– Мммм… нет, нет. Я не это имел ввиду. Это идиома, – поспешил поправиться Создатель, испытывавший к бесятам теплые отеческие чувства.
– Идиоооома…. – коротышка еще сильнее вжался в кресло. О таком существе он даже не слышал.
– Как сущности, – правитель Небес чувствовал себя все глупее, хотя тупил, вроде бы, вовсе не он, – Как взрослые сознательные мистические сущности.
Бесенок повеселел, и Создатель, наконец, сумел задать заранее подготовленный вопрос:
– Что ты хочешь?
– Пшеничной муки! – дьяволенок аж подпрыгнул на хвосте, – И молока! И…
Создатель удовлетворенно покосился на скромно стоящего за его плечом апостола. Смотри, мол, кто тут папочка. Бочка варенья и коробка печенья – классика! А ты весь рай переполошил…
Коротышка, меж тем, не замолкал:
– Муки двести пятьдесят грамм. Молока пол литра. Яиц три штуки.
– Сколько муки? – переспросил Создатель, уже занявшийся мысленно более важными делами.
– Двести пятьдесят грамм.
– Килограмм?
– Грамм! Молока пол литра. Яиц три штуки. Сахару немного. Соли щепотку. И еще масла. Сливочного и растительного. У вас ведь тут никого не жарят? Масла то, поди, и не достанешь просто так…. А за сковородкой я в ад сбегаю!
– Зачем тебе все это?!
– Блинов вам испеку, меня бабушка научила, та самая, Капустина. Я же у нее конфоркой работал. Вы не представляете, какие мы с ней пекли блины…, – бесенок от удовольствия прикрыл глаза, – Всех соседских детей накормили! Только я вот что думаю: надо ли много печь? У вас ведь тут, на Небесах, хлебобулочные изделия как-то хитрым образом размножаются, из трех до тысячи?
Дьяволенок рассказывал так увлеченно, что сполз уже на самый краешек стула и только чудом не падал под стол.
– Я ведь правила знаю. Вы же меня не сразу в ангелы. Сначала в херувимчики. А у херувимчиков, если не проштрафился, самая низшая должность на кухне. Вот я и подготовился! Окрестите меня, пожалуйста, я очень хочу вам блинов напечь!
Господь так сильно сжал ручку кресла, что красное дерево треснуло, как старая трухлявая сосенка. Алтарь небольшой церквушки в селе Широково, куда он любил в минуту досуга заглянуть, при этом раскололся надвое, ввергнув настоятеля в неожиданные финансовые расходы.
– Я думаю, Пихтион засиделся на своей должности, – в кабинет вошел тот лик Господа, которым пришлось жертвовать, когда люди нагрешили слишком много и окончательно растеряли смысл доверенных им Трактатов.
Голос Создателя-сына, в отличии властного раскатистого баса Отца, обволакивал нежностью.
– Такого талантливого паренька просмотреть, это надо умудриться. Отец, я думаю, его нужно поставить на место Пихтиона. Он же как Петр. Да, Петр? Согрешив и раскаявшись, Петр стал хранителем ворот рая. Вот и наш дружок, перестанет беспокоить серьезных занятых людей своими фантазиями, возьмет свой хвостик в копытца, и отправится работать на новую должность, выше которой не взобраться никогда ни одному черту. Ты хотел бы этого, дружок?
Глаза бесенка загорелись так ярко, что и ему дышать не пришлось бы, вздумай сейчас Капустина поджарить яичницу.
– Вы спрашиваете, хотел ли я стать главным бесом и не слушать никого, кроме демонов и хозяина Подземного царства? Да об этом каждый мечтает! Хотите, чтобы я раскаялся в своем решении, попросил у Вас прощения и согласился встать на место Пихтиона?! И вы меня простите?
– Конечно проща…
– Стойте!!! – никто не имел права прерывать волю Создателя, но Петр не мог допустить надвигающейся катастрофы, – Стойте!!! Пожалуйста! Не надо этого говорить!
Но Слово Создателя – это слишком серьезная сила, тем более Слово такое.
– …прощаю, – закончил хозяин Небес, уже понимая, что сотворил, и что теперь ему не светит распечатать под вечер бутылочку Кагора, чего не делал он, к слову, с 325 года новой эры.
Первый же раскаявшийся и прощеный Создателем бес, стремительно побледневший и потерявший возможность дышать огнем, с удовольствием поглаживал новые, кипельно белые крылышки.
***
– Проститутка! – укоризненно покачала голой Марфа, кивая на проходящую вдалеке девушку.
– Наркоман, – согласилась Капустина, показывая скрюченным артритом пальцем на парня в другом конце парка.
Было еще рано и старушкам приходилось передвигаться быстрее, чем обычно, чтобы хоть иногда находить молодежь для вынесения по ним неизменных вердиктов.
– Потаскуха! – утро было неурожайным и Марфе пришлось показать вслед уходящей тетке, которая, судя по комплекции и длине шерстяной юбки, если и славилась слабостью к мужчинам, то очень давно.
– Алкаш, – Капустина подслеповато сощурилась, стараясь получше рассмотреть зачем-то забравшегося в ветки деревьев мужика.
– Ты что! Это ж Ленин!
Марфа вытащила подругу за руку на перекресток дорожек, где заросли отступали и памятник было хорошо видно.
Капустина смутилась, но все же осталась довольной. Слыханное ли дело – за одно утро не только узнать, что в их подъезд переехала новая старушка, но еще и крепко с ней подружиться, прямо не разлей вода, как будто всю старость друг друга знали.
Особенно было хорошо, что Марфа с одинаковой бойкостью обсуждала и артрит, и давление, и цены в аптеках, и расплодившихся в их доме тараканов. Даже Путина они обсудили, и Марфа, хоть и костерила нонешнюю власть и в хвост, и в гриву, проявила к президенту должное для современной пенсионерки уважение.
– Это все олигархи! И негр, этот, окаянный!
– Какой негр? – удивилась новому врагу Капустина, у которой все дворовые олигархи были на карандаше еще с девяностых.
– Ну, негр! Ты что его не знаешь? Этот… который… да и я забыла, грешная моя душа… – прикинувшаяся старушкой Мамона постаралась изобразить забывчивость как можно правдоподобнее, – Во! Обамка!
– Эх, ты, Обамка…. – Капустина была одновременно разочарована познаниями новой подруги и рада продемонстрировать познания свои, – У них уж давно не негр правит!
Старушка остановилась и начала загибать пальцы:
– Сначала был рыжий, как бес, а сейчас старый, как мое кресло, которое в углу стоит и которое еще Капустин, когда был живой, насквозь просидел. Дети все говорят выкинуть, да мне оно как память дорого.
Мамона, хоть и была уверена, что их рыжего засланца никто рассекреть не мог, все же вздрогнула от неожиданной проницательности богомолицы.
– Не важно! – отмахнулась она, – Главные наши противники все равно олигархи. Не простые они враги, а враги классовые. И нужно нам против них открывать уже скорее второй фронт.
– Второй? – беседа с новой подругой приносила Капустиной все больше неожиданностей, – А кто первый открыл?
– Зюганов, – Марфа аж приостановилась, чтобы не испортить торжественности момента, – Геннадий Андреевич.
Капустина, хоть и голосовала все время за Путина, все же на парламентских ставила крестик напротив коммунистической партии, а потому и сейчас вместе с подругой вытянулась во фрунт. Правда, больше за компанию. Уж больно батюшка Персефон Андронович коммунистов не любил, хоть разорвись.
– Только что ж мы сделаем? Года у нас не те, чтобы воевать, – богомолица смиренно склонила голову.
– Ну уж нет! – потрясла кулаками перед носом Капустиной Марфа, – У меня есть план!
Задняя дверь зоомагазина поскрипывала на ветру. Марфа, настойчиво, чтобы богомолица не успела передумать, затащила ее внутрь, кивнула в сторону коробок с кошачьим кормом. Того самого, лечебного, очень дорогого, который был так нужен подъездной Мурке.
Все женщины подъезда, кому было за сорок, скидывались ей и на ветеринара, и на лечение, но постепенно скрипеть стали и мужья, и семейные бюджеты, и вроде бы осталось только кошечку правильно кормить, но особый корм стоил дорого и собирать на него ежемесячно становилось все сложнее.
– Мы немного возьмем, – демоническая сущность Мамоны рвалась наружу, у нее дрожали руки, но нужно было сдерживать себя, чтобы не спугнуть богомолицу, – Мурке на три месяца. А буржуй будет знать! Получит так сказать сигнал, что второй фронт открыт. И расскажет другим буржуям, и все вместе они будут боятся. Ну, подруга, ты же не подведешь Геннадия Андреевича?
Капустина застыла у двери, опустив в бессилии руки. Возразить ей было нечего. Она очень хотела проявить себя в классовой борьбе, открыть вместе с Марфой второй фронт и тем самым помочь в борьбе с олигархами.
Может быть даже покойный Капустин одобрил бы небольшое разорение классового врага, да только ноги не шли и даже глаза не поднимались на чужое добро. Смелости бы хватило – и не через такое проходила богомолица, особенно когда в ее газовой плите поселился настоящий бес, но не было у нее той, Марфиной, уверенности, что делают они правое дело.
Мамона же подскочила, сама начала рассовывать корм подруге по карманам, напевая: «Мурка, Мурка, где твоя улыбка…».
Насовала, действительно Мурке на добрый месяц, и начала выталкивать, придерживая в сумраке дверь, чтобы особенно не скрипела.
– Погоди! – словно очнулась Капустина, – Раз уж мы тут, возьму своему Барсику ногтеточку! Давно хотела ему купить, все кресло уже изодрал, ирод.
Вернулась быстро, притащив и ногтеточку, да еще и новый красивый пледик, как раз любимому коту на лежанку.
До дома добирались едва ли не бегом, путаясь в юбках. Капустина, довольная обновками для кота, сразу отправилась домой, а Мамона, едва зашла за угол, тут же перенеслась в чертоги Астарота.
– Забрали бабку? – демоническая сущность была довольна своей победой, – Не тяните. Не так уж и много она своровала. Отмолится еще, не приведи Создатель, раскается, добрыми делами все перекроет.
– Чтобы ее забирать, – презрительно бросил Астарот, – нужно, чтобы на ней грех был. А ты что сотворила?
– А разве это не грех? Ладно еще пакеты по карманам я сама ей рассовала, но за остальным она ходила по своей воле!
– Ходила… – Астароту, хоть и была Мамона его рангом слегка повыше, с сущностью-неудачницей совсем не хотелось разговаривать, – И деньги там за все на прилавке оставила.
И если Мамона была способна в этот момент хоть на что-то кроме демонического гнева, она обязательно бы приметила, что было в голосе Астарота гораздо больше затаенной гордости, чем разочарования.
***
– А может мы и правда засиделись тут, на Небесах? – Создатель сидел на ступеньках главного небесного собора и отрешенно смотрел вдаль, не забывая при этом делать сотни миллионов дел одновременно, в том числе любоваться удивительным по красоте закатом и уверенными движениями сметать приготовленные бесенком блины.
Мария делала, конечно, лучше, но и капустинский ученик испек их вполне сносно.
Небо словно скорбело по старому миропорядку вместе с Небесами, алело всеми оттенками красного.
– Что вы имеете ввиду, Господи? – спросил Гавриил за всех архангелов и апостолов вместе взятых. Ему вся эта суматоха приносила больше всех головной боли. Большая часть старых Трактатов вдруг потеряла смысл и силу, и нужно было срочно создавать и разносить по миру новые.
– А разве все ладно в моем царстве? – Создатель окинул своих верных слуг требовательным взглядом, – Разве счастливы все мои дети, да настолько, чтобы столетиями сидеть сложа руки?
Он поднял опустевшую тарелку, подсветил ее по краям желтоватыми мерцающими огоньками и запустил в облака, так, чтобы она, на радость уфологам, облетела половину мира, прежде чем упасть в океан.
– Если уж бесята малолетние вдруг усомнились в нашей правоте, а с одной старушкой не смогли справиться все черти Подземного мира, может и нам стоит присмотреться, все ли мы делаем верно?
– А Вы уверены, что помыслы нашего нового херувимчика действительно чисты? – осторожно подал голос Петр.
– Господь всего и во всем уверен! – начальник небесного воинства Михаил не стал подниматься со ступенек, чтобы ненароком не оказаться хоть на сантиметр выше Владыки, но знаменитый его меч сверкнул так ярко, что на миг затмил закатное солнце.
– Извините, я не то имел ввиду. Конечно же, Господь все знает доподлинно, но это стоило бы знать и нам.
– Все хорошо с дьяволенком, – успокоил привратника Создатель, – Капустина и впрямь умудрилась изменить саму его сущность. Да что там бесенок! Сам Астерот, уж сколько он вам нервов потрепал, и сам теперь не знает, что делать.
Упоминание демона, который, воспользовавшись юридической неразберихой, заявился на небеса и расхаживал по раю как у себя дома, заставило всех заново помрачнеть. Все знали, что по мановению воли Создателя, незваный гость может быть сброшен в Преисподнюю, а то и вовсе уничтожен, но Господь не торопился прогонять извечного врага.
Астарот же, которому постоянно приходилось обливаться водой, так как окутывающая рай небесная благодать воспламеняла его шерсть, не стал оглядывать покинутый когда-то родной край, не вредил и не задирал ангелов, а прошел прямо в тот уголок Небес, где отдельной кучкой жили безгрешные коммунисты.
В тот район не ходили даже архангелы, в глубине души так и не понявшие благосклонность Господа к убежденным атеистам, а вот Астарот пошел, потому что именно там переживал свое вечное блаженство старик Капустин.
***
Коммунисты в рай не верили настолько, что даже тут, на Небесах, продолжали упорствовать, а потому для них пришлось создать реальность немного иную, без арф, фонтанов, ежедневных песнопений и уходящих в облака лестниц с золочеными перилами.
Каждый жил в том мире, в котором хотел. Кто-то печатал листовки в партийном подполье и прогуливался по взятому Зимнему, кто-то поднимался в атаку вслед за изображавшим Чапая херувимом, сам легендарный полководец в рай из-за бурной молодости не попал. Были и такие, что каждый день стояли насмерть в обороне Сталинграда, а потом штурмовали Рейхстаг, или стояли, дрожа от страха и отчаянной ярости плечом к плечу с панфиловцами, зная, что именно их подвиг будет воспет в веках.
Капустин осваивал целину. Ходил, руки в боки, по полю, гладил налившиеся силой колосья, считал, перекидывая костяшки на любимых счетах, сколько страна получит сверх нормы зерна и какая будет прибыль, если отправить его на экспорт, да по современному курсу.
Астарот обернулся немцем, в самой настоящей нацистской форме, потому что не мог быть демон на Небесах кем-то хорошим, подошел, раздвигая пшеницу черными как смоль сапогами и такими же темными брюками.
Капустин смотрел молча, сжимая невидимый еще пока автомат. Вдали залязгали гусеницы танков, заухали гаубицы, начали собираться, кутаясь в плащ-палатки, привыкшие к ежедневным схваткам с нацистами товарищи по раю.
– Спокойно! – командным голосом пророкотал Астарот, ведь рокотать любой демон умеет лучше всего, – Я свой! Просто переодетый. Разведчик, прямо с задания. По важному делу
И в подтверждение своих слов назвал всех партийных начальников Капустина, начиная с комсомольской ячейки и до самого развала Советского Союза. Вспоминать их было легко, потому что некоторых из них Астарот назначал лично, стремясь разрушить государство хоть и безбожное, а все же рождающее слишком много безгрешных людей.
Капустин расслабился, доложил обстановку, кивнул на край поля, в тенек, где дожидалась с утра бутылочка красного, другого в райских сельпо почему-то не завозили.
