– Следующий!
Длилось всё это действо около часа. После этого нас накормили и загнали в промтоварный КАМАЗ. Борта были закреплены на цепь и чуть приоткрыты, чтобы мы не задохнулись в кузове.
Северянам повезло меньше. Они ночевали под открытым небом в загоне, обтянутым по периметру колючей проволокой.
Началась гроза.
Кузов КАМАЗа остыл, воздух очистился от гари и пыли, и стало легче дышать.
Мы тихо переговаривались о своей дальнейшей судьбе. Кто-то уже спал, кто-то плакал. Мышцы и суставы выворачивало от переутомления, слезились глаза и в горле жутко першило. Я снова не мог уснуть. Думал о сестре. О том, что сижу в этом КАМАЗе, как мудак, а ей, возможно, требуется помощь. Ей страшно и она точно так же волнуется обо мне, ждёт, что я найду её, а быть может, оплакивает, как погибшего.
На рассвете меня вызвали. Отвели в палатку Кудряшова. По его осунувшемуся лицу было понятно, что он тоже провёл эту ночь беспокойно.
– Здравствуй, Серёжа! – поздоровался со мной генерал. – Кофе будешь?
– Не откажусь.
Мы присели за стол, и мне принесли кружку горячего напитка. Он приятно смягчил саднившую глотку и немного взбодрил меня. Было тревожно от того, зачем меня вызвали. На столе перед генералом лежала видеокамера. Может, они пытки снимают или что-то в этом роде? К тому дню сеть ещё не была наполнена роликами о том, как северяне издеваются над пленными, а потом казнят их, но я догадывался, что в информационной войне мерзости хватит. Желудок неприятно сжался от нехорошего предчувствия.
– Куришь? – протянул мне Кудряшов открытую пачку сигарет.
– Нет, спасибо.
– Мы допросили северян. С иноземцами возникли проблемы, у нас никто, как выяснилось, по-ихнему не балакает, – он закурил и смотрел на меня, теперь прищурившись через дым. – Опиши сестру.
– Брюнетка, длинные волосы, рост метр семьдесят, серые глаза.
– Особые приметы? Татуировки, шрамы?
– Никак нет.
– Одета она во что была, когда ты её видел в последний раз?
– Платье синее и белая кофта. Куртку камуфляжную я ей оставлял...
– Ясно.
Кудряшов молча докуривал, а я жалел теперь о том, что дерзил ему по рации. Вдруг это как-то скажется на его дальнейшем настроении.
– Что с нами будет, товарищ генерал? – задал я вопрос, который волновал меня не меньше, чем судьба сестры. – Нас оставят в живых?
– Да, – коротко ответил Кудряшов и затушил окурок в банке из-под тушёнки. – Из твоих кто-то пойдёт посёлок шерстить? Один из бриминцев знает, где твоя сестрёнка. Он покажет дом.
Меня от этой новости будто кипятком ошпарило.
– Она жива?
– Понятия не имею, Серёжа. Возьми своих. Не больше четверых. Пойдёте с Барсовым. Туда и обратно. Ты понял?
– Спасибо! Спасибо, товарищ генерал! – я вскочил со стула от радости и нетерпения.
– Не глупи там, Котов! Что бы ни случилось, выполняй приказы Барсова!
– Слушаюсь, товарищ генерал! Разрешите идти?
– Разрешаю...
31. Сергей
Барсов ждал меня снаружи. Он курил, морщась от дыма так сильно, будто у него во рту не сигарета, а лимон. На самом деле я догадался, что это из-за меня. Мы с капитаном с первого взгляда невзлюбили друг друга. Это от меня его рожу перекосоёбило. К тому же он не слишком был рад, что ему и ещё двоим кинологам с собаками придётся возвращаться в посёлок.
Со мной вызвался пойти Алексеев, Федорченко и Моисеенко. Заставлять в приказном порядке кого-то из пацанов искать мою сестру я не мог, поэтому был благодарен добровольцам. Мы наспех позавтракали и теперь стояли возле загона с пленными северянами.
