Борис промолчал.
А что можно мачехе сказать? Хоть и не любил он ее, да жалко! Боярина Данилу?
Нет, не жалко. Было в нем что-то такое… гадковатое, липковатое. Не нравился он Борису никогда. Вроде как и сверстники, а дружбы не было. Хотел отец, чтобы Данила в свите Бориса оказался, да наследник резко против был. Так и затихло…
Данила за Истерманом таскаться принялся… вот кого расспросить, кстати!
А Любаве что скажешь?
Род прервался? Кто ж тебе мешал-то, дурища? Давно б женила брата, не ослушался б.
- Когда незаконное дите у него найдется, о котором точно известно – разрешу ему род продолжить. Прикажу взять, воспитать – не прервется род твой, государыня.
Любава кое-как на колени встала, взяла руку Бориса, губами коснулась. Впервые, за столько лет…
- Яви милость, государь. Сама расспрошу, как найду, тебе скажу.
- И заказчика поищем. Не оставлю я это дело. Может, не в один год, но сыщем супостата.
- Благодарю, государь.
Сейчас Любава не лгала. Перед лицом смерти все забылось. Куда и неприязнь к пасынку делась?
Найдет он татя, точно найдет!
Любава ТАК хотела в это верить… она просто – верила.
- Патриарха прикажу позвать, пусть сделает все, как дОлжно…
- Я уже тут, государь.
Многое о Макарии сказать можно бы. И въедлив, и фанатичен, и сварлив без меры…
Но долг свой он четко знал. К царице подошел, встать помог, обнял ее…
- Не плачь, чадо, душа его нынче у Престола Господня…
Любава зарыдала уже на плече патриарха, а Борис решил, что сие не отступление, а военный маневр. И ретировался.
Поговорить, правда, с Истерманом. Вот кто может знать больше о Даниле.
Боярин Заболоцкий к обеду только-только глаза продрал. Тяжелая ночь выдалась.
Это Устинья сделала самое умное, что могла – пошла, да и спать легла. А вот боярину солоно пришлось.
Сначала лекарь Михайле рану зашил. Потом перевозить его запретил, рану тревожить, хотя бы дня три. Пришлось его на боярском подворье устраивать, а к царевичу – а кого тут отправишь? Чай, царевич, не абы кто.
Пришлось заботы о раненом боярыне поручить, а самому ехать.
Царевич тоже дома не сидел нашелся на лембергской улице, у Истермана в гостях. Ему боярин все и рассказал. Упал в ноги, кланялся, благодарил.
Когда б не Михайла – погорели бы.
Точно.
Фёдор как услышал – трость сломал. Тяжелую, черного дерева… просто руками – и хрясь! Только щепки в разные стороны полетели. Боярин аж шарахнулся, но Руди его перехватил, успокоил. Понятно же, не на боярина гневаются, на татей.
Потом посланцы царевича отправились на двор к боярину.
Одного татя сволокли в мертвецкую, второго отдали в пыточный приказ. Понятно, пользы с них мало будет, ну а вдруг? Это ж не просто так поджигать шли, это точно на Устинью целили. Из-за царевича…
А это уже дело государево. Можно «Слово и дело» кричать.
Заодно и царевич на подворье заехал к боярину. Приказал не чиниться, сразу к Михайле прошел… тот, бедняга, с лавки встать хотел, так Фёдор его мигом обратно уложил, придавил, благодарил за смекалку и за помощь.
Перстнем с руки пожаловал, а там, может, и еще чего будет.
Боярин тоже дураком не был, видел, как Аксинья на красавца поглядывает.
Ну так посмотрим… все ж Ижорский, не абы кто. Ежели будет у него вотчина, доход какой, так за него и Ксюху отдать можно будет. И Михайле с царевичем породниться выгода прямая.
Подумаем…
Царевич уехал – сынок домой пожаловал.
Служба, понятно, а все ж пораньше бы его… а то приехал – на готовенькое. Боярин махнул рукой, спихнул все на сына – и тоже спать пошел.
Подождут все дела до утра. А лучше – до обеда. Ему уж не семнадцать – резвым козликом скакать…
Справедливости ради, выспаться боярину дали. И обед для него сразу накрыли, и его любимые пироги с вязигой приготовили.
А как наелся боярин, как успокоился, так и явились к нему деточки.
