Федорченко таращился на меня во все глаза, так что я решил быть дерзким и наглым.
– Хорошая попытка, товарищ генерал, но мы решили не сдаваться в плен северянам! Подите на хуй с вашими предложениями!
– А вы, стало быть, не северяне?
– Мы ополченцы! И мы не сдадимся!
– Чем докажешь, капитан?
– А ты чем докажешь, что берлесс?
Генерал ненадолго замолчал, я уж подумал, что связь прервалась. Но вот рация снова захрипела, щекоча мне нервы.
– Ладно, капитан! Я тебя понял! Примерно через два часа от Камышкинской железной дороги мы погоним в сторону посёлка северян. Встречай, Котов! Поглядим, какой ты ополченец! Если пиздишь, не жди пощады! У тебя был хороший шанс!
– Я тоже тебя понял, Кудряшов! Конец связи! – закончил я разговор и тяжело вздохнул. – Слышал, Федорченко? Два часа у вас! Поешьте и справьте естественные нужды, чтобы перед северянами не обосраться!
28. Сергей
Времени было достаточно, чтобы обойти часть посёлка и предупредить жителей о наступающей опасности. Задачу усложняло ночное время. Люди спали. Кто-то открывал двери, кто-то боялся и делал вид, что дома никого нет. Мы сделали для гражданских всё, что смогли.
Большинство жителей в панике бежали, но были и те, кто предпочёл остаться дома. Мы не настаивали на эвакуации. Нам нужно было думать о себе. Удержать позиции, выстоять, не погибнув при этом, учитывая, что это наш первый бой, было нереально.
Сколько их будет этих северян? Будут ли они отрабатывать артой посёлок, прежде чем отступить? Может, берлессы сами с ними разберуться, без нас?
Мне казалось, я ссу больше всех остальных. Возможно, так и было, господи!
Алексеев уже по традиции накурился, как сука. Я завидовал его похуистическому настрою. Димон и мне предлагал пыхнуть, но я отказался. Не пробовал ни разу траву. Боялся, что меня накроет не так, как его, что я потеряю способность понимать, что вокруг меня происходит – это всё, что меня останавливало. Смысл накурки и был в том, чтобы уйти от реальности, но я понятия не имел как далеко уйду от неё лично я.
Мы держались с Димоном вместе, точнее, я держался его. Как будто бы его спокойствие сглаживало мой мандраж. Мы все знали, что этот момент наступит рано или поздно, ждали его несколько дней, но всё равно не были готовы.
– Они такие же, как и мы, Грэй! Такие же зелёные и сырые! – успокаивал меня Алексеев. – Думаешь, им охота воевать?
– А если нет? Если там наёмники? Бургедонцы или фроги?
– Не успели ещё. Да похуй ваще! Если мне предстоит сегодня умереть, моя смерть будет славной! Лучше, чем в плену загнуться или как Мироша. Мсти, Серёга, кроши, зубами рви! За родаков, за Мирошу, за сестрёнку!
Димону удалось настроить меня на правильный лад. А как у остальных моих бойцов было с боевым духом, я понятия не имел.
Всё случилось не сразу, не в один момент. Шум идущего на нас боя постепенно усиливался, играя на моих нервах, как на балалайке. До нас доносились какие-то одиночные взрывы, рокот пулемётов. Потом сигнальная ракета осветила небо над посёлком, давая нам понять, что враг уже в поле видимости.
И началось! Я понятия не имел, что происходит у железной дороги, но берлессы гнали северян, как скотину на водопой. Их было слишком много. Они действовали гораздо слаженнее нас и быстрее. Северяне наступали и наступали, вступив в бой уже с нами.
Первые несколько часов оказались самыми ожесточёнными. У нас была более выгодная позиция, мы были рассредоточены по посёлку, но всё равно не вывозили. Мы несли сокрушительные потери. Я надеялся на берлессов. Думал, они нагонят северян и помогут нам отбиться, доведут дело до конца, но северян никто не преследовал.
Полнейший хаос, неразбериха, смерть за смертью! Господи, да я и представить такого не мог! Самый страшный военный фильм не передал бы этот ад, что творился вокруг меня. Это хуже ада, страшнее всего на свете, хуже самой смерти!