Они смотрели на нас, а мы на них. На первый взгляд они были точно такими же, как и мы. Я смотрел им в глаза, и они были вполне человеческими. Кто-то старше по годам или званию, кто-то младше, в такой же форме, напуганные, растерянные мужики. Ночью их не хило промочило дождём, и теперь они дрожали от холода. Во мне всколыхнулось какое-то сострадание к северянам, а потом я вспомнил, что они сделали с Мирошниченко и остальными нашими, и моя жалость была сметена жгучей ненавистью. Кто из них самолично истязал наших пацанов? Вон тот бородатый бугай или лысый с татуировкой на шее? А быть может, мужик в годах, который смотрит на меня так, будто готов разорвать голыми руками?
Плевать, кто конкретно, все они нежить, бомбившая мирных, убившая моих родителей и Игорька.
– С добрым утром, говноеды! – крикнул им Димон, а потом смачно плюнул за ограждение.
Ему ничего не ответили. Боялись. Я каким-то шестым чувством понял, что наш плен и плен северян в корне отличается. Разрешил бы мне генерал искать сестру, если бы относился ко мне наравне с северянином? Нет, конечно. Нас кормили, не избивали, держали в относительно приемлемых условиях. На четырёхсотых северян у берлессов другие планы. Интересно какие?
Барсов вывел одного пленного бриминца, и мы пошли к автобусу.
– Мы пойдём без оружия? – спросил я у Барсова. – Может быть, разрешите нам взять хотя бы винтовки?
– А больше тебе ни хуя не надо? – надменным тоном ответил он, и я понял, что просить о чём-то капитана всё же не стоит. – Бриминский знает кто-то из вас? – спросил капитан, пинком заталкивая пленного в автобус.
Я посмотрел на своих, но те покачали головой.
– Нет, – ответил я.
– Ладно, так разберёмся. Он кижанский немного понимает, этого достаточно.
Нас сопровождала машина медиков. До посёлка мы доехали быстро. Сердце колотилось, как бешеное, всю дорогу. Я смотрел на бриминца, пытаясь понять, как берлессы сумели допросить его, не зная языка, да ещё и выяснили, что он знает о местонахождении моей сестры? Как поняли, что этот солдат видел именно Олэську? Что если это не так и мы не найдём её сейчас? Я старался не думать о плохом, но несмотря на утомление, мой мозг не мог игнорировать такие несостыковки.
Я бы очень хотел довериться судьбе и просто радоваться тому, что увижу сейчас сестрёнку, только бриминец вёл себя подозрительно. У меня было минут сорок, чтобы хорошенько его рассмотреть. На него косились и другие пассажиры автобуса, но ни на кого бриминец не реагировал так остро, как на меня. От моего взгляда он начинал дёргать ногой и без конца вытирал рукавом вспотевшее лицо.
Берлессы, оставшиеся охранять посёлок, пропустили нас, объяснив, какие улицы уже разминированы и какой дорогой нам ехать. Мы остановились довольно далеко от дачи Стрельцова возле какого-то коттеджа, больше похожего на замок. Значит, Олэська совсем не там, где я её оставил.
– Показывай! – обратился на кижанском к бриминцу Барсов, и тот повёл нас к коттеджу.
Дверь в доме была сломана, пол истоптан армейскими ботинками, повсюду бутылки из-под алкоголя, шприцы и другой мусор. Северяне устроили здесь притон, пока гасились в посёлке. Мне не нравилось то, что я видел, потому что понимал, что делают на таких "вечеринках" с женщинами. А когда я увидел кофту сестры, валявшуюся на полу, меня заколотило.
Бриминец остановился у крышки в полу, ведущей в подпол. Овчарки заскулили, а потом залаяли. Я дёрнулся к подполу, но Димон преградил мне дорогу.
– Мы сами, Грэй! Осади! Дыши, Серёга!
Когда их вытащили из подпола – Олэську и ещё одну девчонку, кровь застыла в жилах, и не только у меня. На обнажённых телах несчастных не было живого места от синяков. Олэська была ещё жива, второй девушке повезло меньше.
И вдруг я понял, что этот бриминец, именно этот пидорас, сделал это с моей сестрой. А потом просто скинул её изуродованное тело в подпол, как отработанный материал. Именно поэтому он сейчас здесь. Кудряшов об этом знал и Барсов тоже.
