Прогуляется он к шахте, посмотрит, как тут уголь добывают. А потом – в орден. Там его точно заждались.
- Дикое место!
Магистр де Тур с отвращением оглядывал небольшую бухточку. Четыре галеры в ней как раз уместились. Впритык, конечно, без удобства, ну да ладно, зато не в городе, не в порту. Там бы их сразу заметили, опять же, таможня….
Руди чуточку удивленно посмотрел на магистра.
Какое же это дикое место?
Есть место, чтобы причалить, есть дорога, по ней даже телега проедет спокойно… дикое место – это то, до которого вообще добраться нельзя. Или выбраться из него.
- Магистр, это Росса, тут везде леса.
- И так безумно холодно.
Руди и этого не понимал. Какой холод?
Река вскрылась! Весна уже, он даже шапку не надевал, а магистр кутался в тяжелый плащ и поеживался.
- Магистр, я завтра с утра отправлюсь в столицу, узнаю, все ли готово.
Руди-то голубя выпустил, но сам весточку таким образом получить не мог. А как?
Голубю надобно лететь в определенное место, он человека по всей Россе искать не будет.
- Хорошо. Мы как раз день отдохнем, устроимся тут удобнее, и будем готовы выступить в любой момент.
- Хорошо, магистр. Отсюда очень удобно, ежели верхом, тут до Ладоги почти полдня, а если пешком, напрямик через лес, то часа два.
Лошадь – создание хрупкое и благородное, она не везде пройдет по местным буеракам и оврагам, а человек… человек где не пройдет, там пролезет. Просочится.
Так что магистр кивнул Рудольфусу и принялся смотреть на берег Россы.
Окружающий мир не радовал, хотя безусловно, он был красив.
Берег реки, снег, который еще не потаял, высокие деревья, сосны и какие-то другие, в естественных науках магистр был не силен, и дуб от осины отличил бы только по желудям, черные голые ветки и синие прогалины снега.
Как это все… неуютно для человека культурного и образованного! То ли дело – родной Лемберг!
Там-то лесов и не найти, поди… может, два или три на всю страну! Надо же знатным людям где-то охотиться?
Выезжать, лис травить… волков или медведей?
Да их в Лемберге, поди, и не видели сто лет! А тут… смотришь на эти чащобы, и дрожь пробирает! Страшно же!
Дикая земля, дикие люди…
Но магистр Эваринол приказал, и Леон повинуется. Он готов и приплыть в эти страшные места, и оставаться здесь, пока они не станут более цивилизованными, и убивать по приказу.
Ах, как тут тяжко без привычных развлечений! Без балов, без охот, без изящного обхождения…
Придется немного потерпеть.
Во имя Ордена!
После покушения Добряна сторожиться стала. Страшно ей было, все ж не мужчина она, не воин, пусть и два десятка воинов при ней постоянно, а только не упредили б тогда нападение – и легли бы все. И рощу б подожгли, хватило бы у татей силы.
А Добряне покамест умирать нельзя, она себе еще преемницу не подготовила. Никак нельзя…
Что волхва может?
А многое. До Велигнева далеко ей, недра земные не сможет пошевелить она, да и ветрами не повелевает, к примеру. Разве что в роще своей попробовать может, и то получится ли? А вот звери да птицы ей завсегда помощниками были. Про то и в сказках сказывается, просто мало кто о том задумывается. А тем не менее… призывает волхва, или баба Яга, кого уж там сказочник приплетет зверей да птиц разных, расспрашивать начинает…*
*- см. русские народные сказки, прим. авт.
Как водится, самый последний зверь, коий долго отсутствует, и знает то, что герою надобно.
Вот это Добряна и могла сделать, даже и усилий прилагать не требовалось ей. Разве что не сказка это, и не станут птицы да звери лесные человеческими голосами говорить, мыслить, ровно люди. А вот ежели что новое, недоброе в лесу появится, обязательно они о том скажут.
Волка этого знала Добряна, сама ж ему две зимы назад лапу лечила, когда попался он в силок еще сеголетком… вот и шрам приметный… идет, смотрит серьезно. И не голод его сюда привел, шерсть вон, лоснится, и знает Добряна, что у него логово есть, и волчата… не ради еды он в роще. А зачем?