В семь утра я приказал отступать на окраину посёлка. К обеду у меня осталось 22 бойца, пятеро из которых были серьёзно ранены. К вечеру нас уже было 15. Блять, у нас даже медика не было! Раненые просто исходили кровью и умирали в страшных муках.
Федорченко пытался связаться с берлессами, но у него ничего не выходило. Самое страшное, что Олэська осталась в посёлке. Я был в полнейшем отчаянии!
Северяне перестали нас теснить. Они тоже окопались и затихли. Я должен был отвести своих ещё дальше, чтобы предоставить им возможность передохнуть, прийти в себя, собраться с силами, дать шанс раненым. Но и сестру оставить не мог. Может, и нет её уже в живых? Мысль о том, что Олэська попадёт в плен к северянам сводила меня с ума!
Время беспощадно шло, и надежды на то, что моя сестра жива оставалось всё меньше и меньше.
Пусть лучше погибнет...
Ночь прошла тихо и без потерь, но я больше не мог смотреть на выживших. Как будто это я во всём виноват. Это я завёл нас всех в эту жопу. Кровь погибших на моих руках. Это я их командир. Тем, кто ещё дышал, я тоже не завидовал. Мы все умрём. Рано или поздно это произойдёт. Так какая разница когда?
Зря мы всё это затеяли. Патриоты сраные. Вот куда завели нас наши идеалы и любовь к Родине.
Я не мог больше всё это выносить.
Уединившись в пустой комнате одного из домов, что мы заняли, я сел верхом на стул и достал из кобуры "Стечкин".
Сейчас я, как никто, понимал майора Стрельцова. Вот они безысходность и неподъёмное чувство вины за то, что сделал и то, что не смог сделать. Они держатся за руки, когда ведут тебя к обрыву.
Одно движение пальцем и этого ничего не будет. Просто ничего. Смерть – избавление от всего этого дерьма. Что может быть проще?
Я приставил пистолет к виску и закрыл глаза. Холодный пот тёк по лицу и спине. Мерзкие лапы смерти уже несмело трогали меня, проверяя велико ли моё намерение.
Самое сложное было попросить прощения даже не у родителей, а у Олэськи. Я не видел её труп, поэтому сомнения раздирали меня изнутри безжалостно и беспощадно.
Сука, вдруг она жива? Вдруг? Я всё равно ничем не смогу ей помочь. Как и своим бойцам.
Я снимаю с себя ответственность за последующие смерти. Пусть Косая приходит не через меня. Я ей больше не позволю пользоваться собой. Не позволю!
Нажать на курок было не так просто. Отголоски ёбаного сознания вопили во всё горло о том, что я должен верить и бороться. Я не мог. Больше ничего не мог. Я ничтожество.
Десять, девять, восемь, семь, пять, четыре, три, два...
– Товарищ капитан! – раздался стук в дверь и голос Федорченко.
Блять!
Я открыл глаза и опустил "Стечкина" врываясь в реальность. Руки заходили ходуном, так что я выронил пистолет. Он грохнулся на пол, больно ударив по мозгам.
– Товарищ капитан! Кудряшов на связи!
29. Сергей
– Живой, капитан? – поинтересовался Кудряшов.
– Так точно!
– А ты молодец, Котов! Не подвёл!
Меня разрывало между желанием послать Кудряшова на хуй и жгучей потребностью просить у него помощи на коленях. Федорченко вернул меня обратно на войну, не дав повторно дезертировать, только уже навсегда, и теперь мне снова приходилось что-то решать и бояться.
– Сколько у тебя бойцов осталось, капитан?
– Хочешь, чтобы я тебе нашу численность раскрыл? – усмехнулся я.
Разве я мог? Я до сих пор не знал, с кем разговариваю. Может, это всё же северянин? Да если и берлесс? Что от него ждать? Мы что союзники? Побратимы?
– Бросай свои штучки, Котов! Ты хреновый разведчик, прямо тебе говорю. Докладывай, как положено!
– Да кто ты, блять, такой, генерал, чтобы я тебе докладывал? – не удержался я. Меня этот бесполезный пиздёж уже накалял.
– Мы воюем на одной стороне, капитан! Повыёбывался, и будет! У меня девять твоих цыплят, придурок! Я всё про тебя знаю! Я в курсе, что в посёлке остались ваши родственники.