Глаза бриминца бегали от меня к Олэське и обратно. Они были полны ужаса, но не раскаяния. Мы с сестрой были очень похожи, вот почему он меня панически боялся всю дорогу.
И правильно делал.
Было бы у меня какое-то оружие, хотя бы нож, я убил бы бриминца быстро. Непреодолимое желание разорвать это животное на куски швырнуло меня к нему.
Всё произошло мгновенно. Остальные были слишком заняты, суетясь вокруг растерзанных девчонок.
С диким рёвом я повалил бриминца на пол и вцепился ему в глотку. Задушить хотел или голову отровать – даже не знаю. Он захрипел, задёргался подо мной.
– Капитан! Котов, блять! Ты чё творишь? – истошно заорал Барсов.
Он попытался оттащить меня от бриминца, колотил меня и толкал. Это было бесполезно. Я совсем ничего не чувствовал. Вцепился намертво, не слышал и не видел ничего вокруг. Только выпученные глаза животного и хруст кадыка под моими пальцами. Лишь когда тёплая кровь бриминца потекла из его разорванной шеи, я разжал пальцы, и Барсову удалось оттащить меня от хрипящего, захлёбывающегося собственной кровью бриминца.
Кроме Барсова меня никто не пытался остановить. Они были солидарны со мной, хоть и молчали.
Медики повезли Олэську в городскую больницу. Военным в городе, занятом северянами, показываться было опасно, но я всё равно умолял Барсова отпустить меня с медиками.
– Без тебя разберутся! – отрезал он и приказал всем возвращаться в лагерь. – Я что теперь Кудряшову за бриминца докладывать буду? – сокрушался капитан на обратном пути. В автобусе он сидел рядом со мной, как будто боялся теперь любого моего движения.– Ты зачем его убил, гандон?
– Доложи, что мне похуй!
Меня всё ещё трясло. Я как бы не рассчитывал на сострадание или понимание Барсова, поэтому мне было реально всё равно, что он там доложит своему генералу.
Я был настолько потрясён тем, что случилось с моей сестрёнкой, что на себя самого мне не было плевать. Я впал в такое горе, какого мне ещё не доводилось испытывать. Я только на днях родителей потерял и почти всех своих бойцов, но и тогда мне не было так плохо, как сейчас.
– Ты мне не дерзи, капитан! Пацанов своих пожалей, если себя не жалко! Вы пока что такие же военнопленные, как и северяне!
В этом Барсов был прав. Но разве думал я о чём-то ещё, кроме того, что только что пережил? Как будто Барсов не человек. Неужели у него нет сестры, жены, матери? Что он до меня доебался?
– Передай своему генералу, – подал голос Алексеев. – Что его пацанам тоже похуй!
– Посмотрим, как вы запоёте, похуисты долбанные, недобитки кижанские! – пригрозил нам ещё раз Барсов и наконец-то оставил меня в покое.
32. Сергей
По возвращении в лагерь берлессов я впал в какой-то депресняк. Спать я и раньше не мог, а теперь у меня ко всему прочему пропал аппетит. За двое суток я впихнул в себя от силы несколько ложек еды. Меня тошнило от всего, от себя самого. Мои пацаны смотрели на меня с жалостью, пытались разговорить меня, приободрить, но я был глух и слеп ко всему происходящему. Лежал в углу КАМАЗа, отвернувшись к борту, пока меня не вызвал к себе Кудряшов.
Он снова предложил мне кофе, как и в то утро, но я отказался. На столе генерала точно так же лежала видеокамера.
– Вы знаете, что с моей сестрой? – это всё, что меня интересовало в данный момент.
– Да. Она пришла в себя, идёт на поправку. С ней работает психолог. Мне жаль, что так вышло, Серёжа. Ты как сам?
– Хорошо.
Что ещё я мог ему ответить? Генерал немного помолчал. Я ждал того, что он ещё мне скажет. Не просто так же он вызвал меня?
– Неплохой ты мужик, Котов, ответственный, смелый. Нам нужны такие люди.
– Что вы имеете в виду?
– Я могу переправить твою сестрёнку в Берлессию. У нас хорошая медицина. У нас безопасно. А вас я могу отпустить, и вы снова станете ополченцами. Как тебе такой расклад, Серёжа?
