- Я хочу спросить, - с досадой разглядывая трясущуюся спину про-принца, негромко проговорил Альвах, обращаясь к Предвечным. – О моей... брачной связи. Разве она не противоестественна? Два мужа соединены в вечности. Такое не против законов Творца?
       
       Темная Лия вновь приблизилась и остановилась рядом.
       
       - По закону Творца двух мужей соединить невозможно, - непонятно ответила она, обнимая себя и потирая плечи. – Такой союз попросту не состоится из-за… невозможности единения одинаковых начал. Будь ваша связь противоестественной, Лей бы не смог ее освятить.
       
       Седрик внизу, наконец, угомонился. Теперь он просто лежал подле жены, вжимая лицо в ее грудь, и поглаживая плечо. Альвах вновь смотрел на него, гася в себе поднимавшееся раздражение.
       
       - Я все же не понял, - выждав, сколько было нужно, вновь рискнул обратиться он. – Что с нашей связью?
       
       - Ваша связь нарушится, - Лей подошел тоже, вновь останавливаясь по другую сторону от смертного. – И очень скоро. Та душа, к которой привязана твоя, вот-вот отлетит к хаосу. По собственному выбору. Ибо не в наших силах останавливать самоубийц. Отринув свою судьбу, они идут против воли Творца, и уходят из-под Его защиты. Ни я, ни Лия не в силах этому помешать.
       
       - Когда эта душа отлетит к хаосу, ты вновь станешь свободен, - Предвечная подавила тяжелый вздох. – И сможешь соединиться с любой другой женщиной по своему выбору. Если, конечно, вернешься… в мужеское тело.
       
       Седрик поднялся. Неосознанно схватившись за рану в боку, он пересилил себя – и начал медленно расстегивать ремни доспеха. Альвах сдвинул брови.
       
       - Так Дагеддид решился упасть на меч?? Из-за того, что… caen… Из-за смерти жены??
       
       Ему не ответили. Ответ был и не нужен. Седрик отстегнул последний ремень и, морщась, отбросил в сторону вымазанный в крови нагрудник. Так же он расправился с наплечниками, оставшись в толстой и рваной поддоспешной рубахе. После чего неспешно вытащил покрытый еще неподсохшей кровью меч.
       
       Альвах обернулся к Предвечным.
       
       - Он не понимает, что творит, - превозмогая себя и поднявшееся непринятие, глухо пробормотал он. – Его нужно остановить.
       
       Лица Предвечных оттеняли печаль и скорбь. И в то же время они были суровы – как никогда ранее.
       
       - Каждый человек волен распоряжаться своей судьбой, - проронил, наконец, Лей. – Это бесценный дар смертным от Самого Творца. Никто, ни я, ни Лия не можем препятствовать вашему выбору. Каким бы он ни был.
       
       С трудом подавив новую волну поднявшегося непринятия, и испытывая невообразимую смесь из протеста, досады и острого раздражения, Альвах снова посмотрел себе под ноги. Но тут же отвел взгляд в сторону. Предвечные были правы. Если только Дагеддид твердо решил отправиться прямиком к хаосу, от которого только что с таким трудом был спасен целый мир, пусть бы он сделал это как можно скорее.
       
       Ожидание того, что должно было произойти, делалось все невыносимее.
       
       Седрик, однако, не торопился. Он словно решил до конца вымотать душу своей издерганной "супруги". Вытащив меч, принц выронил его рядом с собой на траву. Потом, приподняв Марику за плечи, вновь притиснул ее к себе, зарываясь лицом в потускневшие темные кудри.
       

       Глава 34

       
       Выживший маг Ниавир сумел поведать, что перед гибелью кудесник маннов успел ударить молнией - всего одной. Но и одной молнии оказалось достаточно.
       
       Марика, самая прекрасная из всех когда-либо живших женщин, умерла.
       
       А с нею умер и весь мир.
       
