— Рахам караф айнуи караф шедер … — пронеслось гулким звуком надо мной, словно это был неживой голос.
— Не понимаю…
— Шекхмес…
Древний вытащил из-за пояса нож и стал вырезать символы на своей груди. Его кровь была голубоватой. Медь. Их кровь не на железе, а на меди. Слышал о таком уже в современном мире.
— Шекхмес аман шеду… — произнес он и стал растворяться в воздухе.
Я впился взглядом в символы, стараясь запомнить их до мелочей. Он исчез. Боль пронзила голову. С трудом открыл глаза. Я лежал на полу, Эмилия пыталась привести меня в чувство платком, смоченным нашатырем.
— Папирус… Кисть… Краски… — стоном сорвалось с губ.
Она убежала, вернулась, вложила в мои пальцы карандаш, подложила лист бумаги. Дрожащей рукой я вывел символы, транскрипцией записал слова Древнего. Дальше мрак… Тишина…
Хлопки, очень громкие, и крики зазвенели в ушах. Открыл глаза. Темнота. Свет фонарей на шторах. Я по-прежнему лежал на полу. Рядом была Эмилия. Она обнимала меня, положив голову на мою грудь. Глубоко вздохнул. Супруга села, взяла за руку.
— Что с тобой было? Я хотела вызвать врачей, но что они сделают? Мы тогда перепробовали много лекарств. Только та «гадость» способна влиять на твой организм. Если бы начало останавливаться сердце — позвонила бы Искандеру…
— Сейчас все хорошо. Хочу встать.
— Лежи! Опиши, что ты делал, что видел.
— Я хотел вспомнить запах кедра, снова вернуться домой… Понимаешь?..
— Да!
— Потом увидел кедровые шишки в руках, брата, останки Птаххетепа и… Древнего…
— Что? Ты видел человека той цивилизации?
— Человека ли? Метров под пять, тело, как у колоссов Рамсеса, а вот лицо неприятное. Нет, не страшное, а отталкивающее. Он говорил со мной. Я не понял. Он вырезал ножом символы у себя на груди.
— Вот то, что ты написал перед тем, как во второй раз потерял сознание, — супруга протянула исписанный каракулями лист.
— Это их письменность, а это звучание языка. Как думаешь, совпадут слова и символы?
Она с ужасом посмотрела на меня:
— Возможно, побочный эффект от «пыли бессмертия», а, возможно, мозг под ее воздействием так пытается справиться с решаемой тобой задачей. Сейчас ты осторожно переберешься на диван. Лежишь. Можешь переписать все на чистый лист. Но не встаешь. Я буду здесь.
Эмилия включила бра, разложила стоявший рядом диван, поставила стул, принесла еще один чистый лист и большую книгу, которую было удобно подложить. За окном снова раздались хлопки и крики.
— Это свадьба. Хозяева предупредили, когда я искала аптечку у них.
— У нас было тише и скромнее, — пошутил в ответ.
— И с царским размахом, — улыбнулась она.
Супруга легла рядом, вскоре заснула. Я же смотрел в потолок. Перед глазами стоял образ Древнего с иероглифами на груди. Взял книгу, лист и карандаш. Записал вертикально знаки. Напротив каждого — звучание. Солнце — рахам, три вертикальных зигзагообразных линии — караф, тройной треугольник — айнуи, снова караф, человек, поднявший руки в молитве — шедер. Человек — не детерминатив, а объект, слово. Человек возносит молитвы солнцу у пирамид. Нет. Это примитивно. Здесь другое. Почему круг с точкой в центре — солнце? Человек дает энергию через пирамиды чему-то сферическому. Или?! Сферическое дает энергию посредством пирамид людям. Тупик. Но то, что пирамиды на плато — энергоустановки — не вызывало сомнений. А если это записать по горизонтали? И сразу картинка изменилась: сооружения питают энергией богов (Древних) и людей, живущих рядом. Вот она разница в миропредставлении: мы воспринимаем предметы по горизонтали, как находящиеся на одной линии, а они видели одну линию с перспективой по вертикали. Может, и в этом крылась наша с Птаххетепом ошибка в чтении знаков на считывающей машине? А круг с точкой — может, их самоназвание? Рахам! На разговорном наречии дельты Нила — ра(х)э — бог солнца Ра. Или оно обозначает что-то высшее, главенствующее, божественное… Под такие размышления я и сам погрузился в сон.