Кудряшову что-то было нужно от меня. Иначе с чего такая щедрость? Мне только нужно было спросить цену этого удовольствия.
– Что я должен сделать?
– Возглавить небольшой отряд и выполнять мои приказы во славу своей Родины. У вас будет лучшее оружие, продовольствие, техника.
– Мы будем воевать под флагом Берлессии? Вы берёте нас к себе?
– С ума сошёл? Вы военные преступники, Котов. Кижи объявили всех ополченцев террористами.
– Но, тем не менее, вы согласны спонсировать террористов?
– А что нам остаётся? До проведения референдума Берлессия не может воевать в Северо-Боровинске в полную силу, как и Фрогия, Бриминия, Бургедония. Но ты видел их всех своими глазами, как и меня сейчас.
Мне было известно, что именно так вербуют тех, кто будет выполнять самую отвратную и грязную работёнку. В конце их тупо сливают, чтобы концов не найти.
– Я должен посоветоваться со своими. Я не вправе принимать такие решения.
– Твои солдаты больше ничего не решают, ты же знаешь? К чему разводить сопли? Ты их командир. Решай!
– Я... Товарищ генерал, я не лучший командир, понимаете? Может быть... Кто-то другой...
– Нет, Котов! – резко оборвал меня Кудряшов. – Нет никого другого! Если бы был другой, он бы сидел здесь, а не ты. Но его нет.
– А если мы откажемся?
– Мы вывезем вас из лагеря и закопаем в канаве. Вас тут нет и не было никогда. Или пойдёте в расход вместе с северянами. Нам неплохо платят за четырёхсотых. Как думаешь, что будет, если посадить вас с северянами на одной зоне? Их больше, они сильнее, они же нелюди! Они разгромили твой дом, убили твою семью, надругались над сестрой, уничтожили сослуживцев. Разве этого недостаточно, чтобы ты ещё раз восстал против них? – Генерал точно знал, что сказать и на что надавить в этой беседе. На то он и генерал. – Это твоя Родина, Серёжа, не моя. Мы тут незваные гости. Выполним приказ и уедем. А ты останешься. Тебе бежать некуда, как и твоим салагам. Вам во все страны мира въезд заказан. Можешь, конечно, вздёрнуться или в кустах отсидеться, а можешь ещё парочку сестриных обидчиков наказать.
– Что?
– Их было трое, капитан. Вот тут всё есть, – он хлопнул ладонью по видеокамере, лежащей перед ним. – Ушли они в город. Ты ликвидировал только одного. Я помогу тебе найти этих мразей! Помогу, Серёжа!
Генералу мастерски удалось поднять во мне новую волну гнева и ненависти. А что мне ещё оставалось, кроме как согласиться?
– Я согласен! Но при условии, что у меня будет один командир, и никакой другой!
– О, как? А если меня северяне убьют?
В этом случае, тот, кому непосредственно подчинялся генерал, предпочтёт подтереть за ним говно, либо спустит на его имя всех собак. В любом случае, это наш окончательный приговор.
– Берегите себя, товарищ генерал!
Кудряшов отдал видеокамеру мне. Кроме издевательств над Олэськой там ещё много чего было. Пытки и казнь пленных берлессов, бахвальство северян надрать зад сепаратистам и всей Берлессии. Владелец видеокамеры вёл какой-то канал, куда выкладывал всю эту мерзость. Война только началась, а он уже столько наснимал, что охуеть можно.
Я не смог просмотреть все ролики, потому что был ещё более или менее в себе, а нормальному человеку такое смотреть нет никакого удовольствия, только бесконечные рвотные позывы и ночные кошмары в подарок. Главное, я запомнил лица, имена и звания ещё двоих насильников сестры. Эти твари даже лица не прятали, уверенные в своей безнаказанности. Если бы не эта видеокамера, кто знает, нашлась бы моя сестра?
В тот же день нам вернули телефоны, документы и другие личные вещи, а затем выпустили из-под стражи. После того, как наши погибшие, и даже Мирошниченко, были похоронены с воинскими почестями, нас отправили в тренировочный лагерь берлессов рядом с границей. Там нас ждали ещё девять наших. Как выяснилось, наш отряд не был единственным. Были и другие кижанские дезертиры, которых точно так же переманили на свою сторону берлессы.