Подошел зверь лесной так близко, что Добряна запах его почуяла, звериный, дикий, морозный, нос ей в руку вложил, в глаза заглянул.
А у волка глаза умные, желтые, ровно вино драгоценное замерзло… смотрит зверь, и волхва в его глаза смотрит. И видит то, что он видел.
Бегал волк за пропитанием, а как мимо Ладоги-реки бежал вниз по течению, там корабли стоят. Конечно, не думал о них волк, как о галерах, да и людей признать не мог, просто видел – лодки большие, деревянные, весла торчат, людей в них много, люди металлом пахнут остро, и не только железом каленым, а еще и опасностью.
Хищник хищника завсегда распознает.
Вечор дело было…
Поблагодарила Добряна зверя за службу, кусок мяса парного дала, тот в логово свое потащил добычу, а Добряна руки подняла, птиц к себе кликнула… часа не прошло, метнулись птичьи стаи туда, где волк людей видел. А еще через три часа смотрела волхва и птичьими глазами. Кое-кто из птиц у кораблей остался, наблюдал за людьми незаметно, а остальные к ней вернулись.
Рассматривала Добряна галеры то с одного бока, то со второго, а потом одна из птах приметливых на щите у парня отметку заметила. Коричневый крест на алом фоне.
Герб Орденский.
- Вот к нам кто пожаловал…
Вроде и тихо волхва говорила, а роща отозвалась гневу ее, листвами зашумела, ровно волна по деревьям прошла. Долго волхва размышлять не стала, Божедара она сразу же позвать попросила, как только о чужаках услышала. Вот и сидел богатырь, сок березовый попивал, о своем думал…
- Орден Чистоты Веры к нам пожаловал.
Божедар сок допил, рука не дрогнула. И кубок в снег поставил спокойно, ровно….
- Вот даже как. И много их, волхва?
- Птицы считать не умеют. Четыре корабля, галеры, а уж сколько на них… и не идут они в Ладогу. Остановились в бухте по течению пониже города.
- Интересно как!
- Да и мне интересно, не сюда ли они ладятся?
- Разузнаем. Человека пошлю, - Божедар линию речную нарисовал, примерился… - Где они, хозяюшка? Не подскажешь ли?
- Будь ласков. Здесь гости незваные расположились, волк сказал, - Добряна носочком сапожка показала.
- И людей позову, и встретим негодяев как положено, - успокоил ее Божедар. И ушел, какого-то Юрку окликая.
Добряна ему мешать не стала. Когда так… неужто она не найдет, чем гостей встретить да приветить? Широка река Ладога, много кто в ней водится… а и лес широк. Не хотелось волхве зверей да птиц губить, а только когда выбор между ней и диким зверем стоит…. Надобно бы волков попросить, чай, не откажут ей несколько стай, пришлют сюда пару десятков хищников серых. И медведей посмотреть, голодные они по весне, злые, а тут столько мяса, да сами придут.
Птицы, опять же…
Думаете, птички это так, крылышки и лапки? Ой, зря вы так думаете! Даже обычный ворон может человека серьезно ранить. А есть и беркуты, и сарычи, и филины с совами… не надо брать в расчет дроздов и зеленушек, синиц и крапивников, те человека не убьют. А вот сова – может. Планирует она тихо, совершенно неслышно, а когти у нее острые. И клюв…
И беркут может человека убить, и даже ворон может, а уж про соколов и вовсе молчим. *
*- автор не врет, бывали разные случаи. И я не про орнитоз, у названных птиц действительно сильные крылья, а клюв и когти позволяют наносить кровавые раны. Выбить глаз, разорвать сосуды… вполне. С соколами и на волков охотились. Прим. авт.
Божедар своими делами займется, а Добряна и свое воинство на подмогу позовет. Пока соберутся звери-птицы, время и пройдет помаленьку. Опять же, кораблями заняться надо бы…
Думаете, неразумны рыбы?
И такие есть, а есть и те, кто волхву поймет и выслушает. Несколько сомов, к примеру. Они звери большие, старые, Добряна им найдет, чего предложить. Корабль они не потопят, конечно, но ежели враги куда на лодках отправятся – не все лодки до земли доберутся.