Устя и Илюшка.
- Батюшка, позволишь слово молвить?
Боярин на сына посмотрел, живот погладил.
Гневаться неохота. Хорошо пироги легли.
- Говори, сынок.
- Батюшка, - Илья смотрел почти отчаянно. – Знаю я про Марью Апухтину. И про дочку ее тоже знаю. Устя сказала.
Боярин брови насупил.
Знает он. И что теперь – ругаться будет? Потребует на ком другом жениться? Так-то может… всякое бывает, хоть и редко. Ох и выдерет он дочку за косу! Поделом будет! Полезла, дурища… волос долог, ум короток!
- Батюшка, а когда я Машкину дочь в семью приму, не сможем мы у боярина Апухтина еще чего потребовать?
- Хм?
Тут уж мысли у Алексея Заболоцкого резвыми конями вдаль помчались.
Да попросить-то можно, там еще мельничка доходная, но…
- А с чего ты так решил, Илюша?
- Почему нет, батюшка? Устя к Машке ездила, она и сказала, что тоскует девка, из-за ребеночка слезы льет. Ну так… я и не против, пусть будет. Значит, и плодовитая, и рожать может, и наших детей любить будет. И мне обязана будет. Мы ж скажем, что это я с ней… тогда. Встретились, случилось, да я и не знал, а как она призналась, так и поженились. Девка – это ж не парень, ей не наследовать… авось, и не объест. Подрастет – замуж выдадим за кого семье полезного… Апухтины, всяко, нам должны будут. Никола Апухтин внучку-то никуда не денет, а боярыня Татьяна крепко злится. Ей чужие языки поперек горла, а так и рты заткнем, и нам лучше…
- Ишь ты, мудрый какой.
- Так ты, батюшка, тому и учил. Чтобы все в семью, чтобы род крепить.
Алексей задумался.
Почему нет-то? Умная мысль сыну в голову пришла. Сам додумался – или подсказал кто? Посмотрел на Устинью.
- А ты чего?
- А я тоже за Машку просить, батюшка. Очень уж она вчера убивалась. Родная же кровиночка…
Понятное дело – баба. Вечно у них какие-то жалости да слезности. Боярин и махнул рукой.
- Ладно. Поговорю я с Апухтиным… когда согласится он – пусть девчонку привозят.
- Когда поедем, батюшка?
- Да хоть и сейчас поедем. Ладно… через часок. Прикажи пока коней заложить, да подарок какой невесте найди.
- Благодарствую, батюшка.
Алексей только рукой махнул.
А и ладно. Тут сразу несколько уток одной стрелой сбить можно. И Апухтины довольны будут, и срам прикроется, и когда узнает кто лишнее… а тоже шипеть не станут. Не гулящую взял за себя Илюха, а просто – было у них до свадьбы.
Ну так удаль молодцу не в укор, а Машка молчала до последнего, вот и не знал никто. А как призналась она, так и оженили ребят. Дело житейское. И сраму никакого.
Повыгоднее кого найти?
Сначала Устяшу выдать, а потом через царевича кого посватать?
Э, нет. боярин Заболоцкий свое место знал, и лишнего ухватывать не хотел. Укусить-то ты можешь. А сожрать? Переварить? То-то и оно…
Даже если Устя за царевича пойдет, все равно… не много это и даст. Разве что почет, а что до денег… Борис крепок, править ему долго, еще и детей наделает. Фёдор тогда и вовсе в стороне от трона останется. Так что лучше на журавля в небе и не замахиваться, синица целее будет.
Поговорит он с Николой. Им обоим то выгодно, а когда выгода общая – и дело радостнее делается.
- ЧТО?!
Вот и для Истермана очередь кричать настала. И плевать, что государь!
- КАК – УБИЛИ?!
Борис на Истермана посмотрел даже с сочувствием. Понятное дело… пришел ты к государю, по какому-то делу, а тебе – и таким известием, да промеж ушей.
Кто другой и вовсе упал бы.
- Одним ударом. В сердце. Известно тебе что о делах его?
Руди ровно и не слышал.
- Государь… могу я увидеть его? Умоляю!
Борис подумал пару минут.
Где сейчас тело Данилы? В храме. А царица? Кажется, патриарх увел ее, да… Марина еще заглядывала. Он попросил супругу соболезнования выразить.
Вдруг да помирятся?