Первыми моими словами, обращенными к супруге после пробуждения, были не «Доброе утро», а «Тебе нигде не попадалось слово «рахам»?».
— Интересное звучание. На индийское похожее, — задумалась она. — Почему именно это?
— Оно связано с самими Древними. На него шел больший акцент, когда он говорил.
Пока я приводил себя в порядок, Эмилия бродила по комнате, собирала вещи, без конца повторяя «рахам». Захлопнув чемодан, супруга с возгласом «Вспомнила!» повисла на шее.
— Я вспомнила! — еще раз повторила она, усаживая меня на диван. — Только не ревнуй! Еще до первого замужества за мной ухаживал один востоковед. Часто ездил на раскопки в Индию. Он рассказывал о старом здании на территории высокогорного храма. Местные говорили, что это окаменевшая вимана. Он читал мне надписи и перевод. Так… Кажется… Рахьям сурьядж шурадр. Боги создали людей.
— Или цивилизация под названием «Рахам». Я знаю, как произносятся всего четыре символа, но не знаю их конкретного значения. Символика слишком многовариантна, как сленговый английский. Снова тупик. Мне нужен их Розеттский камень…
— Если повезет, найдем его в библиотеке, — приободрила жена.
Я беззвучно усмехнулся: вряд ли такой существовал, да еще и с понятной египетской иероглификой, появившейся, когда мир Древних полностью исчез под песками времени и пустыни.
— Любимая, — непривычно обратился к супруге, чем вызвал ее легкое замешательство, — я хочу лечь к Икраму на обследование. Знаю, Службу древностей нельзя оставлять надолго без присмотра, но мне страшно после таких видений. Боюсь, что мне осталось совсем мало.
Эмилия молчала, только на ее лице застыл испуг.
— Все хорошо… — продолжил, стараясь подбирать слова. — Мне повезло столько прожить, встретить тебя, любить и быть любимым. Я приму судьбу такой, какой она будет.
— Не отпущу тебя! — разрыдалась жена. — Если и жить, то долго и счастливо и умереть в один день! Как в сказке! Ты понимаешь меня?
— Да. Красивый конец, правда, — нежно обнял ее, прижал к себе.
Леди Аджари-Карнарвон забронировала билеты на самолет на следующее утро. Весь день мы провели в номере: Эмилия листала буклеты, делала пометки в ежедневнике, заказывала в номер обед и ужин, оплачивала счета, я же записывал все произошедшее за отпуск перьевой ручкой на листах писчей бумаги. Не знаю, почему, но такой вид «писала» мне подошел: им одинаково легко выводились символы всех моих четырех языков. Теперь ведение дневника оставалось не только данью памяти Джона, но и выполняло важную функцию наблюдения за собственным самочувствием. Для себя открыл, что внезапные пробежки и резкие запахи ароматических масел негативно влияют на работу моего мозга. Значит, по возможности, постараюсь избегать их.
Ночь выдалась бессонной для меня. Лежал, обнимая супругу, смотрел на потолок, где мрак разрезали полосы света фонарей и автомобильных фар. В мыслях планы на будущее перемешались с воспоминаниями. Внутренний страх не давал закрыть глаза, как будто сознание не хотело снова погружаться в видения, вызывающие тревогу.
Зато утром я чудовищно хотел спать, поэтому был молчаливым, зевающим и невыносимо рассеянным. Другая женщина упрекнула бы (не раз видел сцены между супругами из-за подобной мелочи), но Эмилия молчала по этому поводу. Точнее, не обращала внимания на очередной сбитый чемодан или поиски снова забытого где-то телефона. Чашка душистого латте придала немного бодрости. В результате поездка до аэропорта и посадка в самолет прошли без приключений. Оказавшись в кресле, положил голову на плечо супруге и заснул.
