.
"Плывет павою", – отчего-то вспомнилось Гуннару. И сердце вдруг забилось так часто-часто, что пришлось сесть на песок и смотреть вдаль, а не на эти белые ноги.
Плавать Дина не умела. Она ползала по дну, охая и ахая окуналась в воду, резвилась, как ребенок, привлекая внимание рыбаков. Но скоро замерзла и выбралась на берег.
Пожилой мужчина не спеша шел по главной улице прибрежного поселка. Высокий, креп-кий, с совершенно седыми волосами, хотя издалека казалось, будто светлые волосы просто выгорели на солнце. Крупное лицо, на котором морские штормы вырезали глубокие морщины.
На нем были просторные светло-кремовые брюки и тенниска голубого цвета. Если бы не солнцезащитные очки, то было бы видно, что глаза у него тоже голубые и довольно яркие.
Мужчина шел не торопясь, опираясь на полированную трость с массивным набалдашником в форме футбольного меча.
Он совершал свою пешую прогулку к центру каждый день, в любую погоду, словно храни-тель этого мира.
Поселок в этот ранний час был безлюден, но у здания муниципалитета стояла полная жен-щина в розовой, слишком яркой для буднего дня кофточке, и таких же вызывающе красных брючках.
Около нее стояла дорожная сумка на колесиках.
Лицо женщины прикрывала шляпа, что-то среднее между сомбреро и панамой от пчел.
Рядом с незнакомкой местный полицейский что-то рассматривал в паспорте с алой короч-кой.
- Господин Гуннар, помогите, пожалуйста! - Прокричал молодой служитель закона.
Мужчина заспешил, ведь неудобно заставлять ждать даму и полицейского.
К тому же, сказать по правде, ему захотелось взглянуть на незнакомку поближе.
Узнать, к кому она приехала. Ведь так давно к ним в Кер…ис никто не приезжал.
Дама вблизи оказалась не такой уж молодой, чего нельзя было предположить по ее наряду.
Полицейский отдал честь подошедшему и растерянно сказал:
- Вот только смог понять, что ищет госпиталь. Английский не знает, а я русский не знаю. Господин Гуннар, поговорите с ней, пожалуйста. Может быть Вы что-то поймете?
- Здравствуйте, – на русском языке обратился Гуннар к приезжей.
- Ну, наконец-то, хоть можно все объяснить. - Обрадовалась женщина. - Я уже полчаса на солнцепеке стою, а ваш полисмен ни бум-бум.
- Меня зовут Гуннар, а Вас?- Как можно тактичнее мужчина прервал поток слов незнаком-ки.
- Дина. Я с Алтая. Виза гостевая, все честь по чести. Мне госпиталь нужен. Американский.
Гуннар от удивления даже закашлялся.
- Госпиталь? У нас только амбулатория. Больница в уездном центре.
Полицейский, видя, что диалог налаживается, еще раз приложил руку к фуражке, и поспе-шил по своим делам.
А Гуннар пригласил даму в небольшой сквер, где в тени лип и берез прятались удобные лавочки.
Старинный барометр не обманул, штиль, полный штиль.
Мужчина хотел помочь женщине с вещами, но та, обидев его, помощи не приняла, сама повезла сумку по тротуару.
В сквере было хорошо, пели птицы, дворник поливал клумбы с цветами, над которыми ви-лись шмели и осы.
- Я правильно Вас понял, госпиталь ищите?
- Да, американский, и база здесь, где-то у моря, - уточнила Дина.
Гуннар удивленно смотрел на гражданку Российской Федерации, так открыто говорившей о поисках базы НАТО.
- Я очень Вас огорчу, если сообщу, что ни базы, ни госпиталя у нас в поселке нет и никогда не было?
- Да как же вы не понимаете! - Заволновалась Дина. - Это ведь Кер...ис? !!!
- Да.
- Вот сейчас, потерпите, - и женщина достала из висевшей у нее через плечо маленькой женской сумочки распечатанные на принтере листки.
Это были письма.
Некий Джон Макгаваейр, раненный в Афганистане герой-полковник, прибыл на лечение в Литву в американский госпиталь. Но по причине задержки выплаты за ранение просил «люби-мую Диночку» выслать ему три тысячи евро.
Потом Дина достала еще и фотографию.