       Седрик отказывался принять сердцем то, что видели его глаза. Он понимал, что его жены больше нет, и огромная, словно само солнце, и такая же горячая рана в его груди все ширилась, заполоняя разум. Но в то же время, случившееся будто существовало отдельно от самого Седрика и того, что его окружало. Марика жила – где-то там, в царстве Лии. Куда, если верить служителям, уходят и мужчины, убившие себя своей рукой.
       
       Про-принц не знал законов мироздания. Но он твердо верил – совершенная над их душами связь сильнее смерти. И после гибели воссоединит его с Марикой. Где бы теперь ни находилась его жена.
       
       Безумная уверенность в том, что Марика рядом, и наблюдает за ним с той стороны бытия, крепла вместе с зарождавшимся безумием самого Седрика. Как наяву он видел ее холодные глаза, которые часто взирали на супруга с насмешкой или непонятной для него досадой. Но как бы ни было раньше, теперь Марика по-прежнему присутствовала здесь, рядом с ним. Неразрывная связь между душами, освященная самим Леем, переживалась сейчас особенно остро. Седрик чувствовал ее и рвался к жене сам - всем своим существом.
       
       Мертвый мир затягивал неспешно, но все упорнее. Затуманенный разум захлестывали видения, из прошлой, счастливой жизни. Седрик вспоминал девять неравнозначных лет, которые провел подле супруги, свои ошибки и достижения, тревоги и сладостный покой. Ошибок было совершено немало. Но, несмотря на все сложности жизни с женщиной, которая была рождена в день самого Лея, и быть может, даже носила в себе мужскую душу, единение с ней оставалось тем, чего Седрик долго искал, и, наконец, обрел в браке. Извечное, леденившее душу одиночество исчезло, когда их руки были соединены перед священным алтарем. И позже, уже обретаясь в своем непростом супружестве, Седрик ни единого мига не пожалел о сделанном выборе.
       
       Марика словно создавалась для него, а он – для Марики. Пусть даже со стороны жены он едва ли мог надеяться на взаимность для своих чувств.
       
       Седрик убрал тугой завиток со лба юной женщины и вновь вгляделся в ее черты. Смерть еще не успела оставить в них свой след. Марика была словно живая и это сводило с ума. Внезапно из неоткуда возникла мысль о том, что все ощущения о мнимой близости жены – лишь грезы желающего обманываться рассудка. И Седрик вдруг очень остро ощутил всю глубину и ужас своей потери.
       
       Он остался один – совсем один. Его насмешливая и бесконечно родная Марика ушла в небытие. И этого уже не исправить – никому и никогда…
       
       В глазах защипало вновь, и про-принц, который успел избавиться от доспеха, крепче прижал к себе жену, зарываясь лицом в густые, темные волосы, ощущая под одеждой каждый из изгибов ее тела. Эти изгибы, как и сама совершенная плоть прекрасной романки были знакомы ему – до последнего волоска. Когда-то он исследовал ее всю, пядь за пядью. Снова и снова закрепляя то, что сделалось ему открыто после брачного обряда…
       
       К сотрясавшемуся от беззвучных рыданий принцу одно за другим приходили воспоминания – тяжелых первых лет, когда ошибок с его стороны было сделано более всего. Молодой муж не мог не замечать гадливого омерзения на лице супруги, вынужденной делить с ним ложе. И это уязвляло его до непереносимости. Марика знала о проклятии Луны, и раздосадованному Седрику казалось, будто ее брезгливость вызвана тем, что когда-то супруг искал утешения в объятиях мужчин. Он не мог изменить прошлого, и презрение Марики жгло, словно раскаленное железо, чем дальше, тем все сильнее. Досада порождала гнев, а тот вспыхивал темной, животной яростью, которую теряющий голову Дагеддид и вымещал на своей беспомощной жене.
       