Не ссорились царицы так-то, но и друг друга не любили. А тут – от Марины и не надобно ничего, просто зайди, да посочувствуй. Так царица и поступила.
- Идем.
В храме тихо было, спокойно, благолепно.
Тело лежит, свечи горят, дьячок молитву читает… Борис его отпустил. Пусть пока… мало ли, что Руди скажет.
Не прогадал, как оказалось.
Руди на колени рядом с гробом упал, руку Данилы схватил, поцелуями покрыл.
- Сердце мое, любовь моя…
Борис даже брови поднял.
Такая привязанность?
Дальше прислушался. И скривился от омерзения.
Поговаривали про Истермана, что он и содомскому греху не чужд, но так-то свечку не держали, может, и лгали? Ан нет!
Судя по сбивчивому обрывистому шепоту – не лгали. Вот он, грешник, рыдает, что заморский зверь кокодрил, руку любовника целует…
Борис пока молчал, слушал.
Потом уж, когда Руди от гроба отвернулся, в царя взглядом уперся, вперед шагнул.
- Давно вы…?
- Никогда, - Руди слез не вытирал, на царя смотрел прямо. – Данила и не знал ничего. Пробовал я с ним про то говорить, но вы, россы, к такому не привычные.
- Чай, не просвещенный Лемберг, - чуточку гадливо фыркнул Борис.
Просвещение!
Отправь так братца в иноземщину, чему его там научат? С черного входа ходить? Вот счастье-то!
Но у них там ко всей этой мерзости легче относятся. А у нас…
Макарий аж в гневе заходится, колосажания для таких людей требует. Орет, что не допустит Россу повторить судьбу Содома с Гоморрою!
- Да, - Руди иронию и не понял даже. – Я мечтал… любил я его.
- А женщины?
- Я… могу с ними. А любил я Данилу. Только его. ах, государь, если б ты знал…
Руди смотрел словно сквозь Бориса. И не государя он сейчас видел, а любовь свою несбыточную. Совсем юного, светловолосого, с громадными карими глазами, такого солнечного и воздушного, как сказочный эльф…
Борис хоть и морщился, но на Руди не рычал. Понятно же…
Сейчас рявкни – так закроется ведь, а расспрашивать как?
Но и расспросы результатов не дали.
Руди все сделал, чтобы рядом со своим любимым оставаться, по бабам они вместе ходили, но о делах боярина Руди не знал ничего. Потому как не было этих дел.
К чему они боярину?
Он у сестры попросит – та и так сделает. Да и сам Данила неприхотлив был. Поесть вкусно, поспать сладко, девушку обнять красивую…
Вот что касается последнего, полагал Руди, что Данила тоже… как он. Потому и не женился.
Дети незаконные?
Вроде как есть у него, государь. Спрошу. Доложу.
А дела – все у него было ровно, да гладко. Спокойно да уютно. За что его?
Да Руди сам в догадках терялся. Но искать он будет.
За Данилу – не спустит он! Никогда не спустит!
Злое дело – любовь…
У Апухтиных гостей приняли честь по чести.
Илью повидаться с Марией отправили, а бояре в горнице уселись. Боярыню Татьяну позвали, чтобы два раза про одно и то же не говорить.
А Илью с Марией одних оставили.
Хоть и не по правилам это, да что уж теперь? Девки честь свою берегут, а тут о чем речь, когда у Машки уж дочка есть? Чего беречь-то?
Илья на невесту посмотрел.
Не Маринушка. Нет.
И рядом не поставишь… сравнить язык не поворачивается. Это как змею сравнивать с домашней курочкой – для чего? Разные ведь существа… почему он про змею подумал? А, неважно.
Марья смотрела с надеждой, с опаской…
Вот он, ее будущий муж и повелитель.
Захочет – бить будет, захочет – любить, тут никто ему не указ. Какой он – Илья Заболоцкий?
Высокий, ладный, плечистый. Волосы ровно каштан спелый, глаза голубые, ясные. На боярина не слишком похож, на матушку, наверное… не видела она покамест свою свекровь.
Илья собрался с духом, к девушке подошел, за руки взял.
- Погляди на меня, Машенька. Слово даю – не обижу я тебя.
Маша глаза подняла. И правда – не обидит. По-доброму улыбается. По-хорошему.