А люди…
Кто доберется, а кто и нет. И вода покамест ледяная, Ладога только вскрылась, и рыцари на себе железа много носят, и сом зверюга сильная, человека может в воду утянуть запросто. И утянут, и под корягой оставят, сомы тухлятину любят. Им пропитание, а Божедару меньше заботы.
Рыцарей жалеть?
Не сделает Добряна такой глупости!
Они сюда не грибы собирать приплыли, вот и она милосердия не проявит, не хватало еще! Это по новой вере, христианской, врага простить да пожалеть можно, а Добряна – волхва.
Может она врага простить, еще как может, когда станет он лесным перегноем, и не ранее, когда вреда никому причинить не успеет. Так-то она и прочих простила…
И рыцарям ордена поделом будет! Не стихи читать они на Россу пришли, тут навек и останутся.
- Михайла? Чего тебе?
Устя по саду гуляла, воздухом дышала. Прабабушка с утра убежала, Борис с боярской думой заседал, а Устя погулять решила. Воздуха хотелось.
Казалось ей, что стены давят, что воздух вокруг сгущается, что тяжело ей… понимала Устя, что просто предчувствие у нее дурное, да отвлечься не могла. Хоть по саду пройтись, подышать, все легче будет. Тут ее Михайла и нашел, кашлянул, подходя.
Устя не испугалась.
Убить она его может в любую секунду, это понимала она. И сила ее послушается, только рада будет. Михайла и Федор – двое людей, которые у нее крик ярости вызывают.
До… до обморока.
Так бы и кричала, и билась, и убила – не жалко! До сих пор!
За себя и за Верею, за две жизни, которые серым прахом осыпались на пол темницы.
- Устя… поговори со мной. Пожалуйста.
И таким потерянным выглядел сейчас зеленоглазый наглец, что Устя… нет, не пожалела его, а скорее решила сразу не гнать. А вдруг что полезное скажет?
Не сказал.
Рядом пошел, смотрит, ровно собака побитая.
- О чем с тобой поговорить, Ижорский?
- Да хоть о чем… мне твой голос слышать в радость. Скажи, счастлива ты?
На этот вопрос легко ответить было, Устя и не задумалась.
- Да. Счастлива.
- И мужа любишь…
Михайла не спрашивал, утверждал.
- Люблю. Боря – жизнь моя и дыхание, его не будет, и я умру.
- Умрешь… Устя, ведь старше он, и собой нехорош, и…
Устинья только головой покачала.
- Михайла, ведь молода я, и собой нехороша…
- Устя!!!
- То-то и оно, Михайла. Тебе одно кажется, мне другое. Но когда слышишь ты меня – пойми. Не ты плох, не я хороша, а просто так вот сложилось. Люблю я другого человека, всю жизнь свою люблю, даже убьют меня – все равно это во мне останется, на костер взойду с его именем на губах.
- Бориса? И никак иначе не получится?
И так Михайла это спрашивал, невольно Устя глаза подняла, посмотрела на него.
Глаза в глаза.
Что изменилось в зеленых омутах? Что в них дрогнуло?
А ведь ничего удивительного, в подземелье Устя с другим Михайлой говорила, взрослым, избалованным, пресыщенным, огни и воду прошедшим. И, безусловно, жестоким. Ни с кем и ни с чем не считающимся.
А сейчас…
Многое этот Михайла видел, и сам убивал, а все ж таки человеческое еще было живо в нем. И любил он искренне, не стала еще любовь – безумием, одержимостью, и взаимности хотел добиться искренне.
- Да, Миша. Прости, не могу я иначе, сердцу не прикажешь.
И так это было сказано… не было в словах Устиньи жалости, от нее бы попросту взбесился парень. А было смирение перед судьбой.
Вышло – так.
Жива-матушка дорогу проложила, узелки завязала на кружеве судьбы, и никак их не обойти, не избежать. Люблю – и все тем сказано.