Двух часов сна вполне хватило, чтобы в Каире почувствовать себя «живым человеком». Первым делом созвонился с Искандером. Он дал мне неделю на приведение дел в порядок. Ему и самому требовалось время, чтобы подготовить палату для такого необычного пациента, как я.
К счастью, дома кошмарных видений не было. Уже подумывал об отмене обследования и терапевтического курса, но Эмилия настояла.
В середине недели обозначил свой визит к министру культуры. Стоило мне появиться в дверях кабинета Арафа, как он удивленно поприветствовал меня, хотя, должно быть наоборот.
— Я ждал Вас только через неделю, мой фараон. Вы рано…
— Так получилось, господин министр. К сожалению, отчеты только по двум музеям: Британскому в Лондоне и Античности в Риме. В Лувр и Берлинский не поехали.
Я положил на стол папку с документами.
— И это прекрасно, — улыбнулся он. — Хотел посоветоваться с Вами, — и протянул документ.
Внимательно прочитав текст, я покачал головой:
— Оставьте все, как есть…
— Но бюст Нефертити… Это же наше национальное достояние!
— Я видел его в Риме на выставке. Он не стоит очередной траты нервов и новых культурных выяснений отношений. Это подделка.
— Там могла быть копия…
— Я видел оригинал. Но это подделка начала двадцатого века, как и большинство амарнских артефактов.
— Но столько историков, искусствоведов… Неужели они не заметили?
— Господин Араф, на этом бюсте у многих ученых строятся гипотезы, пишутся научные работы, делается карьера. Это фундамент, разрушив который, мы получим несчастных людей. Я видел остатки Ахетатона, и меня он не впечатлил, как главный город богатой страны. Скорее, это была огромнейшая загородная резиденция царя… Никакой он не фараон-еретик.
— А как же вещественные доказательства, находки?
— Это не более десяти процентов от реальной информации. Мелкие фрагменты очень большого сосуда, но по ним сложно понять, что было изначально. Найдено множество табличек с клинописью на территории дворца Эхнатона, их читают, делают переводы, но тот язык мертвый, как и мой родной. И если период Птолемеев у ученых получается неплохо переводить, то Древнее царство — невероятно отвратительно. Это такие фантазии, чтобы в грязь лицом не ударить. Кстати, я тоже начну нести чушь, если буду переводить Новое или Позднее царства. Мои знания и навыки здесь бесполезны, язык сильно изменился.
— Что же делать? — расстроился министр. — Бюст увеличил бы поток туристов, прибыль во многих отраслях и Службы древностей, в том числе.
— Выставьте меня, как музейный экспонат, точнее, сделайте экскурсоводом, — нескромно пошутил в попытке приободрить Арафа. — Представляете, какой будет ажиотаж, какие заголовки газет?! «Экскурсии живого внука фараона Менкауры», «Фараон современного Древнего Египта читает лекции»…
— Ни за что! — процедил сквозь зубы начальник. — Посмешищем в глазах общественности я становиться не собираюсь. Кто в такое поверит? Я лучше Вас уволю, сошлю на раскопки в Саккару, а на освободившееся место возьму леди Эмилию! Пусть и женщина, но руководитель она намного лучше Вас!
Опустил взгляд, вздохнул. Я прекрасно понимал, что он прав. Другой бы подчиненный стал доказывать с пеной у рта, какой он незаменимый работник, я же промолчал в ответ. Араф тоже «хранил тишину» (примечание: здесь отец использовал выражение «его уста не были открыты для речей», которым характеризовали усопшего, не прошедшего обряд погребения и церемонию открытия рта).
— Можно написать заявление на увольнение? — произнес я после долгой паузы.
— Хотите — пишите, — министр с грохотом положил на стол ручку и стопку бумаги.