Сука! Я был рад, что кто-то из пацанов всё же выжил. Мне была неизвестна их дальнейшая судьба, как и наша, но эта новость меня взбодрила.
Надежда, что я увижу сестру, всколыхнула мою грудь, растеклась по сердцу. Уже не важно, жива или мертва Олэська, мне необходимо знать, что с ней!
– 15 бойцов у меня. Двое трёхсотых.
– Мало.
– Сколько есть, простите!
– Жди приказа, Котов! Как только мы будем готовы, начинайте зачистку посёлка!
А мы? Мы не готовы! Мы разведчики, а не штурмовики! Какая в задницу зачистка? У северян БМП, танки и более выгодная позиция. А мы просто ребятишки с автоматами.
– Принято!
– Давай, без глупостей, капитан! После боя сдавайтесь! Разговор есть. Повяжите белые повязки на правую руку, чтобы мы вас до кучи не почикали!
– Конец связи!
Прошла ночь и уже половина дня. Я был зол на берлессов. Долго нам ещё ждать? Погибать не хотелось, но и идти было некуда.
В стране была объявлена всеобщая мобилизация. Значит, берлессы у нас надолго и с серьёзными намерениями. Перетерев между собой предложение Кудряшова о сдаче, мы пришли к выводу, что лучше сдаться берлессам. Два дня повоевали, а уже сдаёмся? Именно так всё и было.
Нам был нужен лучший командир, чем я. Все это понимали. В первую очередь, я сам.
Около пятнадцати часов из посёлка послышалась стрельба. Кудряшов с нами до сих пор не связался. Мы ждали приказа, сигнала, знака, но его по-прежнему не было.
Может, берлессы решили без нас разобраться?
– Нам нужно помочь берлессам, товарищ капитан, – обратился ко мне Малой. – Или надо менять позицию прямо сейчас. Северяне прямо на нас попрут.
Микола был прав, чёрт его задери! Я был должен отдать этот приказ. Последний свой приказ, как командира. Мы разорвали белую простыню на ленты, повязали на предплечье в качестве отличительного знака.
– Атакуем! Если я погибну, сдавайтесь берлессам! – таково было моё напутствие бойцам.
Ещё одна схватка. Ещё несколько бессмысленных смертей под моим руководством. Да, я понимал, против кого мы сражаемся, но не знал, чем закончится бой по итогу. Что нас ждёт после сдачи в плен? Адские муки, пытки и издевательства или возможность встать в строй настоящей армии? Где есть настоящие командиры, где обустроен быт, налажен подвоз продовольствия и боеприпасов, где есть медики и надежда на выживание.
Мы поставили на кон всё, что у нас было, но что там в чёрной шкатулке?
Бой длился шесть часов. Северяне, большей частью, были уничтожены берлессами. От нас было толку, как от комара говна. Тем не менее, мы продвигались вглубь посёлка дом за домом, улица за улицей. Постепенно всё стихло. Я уже выбился из сил, когда по громкоговорителю, как на каком-то митинге, к нам обратился предполагаемый союзник:
– Ополченцы! С вами говорит генерал берлесской армии Кудряшов! Выходите по одному, с поднятыми руками.
Мы с Алексеевым сдались первыми. Выползли из укрытия, отряхнулись, подняли руки и пошли в сторону берлессов.
Страха не было. Я так выебся, что еле ноги переставлял. В голове шумело, перед глазами всё плыло. Тихо стало, и так хорошо, как будто больше и не будет ничего такого никогда. Пахло дымом и вспаханной землёй. А ещё дождём. Я думал о том, что было бы здорово, если бы дождь пошёл. Жара стояла больше недели, так что дождь был бы благодатью божьей.
А потом я увидел берлессов.
Чёрные от копоти, такие же уставшие, как и мы, они стояли величественные, как боги, в первоклассном обмундировании, уверенно держа оружие в руках. Их было человек тридцать, не больше, но от них веяло таким мужеством, таким геройством и уверенностью в своём превосходстве, что я боялся к ним приближаться. Как же жалко мы выглядели на фоне этих воинов.
Нас держали под прицелом, поэтому близко мы с Алексеевым подходить не стали. Нам было приказано представиться и разоружиться.