И тем больше была ее уверенность, что пронесла уже эту любовь Устинья через всю свою жизнь несчастливую, что не лишилась ее ни в палатах, ни в монастыре, и на плахе бы только о нем думала. Знала она, о чем говорила, и Михайла услышал ее. Может, в первый раз и услышал.
Что хотелось сказать Михайле? Что сделать? Или просто на колени пасть, волком лютым взвыть от безнадежности? Любит, любит он эту женщину, а она другого любит, и судя по словам ее, по глазам, по сиянию мягкому – с той же силой. Не будет Бориса, и ее не будет. Может, жить она и останется, ребенка ради, да только оболочка пустая получится, кукла с глазами, которая только что существовать будет. Не жить даже.
Существовать, дни свои проклинать, а может, и с моста головой кинется, в глазах Живы-матушки то не грех. Это у христиан самоубийство не дозволяется, а по старой-то вере просто все. Род тебе жизнь дал, ты в ней и властен. И ежели считаешь, что нет другого выхода…
А для Усти его и нет, по глазам видно.
Но почему не он?!
Почему другой?!
ЗА ЧТО?!
Такая боль Михайлу скрутила, что он и ответить ничего не смог, махнул рукой, да и пошел себе прочь по дорожке, ногами, ровно столетний старик загребая. Злое дело – любовь.
Пауль Данаэльс хорошо утро проводил, кофе попивал у окошка. Местные его не понимают, говорят, пакость горькая – дикие люди! Хотя и сам Пауль кофе не слишком любил, но и горький напиток, и полупрозрачные чашечки из дорогого чиньского фарфора, и сам ритуал – это все было ниточкой, коя его с родиной связывала. На Россу Пауль зарабатывать приехал, а сердце его в Лемберге как было, так и осталось. Когда Господь милосерден будет, Пауль старость в Лемберге встретит. В своем домике, с садиком яблоневым, со служаночкой симпатичной. А Россу, страну эту дикую, даже и во сне вспоминать не будет он.
В дверь стукнули грубо, поморщился Пауль. Говорил он Марте, в приличных домах скребутся слуги, не ломятся, ровно медведи росские, а все не впрок наука!
- Чего тебе?
Только вместо Марты в комнату мужчина вошел, в маске коричневого бархата, в таком же плаще со шнурами золотыми, стройный, темноволосый, шляпу на стул бросил не глядя… знакомым жестом.
- Мне? Поговорить…
Пауль кофе поперхнулся, закашлялся, коричневые струйки на белую скатерть потекли.
- Р-руди?!
- Все верно, Данаэльс, я это. Поговорим?
- Ты же в Лемберге сейчас быть должен, государь приказал, ты сам говорил?
Руди плащ размотал, небрежно на стул кинул. А вот маску, которая лицо его прикрывала, оставил. На улице на него, небось, и внимания не обратили, так многие ходят, кто недавно на Россу приехал. Пауль и сам ходил, пока не привыкло лицо, не перестало шелушиться, а модницы и посейчас так делают. Ну и модники некоторые.
- Государь приказал, а магистр повелел.
Пауль тут же выпрямился за столом, напрягся, чашку отставил подальше. Знал он, о ком Руди говорит, сам из его рук время от времени деньги получал.
- Что повелел магистр?
- Вернуться, да не просто так, а с людьми.
- Руди?
- Время пришло, Пауль. Пора.
Ох как же Данаэльсу слова эти слышать не хотелось.
Пришло оно… что б ему лет на десять позднее появиться! Пауль уже успел бы домой уехать, а теперь… оно понятно, Орден, Лемберг… только вот когда рядом исторические события происходят, нормальным людям куда бы спрятаться поглубже?
С царей короны летят, с людей головы.
- Руди…
- Ты учти, Пауль, я помиловать могу, а вот магистр Родаль…
Пауль и сам это знал, а потому помолчал пару минут, и обреченным точном спросил:
- Что я могу для тебя сделать, Руди? Для святого дела Ордена?
- Другой вопрос, Пауль. Ты можешь достать мне лодки? Мне надо как-то доставить людей в город, а потому нам надо доплыть, нас надо встретить… местную одежду тоже неплохо бы, хоть накинуть чего, нам по городу пройти придется, не хотелось бы, чтобы шум подняли. И несколько проводников…
***
- Дикое место!