Длилось всё это действо около часа. После этого нас накормили и загнали в промтоварный КАМАЗ. Борта были закреплены на цепь и чуть приоткрыты, чтобы мы не задохнулись в кузове.
Северянам повезло меньше. Они ночевали под открытым небом в загоне, обтянутым по периметру колючей проволокой.
Началась гроза.
Кузов КАМАЗа остыл, воздух очистился от гари и пыли, и стало легче дышать.
Мы тихо переговаривались о своей дальнейшей судьбе. Кто-то уже спал, кто-то плакал. Мышцы и суставы выворачивало от переутомления, слезились глаза и в горле жутко першило. Я снова не мог уснуть. Думал о сестре. О том, что сижу в этом КАМАЗе, как мудак, а ей, возможно, требуется помощь. Ей страшно и она точно так же волнуется обо мне, ждёт, что я найду её, а быть может, оплакивает, как погибшего.
На рассвете меня вызвали. Отвели в палатку Кудряшова. По его осунувшемуся лицу было понятно, что он тоже провёл эту ночь беспокойно.
– Здравствуй, Серёжа! – поздоровался со мной генерал. – Кофе будешь?
– Не откажусь.
Мы присели за стол, и мне принесли кружку горячего напитка. Он приятно смягчил саднившую глотку и немного взбодрил меня. Было тревожно от того, зачем меня вызвали. На столе перед генералом лежала видеокамера. Может, они пытки снимают или что-то в этом роде? К тому дню сеть ещё не была наполнена роликами о том, как северяне издеваются над пленными, а потом казнят их, но я догадывался, что в информационной войне мерзости хватит. Желудок неприятно сжался от нехорошего предчувствия.
– Куришь? – протянул мне Кудряшов открытую пачку сигарет.
– Нет, спасибо.
– Мы допросили северян. С иноземцами возникли проблемы, у нас никто, как выяснилось, по-ихнему не балакает, – он закурил и смотрел на меня, теперь прищурившись через дым. – Опиши сестру.
– Брюнетка, длинные волосы, рост метр семьдесят, серые глаза.
– Особые приметы? Татуировки, шрамы?
– Никак нет.
– Одета она во что была, когда ты её видел в последний раз?
– Платье синее и белая кофта. Куртку камуфляжную я ей оставлял...
– Ясно.
Кудряшов молча докуривал, а я жалел теперь о том, что дерзил ему по рации. Вдруг это как-то скажется на его дальнейшем настроении.
– Что с нами будет, товарищ генерал? – задал я вопрос, который волновал меня не меньше, чем судьба сестры. – Нас оставят в живых?
– Да, – коротко ответил Кудряшов и затушил окурок в банке из-под тушёнки. – Из твоих кто-то пойдёт посёлок шерстить? Один из бриминцев знает, где твоя сестрёнка. Он покажет дом.
Меня от этой новости будто кипятком ошпарило.
– Она жива?
– Понятия не имею, Серёжа. Возьми своих. Не больше четверых. Пойдёте с Барсовым. Туда и обратно. Ты понял?
– Спасибо! Спасибо, товарищ генерал! – я вскочил со стула от радости и нетерпения.
– Не глупи там, Котов! Что бы ни случилось, выполняй приказы Барсова!
– Слушаюсь, товарищ генерал! Разрешите идти?
– Разрешаю...
31. Сергей
Барсов ждал меня снаружи. Он курил, морщась от дыма так сильно, будто у него во рту не сигарета, а лимон. На самом деле я догадался, что это из-за меня. Мы с капитаном с первого взгляда невзлюбили друг друга. Это от меня его рожу перекосоёбило. К тому же он не слишком был рад, что ему и ещё двоим кинологам с собаками придётся возвращаться в посёлок.
Со мной вызвался пойти Алексеев, Федорченко и Моисеенко. Заставлять в приказном порядке кого-то из пацанов искать мою сестру я не мог, поэтому был благодарен добровольцам. Мы наспех позавтракали и теперь стояли возле загона с пленными северянами.