– Это все? – спросил у меня берлесский капитан.
Я пересчитал своих. Восемь вместе со мной. Бойцы выглядели испуганными, даже Алексеев стоял, навострив уши. Мне оставалось только уповать на господа и милосердие берлессов, самолично сдавая пацанов в их руки.
– Так точно.
– В колонну по одному, руки за голову!
– Где Кудряшов? Мне нужно с ним переговорить!
Я должен найти сестру и как можно скорее! А потом будь, что будет.
30. Сергей
Капитан ткнул меня в спину автоматом, заставляя шагнуть вперёд.
– Ты тупой, что ли? – заорал на меня он.
– Мне нужно переговорить с Кудряшовым! – повторил я, за что получил прикладом в загривок.
Я упал на колени, и берлесс пнул меня в голень. Больно, сука!
– Я тебя сейчас... – зашипел капитан, и я приготовился к тому, что меня сейчас жёстко отметелят.
Меня никогда не били. Дрался, бывало. Но чтобы прямо меня кто-то отхуярил? Не было такого.
– Отставить, Барсов! – раздался зычный голос рядом, и я повернул голову.
Лысый, как коленка, мордатый мужик. Из оружия только пистолет на поясной кобуре. Отличительных знаков на нём не было абсолютно никаких.
– Кудряшов! – представился мужик. – Подчиняйтесь нашим приказам, капитан. Или окажетесь в одной яме с северянами!
– Наши гражданские остались в посёлке! Там моя сестра! Я должен найти её! Пожалуйста!
Кудряшов провёл по голове ладонью и посмотрел на меня.
– Темнеет. Посёлок заминирован. Растяжки на каждом углу.
– Да плевать! Я один пойду!
– А ты знаешь, капитан, где искать? – Я не ответил. На даче Стрельцова. Где ещё? А если её там нет? – Вот и я не знаю. Мы вас допросим, потом северян. Если кто-то её видел живую или мёртвую, я сообщу. А теперь встал и пошёл!
Мне пришлось подчиниться. Шли мы довольно долго, около часа. Нам не разрешено было пить, да мы и не просили, поэтому этот путь выдался утомительным. Впереди нас точно так же вели пленных северян. Я не видел начала их колонны, но их было довольно много. Мне удалось насчитать сорок человек. У них было много трёхсотых. Их несли на носилках, вели под руки. Из-за этого мы шли очень медленно.
Техника и часть солдат остались у посёлка. Всего в зачистке участвовало не больше роты.
Берлессы крутые ребята? Да не то слово. Среди пленных северян были и фрогийцы, судя по форме, и бриминцы. Наёмники, профессионалы.
Чуваки зачистили посёлок, а потом взяли в плен пятьдесят человек? Пусть мы и сдались добровольно, без боя, но тем не менее впечатляло.
Некоторые берлессы снимали происходящее на телефоны или гоупрошки. Я испытывал стыд и за себя, и за северян одновременно. Мы сражались друг с другом, положили много ребят и потом тупо сдались берлессам, а значит, проиграли. Это было самое стрёмное ощущение за всю мою войну. Было ещё много ужасных моментов и после плена, но никогда я не чувствовал себя большим говном, чем сейчас.
Лагерь берлессов тоже выглядел пиздато! Полевая кухня, хлебопекарня, бани, палатки медиков, везде всё параллельно и перпендикулярно! Я не знал, какие планы на наш счёт у берлессов, но я уже хотел остаться с ними.
Нам разрешили попить. Всех, кому нужна была помощь, увели в палатку к медикам. Остальных выстроили в шеренгу напротив северян и уложили мордой в землю.
– Что нам говорить, товарищ капитан? – шёпотом спросил у меня Федорченко.
– Всё как есть говорите.
Как я и предполагал, допрос начали со старшаков. То есть, с меня. Я рассчитывал на то, что меня будет лично допрашивать Кудряшов, но я попал в палатку к Барсову. Он важно сидел за столом, а я стоял, как провинившийся школьник перед учителем. Его высокомерный взгляд, взгляд победителя мне никогда не забыть.