Магистр де Тур с отвращением оглядывал небольшую бухточку. Четыре галеры в ней как раз уместились. Впритык, конечно, без удобства, ну да ладно, зато не в городе, не в порту. Там бы их сразу заметили, опять же, таможня….
Руди чуточку удивленно посмотрел на магистра.
Какое же это дикое место?
Есть место, чтобы причалить, есть дорога, по ней даже телега проедет спокойно… дикое место – это то, до которого вообще добраться нельзя. Или выбраться из него.
- Магистр, это Росса, тут везде леса.
- И так безумно холодно.
Руди и этого не понимал. Какой холод?
Река вскрылась! Весна уже, он даже шапку не надевал, а магистр кутался в тяжелый плащ и поеживался.
- Магистр, я завтра с утра отправлюсь в столицу, узнаю, все ли готово.
Руди-то голубя выпустил, но сам весточку таким образом получить не мог. А как?
Голубю надобно лететь в определенное место, он человека по всей Россе искать не будет.
- Хорошо. Мы как раз день отдохнем, устроимся тут удобнее, и будем готовы выступить в любой момент.
- Хорошо, магистр. Отсюда очень удобно, ежели верхом, тут до Ладоги почти полдня, а если пешком, напрямик через лес, то часа два.
Лошадь – создание хрупкое и благородное, она не везде пройдет по местным буеракам и оврагам, а человек… человек где не пройдет, там пролезет. Просочится.
Так что магистр кивнул Рудольфусу и принялся смотреть на берег Россы.
Окружающий мир не радовал, хотя безусловно, он был красив.
Берег реки, снег, который еще не потаял, высокие деревья, сосны и какие-то другие, в естественных науках магистр был не силен, и дуб от осины отличил бы только по желудям, черные голые ветки и синие прогалины снега.
Как это все… неуютно для человека культурного и образованного! То ли дело – родной Лемберг!
Там-то лесов и не найти, поди… может, два или три на всю страну! Надо же знатным людям где-то охотиться?
Выезжать, лис травить… волков или медведей?
Да их в Лемберге, поди, и не видели сто лет! А тут… смотришь на эти чащобы, и дрожь пробирает! Страшно же!
Дикая земля, дикие люди…
Но магистр Эваринол приказал, и Леон повинуется. Он готов и приплыть в эти страшные места, и оставаться здесь, пока они не станут более цивилизованными, и убивать по приказу.
Ах, как тут тяжко без привычных развлечений! Без балов, без охот, без изящного обхождения…
Придется немного потерпеть.
Во имя Ордена!
***
После покушения Добряна сторожиться стала. Страшно ей было, все ж не мужчина она, не воин, пусть и два десятка воинов при ней постоянно, а только не упредили б тогда нападение – и легли бы все. И рощу б подожгли, хватило бы у татей силы.
А Добряне покамест умирать нельзя, она себе еще преемницу не подготовила. Никак нельзя…
Что волхва может?
А многое. До Велигнева далеко ей, недра земные не сможет пошевелить она, да и ветрами не повелевает, к примеру. Разве что в роще своей попробовать может, и то получится ли? А вот звери да птицы ей завсегда помощниками были. Про то и в сказках сказывается, просто мало кто о том задумывается. А тем не менее… призывает волхва, или баба Яга, кого уж там сказочник приплетет зверей да птиц разных, расспрашивать начинает…*
*- см. русские народные сказки, прим. авт.
Как водится, самый последний зверь, коий долго отсутствует, и знает то, что герою надобно.
Вот это Добряна и могла сделать, даже и усилий прилагать не требовалось ей. Разве что не сказка это, и не станут птицы да звери лесные человеческими голосами говорить, мыслить, ровно люди. А вот ежели что новое, недоброе в лесу появится, обязательно они о том скажут.
Волка этого знала Добряна, сама ж ему две зимы назад лапу лечила, когда попался он в силок еще сеголетком… вот и шрам приметный… идет, смотрит серьезно. И не голод его сюда привел, шерсть вон, лоснится, и знает Добряна, что у него логово есть, и волчата… не ради еды он в роще. А зачем?