- Знаю я о твоей дочке, Устяша рассказала. Когда родители наши договорятся, пускай ее сразу же и привозят. Что там до свадьбы у нас осталось – дни считанные, а мне еще дочку признавать, в род вводить.
- Доч…ку?
- А то как же? Скажем, что моя она – никто и не попрекнет потом. Ни тебя, ни ее. Не с кем-то ты грешила, с будущим мужем. Все хорошо будет.
- Правда? – Маша как выдохнула. И столько надежды было в ее лицо, в больших карих глазах, что Илья чуть сам не прослезился.
Нельзя такую обманывать, это как щенка месячного пнуть.
Нельзя.
- Будет Варвара Ильинична Заболоцкая, - приговорил мужчина.
И Мария снова, как и с Устиньей, упала на колени, к ногам его прижалась.
- Илюшенька… век тебе служить буду! Что прикажешь – все сделаю!
Илья – не Устя, мигом девку поднял, на руки взял, сам на лавку уселся.
- Все у нас хорошо будет, Машенька. Будем жить-поживать, детей рОстить, помощница у тебя уже есть, надеюсь, красивая будет, как ее матушка. И замуж мы ее за хорошего человека отдадим, и другие дети у нас будут. Это ж радость, когда деток в доме много. А матушка моя вас обеих полюбит. Обязательно.
- Илюша…
- Вот так и называй. Нравится мне, как ты мое имя произносишь.
Марья покраснела.
- А еще, я обещаю, не попрекну тебя, не укорю, в жизни-то всякое бывает. И сам я не без греха, так что… попробуем ужиться? Не скажу, что сразу полюбил, но может, и получится у нас что?
Марья закивала.
И не заметила, как дверь распахнулась.
А на пороге оба родителя – довольные, что кот, сметаны объевшийся.
- Я смотрю, тут уже все слажено?
- Дело говоришь, Никола. Поладили молодые. Когда внучку мою из деревни привезете?
Позади цвела майским цветом боярыня Татьяна. Не приблудыш ее внучка! И Машка не гулящая. Просто дура-девка, которая в будущего мужа влюбилась. Так и говорить будем.
- Так сегодня и пошлю за ней. Пусть везут с бережением, как раз к свадьбе и подоспею.
- И то ладно. А у нас и нянька есть, Дарёна. Моих вынянчила, и Илюшкиных ей в радость понянчить будет.
Маше казалось, что она в сказку попала.
Ведь не бывает так-то, правда?
Не бывает…
И только поздно ночью, когда она наконец сможет уснуть, приснится ей страшный сон.
В котором она на коленях умоляет Илью позволить ей хоть иногда с девочкой видеться, и он высокомерно смотрит. А потом дозволяет Варе под его крышей жить.
Не признает, но хоть так она с дочкой рядом.
И не такие у него глаза, как сегодня – теплые, радостные, ласковые, а холодные, равнодушные…
И Маше больно.
Она сама не знает, отчего, ей просто больно. Она и благодарна мужу за то, что ее такую взял, и боится его, и жуть волнами накатывает… словно что-то черное, холодное к ней подкрадывается. Как змея в траве…
С криком проснулась, да пока воды попила, сон и развеялся.
Не было такого.
И не будет.
Не сбудется. Переплелось кружево судьбы. Порвалась черная ниточка.
- Как – погиб?!
Устя аж за голову схватилась.
Да не было такого в черной жизни! Не было же!
Боярин Данила не должен был сейчас умереть, его срок еще лет через десять настанет, а то и позже!
Но чтобы тать его убил?
Да с чего бы?!
Боярин же безобиднее бабочки иной! К нему и относились так.
Царицын брат, порхает он рядышком – и пусть его! Легкий, смешливый, в любой затее участие примет, в любом развлечении… дела серьезные?
А вы их коту Ваське доверьте! Он и то лучше справится.
Или маска это?
Устинья где сидела, так и задумалась крепко.
А правда – кем надо быть, чтобы никто – за двадцать-то с лихвой лет во дворце – тебя врагом не посчитал! Вообще никто!
Кого ни спроси… да, боярин Данила хороший человек. Легкомысленный, бестолковый чуточку, но добрый, хорошо рядом с ним. Рядом с ним и Федор-то успокаивался, что уж про остальных сказать?
Свекровка, конечно, любила его. Брат же.
