Ах, какой он был глупый!
Какой наивный!
Марина и не делала почти ничего. Просто Борис хотел присоединить ее княжество к Россе. Отец его из полных тюфяков был, а вот Боря не в него пошел. То там землицы прихватит, то здесь, где договаривался, где интриговал, больших войн избегал, старался, но Росса потихоньку землями прирастала. Дошла очередь и до Рунайи.
Марина тогда едва на трон села, сколько ж ей было? Да, лет восемнадцать, и хороша она была необыкновенно, Борис и влюбился, не глядя. Предложил ей союз, а потом руку и сердце, она и согласилась. Хотя где та Рунайя, которую на карте искать сутки надобно, и где Росса! Считай, союз блохи с собакой.
Марина тогда довольна была.
Хотелось ей пожить спокойно, уютно, радостно, в палатах царских – почему нет? Даже ведьмам такого хочется! Да и что она забыла в той Рунайе?
Могилку материнскую? Ведьмам оно и без надобности. Они-то знают, куда сила уходит, куда душа…. А над телом – чего сидеть? Плоть и есть плоть. Тлен безобразный.
Матушка последние годы болела сильно… Марина знала, годам к пятидесяти и у нее такое начнется.
Да, такова плата за все хорошее.
За силу, за красоту, за притягательность для всех мужчин, за ведьмовство. Хочешь – отказывайся.
Нет?
Тогда плати. Здоровьем, годами жизни… хотя матери меньше повезло, а вот для Марины она паука нашла. Паучиху.
Теперь-то у нее такого нет, разве нового заказывать и ждать?
Это дело будущего. Но сильно Марина ни на что не надеялась. С такими вещами, как ее хранилище, срастаются один раз и на всю жизнь. И серьезный кусок жизни у нее отняли, именно тот, который она рассчитывала проживать после полувека. Спокойно и радостно, не теряя красоты и здоровья, пользуясь запасенной силой и смягчая свои недуги.
Да, возможность была.
Теперь ее нет, так что мстить она будет сначала за это. Только надобно решить и кому мстить, и в какой очередности, и как именно.
Борису?
Не так уж ему мстить и хотелось. Понятно, ведьмы зло творят по призванию души, но ведь не сдурьма же! Надобно ж не только напакостить, а и ноги потом унести! Вот, ежели Борису гадить, то можно потом и самой в гроб улечься. Это когда не знал он ни о чем, можно было многое. И привороты делать, и отвороты, и порчу наводить, и волю свою диктовать – можно!
А когда узнал, тут уже все. Он уже знать будет, откуда вред идет, уже защититься сможет. Не перевелись волхвы на земле росской, да еще какие! Марину в узел согнут, в порошок сотрут и с кашей сожрут. Очень даже запросто.
Устинья силы своей не знает, Марина-то ее в полной мере почуяла.
Не испугалась она! Вот не надо, нечего и некого ей бояться! Сильная она, умная и жестокая! А еще самая хитрая! Может она с Устиньей справиться! Даже сейчас, когда в ней кровь проснулась, может. Но… ведь и сама она пострадать может.
Устинья если сразу не сляжет, потом не спустит. И рядом с ней кто из волхвов оказаться может… Марина понимала, ежели у нее в роду ведьмы, то у Устиньи волхвы были. Наверняка. А тогда что?
Найдется с ней рядом кто знающий, чтобы и с Марининой ворожбой справился, и с самой ведьмой? Ой, найдется, и легко, тогда от Марины только пух и перья полетят.
Хочется такого Марине?
Не хочется, ничуточки, жить ей больше охота, чем мстить.
И вообще…
Чего ей вот прямо сейчас бежать и мстить?
Она подождет. Она год подождет, пять лет подождет, десять… а потом ударит. И никто, никогда не поймет, откуда пришла смерть, и удар отразить не успеет.
Так она и сделает.
Только сейчас, на богатыря глядючи, Добряна дух перевести смогла, только сейчас выдохнула спокойнее. Теперь-то под защитой она, теперь легче ей будет.
Божедар поклонился, как и положено.
- Поздорову ли, Добряна, матушка?
- Поздорову, Божедар. А ты что?
- Род ко мне милостив: жена ребеночка ждет, летом.