Подошел зверь лесной так близко, что Добряна запах его почуяла, звериный, дикий, морозный, нос ей в руку вложил, в глаза заглянул.
А у волка глаза умные, желтые, ровно вино драгоценное замерзло… смотрит зверь, и волхва в его глаза смотрит. И видит то, что он видел.
Бегал волк за пропитанием, а как мимо Ладоги-реки бежал вниз по течению, там корабли стоят. Конечно, не думал о них волк, как о галерах, да и людей признать не мог, просто видел – лодки большие, деревянные, весла торчат, людей в них много, люди металлом пахнут остро, и не только железом каленым, а еще и опасностью.
Хищник хищника завсегда распознает.
Вечор дело было…
Поблагодарила Добряна зверя за службу, кусок мяса парного дала, тот в логово свое потащил добычу, а Добряна руки подняла, птиц к себе кликнула… часа не прошло, метнулись птичьи стаи туда, где волк людей видел. А еще через три часа смотрела волхва и птичьими глазами. Кое-кто из птиц у кораблей остался, наблюдал за людьми незаметно, а остальные к ней вернулись.
Рассматривала Добряна галеры то с одного бока, то со второго, а потом одна из птах приметливых на щите у парня отметку заметила. Коричневый крест на алом фоне.
Герб Орденский.
- Вот к нам кто пожаловал…
Вроде и тихо волхва говорила, а роща отозвалась гневу ее, листвами зашумела, ровно волна по деревьям прошла. Долго волхва размышлять не стала, Божедара она сразу же позвать попросила, как только о чужаках услышала. Вот и сидел богатырь, сок березовый попивал, о своем думал…
- Орден Чистоты Веры к нам пожаловал.
Божедар сок допил, рука не дрогнула. И кубок в снег поставил спокойно, ровно….
- Вот даже как. И много их, волхва?
- Птицы считать не умеют. Четыре корабля, галеры, а уж сколько на них… и не идут они в Ладогу. Остановились в бухте по течению пониже города.
- Интересно как!
- Да и мне интересно, не сюда ли они ладятся?
- Разузнаем. Человека пошлю, - Божедар линию речную нарисовал, примерился… - Где они, хозяюшка? Не подскажешь ли?
- Будь ласков. Здесь гости незваные расположились, волк сказал, - Добряна носочком сапожка показала.
- И людей позову, и встретим негодяев как положено, - успокоил ее Божедар. И ушел, какого-то Юрку окликая.
Добряна ему мешать не стала. Когда так… неужто она не найдет, чем гостей встретить да приветить? Широка река Ладога, много кто в ней водится… а и лес широк. Не хотелось волхве зверей да птиц губить, а только когда выбор между ней и диким зверем стоит…. Надобно бы волков попросить, чай, не откажут ей несколько стай, пришлют сюда пару десятков хищников серых. И медведей посмотреть, голодные они по весне, злые, а тут столько мяса, да сами придут.
Птицы, опять же…
Думаете, птички это так, крылышки и лапки? Ой, зря вы так думаете! Даже обычный ворон может человека серьезно ранить. А есть и беркуты, и сарычи, и филины с совами… не надо брать в расчет дроздов и зеленушек, синиц и крапивников, те человека не убьют. А вот сова – может. Планирует она тихо, совершенно неслышно, а когти у нее острые. И клюв…
И беркут может человека убить, и даже ворон может, а уж про соколов и вовсе молчим. *
*- автор не врет, бывали разные случаи. И я не про орнитоз, у названных птиц действительно сильные крылья, а клюв и когти позволяют наносить кровавые раны. Выбить глаз, разорвать сосуды… вполне. С соколами и на волков охотились. Прим. авт.
Божедар своими делами займется, а Добряна и свое воинство на подмогу позовет. Пока соберутся звери-птицы, время и пройдет помаленьку. Опять же, кораблями заняться надо бы…
Думаете, неразумны рыбы?
И такие есть, а есть и те, кто волхву поймет и выслушает. Несколько сомов, к примеру. Они звери большие, старые, Добряна им найдет, чего предложить. Корабль они не потопят, конечно, но ежели враги куда на лодках отправятся – не все лодки до земли доберутся.