А что можно мачехе сказать? Хоть и не любил он ее, да жалко! Боярина Данилу?
Нет, не жалко. Было в нем что-то такое… гадковатое, липковатое. Не нравился он Борису никогда. Вроде как и сверстники, а дружбы не было. Хотел отец, чтобы Данила в свите Бориса оказался, да наследник резко против был. Так и затихло…
Данила за Истерманом таскаться принялся… вот кого расспросить, кстати!
А Любаве что скажешь?
Род прервался? Кто ж тебе мешал-то, дурища? Давно б женила брата, не ослушался б.
- Когда незаконное дите у него найдется, о котором точно известно – разрешу ему род продолжить. Прикажу взять, воспитать – не прервется род твой, государыня.
Любава кое-как на колени встала, взяла руку Бориса, губами коснулась. Впервые, за столько лет…
- Яви милость, государь. Сама расспрошу, как найду, тебе скажу.
- И заказчика поищем. Не оставлю я это дело. Может, не в один год, но сыщем супостата.
- Благодарю, государь.
Сейчас Любава не лгала. Перед лицом смерти все забылось. Куда и неприязнь к пасынку делась?
Найдет он татя, точно найдет!
Любава ТАК хотела в это верить… она просто – верила.
- Патриарха прикажу позвать, пусть сделает все, как дОлжно…
- Я уже тут, государь.
Многое о Макарии сказать можно бы. И въедлив, и фанатичен, и сварлив без меры…
Но долг свой он четко знал. К царице подошел, встать помог, обнял ее…
- Не плачь, чадо, душа его нынче у Престола Господня…
Любава зарыдала уже на плече патриарха, а Борис решил, что сие не отступление, а военный маневр. И ретировался.
Поговорить, правда, с Истерманом. Вот кто может знать больше о Даниле.
***
Боярин Заболоцкий к обеду только-только глаза продрал. Тяжелая ночь выдалась.
Это Устинья сделала самое умное, что могла – пошла, да и спать легла. А вот боярину солоно пришлось.
Сначала лекарь Михайле рану зашил. Потом перевозить его запретил, рану тревожить, хотя бы дня три. Пришлось его на боярском подворье устраивать, а к царевичу – а кого тут отправишь? Чай, царевич, не абы кто.
Пришлось заботы о раненом боярыне поручить, а самому ехать.
Царевич тоже дома не сидел нашелся на лембергской улице, у Истермана в гостях. Ему боярин все и рассказал. Упал в ноги, кланялся, благодарил.
Когда б не Михайла – погорели бы.
Точно.
Фёдор как услышал – трость сломал. Тяжелую, черного дерева… просто руками – и хрясь! Только щепки в разные стороны полетели. Боярин аж шарахнулся, но Руди его перехватил, успокоил. Понятно же, не на боярина гневаются, на татей.
Потом посланцы царевича отправились на двор к боярину.
Одного татя сволокли в мертвецкую, второго отдали в пыточный приказ. Понятно, пользы с них мало будет, ну а вдруг? Это ж не просто так поджигать шли, это точно на Устинью целили. Из-за царевича…
А это уже дело государево. Можно «Слово и дело» кричать.
Заодно и царевич на подворье заехал к боярину. Приказал не чиниться, сразу к Михайле прошел… тот, бедняга, с лавки встать хотел, так Фёдор его мигом обратно уложил, придавил, благодарил за смекалку и за помощь.
Перстнем с руки пожаловал, а там, может, и еще чего будет.
Боярин тоже дураком не был, видел, как Аксинья на красавца поглядывает.
Ну так посмотрим… все ж Ижорский, не абы кто. Ежели будет у него вотчина, доход какой, так за него и Ксюху отдать можно будет. И Михайле с царевичем породниться выгода прямая.
Подумаем…
Царевич уехал – сынок домой пожаловал.
Служба, понятно, а все ж пораньше бы его… а то приехал – на готовенькое. Боярин махнул рукой, спихнул все на сына – и тоже спать пошел.
Подождут все дела до утра. А лучше – до обеда. Ему уж не семнадцать – резвым козликом скакать…
Справедливости ради, выспаться боярину дали. И обед для него сразу накрыли, и его любимые пироги с вязигой приготовили.
А как наелся боярин, как успокоился, так и явились к нему деточки.
Устя и Илюшка.
