Юноша после напряженного рабочего дня предпочитал гулять в близлежащем парке, а в сухую погоду сидеть на лавочке с очередной научной книгой или экскурсионным материалом. Иногда мы проводили вечер вдвоем в парке — он читал, я писал или редактировал лекции. Конечно, от моего взгляда не ускользала заинтересованность мимо проходивших девушек молодым человеком, сидевшим рядом со мной. Но ни одна так и не решилась подойти, видимо, мое присутствие и увлеченное чтение Аджари отпугивали их. Вились они вокруг него и в музее. Несколько раз доктор Винтер подходил ко мне с просьбой поговорить с юношей, чтобы тот отваживал от себя поклонниц, хотя бы в рабочее время. Но ни я, ни Сахемхет ничего не могли сделать с его популярностью у юных дам. И слова египтянина о том, что он не хочет знакомиться и идти на свидание, на них не имели никакого действия. Тогда Аджари попросил перевести его на месяц в запасники музея. Винтер согласился, уже сам понимая, что молодой человек предпочитает вести уединенный образ жизни и уже устал от такого внимания к своей персоне.
И каким бы не начитанным и знающим не казался Сахемхет, он так до конца не смог освоиться в современном мире. Что-то, изобретенное человечеством, вызывало у него восторг, чем-то с удовольствием пользовался, а чего-то панически боялся. И для иррациональных страхов он находил вполне рациональные религиозные оправдания: метро — путешествие души в загробный мир, фейерверки — битва Гора и Сета, искры от ударов мечей о щиты, самолеты — ладьи, сопровождающие Ра в дневном плавании по небу. Хотя бы последнее он принял как необходимый способ передвижения и терпеливо выносил перелеты.
Другим его пунктиком была одежда. Выросший в жаре и привыкший к рубашке и брюкам, он даже летом мерз в лондонском климате, но надевать тяжелые теплые вещи категорически отказывался. Ни уговоры, ни угрозы не помогали заставить его надеть теплый свитер или толстовку.
Наступающая, его первая, зима в Великобритании стала настоящим испытанием. В этом были виноваты и его долгая жизнь в жарком климате, и циклон, весь декабрь гулявший около островов. Мое каждое утро начиналось с попытки запихнуть Сахемхета в теплое пальто, но он, отнекиваясь, снова убегал в легкой куртке. Вечером же звучала одна и та же «история» про то, как он замерз за полчаса ходьбы до музея и обратно. На метро было быстрее и теплее, но не для него.
За десять лет жизни в Каире под присмотром Стефании юноша перенял от археолога не только хорошие привычки и манеры, но и фантастическую упертость в своих убеждениях. За полгода я так устал от этого упрямца, навязанного Захией, что решил преподать двадцатилетнему мальчишке, годящемуся мне в сыновья, хороший урок, научить прислушиваться к моим просьбам хотя бы в вопросах одежды. Да и расширить его кругозор тоже хотелось, и горнолыжный курорт Гленко в Шотландии неплохо подошел для поездки на праздники.
Взял подработку в качестве независимого эксперта-оценщика артефактов. Муторная работа, но высокооплачиваемая. Деньги будут, поэтому я смело забронировал бунгало на Рождество и Новый год. Вдобавок уговорил доктора Винтера дать десятидневный отпуск Сахемхету на зимние праздники, хотя это время было самым «жарким» у музейных экскурсоводов. Тот нехотя согласился, скрывая и свое желание спровадить звезду египетских залов и дать отдохнуть охране от роя навязчивых поклонниц. Двадцать третьего декабря, когда Аджари вернулся с работы, протянул ему наши билеты на ночной поезд до Эдинбурга. Сказать, что увидел на лице юноши удивление, замешательство, недоумение и испуг разом, значит — ничего не сказать. У него даже не нашлось слов, чтобы задать вопросы. Пришлось самому коротко излагать планы на предстоящую древнеегипетскую десятидневную неделю. Свои чемоданы я упаковал заранее, а молодому человеку хватило и получаса, чтобы закинуть нехитрый гардероб в дорожную сумку.
Я рассчитывал выспаться в поезде, но просидел до утра рядом с Сахемхетом. Лучше б взял билеты на самолет, с которым мой древний египтянин уже познакомился и относился к перелетам без опаски. Но поезд, стучавший колесами, раскачивавшийся и несшийся под сто пятьдесят километров в час изрядно напугал его. Он так и не сомкнул глаз, просто лежал, закутавшись в два одеяла, прижавшись к перегородке и смотрел на меня.
— Прости… — виновато прошептал Аджари, когда мы сошли с поезда.
— Это я должен просить прощение — не подумал о том, что ты можешь их бояться.
— В Каире и Саккаре мне некогда было знакомиться с техническими достижениями человечества за последние сорок веков. Максимум, телефоны, телевизоры, автомобили и лифты. С тобой узнал еще самолеты. Дай мне время освоиться.
Я улыбнулся, прищурил глаз. В ответ получил тоже улыбку, но застенчивую и скромную.
До Гленко добирались уже на автобусе, который еле полз по заснеженной дороге, и где мы оба неплохо выспались. Вечерело. Небо было ясное, усыпанное яркими, крупными звездами, что предвещало хороший морозец. Угревшийся за время поездки Сахемхет спокойно вышел на остановку, забрал наши вещи из багажного отделения. Однако, минут через десять, пока шли до глэмпинга, он стал замерзать: его любимая демисезонная куртка не спасала от холода, хотя, по моим ощущениям было не ниже минус пять. Мне же, напротив, как человеку, выросшему в Шотландии, было очень тепло, если не жарко. Я шел нараспашку, шапку запихал в карман и наслаждался достаточно сухим холодным воздухом.
— Джон, давай вернемся в Лондон, — взмолился египтянин, скидывая сумку на ресепшене.
— Через пару дней. Раньше не получится. Рождество же… Праздник. Автобусов не будет.
— Да, слышал… — вздохнул он, устраиваясь около электрокамина. — Тогда… Хотя бы застегивайся, а то я еще больше замерзаю, глядя на тебя.
Сахемхет так и просидел, согревая озябшие руки, пока я оформлял документы. От катания на лыжах и сноуборде отказался: я был уже стар для такого экстрима, а из молодого человека ни горнолыжника, ни сноубордиста не получилось бы. Да и ехали мы не за этим. Парень на ресепшене с недоумением переводил взгляд с меня на Сахемхета и обратно, не понимая, как можно ехать на горнолыжный курорт и что там делать, если не кататься. Пока мой спутник наслаждался теплом, заказал на вынос легкий ужин на двоих.
Дорога до бунгало также оказалась испытанием, только теперь я закутал юношу в шарф и заставил надеть перчатки. Не прикоснувшись к еде, уставший Аджари забрался в спальный мешок и проспал так до утра.
— С Рождеством, соня, — растолкал с рассветом своего спутника. — Пора вставать, а то без завтрака останемся.
— Закажи сюда, — прошептал он, закутываясь в мешок.
— Не выйдет. Это не гостиница. В главном корпусе шведский стол накрыт. Умывайся и пойдем.
Он неохотно вылез, поежился. Плюс восемнадцать в помещении для него было слишком прохладно даже в водолазке и джинсах.
— Я готов, — обреченно вздохнул египтянин, затягивая резинкой волосы в хвост.
— А рождественские подарки открывать? — остановил молодого человека. Зря что ли тащил целый чемодан вещей… для него. — Распаковывай!
Я знал о цветовых предпочтениях Сахемхета: ему нравился белый и светлый беж, остальных же цветов в одежде юноша старался избегать. Даже серый костюм экскурсовода носил лишь потому, что так обязывал дресс-код музейного работника. Черная демисезонная кожаная куртка была единственным исключением — он почему-то считал ее вершиной элегантности, и его не волновало, что она абсолютно не смотрится с любимыми кремовыми брюками и ботинками. Джинсы, в которых приехал молодой человек, так же были светлого цвета, как и водолазка.
Аджари вытаскивал из упаковок вещи, примерял их. Я сам радовался, как мальчишка, когда белый кашемировый свитер и цвета слоновой кости утепленные брюки привели его в восторг, как и высокие зимние берцы. Белый пуховик с теплой вязаной шапкой довершили начатое.
— Перчатки не забудь, — напомнил ему.
— Уже в кармане, — улыбнулся он.
Покинув бунгало, мы шли по утоптанной дорожке. Сахемхет щурился от светившего в глаза солнца, поднявшегося над горной грядой, счастливо улыбался, я же надел припасенные в кармане солнечные очки. Предложил спутнику вторые, но тот отказался, сославшись на ненадобность.
Мы заняли столик с удобными креслами на закрытой террасе, украшенной душистыми елочными ветвями с лентами и игрушками. Пока проголодавшийся Сахемхет оценивал местные рождественские блюда, я принес две кружки горячего настоящего глинтвейна.
— А такое с утра пить нормально? — поинтересовался юноша, сделав небольшой глоток.
— Не крепче пива. Или тебе малиновое безалкогольное заказать? Или капучино хочешь?
Аджари недовольно фыркнул. У него сложилось странное мнение, будто историки думают о древних египтянах, как заядлых пьяницах, которые безмерно пили и пиво, и вино, и даже детей поили вышеперечисленным. Сахемхет довольно часто возмущался мнением ученых о быте Древнего царства, когда читал книги и монографии. «Откуда они это взяли?» стало его фразой-паразитом на долгое время.
— Кофе не хочу, а то, что ты называешь пивом, я даже пробовать не буду, — ответил молодой человек. — От одного запаха воротит. А вот это, — он указал на кружку, — горячо, вкусно и пряно. Я бы не отказался от еще одной…
— Что? — невольно вырвалось у меня.
— Вечером, конечно. Сейчас эту бы допить. А ты про что подумал?
Да, Сахемхет, действительно, был непредсказуем, как гробница Рамсеса Великого. Сколько десятилетий ее копают, а конца коридору все нет и нет.
— Мандарины любишь?
Протянул ему половинку. Он удивленно посмотрел, пожал плечами, но все же взял, отломил дольку, поморщился.
— Финики в сахаре вкуснее… — вздохнул египтянин. — Здесь их, случайно, нет?
— Увы, — ответил и сразу перевел разговор на более актуальную тему. — Вечером пойдем окрестностями любоваться? Если повезет, Млечный Путь увидим.
Он кивнул, сделал еще несколько глотков. Допив глинтвейн, молодой человек откинулся на спинку кресла, закрыл глаза. Не знаю, что было в его мыслях, но, судя по довольному выражению лица, что-то позитивное. А, может, он всего лишь дремал, ибо так просидел больше часа.
До темноты мы гуляли по тропинкам среди редких раскидистых сосен и елей. Несколько раз выходили к началу лыжных и сноубордных трасс. Непонятные «штуковины» привлекали внимание Аджари, но на мое заманчивое предложение покататься он уверенно ответил отказом.
— Почему? Это просто: отталкиваешься палками и едешь прямо по тропинке. Я пойду рядом, — попытался уговорить его.
— Тебя устроит такой ответ? Я боюсь. Это чужое для меня. Может, когда-нибудь потом…
Молча согласился с такими доводами. Ссориться с парнем из-за пустяков в праздничный день совершенно не хотелось, давить тоже. Но в отместку закидал его снежками, когда остались одни на дорожке. Он смеялся, вытряхивал снег из капюшона и с мальчишеским задором не поленился опрокинуть меня в сугроб. А потом долго и весело хохотал, наблюдая, как я пытаюсь подняться на ноги. Лишь после нескольких моих неудачных попыток встать, Сахемхет протянул руку, за которую ухватился и вылез из снега. Юноша заботливо отряхнул мои куртку, брюки, шапку, обнял и тихо попросил прощения за затянувшуюся шутку.
В тот день в столовую мы заглянули только ради обеда, а ужин заказали «на вынос».
Стемнело. Под каким-то несущественным предлогом я, в одном свитере, незаметно прихватив маленький термос, покинул бунгало.
В круглосуточном кафе, наполнив емкость свежеприготовленным глинтвейном, я поинтересовался прогнозом погоды на ночь и местонахождением хорошей тропы для прогулки. Небо снова было ясным, но мороз усилился.
— Одевайся и идем! — поторопил Сахемхета, натягивая куртку подзамерзшими руками. — Ночные горы — это фантастика! Там так здорово!
Мы прошли больше мили по склону вверх до смотровой площадки. Внизу поблескивал огнями глэмпинг, а здесь было достаточно темно. Тонкий серп растущей луны слабо освещал снег на вершинах и не забивал яркие небесные светила. Аджари с любопытством всматривался в небо.
— Здесь другие звезды, большие… — произнес он, закончив молчаливое изучение темного купола с разноцветными точками. — Ночью в Саккаре они другие.
— Звезды не меняются, — ответил я. — Это только кажется. Просто, мы на приличной высоте и на другой широте. Вот созвездия и другие. А еще здесь можно увидеть… — взял паузу, осмотрел горизонт и резко развернул парня на сто восемьдесят градусов. — Вот это!
Небо внезапно полыхнуло зелено-желтыми лентами. Я почувствовал, как Сахемхет задрожал, опустился на колени, что-то заговорил на своем давно исчезнувшем диалекте. В тот момент почувствовал себя полнейшим идиотом: при всей своей увлеченности высокотехнологичной наукой Древних молодой человек по-прежнему оставался древним египтянином, списывающим все необъяснимое на волю богов. В его глазах читался испуг: полосы северного сияния, наверное, напомнили ему змея Апопа, что мечтает поглотить Ра-солнце во время путешествия на ладье по двенадцати часам ночи. Мне нужно было предупредить его…
— Сахемхет! Сахемхет! — стал отвлекать его внимание на себя, поднял его с колен. — Это вспышка на Солнце, долетевшая до Земли. Частицы светятся в верхних слоях атмосферы. Это физика… Астрономия… Ты понимаешь? Природное! Не божественное!
— Да… Я знаю… Ты сам мне рассказывал на видео. Очень давно, — прошептал Аджари, не отрывая взгляда от неба, где сияние уже играло розовыми и голубыми оттенками. — Это слишком красиво! Как бы я хотел, чтобы и Птаххетеп это видел. И Стефания.
— Они видят. Твоими глазами.
— Души мертвых живут и радуются, когда о них помнят живые, — он посмотрел вниз и после недолгой паузы продолжил фразой, совершенно не в тему: — Снег тоже переливается разными цветами. Чудо! Настоящее чудо! Спасибо, Джон! Когда бы я увидел такое, заперевшись в музейных стенах?
— Кружечку горячего и пряного, как ты и хотел утром? — я достал из кармана термос.
— Не откажусь.
Сахемхет маленькими глотками пил горячий глинтвейн из крышки термоса, смотрел на угасающие всполохи северного сияния, на желтоватые контуры гор. Я подошел сзади, обнял его, подлил еще неостывшего напитка.
Мы еще долго стояли на площадке и любовались морозной ночью. Я не знаю, о чем думал молодой человек, но мои мысли сосредоточились на будущем: его учебе и карьере как ученого, расшифровке десятков папирусов, выдвижении гипотез и их доказательств, научном перевороте в истории Древнего Египта — планы на десятилетия. Все это будет по возвращении в Лондон, а сейчас… А сейчас мы просто наслаждались рождественскими каникулами и настоящей зимней погодой.
Записи Джонатана Брайтона, продолженные Сахемхетом Аджари
Меня всегда удивляла привычка англичан, да и, вообще, северных европейцев, вести дневники, записывать события, доверять свои чувства и мысли бумажным листам. И Джон не стал исключением. Все, что произошло с ним за последние четверть века, он старательно изложил в своеобразном дневнике, набивая текст на печатной машинке. Было так непривычно читать о Стефании, о себе. Если бы не трагедия во время поисков библиотеки Древних, не болезнь родственников Джона, моя судьба могла сложиться иначе: стал бы экскурсоводом или полевым археологом, жил
И каким бы не начитанным и знающим не казался Сахемхет, он так до конца не смог освоиться в современном мире. Что-то, изобретенное человечеством, вызывало у него восторг, чем-то с удовольствием пользовался, а чего-то панически боялся. И для иррациональных страхов он находил вполне рациональные религиозные оправдания: метро — путешествие души в загробный мир, фейерверки — битва Гора и Сета, искры от ударов мечей о щиты, самолеты — ладьи, сопровождающие Ра в дневном плавании по небу. Хотя бы последнее он принял как необходимый способ передвижения и терпеливо выносил перелеты.
Другим его пунктиком была одежда. Выросший в жаре и привыкший к рубашке и брюкам, он даже летом мерз в лондонском климате, но надевать тяжелые теплые вещи категорически отказывался. Ни уговоры, ни угрозы не помогали заставить его надеть теплый свитер или толстовку.
Наступающая, его первая, зима в Великобритании стала настоящим испытанием. В этом были виноваты и его долгая жизнь в жарком климате, и циклон, весь декабрь гулявший около островов. Мое каждое утро начиналось с попытки запихнуть Сахемхета в теплое пальто, но он, отнекиваясь, снова убегал в легкой куртке. Вечером же звучала одна и та же «история» про то, как он замерз за полчаса ходьбы до музея и обратно. На метро было быстрее и теплее, но не для него.
За десять лет жизни в Каире под присмотром Стефании юноша перенял от археолога не только хорошие привычки и манеры, но и фантастическую упертость в своих убеждениях. За полгода я так устал от этого упрямца, навязанного Захией, что решил преподать двадцатилетнему мальчишке, годящемуся мне в сыновья, хороший урок, научить прислушиваться к моим просьбам хотя бы в вопросах одежды. Да и расширить его кругозор тоже хотелось, и горнолыжный курорт Гленко в Шотландии неплохо подошел для поездки на праздники.
Взял подработку в качестве независимого эксперта-оценщика артефактов. Муторная работа, но высокооплачиваемая. Деньги будут, поэтому я смело забронировал бунгало на Рождество и Новый год. Вдобавок уговорил доктора Винтера дать десятидневный отпуск Сахемхету на зимние праздники, хотя это время было самым «жарким» у музейных экскурсоводов. Тот нехотя согласился, скрывая и свое желание спровадить звезду египетских залов и дать отдохнуть охране от роя навязчивых поклонниц. Двадцать третьего декабря, когда Аджари вернулся с работы, протянул ему наши билеты на ночной поезд до Эдинбурга. Сказать, что увидел на лице юноши удивление, замешательство, недоумение и испуг разом, значит — ничего не сказать. У него даже не нашлось слов, чтобы задать вопросы. Пришлось самому коротко излагать планы на предстоящую древнеегипетскую десятидневную неделю. Свои чемоданы я упаковал заранее, а молодому человеку хватило и получаса, чтобы закинуть нехитрый гардероб в дорожную сумку.
Я рассчитывал выспаться в поезде, но просидел до утра рядом с Сахемхетом. Лучше б взял билеты на самолет, с которым мой древний египтянин уже познакомился и относился к перелетам без опаски. Но поезд, стучавший колесами, раскачивавшийся и несшийся под сто пятьдесят километров в час изрядно напугал его. Он так и не сомкнул глаз, просто лежал, закутавшись в два одеяла, прижавшись к перегородке и смотрел на меня.
— Прости… — виновато прошептал Аджари, когда мы сошли с поезда.
— Это я должен просить прощение — не подумал о том, что ты можешь их бояться.
— В Каире и Саккаре мне некогда было знакомиться с техническими достижениями человечества за последние сорок веков. Максимум, телефоны, телевизоры, автомобили и лифты. С тобой узнал еще самолеты. Дай мне время освоиться.
Я улыбнулся, прищурил глаз. В ответ получил тоже улыбку, но застенчивую и скромную.
До Гленко добирались уже на автобусе, который еле полз по заснеженной дороге, и где мы оба неплохо выспались. Вечерело. Небо было ясное, усыпанное яркими, крупными звездами, что предвещало хороший морозец. Угревшийся за время поездки Сахемхет спокойно вышел на остановку, забрал наши вещи из багажного отделения. Однако, минут через десять, пока шли до глэмпинга, он стал замерзать: его любимая демисезонная куртка не спасала от холода, хотя, по моим ощущениям было не ниже минус пять. Мне же, напротив, как человеку, выросшему в Шотландии, было очень тепло, если не жарко. Я шел нараспашку, шапку запихал в карман и наслаждался достаточно сухим холодным воздухом.
— Джон, давай вернемся в Лондон, — взмолился египтянин, скидывая сумку на ресепшене.
— Через пару дней. Раньше не получится. Рождество же… Праздник. Автобусов не будет.
— Да, слышал… — вздохнул он, устраиваясь около электрокамина. — Тогда… Хотя бы застегивайся, а то я еще больше замерзаю, глядя на тебя.
Сахемхет так и просидел, согревая озябшие руки, пока я оформлял документы. От катания на лыжах и сноуборде отказался: я был уже стар для такого экстрима, а из молодого человека ни горнолыжника, ни сноубордиста не получилось бы. Да и ехали мы не за этим. Парень на ресепшене с недоумением переводил взгляд с меня на Сахемхета и обратно, не понимая, как можно ехать на горнолыжный курорт и что там делать, если не кататься. Пока мой спутник наслаждался теплом, заказал на вынос легкий ужин на двоих.
Дорога до бунгало также оказалась испытанием, только теперь я закутал юношу в шарф и заставил надеть перчатки. Не прикоснувшись к еде, уставший Аджари забрался в спальный мешок и проспал так до утра.
— С Рождеством, соня, — растолкал с рассветом своего спутника. — Пора вставать, а то без завтрака останемся.
— Закажи сюда, — прошептал он, закутываясь в мешок.
— Не выйдет. Это не гостиница. В главном корпусе шведский стол накрыт. Умывайся и пойдем.
Он неохотно вылез, поежился. Плюс восемнадцать в помещении для него было слишком прохладно даже в водолазке и джинсах.
— Я готов, — обреченно вздохнул египтянин, затягивая резинкой волосы в хвост.
— А рождественские подарки открывать? — остановил молодого человека. Зря что ли тащил целый чемодан вещей… для него. — Распаковывай!
Я знал о цветовых предпочтениях Сахемхета: ему нравился белый и светлый беж, остальных же цветов в одежде юноша старался избегать. Даже серый костюм экскурсовода носил лишь потому, что так обязывал дресс-код музейного работника. Черная демисезонная кожаная куртка была единственным исключением — он почему-то считал ее вершиной элегантности, и его не волновало, что она абсолютно не смотрится с любимыми кремовыми брюками и ботинками. Джинсы, в которых приехал молодой человек, так же были светлого цвета, как и водолазка.
Аджари вытаскивал из упаковок вещи, примерял их. Я сам радовался, как мальчишка, когда белый кашемировый свитер и цвета слоновой кости утепленные брюки привели его в восторг, как и высокие зимние берцы. Белый пуховик с теплой вязаной шапкой довершили начатое.
— Перчатки не забудь, — напомнил ему.
— Уже в кармане, — улыбнулся он.
Покинув бунгало, мы шли по утоптанной дорожке. Сахемхет щурился от светившего в глаза солнца, поднявшегося над горной грядой, счастливо улыбался, я же надел припасенные в кармане солнечные очки. Предложил спутнику вторые, но тот отказался, сославшись на ненадобность.
Мы заняли столик с удобными креслами на закрытой террасе, украшенной душистыми елочными ветвями с лентами и игрушками. Пока проголодавшийся Сахемхет оценивал местные рождественские блюда, я принес две кружки горячего настоящего глинтвейна.
— А такое с утра пить нормально? — поинтересовался юноша, сделав небольшой глоток.
— Не крепче пива. Или тебе малиновое безалкогольное заказать? Или капучино хочешь?
Аджари недовольно фыркнул. У него сложилось странное мнение, будто историки думают о древних египтянах, как заядлых пьяницах, которые безмерно пили и пиво, и вино, и даже детей поили вышеперечисленным. Сахемхет довольно часто возмущался мнением ученых о быте Древнего царства, когда читал книги и монографии. «Откуда они это взяли?» стало его фразой-паразитом на долгое время.
— Кофе не хочу, а то, что ты называешь пивом, я даже пробовать не буду, — ответил молодой человек. — От одного запаха воротит. А вот это, — он указал на кружку, — горячо, вкусно и пряно. Я бы не отказался от еще одной…
— Что? — невольно вырвалось у меня.
— Вечером, конечно. Сейчас эту бы допить. А ты про что подумал?
Да, Сахемхет, действительно, был непредсказуем, как гробница Рамсеса Великого. Сколько десятилетий ее копают, а конца коридору все нет и нет.
— Мандарины любишь?
Протянул ему половинку. Он удивленно посмотрел, пожал плечами, но все же взял, отломил дольку, поморщился.
— Финики в сахаре вкуснее… — вздохнул египтянин. — Здесь их, случайно, нет?
— Увы, — ответил и сразу перевел разговор на более актуальную тему. — Вечером пойдем окрестностями любоваться? Если повезет, Млечный Путь увидим.
Он кивнул, сделал еще несколько глотков. Допив глинтвейн, молодой человек откинулся на спинку кресла, закрыл глаза. Не знаю, что было в его мыслях, но, судя по довольному выражению лица, что-то позитивное. А, может, он всего лишь дремал, ибо так просидел больше часа.
До темноты мы гуляли по тропинкам среди редких раскидистых сосен и елей. Несколько раз выходили к началу лыжных и сноубордных трасс. Непонятные «штуковины» привлекали внимание Аджари, но на мое заманчивое предложение покататься он уверенно ответил отказом.
— Почему? Это просто: отталкиваешься палками и едешь прямо по тропинке. Я пойду рядом, — попытался уговорить его.
— Тебя устроит такой ответ? Я боюсь. Это чужое для меня. Может, когда-нибудь потом…
Молча согласился с такими доводами. Ссориться с парнем из-за пустяков в праздничный день совершенно не хотелось, давить тоже. Но в отместку закидал его снежками, когда остались одни на дорожке. Он смеялся, вытряхивал снег из капюшона и с мальчишеским задором не поленился опрокинуть меня в сугроб. А потом долго и весело хохотал, наблюдая, как я пытаюсь подняться на ноги. Лишь после нескольких моих неудачных попыток встать, Сахемхет протянул руку, за которую ухватился и вылез из снега. Юноша заботливо отряхнул мои куртку, брюки, шапку, обнял и тихо попросил прощения за затянувшуюся шутку.
В тот день в столовую мы заглянули только ради обеда, а ужин заказали «на вынос».
Стемнело. Под каким-то несущественным предлогом я, в одном свитере, незаметно прихватив маленький термос, покинул бунгало.
В круглосуточном кафе, наполнив емкость свежеприготовленным глинтвейном, я поинтересовался прогнозом погоды на ночь и местонахождением хорошей тропы для прогулки. Небо снова было ясным, но мороз усилился.
— Одевайся и идем! — поторопил Сахемхета, натягивая куртку подзамерзшими руками. — Ночные горы — это фантастика! Там так здорово!
Мы прошли больше мили по склону вверх до смотровой площадки. Внизу поблескивал огнями глэмпинг, а здесь было достаточно темно. Тонкий серп растущей луны слабо освещал снег на вершинах и не забивал яркие небесные светила. Аджари с любопытством всматривался в небо.
— Здесь другие звезды, большие… — произнес он, закончив молчаливое изучение темного купола с разноцветными точками. — Ночью в Саккаре они другие.
— Звезды не меняются, — ответил я. — Это только кажется. Просто, мы на приличной высоте и на другой широте. Вот созвездия и другие. А еще здесь можно увидеть… — взял паузу, осмотрел горизонт и резко развернул парня на сто восемьдесят градусов. — Вот это!
Небо внезапно полыхнуло зелено-желтыми лентами. Я почувствовал, как Сахемхет задрожал, опустился на колени, что-то заговорил на своем давно исчезнувшем диалекте. В тот момент почувствовал себя полнейшим идиотом: при всей своей увлеченности высокотехнологичной наукой Древних молодой человек по-прежнему оставался древним египтянином, списывающим все необъяснимое на волю богов. В его глазах читался испуг: полосы северного сияния, наверное, напомнили ему змея Апопа, что мечтает поглотить Ра-солнце во время путешествия на ладье по двенадцати часам ночи. Мне нужно было предупредить его…
— Сахемхет! Сахемхет! — стал отвлекать его внимание на себя, поднял его с колен. — Это вспышка на Солнце, долетевшая до Земли. Частицы светятся в верхних слоях атмосферы. Это физика… Астрономия… Ты понимаешь? Природное! Не божественное!
— Да… Я знаю… Ты сам мне рассказывал на видео. Очень давно, — прошептал Аджари, не отрывая взгляда от неба, где сияние уже играло розовыми и голубыми оттенками. — Это слишком красиво! Как бы я хотел, чтобы и Птаххетеп это видел. И Стефания.
— Они видят. Твоими глазами.
— Души мертвых живут и радуются, когда о них помнят живые, — он посмотрел вниз и после недолгой паузы продолжил фразой, совершенно не в тему: — Снег тоже переливается разными цветами. Чудо! Настоящее чудо! Спасибо, Джон! Когда бы я увидел такое, заперевшись в музейных стенах?
— Кружечку горячего и пряного, как ты и хотел утром? — я достал из кармана термос.
— Не откажусь.
Сахемхет маленькими глотками пил горячий глинтвейн из крышки термоса, смотрел на угасающие всполохи северного сияния, на желтоватые контуры гор. Я подошел сзади, обнял его, подлил еще неостывшего напитка.
Мы еще долго стояли на площадке и любовались морозной ночью. Я не знаю, о чем думал молодой человек, но мои мысли сосредоточились на будущем: его учебе и карьере как ученого, расшифровке десятков папирусов, выдвижении гипотез и их доказательств, научном перевороте в истории Древнего Египта — планы на десятилетия. Все это будет по возвращении в Лондон, а сейчас… А сейчас мы просто наслаждались рождественскими каникулами и настоящей зимней погодой.
Глава 8
Записи Джонатана Брайтона, продолженные Сахемхетом Аджари
Меня всегда удивляла привычка англичан, да и, вообще, северных европейцев, вести дневники, записывать события, доверять свои чувства и мысли бумажным листам. И Джон не стал исключением. Все, что произошло с ним за последние четверть века, он старательно изложил в своеобразном дневнике, набивая текст на печатной машинке. Было так непривычно читать о Стефании, о себе. Если бы не трагедия во время поисков библиотеки Древних, не болезнь родственников Джона, моя судьба могла сложиться иначе: стал бы экскурсоводом или полевым археологом, жил