А люди…
Кто доберется, а кто и нет. И вода покамест ледяная, Ладога только вскрылась, и рыцари на себе железа много носят, и сом зверюга сильная, человека может в воду утянуть запросто. И утянут, и под корягой оставят, сомы тухлятину любят. Им пропитание, а Божедару меньше заботы.
Рыцарей жалеть?
Не сделает Добряна такой глупости!
Они сюда не грибы собирать приплыли, вот и она милосердия не проявит, не хватало еще! Это по новой вере, христианской, врага простить да пожалеть можно, а Добряна – волхва.
Может она врага простить, еще как может, когда станет он лесным перегноем, и не ранее, когда вреда никому причинить не успеет. Так-то она и прочих простила…
И рыцарям ордена поделом будет! Не стихи читать они на Россу пришли, тут навек и останутся.
***
- Михайла? Чего тебе?
Устя по саду гуляла, воздухом дышала. Прабабушка с утра убежала, Борис с боярской думой заседал, а Устя погулять решила. Воздуха хотелось.
Казалось ей, что стены давят, что воздух вокруг сгущается, что тяжело ей… понимала Устя, что просто предчувствие у нее дурное, да отвлечься не могла. Хоть по саду пройтись, подышать, все легче будет. Тут ее Михайла и нашел, кашлянул, подходя.
Устя не испугалась.
Убить она его может в любую секунду, это понимала она. И сила ее послушается, только рада будет. Михайла и Федор – двое людей, которые у нее крик ярости вызывают.
До… до обморока.
Так бы и кричала, и билась, и убила – не жалко! До сих пор!
За себя и за Верею, за две жизни, которые серым прахом осыпались на пол темницы.
- Устя… поговори со мной. Пожалуйста.
И таким потерянным выглядел сейчас зеленоглазый наглец, что Устя… нет, не пожалела его, а скорее решила сразу не гнать. А вдруг что полезное скажет?
Не сказал.
Рядом пошел, смотрит, ровно собака побитая.
- О чем с тобой поговорить, Ижорский?
- Да хоть о чем… мне твой голос слышать в радость. Скажи, счастлива ты?
На этот вопрос легко ответить было, Устя и не задумалась.
- Да. Счастлива.
- И мужа любишь…
Михайла не спрашивал, утверждал.
- Люблю. Боря – жизнь моя и дыхание, его не будет, и я умру.
- Умрешь… Устя, ведь старше он, и собой нехорош, и…
Устинья только головой покачала.
- Михайла, ведь молода я, и собой нехороша…
- Устя!!!
- То-то и оно, Михайла. Тебе одно кажется, мне другое. Но когда слышишь ты меня – пойми. Не ты плох, не я хороша, а просто так вот сложилось. Люблю я другого человека, всю жизнь свою люблю, даже убьют меня – все равно это во мне останется, на костер взойду с его именем на губах.
- Бориса? И никак иначе не получится?
И так Михайла это спрашивал, невольно Устя глаза подняла, посмотрела на него.
Глаза в глаза.
Что изменилось в зеленых омутах? Что в них дрогнуло?
А ведь ничего удивительного, в подземелье Устя с другим Михайлой говорила, взрослым, избалованным, пресыщенным, огни и воду прошедшим. И, безусловно, жестоким. Ни с кем и ни с чем не считающимся.
А сейчас…
Многое этот Михайла видел, и сам убивал, а все ж таки человеческое еще было живо в нем. И любил он искренне, не стала еще любовь – безумием, одержимостью, и взаимности хотел добиться искренне.
- Да, Миша. Прости, не могу я иначе, сердцу не прикажешь.
И так это было сказано… не было в словах Устиньи жалости, от нее бы попросту взбесился парень. А было смирение перед судьбой.
Вышло – так.
Жива-матушка дорогу проложила, узелки завязала на кружеве судьбы, и никак их не обойти, не избежать. Люблю – и все тем сказано.
И тем больше была ее уверенность, что пронесла уже эту любовь Устинья через всю свою жизнь несчастливую, что не лишилась ее ни в палатах, ни в монастыре, и на плахе бы только о нем думала. Знала она, о чем говорила, и Михайла услышал ее. Может, в первый раз и услышал.