Я присел на стул около стола начальника, аккуратно вывел текст «Прошу освободить меня от занимаемой должности главы Службы древностей. По праву преемственности прошу принять на руководящую должность доктора палеоантропологии Эмилию Аджари-Карнарвон». Поставил дату, вывел витиеватую подпись, созданную по принципу арабской средневековой вязи на базе древнеегипетской скорописи. Вернул бумагу и ручку владельцу, молча поклонился и покинул кабинет. Теперь я мог пробыть в больнице столько, сколько хотел, не думая о работе. Может, был и не прав, но такое решение на данный момент посчитал единственно правильным для меня.
К концу недели никаких документов из министерства культуры не поступило, но это было не важно — такие приказы всегда долго делались. За это время я привел в порядок бюрократическую сторону своей работы, передал все заместителю. Эмилия приняла мое решение очень спокойно. В понедельник с утра вместо Службы древностей направился к доктору Икраму. Он назначил встречу в уже знакомом мне новом здании кардиологического центра.
После непродолжительной беседы в кабинете и заполнения медицинской карты, он проводил меня в палату.
— Прости, — виновато произнес Искандер, — что так тесно. Все забито пациентами на полгода вперед. Здесь хотел сделать кабинет врача, но работника пока нет. Специальная койка тебе не нужна — заказал обычную мебель, как в отеле: кровать, одежный шкаф, стол с тумбой, стулья и раскладное кресло для ночного дежурного. Съезди домой, собери вещи и обустраивайся.
— Благодарю от всего сердца!
Икрам смущенно улыбнулся и поспешил к сестринскому посту. Я же вызвал такси и направился к Эмилии.
Вечером супруга привезла меня в больницу, помогла разложить вещи.
— Пожалуйста, записывай все происходящее с тобой: мысли, видения, самочувствие… — попросила она, укладывая на стол пачку писчей бумаги, чернильницу и сувенирное гусиное перо с металлическим наконечником. — А еще гипотезы, что будут рождаться от видений.
— Конечно, буду. Обещаю.
— Останешься на ночь?
— Да. Кто знает, когда еще сможем так побыть вдвоем…
Искандер принес направления на обследование и анализы, пожелал нам спокойной ночи. Я запер дверь: пациентом становился только утром, поэтому нечего меня беспокоить, ведь мы с супругой снова будем греться под пледом у затухающего костра и любоваться яркими звездами на ночном небе.
Как же приятно, когда пробуждение начинается с нежных поцелуев. Такое удовольствие страстно целоваться, не открывая глаз.
— Можно я никуда не пойду. Все равно результаты анализов будут неважными после такого.
— Это не влияет, — рассмеялась жена, — здесь так холодно, а ты такой горячий! Я хочу погреться!
Эмилия ушла лишь к обеду, я же прогулялся по указанным кабинетам. Медсестра попросила выглядеть по-домашнему, поэтому сменил «костюм археолога» на длинную расшитую рубаху, купленную мне еще Стефанией. В ней я был похож на богатого средневекового александрийца, за что получил комплимент от доктора Икрама.
— Ты даже в больнице можешь выглядеть по-царски, — рассмеялся врач. — Вот скажи мне, если не секрет, ты ведь не просто так оставил супругу на ночь? Она хорошая сиделка?
Я покраснел до ушей, потупил взгляд, как мальчишка, которого сверстники застали целующимся с девушкой.
— Не оправдывайся, я все понял, — продолжил он. — Но это последняя такая ночь, иначе отправишься на домашнее лечение. Сегодня буду дежурить я, все равно смена до утра.
Смущенно кивнул в подтверждение его слов.
После ужина сделал записи, как просила Эмилия. Ближе к полуночи пришел Искандер. Я еще не спал, читал книгу при свете настольной лампы.
— Режим дня, конечно, для меня висит? — проворчал он, раскладывая кресло. — Почему не спишь?
— Страшно… Боюсь закрыть глаза и снова увидеть его… — я лег на постель.
— Кого? — доктор сел рядом, взял меня за руку. — Поговори со мной. Это важно.
Я рассказал о своих видениях во время визита в Рим, потере сознания. Он слушал, не перебивая. Потом долго молчал.
— Займешься расшифровкой, когда выпишешься домой?
