Не красавица редкая, навроде той же Утятьевой, но очень даже приятная боярышня. Фигурка, опять же, и спереди есть на что полюбоваться, и сзади за что ущипнуть… прости, Господи, за мысли грешные. Ну точно б ущипнул лет тридцать тому назад, а сейчас только смотреть и осталось.
Стоит, глазищи опустила, как оно приличествует, руки тоже спокойно опущены, платье не перебирают, не нервничает боярышня. Вины за собой не чует, да и какая на ней вина?
Что царевичу она по сердцу пришлась?
Так то и не грех, он парень молодой, она девушка красивая, такое и само по себе случается. Почему эта, а не та?
И не таких любят-то! Макарий всякие виды видывал, и с хромыми живут, и с рябыми, и с косыми. И ведь любят же! И живут-то счАстливо.
- Проходи, Устинья Алексеевна, удели уж старику времени немного.
Боярышня прошла, села, на прибор чайный посмотрела. Нарочно Макарий его поставил, иноземный, с кучей щипчиков, сахарницей, молочником, прочей утварью – интересно ему стало.
- Поухаживать за тобой, владыка?
- И поухаживай, чадо. Я чай с молоком люблю, грешен.
Пристрастился, приучила его Любава, сначала вкуса не понимал, а потом приятно стало. Но девчонка-то эта откуда что знает?
И руки не дрожат у нее, и движутся спокойно. Видно, не в первый раз она такое проделывает.
- Я погляжу, у тебя дома тоже чай любят?
Устя головой качнула быстрее, чем подумала.
- Нет, владыка, не любят. И с молоком тоже.
- А ты с ним ловко управляешься.
- Видывать приходилось. Я и запомнила.
Такое быть могло, Макарий и внимание заострять не стал. Вместо этого расспрашивать начал.
- А поведай мне, боярышня о своей семье? Про отца своего, про матушку?
Устя отвечала, Макарий смотрел. И все время удивлялся.
Всякое в жизни бывает, конечно. А только некоторые вещи не спрячешь. Сидит перед тобой девушка, разговаривает, а ощущение, что она старше своего возраста раза в два.
И знает очень много. И языки превзошла, и про жития святых говорит рассудительно… откуда ей знать-то столько?
Вроде и не девушка молодая с ним говорит, а человек взрослый, поживший, переживший многое и многих.
- Доводилось ли тебе, боярышня, близких терять?
- Кому ж не доводилось такое, владыка?
И снова – ровно и правда сказана, да не вся.
Метнулось что-то темное в серых глазах, скользнуло, да и пропало, ровно не бывало. Да что ж за девка такая непонятная?
- Скажи, боярышня, люб ли тебе Федор Иоаннович? Слово даю – все сказанное только между нами и останется. Никому не передам.
И снова тень.
- Не люб, владыка. Как любить человека, когда не знаешь его?
- Не злой он, не подлый…
Молчание в ответ.
- Царевич. Для многих и этого довольно.
- Не для меня, владыка.
Как ни пытал ее Макарий, а все одно не смог странного чувства избыть.
Сидит перед ним девушка юная, а словно смотрит из ее глаз кто-то старый, усталый. И все хитрости Макария ему наперед видны. И… не доверяют ему, не верят.
А ведь не враг он…
Обидно сие.
Или…
Что ты скрываешь, боярышня Устинья? Надобно бы о семье твоей поболее узнать. Сестру расспросить, что ли?
Устя от патриарха вышла, мокрая, словно мыша.
Свернула в один из потайных углов, коих так в палатах много, к стене прислонилась. Потом и вовсе на пол сползла, дерево приятно щеку захолодило.
Макарий – Макарий.
Помнит она все, отлично по своей черной жизни помнит.
Сколько ж тебе еще отмерено, патриарх?
Года три, не более. Не отравят тебя, не железом холодным убьют, просто срок твой придет. Смерть, она за всеми в свой черед приходит, а ты весь тот год себя плохо чувствовал, вот и прихватило однажды.