Что хотелось сказать Михайле? Что сделать? Или просто на колени пасть, волком лютым взвыть от безнадежности? Любит, любит он эту женщину, а она другого любит, и судя по словам ее, по глазам, по сиянию мягкому – с той же силой. Не будет Бориса, и ее не будет. Может, жить она и останется, ребенка ради, да только оболочка пустая получится, кукла с глазами, которая только что существовать будет. Не жить даже.
Существовать, дни свои проклинать, а может, и с моста головой кинется, в глазах Живы-матушки то не грех. Это у христиан самоубийство не дозволяется, а по старой-то вере просто все. Род тебе жизнь дал, ты в ней и властен. И ежели считаешь, что нет другого выхода…
А для Усти его и нет, по глазам видно.
Но почему не он?!
Почему другой?!
ЗА ЧТО?!
Такая боль Михайлу скрутила, что он и ответить ничего не смог, махнул рукой, да и пошел себе прочь по дорожке, ногами, ровно столетний старик загребая. Злое дело – любовь.
***
Пауль Данаэльс хорошо утро проводил, кофе попивал у окошка. Местные его не понимают, говорят, пакость горькая – дикие люди! Хотя и сам Пауль кофе не слишком любил, но и горький напиток, и полупрозрачные чашечки из дорогого чиньского фарфора, и сам ритуал – это все было ниточкой, коя его с родиной связывала. На Россу Пауль зарабатывать приехал, а сердце его в Лемберге как было, так и осталось. Когда Господь милосерден будет, Пауль старость в Лемберге встретит. В своем домике, с садиком яблоневым, со служаночкой симпатичной. А Россу, страну эту дикую, даже и во сне вспоминать не будет он.
В дверь стукнули грубо, поморщился Пауль. Говорил он Марте, в приличных домах скребутся слуги, не ломятся, ровно медведи росские, а все не впрок наука!
- Чего тебе?
Только вместо Марты в комнату мужчина вошел, в маске коричневого бархата, в таком же плаще со шнурами золотыми, стройный, темноволосый, шляпу на стул бросил не глядя… знакомым жестом.
- Мне? Поговорить…
Пауль кофе поперхнулся, закашлялся, коричневые струйки на белую скатерть потекли.
- Р-руди?!
- Все верно, Данаэльс, я это. Поговорим?
- Ты же в Лемберге сейчас быть должен, государь приказал, ты сам говорил?
Руди плащ размотал, небрежно на стул кинул. А вот маску, которая лицо его прикрывала, оставил. На улице на него, небось, и внимания не обратили, так многие ходят, кто недавно на Россу приехал. Пауль и сам ходил, пока не привыкло лицо, не перестало шелушиться, а модницы и посейчас так делают. Ну и модники некоторые.
- Государь приказал, а магистр повелел.
Пауль тут же выпрямился за столом, напрягся, чашку отставил подальше. Знал он, о ком Руди говорит, сам из его рук время от времени деньги получал.
- Что повелел магистр?
- Вернуться, да не просто так, а с людьми.
- Руди?
- Время пришло, Пауль. Пора.
Ох как же Данаэльсу слова эти слышать не хотелось.
Пришло оно… что б ему лет на десять позднее появиться! Пауль уже успел бы домой уехать, а теперь… оно понятно, Орден, Лемберг… только вот когда рядом исторические события происходят, нормальным людям куда бы спрятаться поглубже?
С царей короны летят, с людей головы.
- Руди…
- Ты учти, Пауль, я помиловать могу, а вот магистр Родаль…
Пауль и сам это знал, а потому помолчал пару минут, и обреченным точном спросил:
- Что я могу для тебя сделать, Руди? Для святого дела Ордена?
- Другой вопрос, Пауль. Ты можешь достать мне лодки? Мне надо как-то доставить людей в город, а потому нам надо доплыть, нас надо встретить… местную одежду тоже неплохо бы, хоть накинуть чего, нам по городу пройти придется, не хотелось бы, чтобы шум подняли. И несколько проводников…