Добряна руки сложила.
- Живу-матушку попрошу за вас, глядишь, и еще четырех рОдит.
Всех Род по-разному одаривает. Кому с мечом быть, кому силу хранить, кому знания… у каждого свое предназначение на земле. Когда поймешь его, все у тебя будет хорошо да ладно. А когда не на свою дорогу встанешь, так намаешься, что хоть ноги поломай. И ломают же, и себе ноги, и другим – шеи. Божедар, хоть и в роду волхвов свет увидел, а силу принять не мог. Так тоже случается.
Не волхв.
Зато богатырь, как о них и сказывают. С клинком чудеса творит, стрелу в кольцо уложит, не задумается, ножи, как рукой вкладывает. И собой хорош.
Как о былинных богатырях рассказывают, так и о нем можно бы. Хоть ты парсуну рисуй с него. Кудри золотые, глаза голубые, лицо – погибель девическая.
Кому бы сказать, что с детства он любил и любит только одну девушку – конопатую девчонку соседскую, на ней и женился. Стоят они рядом – ровно павлин с воробушком, а все ж не улыбается никто. Потому что смотрит Божедар на супругу свою с нежностью и любовью. И сразу даже самым тупым ясно становится – других женщин для него на земле нет.
И она на него не нарадуется. Сына и дочку уже богатырю родила, правда, силу они принять не смогут богатырскую, ну так не вечер еще. Есть еще время, рОдит ему супруга богатырей, Добряна о том Живу-Матушку попросит, поможет.
Да не о том речь сейчас, об их беде общей.
- Благодарствую, волхва. Но о делах моих говорить не время сейчас, ты лучше сказывай, для чего меня Велигнев к тебе послал. Что я сделать должен?
Подалась Добряна вперед, зашептала, ровно даже от ветра таилась.
- Беда у нас, Божедарушка, пришла она, откуда и не ждали. На Ладоге неспокойно сейчас, волхвы угрозу чуют, и не колдовская та угроза, человеческая. Вижу, может клинок понадобиться, да не один. С дружиной ты пришел?
- С дружиной, волхва.
- Вот и ладно. Сюда всех зови, кого надобно, и встречу, и обогрею, и разместиться помогу, и от чужого взгляда укрою. Многое волхвам на своей земле позволено, сам знаешь.
Божедар про то хорошо знал.
Бывало. Всякое бывало, и из рощи небольшой полки на битву выходили, и люди в таких рощах бесследно исчезали, хоть и напросвет деревья иногда видно, и всякое в них творилось… разное.
Одним словом – заповедное место.
И людям там – заповедано.
С волхвой-то понятно, не страшно.
- Много ль народу надобно? Я бы часть сюда привел, остальных в Ладоге оставил.
Добряна только руками развела.
- Не знаю, Божедарушка. Ведомо мне, что тучи надвигаются, что молнии из них проблескивают… сначала одна туча, потом еще четыре за ней, а вот что да как… сам знаешь, не провидица я, мне все это кровью да болью дается, и то поди пойми, что там покажется.
Божедар кивнул сочувственно
- Ты, Добряна, сказала, я услышал. Двадцать человек здесь оставлю, и сам тут побуду, от греха. А к весне по друзьям клич кину – пусть тоже на Ладогу придут.
- Сам понимаешь, осторожно надо будет…
Божедар понимал то, о чем пыталась вежливо намекнуть Добряна. Очень вежливо, очень аккуратно…
Времена собственных дружин боярских прошли безвозвратно, в Лету канули. Сейчас боярину не больше двадцати боевых холопов дозволено, и то не каждому их содержание по карману. Это ж не просто так себе холоп, его одеть – вооружить – обучить надобно, коня ему купить, опять же, военный человек тренироваться должен постоянно, сложно это. Так что иные бояре старались, а большинство вид делали, не воины у них, а так, ряженые на конях.
А у Божедара своя дружина – сто пятьдесят человек, да и позвать он может три раза по столько. Немного? Так у государя Сокола пять сотен было – и ему хватило, с того и Росса началась.
Правда, Божедару власть не надобна. Ему земли новые осваивать интересно, с чужими племенами где воевать, где торговать, по горам ползать – и есть ведь, где развернуться и ему, и дрУгам его. Весь Урал для них, хоть горы, хоть тайга, хоть племена дикие – воюй, не хочу!