- Батюшка, позволишь слово молвить?
Боярин на сына посмотрел, живот погладил.
Гневаться неохота. Хорошо пироги легли.
- Говори, сынок.
***
- Батюшка, - Илья смотрел почти отчаянно. – Знаю я про Марью Апухтину. И про дочку ее тоже знаю. Устя сказала.
Боярин брови насупил.
Знает он. И что теперь – ругаться будет? Потребует на ком другом жениться? Так-то может… всякое бывает, хоть и редко. Ох и выдерет он дочку за косу! Поделом будет! Полезла, дурища… волос долог, ум короток!
- Батюшка, а когда я Машкину дочь в семью приму, не сможем мы у боярина Апухтина еще чего потребовать?
- Хм?
Тут уж мысли у Алексея Заболоцкого резвыми конями вдаль помчались.
Да попросить-то можно, там еще мельничка доходная, но…
- А с чего ты так решил, Илюша?
- Почему нет, батюшка? Устя к Машке ездила, она и сказала, что тоскует девка, из-за ребеночка слезы льет. Ну так… я и не против, пусть будет. Значит, и плодовитая, и рожать может, и наших детей любить будет. И мне обязана будет. Мы ж скажем, что это я с ней… тогда. Встретились, случилось, да я и не знал, а как она призналась, так и поженились. Девка – это ж не парень, ей не наследовать… авось, и не объест. Подрастет – замуж выдадим за кого семье полезного… Апухтины, всяко, нам должны будут. Никола Апухтин внучку-то никуда не денет, а боярыня Татьяна крепко злится. Ей чужие языки поперек горла, а так и рты заткнем, и нам лучше…
- Ишь ты, мудрый какой.
- Так ты, батюшка, тому и учил. Чтобы все в семью, чтобы род крепить.
Алексей задумался.
Почему нет-то? Умная мысль сыну в голову пришла. Сам додумался – или подсказал кто? Посмотрел на Устинью.
- А ты чего?
- А я тоже за Машку просить, батюшка. Очень уж она вчера убивалась. Родная же кровиночка…
Понятное дело – баба. Вечно у них какие-то жалости да слезности. Боярин и махнул рукой.
- Ладно. Поговорю я с Апухтиным… когда согласится он – пусть девчонку привозят.
- Когда поедем, батюшка?
- Да хоть и сейчас поедем. Ладно… через часок. Прикажи пока коней заложить, да подарок какой невесте найди.
- Благодарствую, батюшка.
Алексей только рукой махнул.
А и ладно. Тут сразу несколько уток одной стрелой сбить можно. И Апухтины довольны будут, и срам прикроется, и когда узнает кто лишнее… а тоже шипеть не станут. Не гулящую взял за себя Илюха, а просто – было у них до свадьбы.
Ну так удаль молодцу не в укор, а Машка молчала до последнего, вот и не знал никто. А как призналась она, так и оженили ребят. Дело житейское. И сраму никакого.
Повыгоднее кого найти?
Сначала Устяшу выдать, а потом через царевича кого посватать?
Э, нет. боярин Заболоцкий свое место знал, и лишнего ухватывать не хотел. Укусить-то ты можешь. А сожрать? Переварить? То-то и оно…
Даже если Устя за царевича пойдет, все равно… не много это и даст. Разве что почет, а что до денег… Борис крепок, править ему долго, еще и детей наделает. Фёдор тогда и вовсе в стороне от трона останется. Так что лучше на журавля в небе и не замахиваться, синица целее будет.
Поговорит он с Николой. Им обоим то выгодно, а когда выгода общая – и дело радостнее делается.
***
- ЧТО?!
Вот и для Истермана очередь кричать настала. И плевать, что государь!
- КАК – УБИЛИ?!
Борис на Истермана посмотрел даже с сочувствием. Понятное дело… пришел ты к государю, по какому-то делу, а тебе – и таким известием, да промеж ушей.
Кто другой и вовсе упал бы.
- Одним ударом. В сердце. Известно тебе что о делах его?
Руди ровно и не слышал.
- Государь… могу я увидеть его? Умоляю!
Борис подумал пару минут.
Где сейчас тело Данилы? В храме. А царица? Кажется, патриарх увел ее, да… Марина еще заглядывала. Он попросил супругу соболезнования выразить.
Вдруг да помирятся?