       Седрик застонал сквозь зубы, сильнее зарываясь в волосы Марики и едва помня себя от раскаяния и стыда. Он вспоминал, как мучил юную романку, сознательно выискивая наиболее унизительные способы соития и заставляя делать то, что вызывало у нее приступы больного, полубезумного отчаяния. Следуя клятве, Марика не отказывалась подчиняться. И супруг в своей глупой ярости не упускал случая воспользоваться вытребованным правом, мстя ей за собственное убожество. Он мучительно жаждал расположения жены, но не наученный обращаться с женщинами и подстегиваемый злобой, делал все только хуже. И едва не погубил ее, в большей степени, нежели прочее, сделавшись причиной смертельной болезни…
       
       Дагеддид поднял голову, обратив измятое лицо к небу. С вялым удивлением он обнаружил, что бывшее совсем недавно ясным, оно стремительно затягивалось грозовыми тучами. Начинавший накрапывать пока еще мелкий дождь как нельзя лучше подходил к его теперешнему настроению. Он моргнул, смахивая влагу. И, сбросив перчатку, едва касаясь пальцами, провел по тонкому женскому лицу…
       
       … Когда милостью Лея ему удалось вернуть свою истерзанную супругу в разум, насмерть перепуганный и терзаемый горьким раскаянием Седрик поклялся больше никогда не допустить того, что он позволял себе в начале супружества. И на этот раз он твердо держал данное слово. Что оказывалось непросто - особенно поначалу. Марика почувствовала изменения в его отношении к ней почти сразу. И не замедлила воспользоваться ими, немедленно расширив границы дозволенного.
       
       Сперва Седрик, не вполне доверяя диковатой романской юнице, ограничивал ее во всем. Но постепенно Марика получала больше – сначала от роли в королевской семье, а потом – и в жизни целой страны. Ее супругу приходилось только удивляться, как целеустремленно и упорно юная жена бралась за мужские дела, участвуя в мужеской жизни.
       
       К изумлению принца, немалую роль в привлечении Марики к делам управления играл его отец, старый король Хэвейд. С самого начала он привечал младшую невестку куда больше, чем старшую. И потому, когда она не была занята с армией, Марика часами просиживала в кабинете короля, упрямо и добросовестно изучая государственные бумаги и вникая во все дела провинции. Зачинщиком таких встреч делался сам король. Он посылал за Марикой каждый день, и Седрик в конце концов смирился с тем, что отец предпочитает компанию его жены даже своим сыновьям. Тем более, что благодаря занятости с невесткой, король перестал вызывать к себе самого Седрика для наставлений. Принцесса что ни день, то все явственнее выказывала присущие ее народу ум, проницательность и деловитую рассудительность. А потому Седрик, не без внутренней борьбы, но с немалым облегчением изготовился к тому, чтобы в делах по будущему управлению Веллией значительную часть помощи получать и от романской супруги.
       
       Со временем Седрик окончательно привык к новой роли жены в жизни их семейства. К тому же, чем дальше, тем поведение Марики делалось все свободнее и раскованнее. Она уже давно носила при себе оружие, выбиралась на состязания или охоту с де-принцем Генрихом, и выезжала по делам армии. Седрик в равной степени привык как к охотничьим курткам или доспеху жены, так и к ее фигуре за собственным столом в окружении бумаг, свитков и книг. Марика проводила очень мало времени с детьми, в отличие от самого Седрика, который возился с ними днями напролет. В противоположность матери маленьких Дагеддидов, он не скупился на ласку и время. Хотя из-за частых отлучек Марики, любовь ее детей делалась лишь острее и крепче. Их глаза с восторгом взирали на прекрасную родительницу, и ловили каждое ее движение. В противоположность другим женщинам, Марика была строга, а иногда и сурова со своими детьми. Но никогда не бывала несправедлива. С мужем она вела себя ровно и подчеркнуто почтительно. И хотя глаза ее часто выдавали истинные чувства, разумное поведение Марики примиряло Седрика с ее ролью в семье. В конце концов он смирился даже с безумной затеей проложить дорогу через Прорву. Про-принц вовремя сумел догадаться, что согласиться на это самому будет куда менее болезненно для самолюбия, чем сделать то же самое – но в очередной раз уступив жене.
       