Они смотрели на нас, а мы на них. На первый взгляд они были точно такими же, как и мы. Я смотрел им в глаза, и они были вполне человеческими. Кто-то старше по годам или званию, кто-то младше, в такой же форме, напуганные, растерянные мужики. Ночью их не хило промочило дождём, и теперь они дрожали от холода. Во мне всколыхнулось какое-то сострадание к северянам, а потом я вспомнил, что они сделали с Мирошниченко и остальными нашими, и моя жалость была сметена жгучей ненавистью. Кто из них самолично истязал наших пацанов? Вон тот бородатый бугай или лысый с татуировкой на шее? А быть может, мужик в годах, который смотрит на меня так, будто готов разорвать голыми руками?
Плевать, кто конкретно, все они нежить, бомбившая мирных, убившая моих родителей и Игорька.
– С добрым утром, говноеды! – крикнул им Димон, а потом смачно плюнул за ограждение.
Ему ничего не ответили. Боялись. Я каким-то шестым чувством понял, что наш плен и плен северян в корне отличается. Разрешил бы мне генерал искать сестру, если бы относился ко мне наравне с северянином? Нет, конечно. Нас кормили, не избивали, держали в относительно приемлемых условиях. На четырёхсотых северян у берлессов другие планы. Интересно какие?
Барсов вывел одного пленного бриминца, и мы пошли к автобусу.
– Мы пойдём без оружия? – спросил я у Барсова. – Может быть, разрешите нам взять хотя бы винтовки?
– А больше тебе ни хуя не надо? – надменным тоном ответил он, и я понял, что просить о чём-то капитана всё же не стоит. – Бриминский знает кто-то из вас? – спросил капитан, пинком заталкивая пленного в автобус.
Я посмотрел на своих, но те покачали головой.
– Нет, – ответил я.
– Ладно, так разберёмся. Он кижанский немного понимает, этого достаточно.
Нас сопровождала машина медиков. До посёлка мы доехали быстро. Сердце колотилось, как бешеное, всю дорогу. Я смотрел на бриминца, пытаясь понять, как берлессы сумели допросить его, не зная языка, да ещё и выяснили, что он знает о местонахождении моей сестры? Как поняли, что этот солдат видел именно Олэську? Что если это не так и мы не найдём её сейчас? Я старался не думать о плохом, но несмотря на утомление, мой мозг не мог игнорировать такие несостыковки.
Я бы очень хотел довериться судьбе и просто радоваться тому, что увижу сейчас сестрёнку, только бриминец вёл себя подозрительно. У меня было минут сорок, чтобы хорошенько его рассмотреть. На него косились и другие пассажиры автобуса, но ни на кого бриминец не реагировал так остро, как на меня. От моего взгляда он начинал дёргать ногой и без конца вытирал рукавом вспотевшее лицо.
Берлессы, оставшиеся охранять посёлок, пропустили нас, объяснив, какие улицы уже разминированы и какой дорогой нам ехать. Мы остановились довольно далеко от дачи Стрельцова возле какого-то коттеджа, больше похожего на замок. Значит, Олэська совсем не там, где я её оставил.
– Показывай! – обратился на кижанском к бриминцу Барсов, и тот повёл нас к коттеджу.
Дверь в доме была сломана, пол истоптан армейскими ботинками, повсюду бутылки из-под алкоголя, шприцы и другой мусор. Северяне устроили здесь притон, пока гасились в посёлке. Мне не нравилось то, что я видел, потому что понимал, что делают на таких "вечеринках" с женщинами. А когда я увидел кофту сестры, валявшуюся на полу, меня заколотило.
Бриминец остановился у крышки в полу, ведущей в подпол. Овчарки заскулили, а потом залаяли. Я дёрнулся к подполу, но Димон преградил мне дорогу.
– Мы сами, Грэй! Осади! Дыши, Серёга!
Когда их вытащили из подпола – Олэську и ещё одну девчонку, кровь застыла в жилах, и не только у меня. На обнажённых телах несчастных не было живого места от синяков. Олэська была ещё жива, второй девушке повезло меньше.
И вдруг я понял, что этот бриминец, именно этот пидорас, сделал это с моей сестрой. А потом просто скинул её изуродованное тело в подпол, как отработанный материал. Именно поэтому он сейчас здесь. Кудряшов об этом знал и Барсов тоже.