Но это уж потом будет.
А до того…
Устинья и свое венчание с Федором помнила. Как сквозь кисею какую, а помнила. И Макария.
Помнила, как беседовал он с ней в прошлый раз, правда, уж после свадьбы, наставлял терпеть и покорствовать. А она и так противиться не могла, все было, ровно в дурмане каком.
А еще…
Не друг ей Макарий, и Борису, не друг. Он родня Раенским. В той, черной жизни он их хорошо поддерживал, хоть и не впрямую, но показывал, чью сторону держит. Да они и сами по себе силой были, так что патриарх просто им помогал немного. А сейчас кого он выберет?
Вот вопрос…
Тогда-то и Борис умер, и никакой другой силы, окромя Федора не было.
А сейчас?
Друг Макарий или враг? Или – так?
Устя не знала ответа. Не только патриарх на нее смотрел, понять пытался, она тоже думала, вглядывалась, достоин он доверия – или нет?
И не знала ответа, не ведала.
Нет, не понять, опыт у нее есть, да только и патриарха раскусить задача нелегкая, он тоже умен да хитер. Ждать надобно, смотреть надобно, пусть себя хоть как проявит.
Долго Вивея думала, как зелье подлить Устинье.
Подлить-то можно, надобно самой вне подозрений остаться. А как?
Из чужих рук не берет ничего боярышня, только у сестры. Та сама на поварню ходит, сама все приносит. Вроде и бестолкова она, а понимает, что отравить али испортить сестричку могут, дело нехитрое. А как Устинье конец, так и Аксинья из палат царских быстрой ласточкой полетит.
Послать боярышне сладостей каких?
Опять не притронется, да еще розыск начнут, тут и попасться легко.
А общий стол?
И тут беда. Когда не знаешь, кому зелье достанется… Вивея б и всех соперниц разом перетравила, да надо-то одну. А попадет ли ей яда?
Кто знает?
Но по размышлении здравом, Вивея рискнуть решила.
Все видели, что заливное она не ест никогда, было такое за Вивеей. Не нравилось ей… оно все студенистое, дрожащее… в рот брать противно, на языке пружинит… так и хочется сплюнуть.
Все уж и попривыкли, что не заливное ей не подавать, подальше отставить.
А вот ежели в него яд добавить?
А там уж кому повезет?
Вивея подумала, да так и сделала. Пришла чуточку пораньше, когда на стол уж накрыли, мимоходом над одним блюдом рукавом провела, с другого кусочек ухватила. И такое случалось, не удивится никто.
И уселась кушать.
Постепенно и остальные боярышни приходили, за столом рассаживались.
Вот себе Орлова кусочек заливного взяла.
Вот Васильева.
А вот и Устинья, и заливное взяла.
Вивея едва не взвизгнула от радости, чудом сдержалась.
Получилось?!
Неуж получилось?!
Устя кусочек в рот положила. И так-то она не великий едок, а уж после разговора с патриархом и вовсе ничего в рот не лезло.
Вот напротив боярышня Васильева сидит, лопает так, что за ушами трещит… ей заливное нравится. А Усте кусок в рот не лезет… поковыряла вилкой. Нет, не лезет, хоть что ты делай. Может, просто сбитня попить? И того не хочется. Ей бы несладкого чего, а лучше – воды колодезной.
Может, и не заметила бы ничего Устя. Но боярышня Васильева спиной к окну сидела. И Устя вдруг… увидела!
Зрачки у боярышни расширяться стали. Вот просто так. Свет ей в лицо не бьет, а зрачки все шире и шире. И лицо покраснело, вот она тарелку в сторону отставила, к кубку руку протянула неуверенно так, и пить принялась. Словно… словно…
- В порядке ли ты, Наталья? – Устя и сама не поняла, как вопрос задала, язык сам дернулся.
- Д-да…
И голос низкий, охриплый.
Устю ветром из-за стола вынесло!
- Не ешьте ничего!!! Яд здесь!!! ВОДЫ!!!