Управились быстро. Я представился, назвал свою бывшую часть и рассказал всё, как было. Потом ответил на пару вопросов, и капитал крикнул:
– Хорошая попытка, товарищ генерал, но мы решили не сдаваться в плен северянам! Подите на хуй с вашими предложениями!
– А вы, стало быть, не северяне?
– Мы ополченцы! И мы не сдадимся!
– Чем докажешь, капитан?
– А ты чем докажешь, что берлесс?
Генерал ненадолго замолчал, я уж подумал, что связь прервалась. Но вот рация снова захрипела, щекоча мне нервы.
– Ладно, капитан! Я тебя понял! Примерно через два часа от Камышкинской железной дороги мы погоним в сторону посёлка северян. Встречай, Котов! Поглядим, какой ты ополченец! Если пиздишь, не жди пощады! У тебя был хороший шанс!
– Я тоже тебя понял, Кудряшов! Конец связи! – закончил я разговор и тяжело вздохнул. – Слышал, Федорченко? Два часа у вас! Поешьте и справьте естественные нужды, чтобы перед северянами не обосраться!
28. Сергей
Времени было достаточно, чтобы обойти часть посёлка и предупредить жителей о наступающей опасности. Задачу усложняло ночное время. Люди спали. Кто-то открывал двери, кто-то боялся и делал вид, что дома никого нет. Мы сделали для гражданских всё, что смогли.
Большинство жителей в панике бежали, но были и те, кто предпочёл остаться дома. Мы не настаивали на эвакуации. Нам нужно было думать о себе. Удержать позиции, выстоять, не погибнув при этом, учитывая, что это наш первый бой, было нереально.
Сколько их будет этих северян? Будут ли они отрабатывать артой посёлок, прежде чем отступить? Может, берлессы сами с ними разберуться, без нас?
Мне казалось, я ссу больше всех остальных. Возможно, так и было, господи!
Алексеев уже по традиции накурился, как сука. Я завидовал его похуистическому настрою. Димон и мне предлагал пыхнуть, но я отказался. Не пробовал ни разу траву. Боялся, что меня накроет не так, как его, что я потеряю способность понимать, что вокруг меня происходит – это всё, что меня останавливало. Смысл накурки и был в том, чтобы уйти от реальности, но я понятия не имел как далеко уйду от неё лично я.
Мы держались с Димоном вместе, точнее, я держался его. Как будто бы его спокойствие сглаживало мой мандраж. Мы все знали, что этот момент наступит рано или поздно, ждали его несколько дней, но всё равно не были готовы.
– Они такие же, как и мы, Грэй! Такие же зелёные и сырые! – успокаивал меня Алексеев. – Думаешь, им охота воевать?
– А если нет? Если там наёмники? Бургедонцы или фроги?
– Не успели ещё. Да похуй ваще! Если мне предстоит сегодня умереть, моя смерть будет славной! Лучше, чем в плену загнуться или как Мироша. Мсти, Серёга, кроши, зубами рви! За родаков, за Мирошу, за сестрёнку!
Димону удалось настроить меня на правильный лад. А как у остальных моих бойцов было с боевым духом, я понятия не имел.
Всё случилось не сразу, не в один момент. Шум идущего на нас боя постепенно усиливался, играя на моих нервах, как на балалайке. До нас доносились какие-то одиночные взрывы, рокот пулемётов. Потом сигнальная ракета осветила небо над посёлком, давая нам понять, что враг уже в поле видимости.
И началось! Я понятия не имел, что происходит у железной дороги, но берлессы гнали северян, как скотину на водопой. Их было слишком много. Они действовали гораздо слаженнее нас и быстрее. Северяне наступали и наступали, вступив в бой уже с нами.
Первые несколько часов оказались самыми ожесточёнными. У нас была более выгодная позиция, мы были рассредоточены по посёлку, но всё равно не вывозили. Мы несли сокрушительные потери. Я надеялся на берлессов. Думал, они нагонят северян и помогут нам отбиться, доведут дело до конца, но северян никто не преследовал.
Полнейший хаос, неразбериха, смерть за смертью! Господи, да я и представить такого не мог! Самый страшный военный фильм не передал бы этот ад, что творился вокруг меня. Это хуже ада, страшнее всего на свете, хуже самой смерти!