— Нет. Пока не вижу смысла. Может, после экспедиции в библиотеку займусь. Обещал свозить туда Эмилию…
— Не понимаю…
— Шекхмес…
Древний вытащил из-за пояса нож и стал вырезать символы на своей груди. Его кровь была голубоватой. Медь. Их кровь не на железе, а на меди. Слышал о таком уже в современном мире.
— Шекхмес аман шеду… — произнес он и стал растворяться в воздухе.
Я впился взглядом в символы, стараясь запомнить их до мелочей. Он исчез. Боль пронзила голову. С трудом открыл глаза. Я лежал на полу, Эмилия пыталась привести меня в чувство платком, смоченным нашатырем.
— Папирус… Кисть… Краски… — стоном сорвалось с губ.
Она убежала, вернулась, вложила в мои пальцы карандаш, подложила лист бумаги. Дрожащей рукой я вывел символы, транскрипцией записал слова Древнего. Дальше мрак… Тишина…
Хлопки, очень громкие, и крики зазвенели в ушах. Открыл глаза. Темнота. Свет фонарей на шторах. Я по-прежнему лежал на полу. Рядом была Эмилия. Она обнимала меня, положив голову на мою грудь. Глубоко вздохнул. Супруга села, взяла за руку.
— Что с тобой было? Я хотела вызвать врачей, но что они сделают? Мы тогда перепробовали много лекарств. Только та «гадость» способна влиять на твой организм. Если бы начало останавливаться сердце — позвонила бы Искандеру…
— Сейчас все хорошо. Хочу встать.
— Лежи! Опиши, что ты делал, что видел.
— Я хотел вспомнить запах кедра, снова вернуться домой… Понимаешь?..
— Да!
— Потом увидел кедровые шишки в руках, брата, останки Птаххетепа и… Древнего…
— Что? Ты видел человека той цивилизации?
— Человека ли? Метров под пять, тело, как у колоссов Рамсеса, а вот лицо неприятное. Нет, не страшное, а отталкивающее. Он говорил со мной. Я не понял. Он вырезал ножом символы у себя на груди.
— Вот то, что ты написал перед тем, как во второй раз потерял сознание, — супруга протянула исписанный каракулями лист.
— Это их письменность, а это звучание языка. Как думаешь, совпадут слова и символы?
Она с ужасом посмотрела на меня:
— Возможно, побочный эффект от «пыли бессмертия», а, возможно, мозг под ее воздействием так пытается справиться с решаемой тобой задачей. Сейчас ты осторожно переберешься на диван. Лежишь. Можешь переписать все на чистый лист. Но не встаешь. Я буду здесь.
Эмилия включила бра, разложила стоявший рядом диван, поставила стул, принесла еще один чистый лист и большую книгу, которую было удобно подложить. За окном снова раздались хлопки и крики.
— Это свадьба. Хозяева предупредили, когда я искала аптечку у них.
— У нас было тише и скромнее, — пошутил в ответ.
— И с царским размахом, — улыбнулась она.
Супруга легла рядом, вскоре заснула. Я же смотрел в потолок. Перед глазами стоял образ Древнего с иероглифами на груди. Взял книгу, лист и карандаш. Записал вертикально знаки. Напротив каждого — звучание. Солнце — рахам, три вертикальных зигзагообразных линии — караф, тройной треугольник — айнуи, снова караф, человек, поднявший руки в молитве — шедер. Человек — не детерминатив, а объект, слово. Человек возносит молитвы солнцу у пирамид. Нет. Это примитивно. Здесь другое. Почему круг с точкой в центре — солнце? Человек дает энергию через пирамиды чему-то сферическому. Или?! Сферическое дает энергию посредством пирамид людям. Тупик. Но то, что пирамиды на плато — энергоустановки — не вызывало сомнений. А если это записать по горизонтали? И сразу картинка изменилась: сооружения питают энергией богов (Древних) и людей, живущих рядом. Вот она разница в миропредставлении: мы воспринимаем предметы по горизонтали, как находящиеся на одной линии, а они видели одну линию с перспективой по вертикали. Может, и в этом крылась наша с Птаххетепом ошибка в чтении знаков на считывающей машине? А круг с точкой — может, их самоназвание? Рахам! На разговорном наречии дельты Нила — ра(х)э — бог солнца Ра. Или оно обозначает что-то высшее, главенствующее, божественное… Под такие размышления я и сам погрузился в сон.
Первыми моими словами, обращенными к супруге после пробуждения, были не «Доброе утро», а «Тебе нигде не попадалось слово «рахам»?».
— Интересное звучание. На индийское похожее, — задумалась она. — Почему именно это?
— Оно связано с самими Древними. На него шел больший акцент, когда он говорил.
Пока я приводил себя в порядок, Эмилия бродила по комнате, собирала вещи, без конца повторяя «рахам». Захлопнув чемодан, супруга с возгласом «Вспомнила!» повисла на шее.
— Я вспомнила! — еще раз повторила она, усаживая меня на диван. — Только не ревнуй! Еще до первого замужества за мной ухаживал один востоковед. Часто ездил на раскопки в Индию. Он рассказывал о старом здании на территории высокогорного храма. Местные говорили, что это окаменевшая вимана. Он читал мне надписи и перевод. Так… Кажется… Рахьям сурьядж шурадр. Боги создали людей.
— Или цивилизация под названием «Рахам». Я знаю, как произносятся всего четыре символа, но не знаю их конкретного значения. Символика слишком многовариантна, как сленговый английский. Снова тупик. Мне нужен их Розеттский камень…
— Если повезет, найдем его в библиотеке, — приободрила жена.
Я беззвучно усмехнулся: вряд ли такой существовал, да еще и с понятной египетской иероглификой, появившейся, когда мир Древних полностью исчез под песками времени и пустыни.
— Любимая, — непривычно обратился к супруге, чем вызвал ее легкое замешательство, — я хочу лечь к Икраму на обследование. Знаю, Службу древностей нельзя оставлять надолго без присмотра, но мне страшно после таких видений. Боюсь, что мне осталось совсем мало.
Эмилия молчала, только на ее лице застыл испуг.
— Все хорошо… — продолжил, стараясь подбирать слова. — Мне повезло столько прожить, встретить тебя, любить и быть любимым. Я приму судьбу такой, какой она будет.
— Не отпущу тебя! — разрыдалась жена. — Если и жить, то долго и счастливо и умереть в один день! Как в сказке! Ты понимаешь меня?
— Да. Красивый конец, правда, — нежно обнял ее, прижал к себе.
Леди Аджари-Карнарвон забронировала билеты на самолет на следующее утро. Весь день мы провели в номере: Эмилия листала буклеты, делала пометки в ежедневнике, заказывала в номер обед и ужин, оплачивала счета, я же записывал все произошедшее за отпуск перьевой ручкой на листах писчей бумаги. Не знаю, почему, но такой вид «писала» мне подошел: им одинаково легко выводились символы всех моих четырех языков. Теперь ведение дневника оставалось не только данью памяти Джона, но и выполняло важную функцию наблюдения за собственным самочувствием. Для себя открыл, что внезапные пробежки и резкие запахи ароматических масел негативно влияют на работу моего мозга. Значит, по возможности, постараюсь избегать их.
Ночь выдалась бессонной для меня. Лежал, обнимая супругу, смотрел на потолок, где мрак разрезали полосы света фонарей и автомобильных фар. В мыслях планы на будущее перемешались с воспоминаниями. Внутренний страх не давал закрыть глаза, как будто сознание не хотело снова погружаться в видения, вызывающие тревогу.
Зато утром я чудовищно хотел спать, поэтому был молчаливым, зевающим и невыносимо рассеянным. Другая женщина упрекнула бы (не раз видел сцены между супругами из-за подобной мелочи), но Эмилия молчала по этому поводу. Точнее, не обращала внимания на очередной сбитый чемодан или поиски снова забытого где-то телефона. Чашка душистого латте придала немного бодрости. В результате поездка до аэропорта и посадка в самолет прошли без приключений. Оказавшись в кресле, положил голову на плечо супруге и заснул.
Двух часов сна вполне хватило, чтобы в Каире почувствовать себя «живым человеком». Первым делом созвонился с Искандером. Он дал мне неделю на приведение дел в порядок. Ему и самому требовалось время, чтобы подготовить палату для такого необычного пациента, как я.
К счастью, дома кошмарных видений не было. Уже подумывал об отмене обследования и терапевтического курса, но Эмилия настояла.
В середине недели обозначил свой визит к министру культуры. Стоило мне появиться в дверях кабинета Арафа, как он удивленно поприветствовал меня, хотя, должно быть наоборот.
— Я ждал Вас только через неделю, мой фараон. Вы рано…
— Так получилось, господин министр. К сожалению, отчеты только по двум музеям: Британскому в Лондоне и Античности в Риме. В Лувр и Берлинский не поехали.
Я положил на стол папку с документами.
— И это прекрасно, — улыбнулся он. — Хотел посоветоваться с Вами, — и протянул документ.
Внимательно прочитав текст, я покачал головой:
— Оставьте все, как есть…
— Но бюст Нефертити… Это же наше национальное достояние!
— Я видел его в Риме на выставке. Он не стоит очередной траты нервов и новых культурных выяснений отношений. Это подделка.
— Там могла быть копия…
— Я видел оригинал. Но это подделка начала двадцатого века, как и большинство амарнских артефактов.
— Но столько историков, искусствоведов… Неужели они не заметили?
— Господин Араф, на этом бюсте у многих ученых строятся гипотезы, пишутся научные работы, делается карьера. Это фундамент, разрушив который, мы получим несчастных людей. Я видел остатки Ахетатона, и меня он не впечатлил, как главный город богатой страны. Скорее, это была огромнейшая загородная резиденция царя… Никакой он не фараон-еретик.
— А как же вещественные доказательства, находки?
— Это не более десяти процентов от реальной информации. Мелкие фрагменты очень большого сосуда, но по ним сложно понять, что было изначально. Найдено множество табличек с клинописью на территории дворца Эхнатона, их читают, делают переводы, но тот язык мертвый, как и мой родной. И если период Птолемеев у ученых получается неплохо переводить, то Древнее царство — невероятно отвратительно. Это такие фантазии, чтобы в грязь лицом не ударить. Кстати, я тоже начну нести чушь, если буду переводить Новое или Позднее царства. Мои знания и навыки здесь бесполезны, язык сильно изменился.
— Что же делать? — расстроился министр. — Бюст увеличил бы поток туристов, прибыль во многих отраслях и Службы древностей, в том числе.
— Выставьте меня, как музейный экспонат, точнее, сделайте экскурсоводом, — нескромно пошутил в попытке приободрить Арафа. — Представляете, какой будет ажиотаж, какие заголовки газет?! «Экскурсии живого внука фараона Менкауры», «Фараон современного Древнего Египта читает лекции»…
— Ни за что! — процедил сквозь зубы начальник. — Посмешищем в глазах общественности я становиться не собираюсь. Кто в такое поверит? Я лучше Вас уволю, сошлю на раскопки в Саккару, а на освободившееся место возьму леди Эмилию! Пусть и женщина, но руководитель она намного лучше Вас!
Опустил взгляд, вздохнул. Я прекрасно понимал, что он прав. Другой бы подчиненный стал доказывать с пеной у рта, какой он незаменимый работник, я же промолчал в ответ. Араф тоже «хранил тишину» (примечание: здесь отец использовал выражение «его уста не были открыты для речей», которым характеризовали усопшего, не прошедшего обряд погребения и церемонию открытия рта).
— Можно написать заявление на увольнение? — произнес я после долгой паузы.
— Хотите — пишите, — министр с грохотом положил на стол ручку и стопку бумаги.
Я присел на стул около стола начальника, аккуратно вывел текст «Прошу освободить меня от занимаемой должности главы Службы древностей. По праву преемственности прошу принять на руководящую должность доктора палеоантропологии Эмилию Аджари-Карнарвон». Поставил дату, вывел витиеватую подпись, созданную по принципу арабской средневековой вязи на базе древнеегипетской скорописи. Вернул бумагу и ручку владельцу, молча поклонился и покинул кабинет. Теперь я мог пробыть в больнице столько, сколько хотел, не думая о работе. Может, был и не прав, но такое решение на данный момент посчитал единственно правильным для меня.
К концу недели никаких документов из министерства культуры не поступило, но это было не важно — такие приказы всегда долго делались. За это время я привел в порядок бюрократическую сторону своей работы, передал все заместителю. Эмилия приняла мое решение очень спокойно. В понедельник с утра вместо Службы древностей направился к доктору Икраму. Он назначил встречу в уже знакомом мне новом здании кардиологического центра.
После непродолжительной беседы в кабинете и заполнения медицинской карты, он проводил меня в палату.
— Прости, — виновато произнес Искандер, — что так тесно. Все забито пациентами на полгода вперед. Здесь хотел сделать кабинет врача, но работника пока нет. Специальная койка тебе не нужна — заказал обычную мебель, как в отеле: кровать, одежный шкаф, стол с тумбой, стулья и раскладное кресло для ночного дежурного. Съезди домой, собери вещи и обустраивайся.
— Благодарю от всего сердца!
Икрам смущенно улыбнулся и поспешил к сестринскому посту. Я же вызвал такси и направился к Эмилии.
Вечером супруга привезла меня в больницу, помогла разложить вещи.
— Пожалуйста, записывай все происходящее с тобой: мысли, видения, самочувствие… — попросила она, укладывая на стол пачку писчей бумаги, чернильницу и сувенирное гусиное перо с металлическим наконечником. — А еще гипотезы, что будут рождаться от видений.
— Конечно, буду. Обещаю.
— Останешься на ночь?
— Да. Кто знает, когда еще сможем так побыть вдвоем…
Искандер принес направления на обследование и анализы, пожелал нам спокойной ночи. Я запер дверь: пациентом становился только утром, поэтому нечего меня беспокоить, ведь мы с супругой снова будем греться под пледом у затухающего костра и любоваться яркими звездами на ночном небе.
Как же приятно, когда пробуждение начинается с нежных поцелуев. Такое удовольствие страстно целоваться, не открывая глаз.
— Можно я никуда не пойду. Все равно результаты анализов будут неважными после такого.
— Это не влияет, — рассмеялась жена, — здесь так холодно, а ты такой горячий! Я хочу погреться!
Эмилия ушла лишь к обеду, я же прогулялся по указанным кабинетам. Медсестра попросила выглядеть по-домашнему, поэтому сменил «костюм археолога» на длинную расшитую рубаху, купленную мне еще Стефанией. В ней я был похож на богатого средневекового александрийца, за что получил комплимент от доктора Икрама.
— Ты даже в больнице можешь выглядеть по-царски, — рассмеялся врач. — Вот скажи мне, если не секрет, ты ведь не просто так оставил супругу на ночь? Она хорошая сиделка?
Я покраснел до ушей, потупил взгляд, как мальчишка, которого сверстники застали целующимся с девушкой.
— Не оправдывайся, я все понял, — продолжил он. — Но это последняя такая ночь, иначе отправишься на домашнее лечение. Сегодня буду дежурить я, все равно смена до утра.
Смущенно кивнул в подтверждение его слов.
После ужина сделал записи, как просила Эмилия. Ближе к полуночи пришел Искандер. Я еще не спал, читал книгу при свете настольной лампы.
— Режим дня, конечно, для меня висит? — проворчал он, раскладывая кресло. — Почему не спишь?
— Страшно… Боюсь закрыть глаза и снова увидеть его… — я лег на постель.
— Кого? — доктор сел рядом, взял меня за руку. — Поговори со мной. Это важно.
Я рассказал о своих видениях во время визита в Рим, потере сознания. Он слушал, не перебивая. Потом долго молчал.
— Займешься расшифровкой, когда выпишешься домой?
— Нет. Пока не вижу смысла. Может, после экспедиции в библиотеку займусь. Обещал свозить туда Эмилию…