Вот и сейчас, пока добрался он на зов Велигнева, а потом и к Добряне – сколько времени прошло! А могло и больше пройти! Еще как могло! И в пути он задержаться мог легко, всякое быть могло.
Но – не случилось.
Вот роща, вот волхва, вот сам Божедар. И охранять он Добряну будет, покамест она опасность чувствует, а далее видно будет. Велигнев просто так ничего не говорил, позволит Род, так и клинками позвенеть придется, но покамест ждать придется.
Ничего, подождут. И такое бывало. ПлохА та дружина, которая от ожидания ржавчиной зарастает. Найдет Божедар, чем их занять.
Лучше время потерять, чем волхву или Рощу священную.
Велигнев зря не скажет.
- Государь, беда!
- Что случилось?
Борис, только недавно от Устиньи вернувшийся, уснуть еще не успел. Оно и хорошо, просыпаться не придется.
- Государь, пожар случился. И боярина Ижорского убили.
- Боярина Ижорского? Романа? Рассказывай.
Боярин Репьев, глаза приказа Разбойного, голову опустил, да и заговорил. По словам его, сегодня ночью кто-то терем боярский поджег. А боярина в горнице его прирезал, рядом с тайником.
Борис слушал, гневом наливался.
- А куда дворня смотрела?
- Так пожар тушили, государь. Я с боярыней уж поговорил, сколько смог, рыдает она, но пару слов удалось вырвать. Говорит, была у мужа ухоронка, а что в ней – не ведает. За ней боярин в огонь и кинулся.
- А тать и подвернулся.
- Это кто-то свой, государь. Чтобы вот так пройти через заслоны все незамеченным, и псы цепные его не порвали, и терем поджег негодяй, и дождался, пока боярин за добром своим побежит, не выдержит… не способен на такое никто чужой, слишком многое знать надобно о боярине.
Борис выдохнул медленно, кулаки разжал.
- Вот что, боярин. Веди-ка ты следствие, и татя мне представь, хоть землю носом рой, а только сыщи эту погань!
Василий Репьев поклонился.
- Воля твоя, государь. Всех расспрошу, а только татя сыщу.
Борис кивнул.
Предупреждать боярина не стал. За то и ценил он Репьева, что неглуп был боярин. И знал – под пыткой каждый сознается. Да хоть бы в чем! И в злоумышлении, и в убийстве – как пытать будут, так и сознается. А только татю от этого ни жарко, ни холодно, он на свободе как гулял, так гулять и будет. Потому пытки боярин Репьев не уважал, а вот розыск вести умел, и люди его не даром хлеб свой ели. И доносчики, и слухачи у него везде, кажись, были.
Знал Борис, искать боярин будет по совести, невиновного государю не подставит, зря осудить не даст.
- Ищи, боярин. Когда найдешь – награжу щедро.
Боярин поклонился, да вышел.
Борис вытянулся под одеялом пуховым, вздохнул. Раньше и не мерз вроде, а вот сейчас холодом пробирает. Устя сказала, это пройдет, да только когда? Вроде как от того, что сил у него сосали много, сейчас восстанавливается он, вот тепло и уходит быстрее. Как больной, случается, мерзнет, а потом выздоравливает.
Устя…
А татя этого пусть сыщет боярин.
И сам Борис завтра подумает… кажется, родного сына у Ижорского не было, хотел он свое состояние мужу дочери оставить, да дочь пристроить не успел.
Или был с кем сговор?
Завтра он боярыню расспросит. И покровительство окажет… что там у Ижорского хорошего было? Кажется, рудник… и дальняя родня есть у него, род многочадный, это Роману не повезло, сын умер, второй тоже… дочь осталась.
С тем Борис и уснул. И больше его сегодня уж никто не тревожил.
- Просыпайся, царевич. Ты все почиваешь, а на Ладоге переполох великий творится, - Михайла Федора ночью не будил, он ему утром решил новость рассказать.
- Что за переполох?
- Боярина Ижорского, говорят, убили ночью.
С Федора сон слетел, царевич на кровати сел, глазами заблестел.
- Как?