В семь утра я приказал отступать на окраину посёлка. К обеду у меня осталось 22 бойца, пятеро из которых были серьёзно ранены. К вечеру нас уже было 15. Блять, у нас даже медика не было! Раненые просто исходили кровью и умирали в страшных муках.
Федорченко пытался связаться с берлессами, но у него ничего не выходило. Самое страшное, что Олэська осталась в посёлке. Я был в полнейшем отчаянии!
Северяне перестали нас теснить. Они тоже окопались и затихли. Я должен был отвести своих ещё дальше, чтобы предоставить им возможность передохнуть, прийти в себя, собраться с силами, дать шанс раненым. Но и сестру оставить не мог. Может, и нет её уже в живых? Мысль о том, что Олэська попадёт в плен к северянам сводила меня с ума!
Время беспощадно шло, и надежды на то, что моя сестра жива оставалось всё меньше и меньше.
Пусть лучше погибнет...
Ночь прошла тихо и без потерь, но я больше не мог смотреть на выживших. Как будто это я во всём виноват. Это я завёл нас всех в эту жопу. Кровь погибших на моих руках. Это я их командир. Тем, кто ещё дышал, я тоже не завидовал. Мы все умрём. Рано или поздно это произойдёт. Так какая разница когда?
Зря мы всё это затеяли. Патриоты сраные. Вот куда завели нас наши идеалы и любовь к Родине.
Я не мог больше всё это выносить.
Уединившись в пустой комнате одного из домов, что мы заняли, я сел верхом на стул и достал из кобуры "Стечкин".
Сейчас я, как никто, понимал майора Стрельцова. Вот они безысходность и неподъёмное чувство вины за то, что сделал и то, что не смог сделать. Они держатся за руки, когда ведут тебя к обрыву.
Одно движение пальцем и этого ничего не будет. Просто ничего. Смерть – избавление от всего этого дерьма. Что может быть проще?
Я приставил пистолет к виску и закрыл глаза. Холодный пот тёк по лицу и спине. Мерзкие лапы смерти уже несмело трогали меня, проверяя велико ли моё намерение.
Самое сложное было попросить прощения даже не у родителей, а у Олэськи. Я не видел её труп, поэтому сомнения раздирали меня изнутри безжалостно и беспощадно.
Сука, вдруг она жива? Вдруг? Я всё равно ничем не смогу ей помочь. Как и своим бойцам.
Я снимаю с себя ответственность за последующие смерти. Пусть Косая приходит не через меня. Я ей больше не позволю пользоваться собой. Не позволю!
Нажать на курок было не так просто. Отголоски ёбаного сознания вопили во всё горло о том, что я должен верить и бороться. Я не мог. Больше ничего не мог. Я ничтожество.
Десять, девять, восемь, семь, пять, четыре, три, два...
– Товарищ капитан! – раздался стук в дверь и голос Федорченко.
Блять!
Я открыл глаза и опустил "Стечкина" врываясь в реальность. Руки заходили ходуном, так что я выронил пистолет. Он грохнулся на пол, больно ударив по мозгам.
– Товарищ капитан! Кудряшов на связи!
29. Сергей
– Живой, капитан? – поинтересовался Кудряшов.
– Так точно!
– А ты молодец, Котов! Не подвёл!
Меня разрывало между желанием послать Кудряшова на хуй и жгучей потребностью просить у него помощи на коленях. Федорченко вернул меня обратно на войну, не дав повторно дезертировать, только уже навсегда, и теперь мне снова приходилось что-то решать и бояться.
– Сколько у тебя бойцов осталось, капитан?
– Хочешь, чтобы я тебе нашу численность раскрыл? – усмехнулся я.
Разве я мог? Я до сих пор не знал, с кем разговариваю. Может, это всё же северянин? Да если и берлесс? Что от него ждать? Мы что союзники? Побратимы?
– Бросай свои штучки, Котов! Ты хреновый разведчик, прямо тебе говорю. Докладывай, как положено!
– Да кто ты, блять, такой, генерал, чтобы я тебе докладывал? – не удержался я. Меня этот бесполезный пиздёж уже накалял.
– Мы воюем на одной стороне, капитан! Повыёбывался, и будет! У меня девять твоих цыплят, придурок! Я всё про тебя знаю! Я в курсе, что в посёлке остались ваши родственники.