Не ссорились царицы так-то, но и друг друга не любили. А тут – от Марины и не надобно ничего, просто зайди, да посочувствуй. Так царица и поступила.
- Идем.
В храме тихо было, спокойно, благолепно.
Тело лежит, свечи горят, дьячок молитву читает… Борис его отпустил. Пусть пока… мало ли, что Руди скажет.
Не прогадал, как оказалось.
Руди на колени рядом с гробом упал, руку Данилы схватил, поцелуями покрыл.
- Сердце мое, любовь моя…
Борис даже брови поднял.
Такая привязанность?
Дальше прислушался. И скривился от омерзения.
Поговаривали про Истермана, что он и содомскому греху не чужд, но так-то свечку не держали, может, и лгали? Ан нет!
Судя по сбивчивому обрывистому шепоту – не лгали. Вот он, грешник, рыдает, что заморский зверь кокодрил, руку любовника целует…
Борис пока молчал, слушал.
Потом уж, когда Руди от гроба отвернулся, в царя взглядом уперся, вперед шагнул.
- Давно вы…?
- Никогда, - Руди слез не вытирал, на царя смотрел прямо. – Данила и не знал ничего. Пробовал я с ним про то говорить, но вы, россы, к такому не привычные.
- Чай, не просвещенный Лемберг, - чуточку гадливо фыркнул Борис.
Просвещение!
Отправь так братца в иноземщину, чему его там научат? С черного входа ходить? Вот счастье-то!
Но у них там ко всей этой мерзости легче относятся. А у нас…
Макарий аж в гневе заходится, колосажания для таких людей требует. Орет, что не допустит Россу повторить судьбу Содома с Гоморрою!
- Да, - Руди иронию и не понял даже. – Я мечтал… любил я его.
- А женщины?
- Я… могу с ними. А любил я Данилу. Только его. ах, государь, если б ты знал…
Руди смотрел словно сквозь Бориса. И не государя он сейчас видел, а любовь свою несбыточную. Совсем юного, светловолосого, с громадными карими глазами, такого солнечного и воздушного, как сказочный эльф…
Борис хоть и морщился, но на Руди не рычал. Понятно же…
Сейчас рявкни – так закроется ведь, а расспрашивать как?
Но и расспросы результатов не дали.
Руди все сделал, чтобы рядом со своим любимым оставаться, по бабам они вместе ходили, но о делах боярина Руди не знал ничего. Потому как не было этих дел.
К чему они боярину?
Он у сестры попросит – та и так сделает. Да и сам Данила неприхотлив был. Поесть вкусно, поспать сладко, девушку обнять красивую…
Вот что касается последнего, полагал Руди, что Данила тоже… как он. Потому и не женился.
Дети незаконные?
Вроде как есть у него, государь. Спрошу. Доложу.
А дела – все у него было ровно, да гладко. Спокойно да уютно. За что его?
Да Руди сам в догадках терялся. Но искать он будет.
За Данилу – не спустит он! Никогда не спустит!
Злое дело – любовь…
***
У Апухтиных гостей приняли честь по чести.
Илью повидаться с Марией отправили, а бояре в горнице уселись. Боярыню Татьяну позвали, чтобы два раза про одно и то же не говорить.
А Илью с Марией одних оставили.
Хоть и не по правилам это, да что уж теперь? Девки честь свою берегут, а тут о чем речь, когда у Машки уж дочка есть? Чего беречь-то?
Илья на невесту посмотрел.
Не Маринушка. Нет.
И рядом не поставишь… сравнить язык не поворачивается. Это как змею сравнивать с домашней курочкой – для чего? Разные ведь существа… почему он про змею подумал? А, неважно.
Марья смотрела с надеждой, с опаской…
Вот он, ее будущий муж и повелитель.
Захочет – бить будет, захочет – любить, тут никто ему не указ. Какой он – Илья Заболоцкий?
Высокий, ладный, плечистый. Волосы ровно каштан спелый, глаза голубые, ясные. На боярина не слишком похож, на матушку, наверное… не видела она покамест свою свекровь.
Илья собрался с духом, к девушке подошел, за руки взял.
- Погляди на меня, Машенька. Слово даю – не обижу я тебя.
Маша глаза подняла. И правда – не обидит. По-доброму улыбается. По-хорошему.