- Вроде как тать залез… не знаю, покамест. Сам узнал недавно, я ж всю ночь при тебе был…
Не был. И храпел пьяный Федор, как три свиньи, Михайла ему сонного зелья подлил. Но кому такие мелочи интересны? Главное-то, что царевич скажет!
- Ижорский. Родственник твой, ты говорил?
- Говорил, царевич. Да только родня мы уж очень дальняя, нашему плотнику троюродный плетень.
Федор хохотнул, потянулся.
- Жаль, братец тебя боярином не сделает. Попросить его, что ли?
- Да ты что, царевич! У Ижорского еще жена осталась, дочь, кажись, и еще кто из родни есть.
- Вот… дочь там какая?
- Страшная, царевич. На огороде поставишь, так вороны с неба попадают.
- А то б женился на ней, и горя не знал.
Михайла аж перекрестился.
- Боже упаси, царевич!
- А то смотри, Мишка, поговорю я с братом, авось, не откажет?
- Ты уж, царевич, лучше сразу прибей. Чем всю жизнь со страшным перестарком мучиться, разом дело и кончим?
Федор хлопнул Михайлу по плечу и отправился умываться. А Михайла подумал, что пока все складывается хорошо. Никто его ни в чем не подозревает.
А дальше?
Будет видно….
Ни днем покоя ведьме нет, ни ночью темной.
Ладно еще ночью – там и положено как бы.
А днем?
А все же…
Опускается длинный рыжий локон в пламя огня. Не просто так, а перевитый с другими волосами. Тусклыми, сероватыми, у Федора до случая состриженными. Вот и пригодились.
- От дурной дороги, от лишней тревоги, от злой бабы, на что мужики слабы, как мышка кошку ненавидит, кошка собаку, собака волка, не будет вам двоим толка,… отворачиваю, заворачиваю…*
*- подлинные слова отворота, равно, как и ритуал, автор не приводит. Ни к чему. Прим. авт.
Ждала ведьма иного, а толку как не было, так и нет.
Не меняет цвет пламя, не шипит, искрами не плюется, ровно и не делает она ничего.
Или…
Отбросила женщина локон, в гневе ногой топнула.
- Точно ли это ее волосья?
- Ее.
- Тогда… не получается у меня от нее царевича отворотить! Как и нет никакого приворота.
- Так ведь и это возможно?
- Не должно такого быть! Неправильно это!
- Может, и неправильно. Но когда так-то получается?
Боярин Раенский поневоле призадумался.
У них все как рассчитано было? Напервой отворачиваем Федора от Устиньи, на то и локон надобен. А как только станет он отвращение к боярышне испытывать, тут его и к Анфиске Утятьевой приворожить можно. И женить, да побыстрее! Ан – не получается?
- А если просто его отвернуть, не как привороженного?
- Давненько уж без тебя о том подумала! Не получается! Понимаешь ли ты? Совсем не получается!
Платон кивнул.
- Понимаю. На нее подействовать никак. На него… пусть попробует боярышня Утятьева водой с приворотом напоить его. Авось, и получится чего?
Женщина медленно веки опустила.
Тоже подумала.
- Не верю я в это. Боюсь, придется нам Феденьке игрушку его дать, чтобы порадовался, да и бросил.
Платону это безразлично было.
- Значит, придется планы чуточку отложить, пусть натешится парень. Кровь молодая, горячая, как думаешь, хватит ему года?
- Не знаю.
- Год положим покамест, а коли затяжелеет девка…
- Не случится такого, а коли и случится – плод скинет. Сам знаешь.
- Может, и помрет при этом, когда будет кому помочь.
Ведьма ресницы опустила.
- Хорошо. Пусть Фиска приворот пробует, вдруг да поможет, а дальше видно будет.
На том и порешили.
Любопытство – оно даже у патриархов не порок. А Макарию очень уж любопытно было – что за Устинья Алексеевна такая?
Не удержался, приказал позвать.
И не пожалел.
Вошла боярышня, в сарафане простом, зеленом, поклонилась почтительно, в пол.
- Благослови, владыка.
Макарий и благословил, не поленился.
Заодно и пригляделся получше.
А что такого-то?
Боярышня стоит, симпатичная, коса длинная, каштановая, личико симпатичное.
Какой наивный!
Марина и не делала почти ничего. Просто Борис хотел присоединить ее княжество к Россе. Отец его из полных тюфяков был, а вот Боря не в него пошел. То там землицы прихватит, то здесь, где договаривался, где интриговал, больших войн избегал, старался, но Росса потихоньку землями прирастала. Дошла очередь и до Рунайи.
Марина тогда едва на трон села, сколько ж ей было? Да, лет восемнадцать, и хороша она была необыкновенно, Борис и влюбился, не глядя. Предложил ей союз, а потом руку и сердце, она и согласилась. Хотя где та Рунайя, которую на карте искать сутки надобно, и где Росса! Считай, союз блохи с собакой.
Марина тогда довольна была.
Хотелось ей пожить спокойно, уютно, радостно, в палатах царских – почему нет? Даже ведьмам такого хочется! Да и что она забыла в той Рунайе?
Могилку материнскую? Ведьмам оно и без надобности. Они-то знают, куда сила уходит, куда душа…. А над телом – чего сидеть? Плоть и есть плоть. Тлен безобразный.
Матушка последние годы болела сильно… Марина знала, годам к пятидесяти и у нее такое начнется.
Да, такова плата за все хорошее.
За силу, за красоту, за притягательность для всех мужчин, за ведьмовство. Хочешь – отказывайся.
Нет?
Тогда плати. Здоровьем, годами жизни… хотя матери меньше повезло, а вот для Марины она паука нашла. Паучиху.
Теперь-то у нее такого нет, разве нового заказывать и ждать?
Это дело будущего. Но сильно Марина ни на что не надеялась. С такими вещами, как ее хранилище, срастаются один раз и на всю жизнь. И серьезный кусок жизни у нее отняли, именно тот, который она рассчитывала проживать после полувека. Спокойно и радостно, не теряя красоты и здоровья, пользуясь запасенной силой и смягчая свои недуги.
Да, возможность была.
Теперь ее нет, так что мстить она будет сначала за это. Только надобно решить и кому мстить, и в какой очередности, и как именно.
Борису?
Не так уж ему мстить и хотелось. Понятно, ведьмы зло творят по призванию души, но ведь не сдурьма же! Надобно ж не только напакостить, а и ноги потом унести! Вот, ежели Борису гадить, то можно потом и самой в гроб улечься. Это когда не знал он ни о чем, можно было многое. И привороты делать, и отвороты, и порчу наводить, и волю свою диктовать – можно!
А когда узнал, тут уже все. Он уже знать будет, откуда вред идет, уже защититься сможет. Не перевелись волхвы на земле росской, да еще какие! Марину в узел согнут, в порошок сотрут и с кашей сожрут. Очень даже запросто.
Устинья силы своей не знает, Марина-то ее в полной мере почуяла.
Не испугалась она! Вот не надо, нечего и некого ей бояться! Сильная она, умная и жестокая! А еще самая хитрая! Может она с Устиньей справиться! Даже сейчас, когда в ней кровь проснулась, может. Но… ведь и сама она пострадать может.
Устинья если сразу не сляжет, потом не спустит. И рядом с ней кто из волхвов оказаться может… Марина понимала, ежели у нее в роду ведьмы, то у Устиньи волхвы были. Наверняка. А тогда что?
Найдется с ней рядом кто знающий, чтобы и с Марининой ворожбой справился, и с самой ведьмой? Ой, найдется, и легко, тогда от Марины только пух и перья полетят.
Хочется такого Марине?
Не хочется, ничуточки, жить ей больше охота, чем мстить.
И вообще…
Чего ей вот прямо сейчас бежать и мстить?
Она подождет. Она год подождет, пять лет подождет, десять… а потом ударит. И никто, никогда не поймет, откуда пришла смерть, и удар отразить не успеет.
Так она и сделает.
***
Только сейчас, на богатыря глядючи, Добряна дух перевести смогла, только сейчас выдохнула спокойнее. Теперь-то под защитой она, теперь легче ей будет.
Божедар поклонился, как и положено.
- Поздорову ли, Добряна, матушка?
- Поздорову, Божедар. А ты что?
- Род ко мне милостив: жена ребеночка ждет, летом.
Добряна руки сложила.
- Живу-матушку попрошу за вас, глядишь, и еще четырех рОдит.
Всех Род по-разному одаривает. Кому с мечом быть, кому силу хранить, кому знания… у каждого свое предназначение на земле. Когда поймешь его, все у тебя будет хорошо да ладно. А когда не на свою дорогу встанешь, так намаешься, что хоть ноги поломай. И ломают же, и себе ноги, и другим – шеи. Божедар, хоть и в роду волхвов свет увидел, а силу принять не мог. Так тоже случается.
Не волхв.
Зато богатырь, как о них и сказывают. С клинком чудеса творит, стрелу в кольцо уложит, не задумается, ножи, как рукой вкладывает. И собой хорош.
Как о былинных богатырях рассказывают, так и о нем можно бы. Хоть ты парсуну рисуй с него. Кудри золотые, глаза голубые, лицо – погибель девическая.
Кому бы сказать, что с детства он любил и любит только одну девушку – конопатую девчонку соседскую, на ней и женился. Стоят они рядом – ровно павлин с воробушком, а все ж не улыбается никто. Потому что смотрит Божедар на супругу свою с нежностью и любовью. И сразу даже самым тупым ясно становится – других женщин для него на земле нет.
И она на него не нарадуется. Сына и дочку уже богатырю родила, правда, силу они принять не смогут богатырскую, ну так не вечер еще. Есть еще время, рОдит ему супруга богатырей, Добряна о том Живу-Матушку попросит, поможет.
Да не о том речь сейчас, об их беде общей.
- Благодарствую, волхва. Но о делах моих говорить не время сейчас, ты лучше сказывай, для чего меня Велигнев к тебе послал. Что я сделать должен?
Подалась Добряна вперед, зашептала, ровно даже от ветра таилась.
- Беда у нас, Божедарушка, пришла она, откуда и не ждали. На Ладоге неспокойно сейчас, волхвы угрозу чуют, и не колдовская та угроза, человеческая. Вижу, может клинок понадобиться, да не один. С дружиной ты пришел?
- С дружиной, волхва.
- Вот и ладно. Сюда всех зови, кого надобно, и встречу, и обогрею, и разместиться помогу, и от чужого взгляда укрою. Многое волхвам на своей земле позволено, сам знаешь.
Божедар про то хорошо знал.
Бывало. Всякое бывало, и из рощи небольшой полки на битву выходили, и люди в таких рощах бесследно исчезали, хоть и напросвет деревья иногда видно, и всякое в них творилось… разное.
Одним словом – заповедное место.
И людям там – заповедано.
С волхвой-то понятно, не страшно.
- Много ль народу надобно? Я бы часть сюда привел, остальных в Ладоге оставил.
Добряна только руками развела.
- Не знаю, Божедарушка. Ведомо мне, что тучи надвигаются, что молнии из них проблескивают… сначала одна туча, потом еще четыре за ней, а вот что да как… сам знаешь, не провидица я, мне все это кровью да болью дается, и то поди пойми, что там покажется.
Божедар кивнул сочувственно
- Ты, Добряна, сказала, я услышал. Двадцать человек здесь оставлю, и сам тут побуду, от греха. А к весне по друзьям клич кину – пусть тоже на Ладогу придут.
- Сам понимаешь, осторожно надо будет…
Божедар понимал то, о чем пыталась вежливо намекнуть Добряна. Очень вежливо, очень аккуратно…
Времена собственных дружин боярских прошли безвозвратно, в Лету канули. Сейчас боярину не больше двадцати боевых холопов дозволено, и то не каждому их содержание по карману. Это ж не просто так себе холоп, его одеть – вооружить – обучить надобно, коня ему купить, опять же, военный человек тренироваться должен постоянно, сложно это. Так что иные бояре старались, а большинство вид делали, не воины у них, а так, ряженые на конях.
А у Божедара своя дружина – сто пятьдесят человек, да и позвать он может три раза по столько. Немного? Так у государя Сокола пять сотен было – и ему хватило, с того и Росса началась.
Правда, Божедару власть не надобна. Ему земли новые осваивать интересно, с чужими племенами где воевать, где торговать, по горам ползать – и есть ведь, где развернуться и ему, и дрУгам его. Весь Урал для них, хоть горы, хоть тайга, хоть племена дикие – воюй, не хочу!
Вот и сейчас, пока добрался он на зов Велигнева, а потом и к Добряне – сколько времени прошло! А могло и больше пройти! Еще как могло! И в пути он задержаться мог легко, всякое быть могло.
Но – не случилось.
Вот роща, вот волхва, вот сам Божедар. И охранять он Добряну будет, покамест она опасность чувствует, а далее видно будет. Велигнев просто так ничего не говорил, позволит Род, так и клинками позвенеть придется, но покамест ждать придется.
Ничего, подождут. И такое бывало. ПлохА та дружина, которая от ожидания ржавчиной зарастает. Найдет Божедар, чем их занять.
Лучше время потерять, чем волхву или Рощу священную.
Велигнев зря не скажет.
***
- Государь, беда!
- Что случилось?
Борис, только недавно от Устиньи вернувшийся, уснуть еще не успел. Оно и хорошо, просыпаться не придется.
- Государь, пожар случился. И боярина Ижорского убили.
- Боярина Ижорского? Романа? Рассказывай.
Боярин Репьев, глаза приказа Разбойного, голову опустил, да и заговорил. По словам его, сегодня ночью кто-то терем боярский поджег. А боярина в горнице его прирезал, рядом с тайником.
Борис слушал, гневом наливался.
- А куда дворня смотрела?
- Так пожар тушили, государь. Я с боярыней уж поговорил, сколько смог, рыдает она, но пару слов удалось вырвать. Говорит, была у мужа ухоронка, а что в ней – не ведает. За ней боярин в огонь и кинулся.
- А тать и подвернулся.
- Это кто-то свой, государь. Чтобы вот так пройти через заслоны все незамеченным, и псы цепные его не порвали, и терем поджег негодяй, и дождался, пока боярин за добром своим побежит, не выдержит… не способен на такое никто чужой, слишком многое знать надобно о боярине.
Борис выдохнул медленно, кулаки разжал.
- Вот что, боярин. Веди-ка ты следствие, и татя мне представь, хоть землю носом рой, а только сыщи эту погань!
Василий Репьев поклонился.
- Воля твоя, государь. Всех расспрошу, а только татя сыщу.
Борис кивнул.
Предупреждать боярина не стал. За то и ценил он Репьева, что неглуп был боярин. И знал – под пыткой каждый сознается. Да хоть бы в чем! И в злоумышлении, и в убийстве – как пытать будут, так и сознается. А только татю от этого ни жарко, ни холодно, он на свободе как гулял, так гулять и будет. Потому пытки боярин Репьев не уважал, а вот розыск вести умел, и люди его не даром хлеб свой ели. И доносчики, и слухачи у него везде, кажись, были.
Знал Борис, искать боярин будет по совести, невиновного государю не подставит, зря осудить не даст.
- Ищи, боярин. Когда найдешь – награжу щедро.
Боярин поклонился, да вышел.
Борис вытянулся под одеялом пуховым, вздохнул. Раньше и не мерз вроде, а вот сейчас холодом пробирает. Устя сказала, это пройдет, да только когда? Вроде как от того, что сил у него сосали много, сейчас восстанавливается он, вот тепло и уходит быстрее. Как больной, случается, мерзнет, а потом выздоравливает.
Устя…
А татя этого пусть сыщет боярин.
И сам Борис завтра подумает… кажется, родного сына у Ижорского не было, хотел он свое состояние мужу дочери оставить, да дочь пристроить не успел.
Или был с кем сговор?
Завтра он боярыню расспросит. И покровительство окажет… что там у Ижорского хорошего было? Кажется, рудник… и дальняя родня есть у него, род многочадный, это Роману не повезло, сын умер, второй тоже… дочь осталась.
С тем Борис и уснул. И больше его сегодня уж никто не тревожил.
***
- Просыпайся, царевич. Ты все почиваешь, а на Ладоге переполох великий творится, - Михайла Федора ночью не будил, он ему утром решил новость рассказать.
- Что за переполох?
- Боярина Ижорского, говорят, убили ночью.
С Федора сон слетел, царевич на кровати сел, глазами заблестел.
- Как?
- Вроде как тать залез… не знаю, покамест. Сам узнал недавно, я ж всю ночь при тебе был…
Не был. И храпел пьяный Федор, как три свиньи, Михайла ему сонного зелья подлил. Но кому такие мелочи интересны? Главное-то, что царевич скажет!
- Ижорский. Родственник твой, ты говорил?
- Говорил, царевич. Да только родня мы уж очень дальняя, нашему плотнику троюродный плетень.
Федор хохотнул, потянулся.
- Жаль, братец тебя боярином не сделает. Попросить его, что ли?
- Да ты что, царевич! У Ижорского еще жена осталась, дочь, кажись, и еще кто из родни есть.
- Вот… дочь там какая?
- Страшная, царевич. На огороде поставишь, так вороны с неба попадают.
- А то б женился на ней, и горя не знал.
Михайла аж перекрестился.
- Боже упаси, царевич!
- А то смотри, Мишка, поговорю я с братом, авось, не откажет?
- Ты уж, царевич, лучше сразу прибей. Чем всю жизнь со страшным перестарком мучиться, разом дело и кончим?
Федор хлопнул Михайлу по плечу и отправился умываться. А Михайла подумал, что пока все складывается хорошо. Никто его ни в чем не подозревает.
А дальше?
Будет видно….
***
Ни днем покоя ведьме нет, ни ночью темной.
Ладно еще ночью – там и положено как бы.
А днем?
А все же…
Опускается длинный рыжий локон в пламя огня. Не просто так, а перевитый с другими волосами. Тусклыми, сероватыми, у Федора до случая состриженными. Вот и пригодились.
- От дурной дороги, от лишней тревоги, от злой бабы, на что мужики слабы, как мышка кошку ненавидит, кошка собаку, собака волка, не будет вам двоим толка,… отворачиваю, заворачиваю…*
*- подлинные слова отворота, равно, как и ритуал, автор не приводит. Ни к чему. Прим. авт.
Ждала ведьма иного, а толку как не было, так и нет.
Не меняет цвет пламя, не шипит, искрами не плюется, ровно и не делает она ничего.
Или…
Отбросила женщина локон, в гневе ногой топнула.
- Точно ли это ее волосья?
- Ее.
- Тогда… не получается у меня от нее царевича отворотить! Как и нет никакого приворота.
- Так ведь и это возможно?
- Не должно такого быть! Неправильно это!
- Может, и неправильно. Но когда так-то получается?
Боярин Раенский поневоле призадумался.
У них все как рассчитано было? Напервой отворачиваем Федора от Устиньи, на то и локон надобен. А как только станет он отвращение к боярышне испытывать, тут его и к Анфиске Утятьевой приворожить можно. И женить, да побыстрее! Ан – не получается?
- А если просто его отвернуть, не как привороженного?
- Давненько уж без тебя о том подумала! Не получается! Понимаешь ли ты? Совсем не получается!
Платон кивнул.
- Понимаю. На нее подействовать никак. На него… пусть попробует боярышня Утятьева водой с приворотом напоить его. Авось, и получится чего?
Женщина медленно веки опустила.
Тоже подумала.
- Не верю я в это. Боюсь, придется нам Феденьке игрушку его дать, чтобы порадовался, да и бросил.
Платону это безразлично было.
- Значит, придется планы чуточку отложить, пусть натешится парень. Кровь молодая, горячая, как думаешь, хватит ему года?
- Не знаю.
- Год положим покамест, а коли затяжелеет девка…
- Не случится такого, а коли и случится – плод скинет. Сам знаешь.
- Может, и помрет при этом, когда будет кому помочь.
Ведьма ресницы опустила.
- Хорошо. Пусть Фиска приворот пробует, вдруг да поможет, а дальше видно будет.
На том и порешили.
***
Любопытство – оно даже у патриархов не порок. А Макарию очень уж любопытно было – что за Устинья Алексеевна такая?
Не удержался, приказал позвать.
И не пожалел.
Вошла боярышня, в сарафане простом, зеленом, поклонилась почтительно, в пол.
- Благослови, владыка.
Макарий и благословил, не поленился.
Заодно и пригляделся получше.
А что такого-то?
Боярышня стоит, симпатичная, коса длинная, каштановая, личико симпатичное.
