Те, кто носят оружие, знают об этой особенности. И – боятся.
Человеку в таком состоянии неважно – на пулеметы идти, на пушки… он – дойдет. И вцепится.
Прасковья упала за секунду до того, как раздались первые выстрелы.
Упала, потянув за собой подругу.
Упала под плетень, откатываясь подальше от ног и дороги, на обочину…
Летом здесь росли лопухи. Густые, высокие, способные укрыть.
Сейчас их не было.
Но…
Никому до Прасковьи и дела не было.
Первые выстрелы.
Первая кровь.
Первые упавшие люди.
Крики, вой, растерянность толпы, которая не успела стать зверем, крики врагов – что бы они не говорили о своих высоких целях, они все равно враги…
Те, кто приходит отнимать хлеб, отнимают самое жизнь. Они не могут быть никем иным, только врагами. Только убийцами.
Пуля – или голод?
Пуля милосерднее…
Прасковья лежала и молились. И рука Мотри в ее ладони дрожала. Подруга была жива, это было хорошо…
- Парашка, как же так…
Почему шепот слышнее крика?
- Не дергайся.
Сейчас важно только это.
Чтобы не пристрелили по ошибке. Не затоптали. Не…
У нее дети. Она должна выжить, остальное – побоку.
Ванятка и Васятка сейчас в лесу. Если мать не придет, они обречены. Она должна выжить…
А еще Прасковья знала – когда ее муж вернется… жены у него не будет.
И семьи у него тоже не будет.
Женщина может простить многое, но когда их детям нужна была защита, мужа не было рядом. Когда ей нужна была помощь, его не было рядом. А коли так….
Не было тебя рядом?
Обошлись?
И иди к Хелле! Женщины могут простить – за себя. Но за детей они не простят.
Лежать пришлось минут пятнадцать. Но страшнее времени в жизни женщин – не было.
Лежать, слушать выстрелы, слышать крики… а ведь и их тоже… могут.
Прасковья это понимала, и лежала тихо-тихо. Мотря – та вообще обеспамятела от страха, замерла, аки заяц, и только тихо-тихо вздыхала. Иногда.
Наступающая зима покрывала лужи первым ледком, припорашивала легким инеем.
На белом кровь – алая. На черном – тоже алая.
Долготерпение было вознаграждено.
- Гони их по домам!
Крики, шум…
Прасковья вылезла, только когда на площади никого не осталось. И то – вылезла…
Не встала во весь рост, не принялась отряхиваться, не пошла домой гордо и с достоинством…
Перевернулась на живот, пнула как следует подругу, чтобы та пришла в себя, и кое-как поползла. Медленно, очень медленно, вдоль канавы…
Ничего.
Лучше пять раз покрыться грязью, чем один раз – накрыться землей. Мотря, похоже, думала так же. Она ползла за подругой, и для разнообразия больше не вздыхала. Только икала. Тихо, часто и отчетливо…
Женщины отважились встать на ноги только ближе к окраине деревни, когда их не видно было за кустарником. Мотря потрясла головой.
Еще раз икнула.
И – в ноги поклонилась Прасковье.
- Век благодарна буду, сестрица.
Прасковья ответила таким же поклоном.
- Кто доброе дело сделает, тому Господь отплатит.
- Воистину, - отозвалась Мотря.
На этом ритуал был закончен, и дамы перешли к делу.
- Парашка, откуль ты про таких знала? – принялась выспрашивать Мотря.
- Откуль… оттуль, - проворчала Прасковья. – Предупредили. Беги домой, да зарой в подполе, что сможешь. Скотины у тебя вроде как немного, может, что и оставят… а вот зерно точно заберут. И детей прибери, у тебя старшенькая в пору входит.
- Я уж ей сказала ховаться в погребе…
- Ты меня послушай, - глаза у Прасковьи были серьезными.
Страшно серьезными.
Грабить будут. Убивать. Насиловать…
Тора Яна была права. Сейчас Прасковья благодарила Творца, что к ней на порог занесло эту женщину.
Мотря кивнула. И затрусила к своей избе.
А Прасковья, не особо задумываясь, отправилась в лес.
А чего ей?
Подожгут избу?