- Знаю я о твоей дочке, Устяша рассказала. Когда родители наши договорятся, пускай ее сразу же и привозят. Что там до свадьбы у нас осталось – дни считанные, а мне еще дочку признавать, в род вводить.
- Доч…ку?
- А то как же? Скажем, что моя она – никто и не попрекнет потом. Ни тебя, ни ее. Не с кем-то ты грешила, с будущим мужем. Все хорошо будет.
- Правда? – Маша как выдохнула. И столько надежды было в ее лицо, в больших карих глазах, что Илья чуть сам не прослезился.
Нельзя такую обманывать, это как щенка месячного пнуть.
Нельзя.
- Будет Варвара Ильинична Заболоцкая, - приговорил мужчина.
И Мария снова, как и с Устиньей, упала на колени, к ногам его прижалась.
- Илюшенька… век тебе служить буду! Что прикажешь – все сделаю!
Илья – не Устя, мигом девку поднял, на руки взял, сам на лавку уселся.
- Все у нас хорошо будет, Машенька. Будем жить-поживать, детей рОстить, помощница у тебя уже есть, надеюсь, красивая будет, как ее матушка. И замуж мы ее за хорошего человека отдадим, и другие дети у нас будут. Это ж радость, когда деток в доме много. А матушка моя вас обеих полюбит. Обязательно.
- Илюша…
- Вот так и называй. Нравится мне, как ты мое имя произносишь.
Марья покраснела.
- А еще, я обещаю, не попрекну тебя, не укорю, в жизни-то всякое бывает. И сам я не без греха, так что… попробуем ужиться? Не скажу, что сразу полюбил, но может, и получится у нас что?
Марья закивала.
И не заметила, как дверь распахнулась.
А на пороге оба родителя – довольные, что кот, сметаны объевшийся.
- Я смотрю, тут уже все слажено?
- Дело говоришь, Никола. Поладили молодые. Когда внучку мою из деревни привезете?
Позади цвела майским цветом боярыня Татьяна. Не приблудыш ее внучка! И Машка не гулящая. Просто дура-девка, которая в будущего мужа влюбилась. Так и говорить будем.
- Так сегодня и пошлю за ней. Пусть везут с бережением, как раз к свадьбе и подоспею.
- И то ладно. А у нас и нянька есть, Дарёна. Моих вынянчила, и Илюшкиных ей в радость понянчить будет.
Маше казалось, что она в сказку попала.
Ведь не бывает так-то, правда?
Не бывает…
И только поздно ночью, когда она наконец сможет уснуть, приснится ей страшный сон.
В котором она на коленях умоляет Илью позволить ей хоть иногда с девочкой видеться, и он высокомерно смотрит. А потом дозволяет Варе под его крышей жить.
Не признает, но хоть так она с дочкой рядом.
И не такие у него глаза, как сегодня – теплые, радостные, ласковые, а холодные, равнодушные…
И Маше больно.
Она сама не знает, отчего, ей просто больно. Она и благодарна мужу за то, что ее такую взял, и боится его, и жуть волнами накатывает… словно что-то черное, холодное к ней подкрадывается. Как змея в траве…
С криком проснулась, да пока воды попила, сон и развеялся.
Не было такого.
И не будет.
Не сбудется. Переплелось кружево судьбы. Порвалась черная ниточка.
***
- Как – погиб?!
Устя аж за голову схватилась.
Да не было такого в черной жизни! Не было же!
Боярин Данила не должен был сейчас умереть, его срок еще лет через десять настанет, а то и позже!
Но чтобы тать его убил?
Да с чего бы?!
Боярин же безобиднее бабочки иной! К нему и относились так.
Царицын брат, порхает он рядышком – и пусть его! Легкий, смешливый, в любой затее участие примет, в любом развлечении… дела серьезные?
А вы их коту Ваське доверьте! Он и то лучше справится.
Или маска это?
Устинья где сидела, так и задумалась крепко.
А правда – кем надо быть, чтобы никто – за двадцать-то с лихвой лет во дворце – тебя врагом не посчитал! Вообще никто!
Кого ни спроси… да, боярин Данила хороший человек. Легкомысленный, бестолковый чуточку, но добрый, хорошо рядом с ним. Рядом с ним и Федор-то успокаивался, что уж про остальных сказать?
Свекровка, конечно, любила его. Брат же.