Боярыня Пронская из-за стола поднялась, руки в боки уперла.
- Да в уме ли ты, Устинья?!
Может, и услышала б ее Устя, а может, и нет. Она уже рядом с Натальей Васильевой была, за руку схватила, к свету развернула.
И – лишний раз убедилась.
Да, и это в монастыре было. Одна из монахинь покончить с собой хотела, не по нутру ей была жизнь затворническая. А паслен… чай, не редкость, не роза заморская, такой-то дряни везде хватает.
С той поры Устя и запомнила, да и потом про ведьмино растение еще почитала.
Схватила со стола первый же кувшин, принюхалась.
Вода. Вроде как с ягодами какими…
- ПЕЙ!!!
И столько власти было в ее голосе, столько силы, что Наталья и пискнуть не решилась, принялась воду глотать безропотно.
- Тазик!!! – Устя на слуг рявкнула, те заметались, откуда-то бадью добыли… над ней боярышню и рвать начало. Устя ее поддержала, на боярыню Пронскую оглянулась. – Не знаю, что именно отравили, куда яд подсыпали. Проверить надобно, распорядись.
Боярыня забулькала невнятно, потом все же возмутилась.
- Да с чего ты…
Поздно.
В горницу уж Федор входил. Михайла кое-кому из слуг приплачивал, как только суматоха в горнице началась, к нему люди кинулись. А уж он к Федору.
- Кажись, отравили кого. В тереме, где невесты!
Федору больше и не понадобилось. Как представил он, что Устя… что это ее…
Сердце захолонуло, в боку резь началась, так и кинулся опрометью через все палаты, и Михайла за ним.
Так они все и увидели.
Одну боярышню над тазиком рвет, вторая в уголке по стеночке сползает, Устя над первой боярышней стоит, поддерживает ее, боярыня Степанида что-то сказать пытается…
Федор и рявкнул, как смог. Пискляво получилось, ну да и ладно!
- Немедленно за лекарем!
- И воды с солью! – это уже Устя крикнула.
За водой Михайла метнулся, кого-то из слуг пнул, что есть силы… шум поднялся, гам.
Стоит, глазищи опустила, как оно приличествует, руки тоже спокойно опущены, платье не перебирают, не нервничает боярышня. Вины за собой не чует, да и какая на ней вина?
Что царевичу она по сердцу пришлась?
Так то и не грех, он парень молодой, она девушка красивая, такое и само по себе случается. Почему эта, а не та?
И не таких любят-то! Макарий всякие виды видывал, и с хромыми живут, и с рябыми, и с косыми. И ведь любят же! И живут-то счАстливо.
- Проходи, Устинья Алексеевна, удели уж старику времени немного.
Боярышня прошла, села, на прибор чайный посмотрела. Нарочно Макарий его поставил, иноземный, с кучей щипчиков, сахарницей, молочником, прочей утварью – интересно ему стало.
- Поухаживать за тобой, владыка?
- И поухаживай, чадо. Я чай с молоком люблю, грешен.
Пристрастился, приучила его Любава, сначала вкуса не понимал, а потом приятно стало. Но девчонка-то эта откуда что знает?
И руки не дрожат у нее, и движутся спокойно. Видно, не в первый раз она такое проделывает.
- Я погляжу, у тебя дома тоже чай любят?
Устя головой качнула быстрее, чем подумала.
- Нет, владыка, не любят. И с молоком тоже.
- А ты с ним ловко управляешься.
- Видывать приходилось. Я и запомнила.
Такое быть могло, Макарий и внимание заострять не стал. Вместо этого расспрашивать начал.
- А поведай мне, боярышня о своей семье? Про отца своего, про матушку?
Устя отвечала, Макарий смотрел. И все время удивлялся.
Всякое в жизни бывает, конечно. А только некоторые вещи не спрячешь. Сидит перед тобой девушка, разговаривает, а ощущение, что она старше своего возраста раза в два.