Да и пес с ней, самой бы живой остаться. Все одно, там из живности только тараканы. Плохо, конечно, и добра жалко, а только жизни лишиться – не хочется. Или, того веселее, не просто так ее лишиться. Мужики злые, молодые, голодные… если они здесь хоть на пару дней задержатся – в лесу оно безопаснее будет.
Остальная деревня?
Так и сами не маленькие…
Прасковья совершенно не рвалась бегать и всех предупреждать. Что – никому не ясно? После выстрелов-то?
После трех или четырех трупов, которые остались на площади? Кажется, там был фельдшер, кто-то из баб, пара мужчин… дядька Силантий… нет, точно Прасковья сказать не взялась бы. И то, что уже помнила – чудо.
Лучше она в лесу с мальчишками отсидится, все спокойнее будет.
И было спокойно.
Когда она подходила к землянке.
Когда кинулись ей на шею сыновья.
Когда побледнел мертвенно Ванятка – мам, у тебя кровь на лице…
Чужая.
Повезло – это просто чужая кровь. Брызнуло, наверное. А могла бы и ее быть…
Если бы не тора Яна, так и было бы. А еще она накупила бы всего и оставила в доме. И детей не прятала бы…
Глупость?
Так ведь мир!
Кому придет в голову такое проделывать, ежели войны нет? Когда враг приходит, тут понятно – ничего хорошего от него не ждешь.
А от своих?
От тех, кто с тобой на одном языке говорит?
Кто, может, вчера рядом жил, мало не в соседней избе… Прасковья, хоть и вся в тревоге была, а Федьку-бобыля заметила. Стоял рядом с одним из «збройных».
Стоял, смотрел, говорил что-то…
А и пусть!
Он-то знает, что у нее взять нечего. Разве что саму Прасковью, и то! Полувдовья жизнь никого не украсит…
А все одно – никуда она отсюда не уйдет. И продукты забирать не будет, разве что спрячет получше. И домой приносить будет крайне осторожно, по горсточке.
Прасковья помнила, как в ту зиму мальчишки у нее кусочек хлебушка просили. Помнила – и повторять это не хотела.
В лесу она прожила пять дней.
По ночам приходила в деревню, ни к кому не заходила, да и ни к чему такое было.
Дом ее так и стоял, никому не нужный. Поджигать?
Зачем?
Обыск явно устроили, не нашли ничего ценного, разве пару полотенец забрали, да и пес с ними. А на пятый день и подводы из деревни двинулись.
Тут Прасковья и вернуться решила.
Ответила Мотре, что в соседнюю деревню бегала – там предупредить. Там с мальчишками и пожили. И лишний раз порадовалась.
Как уж там что…
Выгребли из деревни все лишнее. Забрали половину скота, овощи, зерно забрали, рухляди прихватили, старосту пристрелили, невесток его снасильничали…
Мотря сейчас радовалась – она как только домой пришла, так дочку и отослала к родне. На дальний хутор.
Заходили ведь! Явно искали… дочка-то у нее в самый сок вошла – парни заглядывались. А коли снасильничают?
Позор?
Да плевать на тот позор! Чай не деготь, отмоется…
А вот увечья… фершала ведь тоже… того…
Прасковья слушала - и ежилась. Что рядом-то просвистело, будто те пули. И нигде не сказано, что другие не придут.
Так она Мотре и сказала.
Прятать все. И дочку прятать. И сторожиться…
Темные времена грядут. Страшные.
И кровавые пятна на первом инее – только начало…
Русина, окрестности Ирольска.
- Тор Изюмский!
- Что случилось, Прошка?
Мальчишка подбежал, что тот конь – бодрой рысью.
- Новости у меня, тор! Да такие!
- Какие?
- Тор, я подслушал тут… говорят о раскулачивании.
- Вот как?
- Не токма благородных будут в расход – еще и по деревням пойдут!
- Та-ак…
- Говорят – кулаки, мироеды…
Вот кто бы сомневался?
Что обещают революционеры? Одно и то же!
Блага всем, кто пойдет за ними! Точнее – кто дойдет.
Но чтобы эти блага раздавать, надо их откуда-то взять.
Производить? Покупать?
Зачем?
Куда как проще произвести перераспределение. Был ты голытьба на селе – так найди самого богатого и отними у него добро. И подели на всех.
А там и пропить можно!
Не хватит?
А что – у вас один богатей на селе? Нет, конечно! А не найдем, так назначим…
- За села решили приняться?
- Тор… да.