       Ко времени нашествия маннов Марика уже ничем не походила на ту полуголую лесную дикарку, какой увидел ее Седрик в первый раз. Ее немалый опыт в государственном и военном делах помог ей заслужить одобрение отца и брата Седрика. Не имеющая ничего общего, но и разногласного, Марика нашла общий язык и с принцессой Ираикой. Армия Веллии, и даже романские легионеры уважали странную жену наследного принца, а народ искренне приветствовал ту, которая подарила провинции наследников и удержала ее от смуты.
       
       Однако в отношениях между супругами все оставалось по-прежнему. Марика была показательно скромна и по-прежнему беспрекословно покорялась каждому желанию Седрика. Но она не изменила своего отношения к нему. Марика не любила и тяготилась обществом мужа. Она изыскивала любой предлог, чтобы оказаться как можно дальше от него. А его прикосновения по-прежнему вызывали у нее лишь желание отрешиться – до тех пор, пока он не оставлял ее в покое…
       
       Седрик мотнул головой, заново переживая свое усталое бессилие. Прошло очень много времени прежде, чем он догадался, что именно крылось в неспособности Марики любить своего супруга. И еще больше для того, чтобы изыскать правильные пути сближения с ней. Дагеддид помнил свои многочисленные попытки – и постепенные, едва заметные победы. Которые медленно, почти неощутимо и не сразу, но все же способствовали потеплению его отношений с рожденной в день Лея, а потому не могущей любить мужчин Марикой.
       
       Ни одна женщина за всю историю их мира не делала для расположения мужа и сотой доли того, что делал Седрик, чтобы добиться расположения своей жены. И, в конце концов его усилия окупились. Ледяное равнодушие Марики пусть медленно, но таяло. А стоны ее вожделения на ложе, которые она после долгих стараний мужа подчас не в силах была сдержать, сводили с ума…
       
       … Хлынувший дождь заставил мгновенно вымокнуть – и продрогнуть до самых костей. Но и одновременно принудил очнуться от грез.
       
       Седрик встряхнулся, возвращаясь от горячечного полубреда к настоящему. «Разнюнился, как баба», - вот что отрывисто выплюнула бы Марика, если бы могла видеть его теперь. Дагеддид как наяву услышал ее нежный голос, увидел знакомую досаду в зеленых глазах, презрительно изогнутые губы – и внезапно горечь осознания его утраты взлетела под самое горло, достигнув пика и заткнув дыхание.
       
       Он вгляделся в еще свежее лицо романки, которое теперь омывали дождевые струи и, уже не повинуясь здравому смыслу, встряхнул ее. Потом еще раз, и еще. Длинные волосы Марики мазнуло по грязи, пачкая одежду и руки ее супруга. Ее голову запрокинуло от немилосердной тряски. Но Седрик, чью душу пекло чудовищное, невообразимое горе, уже едва видел и понимал, что он творит. В порыве нового приступа полубезумного отчаяния он вскинул лицо к поливавшему их сверху темному небу.
       
       - Марика! – заорал он, не сообразуясь ни с чем, и менее всего – со здравым смыслом. – Марика, чтоб тебя! Ты рядом, я знаю! Ты рядом! Я чувствую тебя! Если ты слышишь, отзовись!
       
       Ответом ему была неожиданная вспышка короткой молнии. Громыхнуло, словно прокатившись по всему низкому, затянутому тучами небу. Однако Седрику и того показалось достаточно. Он крепче стиснул плечи мертвой жены, вжимая ее в себя.
       
       - Ты поклялась! – сплевывая льющуюся в рот воду, Седрик неистово дернул головой, пытаясь отлепить собственные мокрые волосы от лица. – Ты поклялась, что будешь меня слушать! И что не попытаешься сбежать! Ты нарушила свое обещание, ты, романская…!
       
       Сверкнуло еще раз. Сорвавшийся ветер бросил в лицо Дагеддида новый порыв дождевых брызг, забрался под одежду, вздыбил его плащ. Про-принц невольно сильнее прижал тело жены, словно желая защитить ее от ветра и дождя.
       
       - Марика! – ее прекрасное лицо с коверкавшей его презрительной гримасой вновь появилось перед его глазами, и только что желавший переорать бурю Седрик теперь шептал чуть слышно.