С глянцевой бумаги на Гуннара смотрел красивый, ухоженный мужчина с седыми висками, в военной форме США.
"Такие вот нравятся женщинам. Причем вне зависимости от возраста"- подумал Гуннар.
- А кто он вам?- спросил, и сам устыдился своей бестактности.
Лицо у Дины покрылось мелким капельками пота, на щеках и шее проявились розовые пятна. Но она нисколько ни обиделась.
- Мой любимый человек, - ответила она, и столько в голосе было нежности и правдивости, что Гуннару стало обидно, что так любят вовсе не его.
Этой немолодой женщине удалось сделать невозможное: задеть его мужское самолюбие второй раз за час.
Что-то такое случилось с ним, загудела какая-то струна, и он сделал то, что не делал уж лет пятнадцать.
- Что это мы сидим на лавочке? Пойдемте в кафе, я угощу вас замечательным мохито. А цеппелины - это вообще наше литовское достояние.
На этот раз он решительно взял у женщины дорожную сумку и, стараясь не хромать, повел гостью сначала по алее, затем спустились к берегу моря и сели на веранде летнего кафе. Ко-нечно, глупо было тащить сумку через весь поселок, но куда ее деть? На автостанции камер хранения не было.
Легкий ветерок с моря нес живительную прохладу и Дина наконец-то сняла свою ужасную шляпу и очки. Черные цыганские кудри упали на плечи. Теперь стал понятен выбор розовой кофточки, она очень шла к темным локонам, делая их обладательницу моложе.
Небольшие глаза были ярко зеленого цвета, словно у кошки.
Видимо, азиатские гены предков сотворили такое вот чудо. При этом назвать Дину краси-вой было нельзя. Небольшой носик, узкие, скорбно опущенные вниз губы, второй подбородок. Пухлый безымянный палец украшало скромное серебряное колечко.
Мохито был выпит ею до дна, и заказан еще бокал.
Гуннар пил неторопливо. Чувствуя, что пауза затянулась, Дина сама начала рассказывать историю своей жизни.
- Жила я, не тужила, в небольшом селе. Как мама всю жизнь на почте проработала, так и я.
Она меня на почту и привела. Училась я не очень, с уроков сбегала.
Замуж рано выскочила, вроде и по любви. Муж в меру пьющий, в меру гулящий.
А я, как двух дочерей родила, и вовсе о нем не вспоминала, так деткам радовалась. Муж мой плотником был, по всей округе бабы-одиночки его заманивали. Вот и шабашил. Деньгами, правда, никого не обижал, ни меня, ни полюбовниц.
Гуннар внимательно слушал. Ему нравился глубокий, с переливами, голос неожиданной знакомой.
- А море ваше рыбой пахнет,- вдруг сказала Дина и засмеялась.
- Да, рыбой. Я вот рыбаком всю жизнь был, пока в Европу не попали. Потом пару раз схо-дил в рейс под мальтийским флагом, в Кот-д’Ивуаре хозяин, а потому ни страховок, ни ком-пенсации. Поскользнулся, упал, очнулся, гипс. Вот нога меня подвела, с волчьим билетом на берег списали, пенсии ждать. В прошлом году дождался. Теперь доживаю.
- Рыбак, серьезно? А я рыбу терпеть не могу. Бывало, Тимка, муж мой, привезет мешка три рыбы, вывалит в корыто, чисти, говорит. А меня тошнит от запаха. И за косу он меня таскал, и матом крыл, а не могла я и все тут. Мама моя приходила, чистила, уже старенькая была. Царствие ей небесное, – и у смеющейся минуту назад женщины заблестели в глазах слезы.
Гуннар отвернулся к морю, давая Дине справиться с собой.
- Вы не обращайте внимания. Уже три года прошло, как маму похоронила, а как вспомню, плачу.
- Это депрессия, ее надо лечить,- посоветовал мужчина.
А женщина вытерла пухлыми пальцами глаза и продолжила:
- Вот гулял мой муж, гулял, да так и ушел. В один день вещи собрал, на «Ладу» сел, и уе-хал. Я с работы пришла, а дома пусто. Дочки уже в городе учились. Они у меня обе в сотовой компании работают, замужем, внуки.
- А у Вас какая работа, тяжелая ?
- Работа почтальона никогда простой не была, а в последнее время прямо невмоготу стало. Мало того, что всякие уведомления, квитанции в срок надо разнести. Бегаешь, как Савраска, и в грязь, и в стужу, так еще и продукты и вещи обязали продавать клиентам. Спору нет, помочь бабушкам - дедушкам, отчего же нет?
Я, как своих подопечных пенсионеров увижу живыми, так душа поет.
Ведь многие маму помнят, всегда добрым словом поминают. Она в войну тринадцатилет-ней девчонкой повестки и письма разносила.
Однажды прихожу к бабе Клаве, ей восемьдесят два, а ее дома нет. А куда же она может пойти? На улице буран и мороз под тридцать. И свет горит в зале. Хорошо, что передохнуть решила, слышу, скулит кто-то, тихонько так. Сначала думала, что ветер за окном, а потом дош-ло - в погребе это. Упала моя старушка, ребра сломала, сил подняться не было. Так я ее оттуда пока вытащила, сама думала, что в этом погребе останусь.
Лекарства всегда в город езжу им покупать, и вкусняшек всяких. Список целый. Кому кол-баски, кому халвы, а товары что на почте, так те втридорога. Даже на конфеты такая накрутка, что мне стыдно их людям предлагать, при их то пенсиях.
Так ведь и с этих копеек каждая бабушка тебе рубликов десять отдаст, потому что уважает. Не везде телевизор есть, а ты ходячее радио. В основном спрашивают, кто когда умер, и запи-сывают, чтобы не забыть помянуть. Вот такая развеселая жизнь. Вот Вы обиделись, что я сама сумку хотела везти, так для меня она легкая, моя с почтой и товаром килограмм двадцать весит. Велосипеды современные не выдерживают, ломаются, новый купить - денег нет, а починить не дешевле. Молодежь даже по-соседски за деньги все делает. Бизнес.
А заболеешь, так сразу стращают: "Выгоним, молодых наберем". А где их взять-то, моло-дых, все в город уехали. Те, что остались, крутятся: кто-то магазин держит, кто-то самогон варит. А самые дерзкие, те лес валят.
Я не жалуюсь. Мне дочки помогают, в город все зовут.
Вечером иду, еле ноги волоку, а дома хозяйство ждет. Думаю, да катись оно все в чащу дремучую. Уже и свиней хотела бросить, да дочек жалко, хочется свежины им подбросить, а то начитаешься в этом интернете про всякую отраву из Америки да Китая.
Гуннар согласно кивал головой, а думал о своем.
Его дочка тоже погналась за лучшей жизнью, из учительницы переквалифицировалась в сборщицы грибов. Правда, замуж вышла, муж попался хороший, финн, экономный, но не жад-ный. У них в Финляндии все такие. Пришлось дочке вспоминать свои навыки. Такие свитера вяжет, что от дизайнерских не отличишь. Кто не знает, думает, что из самой Канады привозят.
Жена была бы жива, не пустила бы, наверное. А так, что Гуннар мог сделать?
Сам в больнице, операция после перелома сложная, реабилитация долгая, все сбережения ушли. Потом жена, словно долг свой выполнив, тихо угасла.
Дочь без работы, кому в поселке русский язык нужен? Как мать схоронила, подалась за лучшей жизнью в Европу.
Он увидел, как Дина положила кипу распечатанных писем на столик, но хозяйка, она же повар, уже принесла заказ. Огромные, воздушные картофельные цеппелины, плавающие в домашней сметане, с зеленью.
Дина попробовала, но блюдо было слишком горячим, и она продолжила рассказ.
- Это благодаря дочерям я Джона встретила. Подарили мне на день рождения ноутбук. У нас как раз интернет в район провели, по оптоволокну, скоростной.
Сколько радости было, по скайпу внуков каждый день видеть, словно они рядом, только за щеки не ущипнуть.
Я письма людям носила, а самой мне писем не приходило, даже электронных. А однажды открываю емайл, мне дочки на бумажке адрес и пароль написали, а тут письмо от него, от Джона. На первое письмо я ответила, что не знаю английский, через переводчик Гугл перевела, отправила. А следующее письмо на русском, правда, на ужасно каком, но понять можно. Писал, что жена не дождалась с войны, променяла на молодого. А дети выросли, и так одиноко. И всю жизнь свою я ему описала, и он мне. И такие слова писать стал, с уважением сначала, а потом и с лаской.
«Ты цветок, ты солнце, самая ты настоящая женщина. Та, что не предаст, и не бросит».
Сколько Тимка гулял от меня, я ни разу ни скандалила, только отдельно стелила. А потом он уже и сам ко мне с лаской не лез. Да и сколько ее было, той ласки. Только на медовый месяц и хватило.
А Джон еще и благотворительностью занимался, то сто долларов попросит, то сто евро. Я дочкам ничего не говорила, сама в город ездила и отправляла.
Видимо, распробовав цеппелины, Дина замолчала.
Хорошо женщинам, можно плакать.
А как плакать, если ты мужчина, а ездишь в город, сдаешь в ломбард золотые мамины ча-сы. Жена все сбережения на его лечение потратила, дочь без работы. А ты большой сильный мужчина, знающий все мели и рыбные места своего моря, сидишь у них на шее.
Где взять слезы, когда не можешь встать, и жена твоя, хрупкая, вечно о чем-то возвышен-ном мечтающая, пытается судно под тебя подложить. А ты, пытаясь ей помочь, разливаешь все содержимое на постель, и на пол, и ей на туфли.
Он очень хорошо запомнил лакированные туфли, в которых Ильзе приходила к нему в больницу. Бежевые лодочки, он их купил ей на двадцатилетие свадьбы, а уже и двадцать пять на подходе. Не отпраздновали, в них ее и хоронили.
Она молодая веселая была, на разделке рыбы стояла, все в руках у нее горело, ударница, комсомолка.
Он, как с мореходки приехал, так и закружилось у них. Ильзе была маленькая, ростом как Дина, он большой, сильный. Оба такие спокойные, что соседи удивлялись. Словно близнецы, с полуслова друг друга понимали. На все один взгляд, одно мнение. В основном, конечно, жены.
Другие удивлялись, но Гуннара это не раздражало. Когда по полгода в море, то жена такая и нужна, чтоб могла все сама решать.
Жаль только, с сыном не получилось.
Как раз плохо стало и с продуктами, и с лекарствами, а она простыла, не доносила малыша.
Поселок славился рыбаками, даже небольшой консервный заводик был. Но пришли девя-ностые, началась разруха. Европе их маленький заводик, маленькие шхуны стали не нужны. Шхуны и завод разобрали на металлом. Хотели курорт сделать, но уж очень далеко от и Виль-нюса, и от Клайпеды.Так и остались в поселке одни пенсионеры.
Он не очень любил жирную пищу, поэтому цеппелины почти и не ел. А Дина ела с удо-вольствием, вытирая салфеткой испачканный жиром подбородок.
- Вкусно,- наконец-то она улыбнулась, ее очень красила улыбка. И что Гуннара поразило, ровные белые зубы, что было редкостью для дам такого возраста, особенно небогатых.
Посуду убрали, Дина достала из сумки ноутбук, написала Джону письмо, спрашивая, где его искать.
Джон по почте на связь не выходил и Дина, стараясь не показать своего разочарования, бодро произнесла:
- А пойдемте на море. Что же это я и в море не окунусь?
И, наклонившись к сумке, стала искать в ней купальник.
Потом позвонила дочь и Дина сказала, что все в порядке, они идут купаться на море.
Сумку Гунар договорился оставить в кафе.
День, конечно, был теплый, но это только сегодня, а вчера шел дождь и вода вряд ли про-грелась. На песчаном пляже никого не было, на разрушенном пирсе пенсионеры ловили рыбу.
Но кабинки на берегу стояли и Дина, нырнув в одну из них, стала переодеваться.
Потом вышла, не обращая на Гуннара никакого внимания, и пошла к воде.
Конечно, спортивной ее фигуру назвать было нельзя. Загорелые до черна руки, плечи и спина, и, как у всех работающих в поле или на огороде, белые ноги.
Ноги у женщины были стройными, чуть полноватые, но с узкими щиколотками и неболь-шими ступнями, которые она ставила на теплый песок гордо и красиво.
"Плывет павою", – отчего-то вспомнилось Гуннару. И сердце вдруг забилось так часто-часто, что пришлось сесть на песок и смотреть вдаль, а не на эти белые ноги.
Плавать Дина не умела. Она ползала по дну, охая и ахая окуналась в воду, резвилась, как ребенок, привлекая внимание рыбаков. Но скоро замерзла и выбралась на берег.