- И кто же у нас в кулаки попадает? Не говорили?
Прошка почесал в затылке. Так, для стимуляции памяти. Немного…
- У кого техника есть. Кто ее в наем отдавал или рабочих нанимал. Али торговал…*
*- кодекс законов о труде. Только сокращенный, прим. авт.
- Почитай, треть села. Любой зажиточный хозяин подойдет…
Тор Изюмский едва за голову не схватился.
Это ж как!
Если эта шваль на усадьбу налетит – он отобьется.
А на села?
На его людей? Его крестьян?
В каждом селе охрану ставить?
Армию иметь надобно! И то не поможет… а если по паре человек – тоже не поможет. Перебьют…
Но и людей без защиты оставлять нельзя. Крестьяне его кормят, не будет хлеба, так и он зубы на полку положит.
Что же делать, что делать!?
Яна, Звенигород.
- Б…!!!
Что может быть хуже?
Стоять перед закрытым домом – и не знать, куда все подевались?
Вообще – куда угодно. Если у Илюшкиной сестрички ума хоть на капельку больше, чем у диванной подушки, она уедет из столицы.
Яна бы уехала.
Если ума будет больше, чем у козы – уедет за границу, на всякий случай прихватив ценности.
Меньше?
Хм… а куда бы рванулась коза? В хлев?
Вряд ли. Когда горит дом, животные не бегут в огонь. Но то животные, они умные. А что сделает Ирина-как-ее-там?
Яна вздохнула.
Что угодно.
Предсказать действия человека, о котором ты ничего не знаешь – невозможно.
Метаться – глупо.
Выход?
Найти того, кто знает ответ.
И девушка еще раз пнула дверь.
Закрыто и никого нет. Какие есть варианты?
Пойти расспрашивать по соседям. Только не в таком виде, сейчас ей и двери-то не откроют. Где тут можно остановиться и привести себя в порядок?
Как запоздалая месть
летнему буйству трав.
Работают ли гостиницы во время революции?
Да как вам сказать?
Если где господа есть, там и халдеи будут. Другой вопрос, что живущим в гостинице стоит опасаться визита «комитетов освобождения». А вот они как раз Яне были без надобности.
Ей вообще в Звенигороде задерживаться…
Ни к чему.
Но надо бы хоть переодеться где, да и попробовать поспрашивать.
Лебедева, говорите? Ирина Ивановна?
Вдова с ребенком…
Яна огляделась по сторонам.
А почему бы не попробовать? Улица здесь не то, чтобы очень парадная, вымощена даже не камнем – досками. Брусчатая мостовая. Но выметенная. А значит – что?
Где подметают, там и дворники есть. А коли есть дворники, будет и информация.
Как вызвать дворника?
Эммм… в этом веке – непонятно. А так они на мусор реагируют! Яна точно знала.
Вот сидишь в институте на подоконнике, грызешь мороженое, а потом доела – и куда бы бумажку деть? Так вот, стоит попробовать бросить ее на пол, как тут же из полной пустоты (куда там джиннам из арабских сказок!?) возникает уборщица в синем халате. И ты слышишь про себя много всего лестного.
А вот чем бы тут насвинячить?
Яна подумала, потом вытащила из сумки бутерброд, припасенный еще с поезда – и огляделась выискивая местечко почище.
Сейчас перекушу, а бумагу, в которую бутерброд был завернут…
- Энто ишшо че такое?! А ну брысь отседова!
Местный дворник был еще круче уборщицы тети Симы. Он появлялся не в момент и не после совершения тяжкого преступления насвинячивания. Он явился еще ДО оного.
В претензии Яна не была. И о презумпции невиновности не заикнулась. Вместо этого уважительно склонила голову.
- День добрый, уважаемый жом.
- Ну… добрый.
- Скажите пожалуйста, вы здесь убираете?
Вежливость – первое оружие. Любого разумного. Дворника оно тоже притормозило, как медведя – рогатина.
- Ну… энто… я, да. А шо?
- Чисто тут у вас. Везде разруха, развал, а у вас хорошо, чисто, выметено все, как языком вылизано. Вот и хотела присесть перекусить. С утра во рту росинки маковой не было.
Дворник пригляделся повнимательнее.
- Простите, жама. Не признал.
- Сейчас так лучше, чтобы не признавали, - объяснила Яна. – Я пока из провинции добиралась… плохо в стране. Маетно. А к подруге приехала – той нет дома.
Дволрник посмотрел еще немного, послушал…
- Идемте ко мне, жама. Я вам чайку налью…
- Благодарствую! – расцвела Яна. – А только что ж я без угощения, - в пальцах сверкнула серебряная полтина. – Может, вы скажете, где к чаю… прикупить?
Произошло чудо.
Монета сверкнула – и растворилась в воздухе, полностью опровергая все законы химии и физики. Дворник расплылся в улыбке.
- Так я, жама, сейчас вас устрою, да и схожу. Чего вам ноги бить… видно ж! Пехом шли, устали…
Яна и не спорила.
И пешком шла, и устала…
Другое дело, человек, который вырос на кордоне, может и по лесу долго ходить, и не слишком страдать от голода. Это сейчас шоколадки – мармеладки – плюшки – фигнюшки…
А раньше как?
Идешь в лес, а что взять-то с собой? Зимой проще, ничего не пропадет. А летом? Когда сыр плачет, колбаса за два часа протухает, кефир скисается… Остаются вареные яйца, хлеб и огурцы с помидорами. Тверденькими такими.
Яна так и привыкла с детства.
Отец так ходил, ее приучил. Она бы и еще часика четыре спокойно прогуляла, не кушая. Но – надо было выманить джинна из бутылки! И ведь сработало?
В дворницкой было чисто и уютно.
Маленькое помещение начиналось с тяжелой двери, перед которой был положен скребок. Яна честь по чести отряхнула ноги и вступила в крохотную кухоньку.
Печь, стол, люк в подпол.
Дверь в комнату. Не слишком большую, Яна заглянула. С топчаном, комодом и сундуком.
Инструменты, похоже, хранились или в подполе, или еще где…
Два окна глядели в стену, так что даже в самые солнечные дни здесь будет грустно и пасмурно. Но в комнату девушка не полезла, уселась за столом, ждать.
Дворник себя ждать не заставил, вернулся и плюхнул на стол пакет с продуктами.
Горлышко бутылки, стыдливо выглядывающее из свертка, Яна вежливо не заметила.
- Как вас зовут, жом?
- Трофим я, жама.
- А по батюшке?
- Игнатьевич.
Яна протянула руку.
- Яна Петровна. Можно просто Яна. Рада знакомству, Трофим Игнатьевич.
Дворник метнулся взглядом по сторонам, подумал – и предложил универсальное:
- За знакомство!?
Через четыре часа Яна отвалилась к стене с чувством выполненного долга. Трофим уснул, уговорив «литрушку», а она попивала чаек, отдыхала. Она-то поила щель в полу комнату. Научилась, не пить же невнятное пойло?
И бегать никуда не надо, и искать, и прыгать…
Вдова Лебедева отправилась к родителям. И сына с собой взяла.
Куда?
Да говорила, что у нее имение есть. У ее родителей…
Куда?
Вроде как под Синегорском.
Городок такой, понятно, гор там отродясь не было, но назвали же! Туда кажись, на поезде пару дней ехать надо. Или конями…
Яна вздохнула.
Поезд, лошади…
Поезд – это хорошо, но сейчас они не ходят.
Лошади?
Не ее это! Не ее!
Даже если допустить, что она купит лошадь, справится с ней – это возможно, все же на кордоне росла, и верхом ездила несколько раз. На машине чаще, но и на лошади верхом случалось несколько раз. Но лошадь же!
Животное!
Которое надо кормить, за которым надо ухаживать, которое надо еще и охранять – и в чем ехать? Верхом?
В телеге?
В пролетке?
А она проедет?
В России не дороги, а направления?
Так в Русине тоже направлений хватает! Как направят…
Пешком идти?
Яна почесала кончик носа. Ей бы хорошую вещь… велосипед! Смех смехом, а штука-то замечательная! Выдержит любые нагрузки, зависит только от сил наездника, пройдет и по дорогам, и по бездорожью… и ездить Яна умела.
А где бы можно разжиться сей полезной в хозяйстве новинкой?
Большой плюс – овса ему не надо, ржать не будет, кормить-чистить тоже ни к чему, и меняться может. То есть или всадник на велике, или велик на всаднике – отец им в лесничестве тоже пользовался. Удобно, по лесным дорогам-то!
Человеку в таком состоянии неважно – на пулеметы идти, на пушки… он – дойдет. И вцепится.
Прасковья упала за секунду до того, как раздались первые выстрелы.
Упала, потянув за собой подругу.
Упала под плетень, откатываясь подальше от ног и дороги, на обочину…
Летом здесь росли лопухи. Густые, высокие, способные укрыть.
Сейчас их не было.
Но…
Никому до Прасковьи и дела не было.
Первые выстрелы.
Первая кровь.
Первые упавшие люди.
Крики, вой, растерянность толпы, которая не успела стать зверем, крики врагов – что бы они не говорили о своих высоких целях, они все равно враги…
Те, кто приходит отнимать хлеб, отнимают самое жизнь. Они не могут быть никем иным, только врагами. Только убийцами.
Пуля – или голод?
Пуля милосерднее…
Прасковья лежала и молились. И рука Мотри в ее ладони дрожала. Подруга была жива, это было хорошо…
- Парашка, как же так…
Почему шепот слышнее крика?
- Не дергайся.
Сейчас важно только это.
Чтобы не пристрелили по ошибке. Не затоптали. Не…
У нее дети. Она должна выжить, остальное – побоку.
Ванятка и Васятка сейчас в лесу. Если мать не придет, они обречены. Она должна выжить…
А еще Прасковья знала – когда ее муж вернется… жены у него не будет.
И семьи у него тоже не будет.
Женщина может простить многое, но когда их детям нужна была защита, мужа не было рядом. Когда ей нужна была помощь, его не было рядом. А коли так….
Не было тебя рядом?
Обошлись?
И иди к Хелле! Женщины могут простить – за себя. Но за детей они не простят.
***
Лежать пришлось минут пятнадцать. Но страшнее времени в жизни женщин – не было.
Лежать, слушать выстрелы, слышать крики… а ведь и их тоже… могут.
Прасковья это понимала, и лежала тихо-тихо. Мотря – та вообще обеспамятела от страха, замерла, аки заяц, и только тихо-тихо вздыхала. Иногда.
Наступающая зима покрывала лужи первым ледком, припорашивала легким инеем.
На белом кровь – алая. На черном – тоже алая.
Долготерпение было вознаграждено.
- Гони их по домам!
Крики, шум…
Прасковья вылезла, только когда на площади никого не осталось. И то – вылезла…
Не встала во весь рост, не принялась отряхиваться, не пошла домой гордо и с достоинством…
Перевернулась на живот, пнула как следует подругу, чтобы та пришла в себя, и кое-как поползла. Медленно, очень медленно, вдоль канавы…
Ничего.
Лучше пять раз покрыться грязью, чем один раз – накрыться землей. Мотря, похоже, думала так же. Она ползла за подругой, и для разнообразия больше не вздыхала. Только икала. Тихо, часто и отчетливо…
***
Женщины отважились встать на ноги только ближе к окраине деревни, когда их не видно было за кустарником. Мотря потрясла головой.
Еще раз икнула.
И – в ноги поклонилась Прасковье.
- Век благодарна буду, сестрица.
Прасковья ответила таким же поклоном.
- Кто доброе дело сделает, тому Господь отплатит.
- Воистину, - отозвалась Мотря.
На этом ритуал был закончен, и дамы перешли к делу.
- Парашка, откуль ты про таких знала? – принялась выспрашивать Мотря.
- Откуль… оттуль, - проворчала Прасковья. – Предупредили. Беги домой, да зарой в подполе, что сможешь. Скотины у тебя вроде как немного, может, что и оставят… а вот зерно точно заберут. И детей прибери, у тебя старшенькая в пору входит.
- Я уж ей сказала ховаться в погребе…
- Ты меня послушай, - глаза у Прасковьи были серьезными.
Страшно серьезными.
Грабить будут. Убивать. Насиловать…
Тора Яна была права. Сейчас Прасковья благодарила Творца, что к ней на порог занесло эту женщину.
Мотря кивнула. И затрусила к своей избе.
А Прасковья, не особо задумываясь, отправилась в лес.
А чего ей?
Подожгут избу?
Да и пес с ней, самой бы живой остаться. Все одно, там из живности только тараканы. Плохо, конечно, и добра жалко, а только жизни лишиться – не хочется. Или, того веселее, не просто так ее лишиться. Мужики злые, молодые, голодные… если они здесь хоть на пару дней задержатся – в лесу оно безопаснее будет.
Остальная деревня?
Так и сами не маленькие…
Прасковья совершенно не рвалась бегать и всех предупреждать. Что – никому не ясно? После выстрелов-то?
После трех или четырех трупов, которые остались на площади? Кажется, там был фельдшер, кто-то из баб, пара мужчин… дядька Силантий… нет, точно Прасковья сказать не взялась бы. И то, что уже помнила – чудо.
Лучше она в лесу с мальчишками отсидится, все спокойнее будет.
***
И было спокойно.
Когда она подходила к землянке.
Когда кинулись ей на шею сыновья.
Когда побледнел мертвенно Ванятка – мам, у тебя кровь на лице…
Чужая.
Повезло – это просто чужая кровь. Брызнуло, наверное. А могла бы и ее быть…
Если бы не тора Яна, так и было бы. А еще она накупила бы всего и оставила в доме. И детей не прятала бы…
Глупость?
Так ведь мир!
Кому придет в голову такое проделывать, ежели войны нет? Когда враг приходит, тут понятно – ничего хорошего от него не ждешь.
А от своих?
От тех, кто с тобой на одном языке говорит?
Кто, может, вчера рядом жил, мало не в соседней избе… Прасковья, хоть и вся в тревоге была, а Федьку-бобыля заметила. Стоял рядом с одним из «збройных».
Стоял, смотрел, говорил что-то…
А и пусть!
Он-то знает, что у нее взять нечего. Разве что саму Прасковью, и то! Полувдовья жизнь никого не украсит…
А все одно – никуда она отсюда не уйдет. И продукты забирать не будет, разве что спрячет получше. И домой приносить будет крайне осторожно, по горсточке.
Прасковья помнила, как в ту зиму мальчишки у нее кусочек хлебушка просили. Помнила – и повторять это не хотела.
***
В лесу она прожила пять дней.
По ночам приходила в деревню, ни к кому не заходила, да и ни к чему такое было.
Дом ее так и стоял, никому не нужный. Поджигать?
Зачем?
Обыск явно устроили, не нашли ничего ценного, разве пару полотенец забрали, да и пес с ними. А на пятый день и подводы из деревни двинулись.
Тут Прасковья и вернуться решила.
Ответила Мотре, что в соседнюю деревню бегала – там предупредить. Там с мальчишками и пожили. И лишний раз порадовалась.
Как уж там что…
Выгребли из деревни все лишнее. Забрали половину скота, овощи, зерно забрали, рухляди прихватили, старосту пристрелили, невесток его снасильничали…
Мотря сейчас радовалась – она как только домой пришла, так дочку и отослала к родне. На дальний хутор.
Заходили ведь! Явно искали… дочка-то у нее в самый сок вошла – парни заглядывались. А коли снасильничают?
Позор?
Да плевать на тот позор! Чай не деготь, отмоется…
А вот увечья… фершала ведь тоже… того…
Прасковья слушала - и ежилась. Что рядом-то просвистело, будто те пули. И нигде не сказано, что другие не придут.
Так она Мотре и сказала.
Прятать все. И дочку прятать. И сторожиться…
Темные времена грядут. Страшные.
И кровавые пятна на первом инее – только начало…
Русина, окрестности Ирольска.
- Тор Изюмский!
- Что случилось, Прошка?
Мальчишка подбежал, что тот конь – бодрой рысью.
- Новости у меня, тор! Да такие!
- Какие?
- Тор, я подслушал тут… говорят о раскулачивании.
- Вот как?
- Не токма благородных будут в расход – еще и по деревням пойдут!
- Та-ак…
- Говорят – кулаки, мироеды…
Вот кто бы сомневался?
Что обещают революционеры? Одно и то же!
Блага всем, кто пойдет за ними! Точнее – кто дойдет.
Но чтобы эти блага раздавать, надо их откуда-то взять.
Производить? Покупать?
Зачем?
Куда как проще произвести перераспределение. Был ты голытьба на селе – так найди самого богатого и отними у него добро. И подели на всех.
А там и пропить можно!
Не хватит?
А что – у вас один богатей на селе? Нет, конечно! А не найдем, так назначим…
- За села решили приняться?
- Тор… да.
- И кто же у нас в кулаки попадает? Не говорили?
Прошка почесал в затылке. Так, для стимуляции памяти. Немного…
- У кого техника есть. Кто ее в наем отдавал или рабочих нанимал. Али торговал…*
*- кодекс законов о труде. Только сокращенный, прим. авт.
- Почитай, треть села. Любой зажиточный хозяин подойдет…
Тор Изюмский едва за голову не схватился.
Это ж как!
Если эта шваль на усадьбу налетит – он отобьется.
А на села?
На его людей? Его крестьян?
В каждом селе охрану ставить?
Армию иметь надобно! И то не поможет… а если по паре человек – тоже не поможет. Перебьют…
Но и людей без защиты оставлять нельзя. Крестьяне его кормят, не будет хлеба, так и он зубы на полку положит.
Что же делать, что делать!?
Яна, Звенигород.
- Б…!!!
Что может быть хуже?
Стоять перед закрытым домом – и не знать, куда все подевались?
Вообще – куда угодно. Если у Илюшкиной сестрички ума хоть на капельку больше, чем у диванной подушки, она уедет из столицы.
Яна бы уехала.
Если ума будет больше, чем у козы – уедет за границу, на всякий случай прихватив ценности.
Меньше?
Хм… а куда бы рванулась коза? В хлев?
Вряд ли. Когда горит дом, животные не бегут в огонь. Но то животные, они умные. А что сделает Ирина-как-ее-там?
Яна вздохнула.
Что угодно.
Предсказать действия человека, о котором ты ничего не знаешь – невозможно.
Метаться – глупо.
Выход?
Найти того, кто знает ответ.
И девушка еще раз пнула дверь.
Закрыто и никого нет. Какие есть варианты?
Пойти расспрашивать по соседям. Только не в таком виде, сейчас ей и двери-то не откроют. Где тут можно остановиться и привести себя в порядок?
Глава 2
Как запоздалая месть
летнему буйству трав.
Работают ли гостиницы во время революции?
Да как вам сказать?
Если где господа есть, там и халдеи будут. Другой вопрос, что живущим в гостинице стоит опасаться визита «комитетов освобождения». А вот они как раз Яне были без надобности.
Ей вообще в Звенигороде задерживаться…
Ни к чему.
Но надо бы хоть переодеться где, да и попробовать поспрашивать.
Лебедева, говорите? Ирина Ивановна?
Вдова с ребенком…
Яна огляделась по сторонам.
А почему бы не попробовать? Улица здесь не то, чтобы очень парадная, вымощена даже не камнем – досками. Брусчатая мостовая. Но выметенная. А значит – что?
Где подметают, там и дворники есть. А коли есть дворники, будет и информация.
Как вызвать дворника?
Эммм… в этом веке – непонятно. А так они на мусор реагируют! Яна точно знала.
Вот сидишь в институте на подоконнике, грызешь мороженое, а потом доела – и куда бы бумажку деть? Так вот, стоит попробовать бросить ее на пол, как тут же из полной пустоты (куда там джиннам из арабских сказок!?) возникает уборщица в синем халате. И ты слышишь про себя много всего лестного.
А вот чем бы тут насвинячить?
Яна подумала, потом вытащила из сумки бутерброд, припасенный еще с поезда – и огляделась выискивая местечко почище.
Сейчас перекушу, а бумагу, в которую бутерброд был завернут…
- Энто ишшо че такое?! А ну брысь отседова!
Местный дворник был еще круче уборщицы тети Симы. Он появлялся не в момент и не после совершения тяжкого преступления насвинячивания. Он явился еще ДО оного.
***
В претензии Яна не была. И о презумпции невиновности не заикнулась. Вместо этого уважительно склонила голову.
- День добрый, уважаемый жом.
- Ну… добрый.
- Скажите пожалуйста, вы здесь убираете?
Вежливость – первое оружие. Любого разумного. Дворника оно тоже притормозило, как медведя – рогатина.
- Ну… энто… я, да. А шо?
- Чисто тут у вас. Везде разруха, развал, а у вас хорошо, чисто, выметено все, как языком вылизано. Вот и хотела присесть перекусить. С утра во рту росинки маковой не было.
Дворник пригляделся повнимательнее.
- Простите, жама. Не признал.
- Сейчас так лучше, чтобы не признавали, - объяснила Яна. – Я пока из провинции добиралась… плохо в стране. Маетно. А к подруге приехала – той нет дома.
Дволрник посмотрел еще немного, послушал…
- Идемте ко мне, жама. Я вам чайку налью…
- Благодарствую! – расцвела Яна. – А только что ж я без угощения, - в пальцах сверкнула серебряная полтина. – Может, вы скажете, где к чаю… прикупить?
Произошло чудо.
Монета сверкнула – и растворилась в воздухе, полностью опровергая все законы химии и физики. Дворник расплылся в улыбке.
- Так я, жама, сейчас вас устрою, да и схожу. Чего вам ноги бить… видно ж! Пехом шли, устали…
Яна и не спорила.
И пешком шла, и устала…
Другое дело, человек, который вырос на кордоне, может и по лесу долго ходить, и не слишком страдать от голода. Это сейчас шоколадки – мармеладки – плюшки – фигнюшки…
А раньше как?
Идешь в лес, а что взять-то с собой? Зимой проще, ничего не пропадет. А летом? Когда сыр плачет, колбаса за два часа протухает, кефир скисается… Остаются вареные яйца, хлеб и огурцы с помидорами. Тверденькими такими.
Яна так и привыкла с детства.
Отец так ходил, ее приучил. Она бы и еще часика четыре спокойно прогуляла, не кушая. Но – надо было выманить джинна из бутылки! И ведь сработало?
***
В дворницкой было чисто и уютно.
Маленькое помещение начиналось с тяжелой двери, перед которой был положен скребок. Яна честь по чести отряхнула ноги и вступила в крохотную кухоньку.
Печь, стол, люк в подпол.
Дверь в комнату. Не слишком большую, Яна заглянула. С топчаном, комодом и сундуком.
Инструменты, похоже, хранились или в подполе, или еще где…
Два окна глядели в стену, так что даже в самые солнечные дни здесь будет грустно и пасмурно. Но в комнату девушка не полезла, уселась за столом, ждать.
Дворник себя ждать не заставил, вернулся и плюхнул на стол пакет с продуктами.
Горлышко бутылки, стыдливо выглядывающее из свертка, Яна вежливо не заметила.
- Как вас зовут, жом?
- Трофим я, жама.
- А по батюшке?
- Игнатьевич.
Яна протянула руку.
- Яна Петровна. Можно просто Яна. Рада знакомству, Трофим Игнатьевич.
Дворник метнулся взглядом по сторонам, подумал – и предложил универсальное:
- За знакомство!?
***
Через четыре часа Яна отвалилась к стене с чувством выполненного долга. Трофим уснул, уговорив «литрушку», а она попивала чаек, отдыхала. Она-то поила щель в полу комнату. Научилась, не пить же невнятное пойло?
И бегать никуда не надо, и искать, и прыгать…
Вдова Лебедева отправилась к родителям. И сына с собой взяла.
Куда?
Да говорила, что у нее имение есть. У ее родителей…
Куда?
Вроде как под Синегорском.
Городок такой, понятно, гор там отродясь не было, но назвали же! Туда кажись, на поезде пару дней ехать надо. Или конями…
Яна вздохнула.
Поезд, лошади…
Поезд – это хорошо, но сейчас они не ходят.
Лошади?
Не ее это! Не ее!
Даже если допустить, что она купит лошадь, справится с ней – это возможно, все же на кордоне росла, и верхом ездила несколько раз. На машине чаще, но и на лошади верхом случалось несколько раз. Но лошадь же!
Животное!
Которое надо кормить, за которым надо ухаживать, которое надо еще и охранять – и в чем ехать? Верхом?
В телеге?
В пролетке?
А она проедет?
В России не дороги, а направления?
Так в Русине тоже направлений хватает! Как направят…
Пешком идти?
Яна почесала кончик носа. Ей бы хорошую вещь… велосипед! Смех смехом, а штука-то замечательная! Выдержит любые нагрузки, зависит только от сил наездника, пройдет и по дорогам, и по бездорожью… и ездить Яна умела.
А где бы можно разжиться сей полезной в хозяйстве новинкой?
Большой плюс – овса ему не надо, ржать не будет, кормить-чистить тоже ни к чему, и меняться может. То есть или всадник на велике, или велик на всаднике – отец им в лесничестве тоже пользовался. Удобно, по лесным дорогам-то!