Сука! Я был рад, что кто-то из пацанов всё же выжил. Мне была неизвестна их дальнейшая судьба, как и наша, но эта новость меня взбодрила.
Надежда, что я увижу сестру, всколыхнула мою грудь, растеклась по сердцу. Уже не важно, жива или мертва Олэська, мне необходимо знать, что с ней!
– 15 бойцов у меня. Двое трёхсотых.
– Мало.
– Сколько есть, простите!
– Жди приказа, Котов! Как только мы будем готовы, начинайте зачистку посёлка!
А мы? Мы не готовы! Мы разведчики, а не штурмовики! Какая в задницу зачистка? У северян БМП, танки и более выгодная позиция. А мы просто ребятишки с автоматами.
– Принято!
– Давай, без глупостей, капитан! После боя сдавайтесь! Разговор есть. Повяжите белые повязки на правую руку, чтобы мы вас до кучи не почикали!
– Конец связи!
Прошла ночь и уже половина дня. Я был зол на берлессов. Долго нам ещё ждать? Погибать не хотелось, но и идти было некуда.
В стране была объявлена всеобщая мобилизация. Значит, берлессы у нас надолго и с серьёзными намерениями. Перетерев между собой предложение Кудряшова о сдаче, мы пришли к выводу, что лучше сдаться берлессам. Два дня повоевали, а уже сдаёмся? Именно так всё и было.
Нам был нужен лучший командир, чем я. Все это понимали. В первую очередь, я сам.
Около пятнадцати часов из посёлка послышалась стрельба. Кудряшов с нами до сих пор не связался. Мы ждали приказа, сигнала, знака, но его по-прежнему не было.
Может, берлессы решили без нас разобраться?
– Нам нужно помочь берлессам, товарищ капитан, – обратился ко мне Малой. – Или надо менять позицию прямо сейчас. Северяне прямо на нас попрут.
Микола был прав, чёрт его задери! Я был должен отдать этот приказ. Последний свой приказ, как командира. Мы разорвали белую простыню на ленты, повязали на предплечье в качестве отличительного знака.
– Атакуем! Если я погибну, сдавайтесь берлессам! – таково было моё напутствие бойцам.
Ещё одна схватка. Ещё несколько бессмысленных смертей под моим руководством. Да, я понимал, против кого мы сражаемся, но не знал, чем закончится бой по итогу. Что нас ждёт после сдачи в плен? Адские муки, пытки и издевательства или возможность встать в строй настоящей армии? Где есть настоящие командиры, где обустроен быт, налажен подвоз продовольствия и боеприпасов, где есть медики и надежда на выживание.
Мы поставили на кон всё, что у нас было, но что там в чёрной шкатулке?
Бой длился шесть часов. Северяне, большей частью, были уничтожены берлессами. От нас было толку, как от комара говна. Тем не менее, мы продвигались вглубь посёлка дом за домом, улица за улицей. Постепенно всё стихло. Я уже выбился из сил, когда по громкоговорителю, как на каком-то митинге, к нам обратился предполагаемый союзник:
– Ополченцы! С вами говорит генерал берлесской армии Кудряшов! Выходите по одному, с поднятыми руками.
Мы с Алексеевым сдались первыми. Выползли из укрытия, отряхнулись, подняли руки и пошли в сторону берлессов.
Страха не было. Я так выебся, что еле ноги переставлял. В голове шумело, перед глазами всё плыло. Тихо стало, и так хорошо, как будто больше и не будет ничего такого никогда. Пахло дымом и вспаханной землёй. А ещё дождём. Я думал о том, что было бы здорово, если бы дождь пошёл. Жара стояла больше недели, так что дождь был бы благодатью божьей.
А потом я увидел берлессов.
Чёрные от копоти, такие же уставшие, как и мы, они стояли величественные, как боги, в первоклассном обмундировании, уверенно держа оружие в руках. Их было человек тридцать, не больше, но от них веяло таким мужеством, таким геройством и уверенностью в своём превосходстве, что я боялся к ним приближаться. Как же жалко мы выглядели на фоне этих воинов.
Нас держали под прицелом, поэтому близко мы с Алексеевым подходить не стали. Нам было приказано представиться и разоружиться.