Глаза бриминца бегали от меня к Олэське и обратно. Они были полны ужаса, но не раскаяния. Мы с сестрой были очень похожи, вот почему он меня панически боялся всю дорогу.
И правильно делал.
Было бы у меня какое-то оружие, хотя бы нож, я убил бы бриминца быстро. Непреодолимое желание разорвать это животное на куски швырнуло меня к нему.
Всё произошло мгновенно. Остальные были слишком заняты, суетясь вокруг растерзанных девчонок.
С диким рёвом я повалил бриминца на пол и вцепился ему в глотку. Задушить хотел или голову отровать – даже не знаю. Он захрипел, задёргался подо мной.
– Капитан! Котов, блять! Ты чё творишь? – истошно заорал Барсов.
Он попытался оттащить меня от бриминца, колотил меня и толкал. Это было бесполезно. Я совсем ничего не чувствовал. Вцепился намертво, не слышал и не видел ничего вокруг. Только выпученные глаза животного и хруст кадыка под моими пальцами. Лишь когда тёплая кровь бриминца потекла из его разорванной шеи, я разжал пальцы, и Барсову удалось оттащить меня от хрипящего, захлёбывающегося собственной кровью бриминца.
Кроме Барсова меня никто не пытался остановить. Они были солидарны со мной, хоть и молчали.
Медики повезли Олэську в городскую больницу. Военным в городе, занятом северянами, показываться было опасно, но я всё равно умолял Барсова отпустить меня с медиками.
– Без тебя разберутся! – отрезал он и приказал всем возвращаться в лагерь. – Я что теперь Кудряшову за бриминца докладывать буду? – сокрушался капитан на обратном пути. В автобусе он сидел рядом со мной, как будто боялся теперь любого моего движения.– Ты зачем его убил, гандон?
– Доложи, что мне похуй!
Меня всё ещё трясло. Я как бы не рассчитывал на сострадание или понимание Барсова, поэтому мне было реально всё равно, что он там доложит своему генералу.
Я был настолько потрясён тем, что случилось с моей сестрёнкой, что на себя самого мне не было плевать. Я впал в такое горе, какого мне ещё не доводилось испытывать. Я только на днях родителей потерял и почти всех своих бойцов, но и тогда мне не было так плохо, как сейчас.
– Ты мне не дерзи, капитан! Пацанов своих пожалей, если себя не жалко! Вы пока что такие же военнопленные, как и северяне!
В этом Барсов был прав. Но разве думал я о чём-то ещё, кроме того, что только что пережил? Как будто Барсов не человек. Неужели у него нет сестры, жены, матери? Что он до меня доебался?
– Передай своему генералу, – подал голос Алексеев. – Что его пацанам тоже похуй!
– Посмотрим, как вы запоёте, похуисты долбанные, недобитки кижанские! – пригрозил нам ещё раз Барсов и наконец-то оставил меня в покое.
32. Сергей
По возвращении в лагерь берлессов я впал в какой-то депресняк. Спать я и раньше не мог, а теперь у меня ко всему прочему пропал аппетит. За двое суток я впихнул в себя от силы несколько ложек еды. Меня тошнило от всего, от себя самого. Мои пацаны смотрели на меня с жалостью, пытались разговорить меня, приободрить, но я был глух и слеп ко всему происходящему. Лежал в углу КАМАЗа, отвернувшись к борту, пока меня не вызвал к себе Кудряшов.
Он снова предложил мне кофе, как и в то утро, но я отказался. На столе генерала точно так же лежала видеокамера.
– Вы знаете, что с моей сестрой? – это всё, что меня интересовало в данный момент.
– Да. Она пришла в себя, идёт на поправку. С ней работает психолог. Мне жаль, что так вышло, Серёжа. Ты как сам?
– Хорошо.
Что ещё я мог ему ответить? Генерал немного помолчал. Я ждал того, что он ещё мне скажет. Не просто так же он вызвал меня?
– Неплохой ты мужик, Котов, ответственный, смелый. Нам нужны такие люди.
– Что вы имеете в виду?
– Я могу переправить твою сестрёнку в Берлессию. У нас хорошая медицина. У нас безопасно. А вас я могу отпустить, и вы снова станете ополченцами. Как тебе такой расклад, Серёжа?
Кудряшову что-то было нужно от меня. Иначе с чего такая щедрость? Мне только нужно было спросить цену этого удовольствия.
– Что я должен сделать?
– Возглавить небольшой отряд и выполнять мои приказы во славу своей Родины. У вас будет лучшее оружие, продовольствие, техника.
– Мы будем воевать под флагом Берлессии? Вы берёте нас к себе?
– С ума сошёл? Вы военные преступники, Котов. Кижи объявили всех ополченцев террористами.
– Но, тем не менее, вы согласны спонсировать террористов?
– А что нам остаётся? До проведения референдума Берлессия не может воевать в Северо-Боровинске в полную силу, как и Фрогия, Бриминия, Бургедония. Но ты видел их всех своими глазами, как и меня сейчас.
Мне было известно, что именно так вербуют тех, кто будет выполнять самую отвратную и грязную работёнку. В конце их тупо сливают, чтобы концов не найти.
– Я должен посоветоваться со своими. Я не вправе принимать такие решения.
– Твои солдаты больше ничего не решают, ты же знаешь? К чему разводить сопли? Ты их командир. Решай!
– Я... Товарищ генерал, я не лучший командир, понимаете? Может быть... Кто-то другой...
– Нет, Котов! – резко оборвал меня Кудряшов. – Нет никого другого! Если бы был другой, он бы сидел здесь, а не ты. Но его нет.
– А если мы откажемся?
– Мы вывезем вас из лагеря и закопаем в канаве. Вас тут нет и не было никогда. Или пойдёте в расход вместе с северянами. Нам неплохо платят за четырёхсотых. Как думаешь, что будет, если посадить вас с северянами на одной зоне? Их больше, они сильнее, они же нелюди! Они разгромили твой дом, убили твою семью, надругались над сестрой, уничтожили сослуживцев. Разве этого недостаточно, чтобы ты ещё раз восстал против них? – Генерал точно знал, что сказать и на что надавить в этой беседе. На то он и генерал. – Это твоя Родина, Серёжа, не моя. Мы тут незваные гости. Выполним приказ и уедем. А ты останешься. Тебе бежать некуда, как и твоим салагам. Вам во все страны мира въезд заказан. Можешь, конечно, вздёрнуться или в кустах отсидеться, а можешь ещё парочку сестриных обидчиков наказать.
– Что?
– Их было трое, капитан. Вот тут всё есть, – он хлопнул ладонью по видеокамере, лежащей перед ним. – Ушли они в город. Ты ликвидировал только одного. Я помогу тебе найти этих мразей! Помогу, Серёжа!
Генералу мастерски удалось поднять во мне новую волну гнева и ненависти. А что мне ещё оставалось, кроме как согласиться?
– Я согласен! Но при условии, что у меня будет один командир, и никакой другой!
– О, как? А если меня северяне убьют?
В этом случае, тот, кому непосредственно подчинялся генерал, предпочтёт подтереть за ним говно, либо спустит на его имя всех собак. В любом случае, это наш окончательный приговор.
– Берегите себя, товарищ генерал!
Кудряшов отдал видеокамеру мне. Кроме издевательств над Олэськой там ещё много чего было. Пытки и казнь пленных берлессов, бахвальство северян надрать зад сепаратистам и всей Берлессии. Владелец видеокамеры вёл какой-то канал, куда выкладывал всю эту мерзость. Война только началась, а он уже столько наснимал, что охуеть можно.
Я не смог просмотреть все ролики, потому что был ещё более или менее в себе, а нормальному человеку такое смотреть нет никакого удовольствия, только бесконечные рвотные позывы и ночные кошмары в подарок. Главное, я запомнил лица, имена и звания ещё двоих насильников сестры. Эти твари даже лица не прятали, уверенные в своей безнаказанности. Если бы не эта видеокамера, кто знает, нашлась бы моя сестра?
В тот же день нам вернули телефоны, документы и другие личные вещи, а затем выпустили из-под стражи. После того, как наши погибшие, и даже Мирошниченко, были похоронены с воинскими почестями, нас отправили в тренировочный лагерь берлессов рядом с границей. Там нас ждали ещё девять наших. Как выяснилось, наш отряд не был единственным. Были и другие кижанские дезертиры, которых точно так же переманили на свою сторону берлессы.