И знает очень много. И языки превзошла, и про жития святых говорит рассудительно… откуда ей знать-то столько?
Вроде и не девушка молодая с ним говорит, а человек взрослый, поживший, переживший многое и многих.
- Доводилось ли тебе, боярышня, близких терять?
- Кому ж не доводилось такое, владыка?
И снова – ровно и правда сказана, да не вся.
Метнулось что-то темное в серых глазах, скользнуло, да и пропало, ровно не бывало. Да что ж за девка такая непонятная?
- Скажи, боярышня, люб ли тебе Федор Иоаннович? Слово даю – все сказанное только между нами и останется. Никому не передам.
И снова тень.
- Не люб, владыка. Как любить человека, когда не знаешь его?
- Не злой он, не подлый…
Молчание в ответ.
- Царевич. Для многих и этого довольно.
- Не для меня, владыка.
Как ни пытал ее Макарий, а все одно не смог странного чувства избыть.
Сидит перед ним девушка юная, а словно смотрит из ее глаз кто-то старый, усталый. И все хитрости Макария ему наперед видны. И… не доверяют ему, не верят.
А ведь не враг он…
Обидно сие.
Или…
Что ты скрываешь, боярышня Устинья? Надобно бы о семье твоей поболее узнать. Сестру расспросить, что ли?
***
Устя от патриарха вышла, мокрая, словно мыша.
Свернула в один из потайных углов, коих так в палатах много, к стене прислонилась. Потом и вовсе на пол сползла, дерево приятно щеку захолодило.
Макарий – Макарий.
Помнит она все, отлично по своей черной жизни помнит.
Сколько ж тебе еще отмерено, патриарх?
Года три, не более. Не отравят тебя, не железом холодным убьют, просто срок твой придет. Смерть, она за всеми в свой черед приходит, а ты весь тот год себя плохо чувствовал, вот и прихватило однажды.
Но это уж потом будет.
А до того…
Устинья и свое венчание с Федором помнила. Как сквозь кисею какую, а помнила. И Макария.
Помнила, как беседовал он с ней в прошлый раз, правда, уж после свадьбы, наставлял терпеть и покорствовать. А она и так противиться не могла, все было, ровно в дурмане каком.
А еще…
Не друг ей Макарий, и Борису, не друг. Он родня Раенским. В той, черной жизни он их хорошо поддерживал, хоть и не впрямую, но показывал, чью сторону держит. Да они и сами по себе силой были, так что патриарх просто им помогал немного. А сейчас кого он выберет?
Вот вопрос…
Тогда-то и Борис умер, и никакой другой силы, окромя Федора не было.
А сейчас?
Друг Макарий или враг? Или – так?
Устя не знала ответа. Не только патриарх на нее смотрел, понять пытался, она тоже думала, вглядывалась, достоин он доверия – или нет?
И не знала ответа, не ведала.
Нет, не понять, опыт у нее есть, да только и патриарха раскусить задача нелегкая, он тоже умен да хитер. Ждать надобно, смотреть надобно, пусть себя хоть как проявит.
***
Долго Вивея думала, как зелье подлить Устинье.
Подлить-то можно, надобно самой вне подозрений остаться. А как?
Из чужих рук не берет ничего боярышня, только у сестры. Та сама на поварню ходит, сама все приносит. Вроде и бестолкова она, а понимает, что отравить али испортить сестричку могут, дело нехитрое. А как Устинье конец, так и Аксинья из палат царских быстрой ласточкой полетит.
Послать боярышне сладостей каких?
Опять не притронется, да еще розыск начнут, тут и попасться легко.
А общий стол?
И тут беда. Когда не знаешь, кому зелье достанется… Вивея б и всех соперниц разом перетравила, да надо-то одну. А попадет ли ей яда?
Кто знает?
Но по размышлении здравом, Вивея рискнуть решила.
Все видели, что заливное она не ест никогда, было такое за Вивеей. Не нравилось ей… оно все студенистое, дрожащее… в рот брать противно, на языке пружинит… так и хочется сплюнуть.
Все уж и попривыкли, что не заливное ей не подавать, подальше отставить.
А вот ежели в него яд добавить?
А там уж кому повезет?
Вивея подумала, да так и сделала. Пришла чуточку пораньше, когда на стол уж накрыли, мимоходом над одним блюдом рукавом провела, с другого кусочек ухватила. И такое случалось, не удивится никто.
И уселась кушать.
Постепенно и остальные боярышни приходили, за столом рассаживались.
Вот себе Орлова кусочек заливного взяла.
Вот Васильева.
А вот и Устинья, и заливное взяла.
Вивея едва не взвизгнула от радости, чудом сдержалась.
Получилось?!
Неуж получилось?!
Устя кусочек в рот положила. И так-то она не великий едок, а уж после разговора с патриархом и вовсе ничего в рот не лезло.
Вот напротив боярышня Васильева сидит, лопает так, что за ушами трещит… ей заливное нравится. А Усте кусок в рот не лезет… поковыряла вилкой. Нет, не лезет, хоть что ты делай. Может, просто сбитня попить? И того не хочется. Ей бы несладкого чего, а лучше – воды колодезной.
Может, и не заметила бы ничего Устя. Но боярышня Васильева спиной к окну сидела. И Устя вдруг… увидела!
Зрачки у боярышни расширяться стали. Вот просто так. Свет ей в лицо не бьет, а зрачки все шире и шире. И лицо покраснело, вот она тарелку в сторону отставила, к кубку руку протянула неуверенно так, и пить принялась. Словно… словно…
- В порядке ли ты, Наталья? – Устя и сама не поняла, как вопрос задала, язык сам дернулся.
- Д-да…
И голос низкий, охриплый.
Устю ветром из-за стола вынесло!
- Не ешьте ничего!!! Яд здесь!!! ВОДЫ!!!
Боярыня Пронская из-за стола поднялась, руки в боки уперла.
- Да в уме ли ты, Устинья?!
Может, и услышала б ее Устя, а может, и нет. Она уже рядом с Натальей Васильевой была, за руку схватила, к свету развернула.
И – лишний раз убедилась.
Да, и это в монастыре было. Одна из монахинь покончить с собой хотела, не по нутру ей была жизнь затворническая. А паслен… чай, не редкость, не роза заморская, такой-то дряни везде хватает.
С той поры Устя и запомнила, да и потом про ведьмино растение еще почитала.
Схватила со стола первый же кувшин, принюхалась.
Вода. Вроде как с ягодами какими…
- ПЕЙ!!!
И столько власти было в ее голосе, столько силы, что Наталья и пискнуть не решилась, принялась воду глотать безропотно.
- Тазик!!! – Устя на слуг рявкнула, те заметались, откуда-то бадью добыли… над ней боярышню и рвать начало. Устя ее поддержала, на боярыню Пронскую оглянулась. – Не знаю, что именно отравили, куда яд подсыпали. Проверить надобно, распорядись.
Боярыня забулькала невнятно, потом все же возмутилась.
- Да с чего ты…
Поздно.
В горницу уж Федор входил. Михайла кое-кому из слуг приплачивал, как только суматоха в горнице началась, к нему люди кинулись. А уж он к Федору.
- Кажись, отравили кого. В тереме, где невесты!
Федору больше и не понадобилось. Как представил он, что Устя… что это ее…
Сердце захолонуло, в боку резь началась, так и кинулся опрометью через все палаты, и Михайла за ним.
Так они все и увидели.
Одну боярышню над тазиком рвет, вторая в уголке по стеночке сползает, Устя над первой боярышней стоит, поддерживает ее, боярыня Степанида что-то сказать пытается…
Федор и рявкнул, как смог. Пискляво получилось, ну да и ладно!
- Немедленно за лекарем!
- И воды с солью! – это уже Устя крикнула.
За водой Михайла метнулся, кого-то из слуг пнул, что есть силы… шум поднялся, гам.