– Это все? – спросил у меня берлесский капитан.
Я пересчитал своих. Восемь вместе со мной. Бойцы выглядели испуганными, даже Алексеев стоял, навострив уши. Мне оставалось только уповать на господа и милосердие берлессов, самолично сдавая пацанов в их руки.
– Так точно.
– В колонну по одному, руки за голову!
– Где Кудряшов? Мне нужно с ним переговорить!
Я должен найти сестру и как можно скорее! А потом будь, что будет.
30. Сергей
Капитан ткнул меня в спину автоматом, заставляя шагнуть вперёд.
– Ты тупой, что ли? – заорал на меня он.
– Мне нужно переговорить с Кудряшовым! – повторил я, за что получил прикладом в загривок.
Я упал на колени, и берлесс пнул меня в голень. Больно, сука!
– Я тебя сейчас... – зашипел капитан, и я приготовился к тому, что меня сейчас жёстко отметелят.
Меня никогда не били. Дрался, бывало. Но чтобы прямо меня кто-то отхуярил? Не было такого.
– Отставить, Барсов! – раздался зычный голос рядом, и я повернул голову.
Лысый, как коленка, мордатый мужик. Из оружия только пистолет на поясной кобуре. Отличительных знаков на нём не было абсолютно никаких.
– Кудряшов! – представился мужик. – Подчиняйтесь нашим приказам, капитан. Или окажетесь в одной яме с северянами!
– Наши гражданские остались в посёлке! Там моя сестра! Я должен найти её! Пожалуйста!
Кудряшов провёл по голове ладонью и посмотрел на меня.
– Темнеет. Посёлок заминирован. Растяжки на каждом углу.
– Да плевать! Я один пойду!
– А ты знаешь, капитан, где искать? – Я не ответил. На даче Стрельцова. Где ещё? А если её там нет? – Вот и я не знаю. Мы вас допросим, потом северян. Если кто-то её видел живую или мёртвую, я сообщу. А теперь встал и пошёл!
Мне пришлось подчиниться. Шли мы довольно долго, около часа. Нам не разрешено было пить, да мы и не просили, поэтому этот путь выдался утомительным. Впереди нас точно так же вели пленных северян. Я не видел начала их колонны, но их было довольно много. Мне удалось насчитать сорок человек. У них было много трёхсотых. Их несли на носилках, вели под руки. Из-за этого мы шли очень медленно.
Техника и часть солдат остались у посёлка. Всего в зачистке участвовало не больше роты.
Берлессы крутые ребята? Да не то слово. Среди пленных северян были и фрогийцы, судя по форме, и бриминцы. Наёмники, профессионалы.
Чуваки зачистили посёлок, а потом взяли в плен пятьдесят человек? Пусть мы и сдались добровольно, без боя, но тем не менее впечатляло.
Некоторые берлессы снимали происходящее на телефоны или гоупрошки. Я испытывал стыд и за себя, и за северян одновременно. Мы сражались друг с другом, положили много ребят и потом тупо сдались берлессам, а значит, проиграли. Это было самое стрёмное ощущение за всю мою войну. Было ещё много ужасных моментов и после плена, но никогда я не чувствовал себя большим говном, чем сейчас.
Лагерь берлессов тоже выглядел пиздато! Полевая кухня, хлебопекарня, бани, палатки медиков, везде всё параллельно и перпендикулярно! Я не знал, какие планы на наш счёт у берлессов, но я уже хотел остаться с ними.
Нам разрешили попить. Всех, кому нужна была помощь, увели в палатку к медикам. Остальных выстроили в шеренгу напротив северян и уложили мордой в землю.
– Что нам говорить, товарищ капитан? – шёпотом спросил у меня Федорченко.
– Всё как есть говорите.
Как я и предполагал, допрос начали со старшаков. То есть, с меня. Я рассчитывал на то, что меня будет лично допрашивать Кудряшов, но я попал в палатку к Барсову. Он важно сидел за столом, а я стоял, как провинившийся школьник перед учителем. Его высокомерный взгляд, взгляд победителя мне никогда не забыть.
Управились быстро. Я представился, назвал свою бывшую часть и рассказал всё, как было. Потом ответил на пару вопросов, и капитал крикнул:
