Инна Кублицкая, Сергей Лифанов
ЧАСЫ ДОКТОРА ВАТСОНА,
или
ТАЙНА «MWM»
Этот фильм основан на романе «Знак четырех» Артура Конан Дойла,
творчество которого является народным достоянием
и поэтому не ущемляет ничьих имущественных прав.
Титры сериала «Знак четырех», пр-во Гранада
(записано с голоса переводчика)
ПРЕДУВЕДОМЛЕНИЕ
История этой рукописи сама могла бы послужить сюжетом для приключенческого романа.
Ее автор – человек, чье имя на слуху и в наше время.
Время написания: лето 1902 – весна 1903 гг.
Сразу после того, как автор поставил последнюю точку, он проверил страницы, прошил, скрепив в большую тетрадь, поместил в желтый конверт плотной шелковой бумаги, запечатал сургучом, положил в другой конверт вместе с часами и небольшой запиской, запечатал уже этот конверт и написал там, где должен был бы находиться адрес:
«Тому, кому это будет интересно. Вскрыть не ранее 2003 года»,
после чего отнес конверт в адвокатскую контору «Дреббер, Стэнджерсон и Хоуп».
Мистер Хоуп, в то время очень молодой и весьма добросовестный человек, упаковал желтый конверт в белый и еще более плотный конверт, поставил свои печати и свою подпись и отнес его в ближайшее отделение «Объединенного банка центральных графств», где поместил его в железный ящик, предназначенный для подобных вложений.
Так бы этот конверт и пролежал без особых приключений предназначенные ему сто лет, однако двадцатый век оказался щедрым на потрясения.
Первую мировую войну конверт не заметил, зато Вторая почтила его прямым попаданием в банк. Конверту повезло: железный ящик, в котором он находился, был лишь помят, и его отнесли в контору «Хоуп и Хоуп» (старшие компаньоны к тому времени уже отошли в мир иной). Старший Хоуп (который когда-то был тем самым молодым) поручил младшему отнести конверт в другой банк, и молодой Хоуп сдул с конверта пыль, засунул в другой конверт, на этот раз голубой, запечатал сургучом, подписал… но в это время позвонила будущая миссис Хоуп, и молодой человек в припадке вполне простительного восторга метко запулил конверт на большой шкаф, стоящий в конторе еще с тех времен, когда Дреббер был младшим партнером.
Под предлогом того, что он несет конверт в банк, молодой Хоуп удрал из конторы на полтора часа раньше, а следующим утром на вопрос старшего Хоупа невинно ответил, что все исполнено. Конверт он решил отнести в банк завтра… но потом как-то повалило все одно к одному, и про конверт он уже не вспоминал. Разумеется, не через неделю, так через месяц молодой Хоуп о конверте бы вспомнил, однако свидания… женитьба… медовый месяц длиной в три дня… наконец, отбытие в действующую армию помешало конверту попасть в банк. Понятно, что по возвращении с театра военных действий воспоминаний о поручении в голове молодого Хоупа не осталось.
Стараниями уборщика конверт однажды свалился за шкаф и благополучно пролежал там более полувека, обрастая пушистой серой шкуркой из пыли. В самом конце ХХ века младший партнер фирмы «Хоуп, Ферье и Ферье», дорвавшись до власти, затеяла грандиозный ремонт. Шкафы времен Джонатана Свифта отправились в мастерскую по реставрации антиквариата. Скопившийся за ними хлам подлежал, разумеется, отправке в мусорные баки, но за первым же шкафом в углу блеснула бриллиантовая серьга, и весь персонал фирмы с восторгом неофитов от археологии начал разбирать мусор в надежде отыскать что-либо если не такое ценное, то столь же интересное. В числе находок оказалось изрядное количество монет, в основном фартинги, полупенни, пенни и двухпенсовики, причем некоторые вызвали бы сердцебиение у нумизмата, уйма пустых конвертов с марками, при виде которых дрогнула бы душа у филателиста, целая коллекция огрызков карандашей и сломанных ручек и много еще чего.
Всеобщее оживление вызвала стопка так называемых французских открыток примерно столетней давности. Пышнотелые красотки в кружевном белье принимали томные позы, но уже не воспринимались как порнография, а умиляли какой-то старозаветной невинностью. Находка старого засургученного конверта прошла на этом фоне незамеченной. То есть, конечно, мисс Ферье отерла с него пыль, внимательно рассмотрела, пожала плечами и положила на подоконник. Два часа спустя один из рабочих, деликатно держа мокрый конверт двумя пальцами за уголок, протянул его мисс Ферье со словами:
– Тут… это… упало, словом…
Мисс Ферье переложила многострадальный конверт на другой подоконник и вспомнила о нем только перед уходом домой. Оставлять конверт на произвол ремонтникам было, конечно, нельзя. Тащить в хранилище, куда эвакуировали мало-мальски важные бумаги, мисс Ферье было лень – она слишком устала, координируя эвакуацию, археологические раскопки, уборку и начинающийся ремонт. Поэтому она сунула конверт в пластиковый пакет с рекламой «Хэрродз» и отправилась домой. Два дня конверт пролежал в кухне на холодильнике, куда мисс Ферье выгрузила сделанные по дороге домой покупки. Два дня на пакет подозрительно косился русский голубой кот по имени Модус Операнди.
В субботу, наводя на кухне уют, мисс Ферье наткнулась на пакет и вздохнула. Но конверт вполне мог потерпеть до 2003 года, и мисс Ферье переложила его на системный блок своего компьютера, сочтя, что на этом месте она его не забудет.
Модус Операнди был иного мнения о подходящем месте для конверта, столь восхитительно пахнущего мышами. Он сбросил конверт на пол, загнал под кровать хозяйки и еще неделю или две единолично наслаждался своим сокровищем.
Очередная находка все того же конверта повергла мисс Ферье в смятение. Это следовало прекратить, и она бросила конверт в свою объемистую сумку деловой женщины, решив-таки непременно завезти его в банк, чтобы не мозолил глаза. Увы, она о нем забыла и вспомнила только тогда, когда, заехав навестить старшего партнера, доставала из сумки коробочку конфет, чтобы посластить жизнь старичку. Мистер Хоуп, который когда-то был тем самым молодым Хоупом, воззрился на конверт без тени узнавания.
– Найдено перед ремонтом за шкафом, – проинформировала мисс Ферье.
Мистер Хоуп внимательно рассмотрел свою подпись и дату под ней.
– О, – сказал он, – вы знаете, что этот день – один из самых счастливых в моей жизни? – собираясь было пуститься в воспоминания, но прервав себя где-то на третьем слове. – Да, я пренебрег, но все же не каюсь… Ох, молодость, – растроганно добавил он. – Право же, стоит разок в жизни пренебречь обязанностями, чтобы в старости получить такое напоминание. Оставьте конверт мне, дорогая. Я сам о нем позабочусь.
Он позаботился. Добавил к своей подписи фразу:
«Вскрыть после моей смерти, но не ранее 2003 года», –
и положил в домашний сейф.
И если вы думаете, что рукопись наконец-то увидела свет, потому что мистер Хоуп умер, вы ошибаетесь.
Его обуяло любопытство, и он сам вскрыл конверт.
Сегодня я видел, как Лондон празднует коронацию.
Сегодня Англия и вместе с ней вся Империя приветствует Эдуарда, сына Виктории, и с этим событием для Англии начинается новый век.
Я оглядываюсь назад, я, еще не старый человек, смотрю на свою жизнь, которая вся прошла при правлении нашей славной королевы, и вижу, что и взгляды мои, и привычки, и самые понятия о жизни – все это осталось в прошлом веке. Я вглядываюсь в молодых людей, но не вижу в них себя и друзей моей юности; мы жили почти так же, как наши отцы, а вот они, не представляющие жизни без электричества, телефона и автомобилей, – люди другого века. Можно, конечно, засадить их за учебники, и они узнают, как расцветала наша страна под сенью великой королевы, и какие войны вели мы во имя короны, и какая была политика внутри страны и за ее пределами; обо всем этом они прочтут в книгах, где точно указаны даты того или иного договора, той или иной битвы – но откуда они узнают о нас самих, о том, что мы были за люди, как жили, каким представлялся нам мир, когда мы были так же молоды, как они сегодня? Они возьмут романы, написанные в наше время, прочтут и будут думать, что мы были такими же гротескными персонажами, как те, кто описан в пухлых томах, и мы будем представляться им людьми причудливыми и смешными, как нам в наше время казались причудливыми и смешными герои пьес Шеридана.
Что ж тут сетовать? Я и сам не чужд литературы и могу без особого хвастовства утверждать, что никто лучше меня не описал еще моего друга, с которым в иные времена я делил кров, а в иные – опасности. Что же, я старался по мере сил, но, перечитывая иногда свои очерки, вижу, что там я упустил нечто важное, некую черточку, а там по некоторым соображения личного характера слукавил – и вместо красочного и полного портрета маслом перед читателями оказалась блеклая олеографическая репродукция. Дух жизни так легко ускользает, когда пытаешься перенести его на бумагу. И все же стараться стоит.
Я размышлял об этом сегодня, наблюдая из окна Юнион-клуба за многокрасочным действом на Трафальгарской площади. «Первая по красоте площадь в Европе», как ее называют, была сегодня прекрасна как ни в какой другой день; тысячи людей пришли сюда, чтобы увидеть процессию, от которой зрителей отделяла двойная стена солдат. Подножие колонны Нельсона окаймляли три ряда синих мундиров; восточнее, у входа на площадь, выстроилась королевская морская артиллерия. На скрещении Пэлл-Мэлл и Кокспер-стрит уланы и гусары подпирали со всех сторон памятник Георгу III. В западной части алели мундиры моряков королевского флота, а от Юнион-клуба до самой Уайтхолл-стрит выстроился плотным сверкающим полукольцом первый лейб-гвардейский полк – великаны верхом на гигантских конях, стальные панцири, стальные каски, стальные чепраки – бравые ребята, кровь с молоком! И я подумал: как будут выглядеть эти красивые статные молодцы в глазах людей еще не родившихся, на которых теперешняя молодежь, достигнув зрелости, будет смотреть с тем же старомодным сожалением, как я сейчас смотрю на румяных юношей, одетых по-спортивному, по последней моде, с автомобильными очками-консервами на кепи и кожаными крагами, небрежно рассованными по просторным карманам замшевых курток? Я видел фотографов, нацелившихся на площадь хищными глазами своих объективов – однако во что превратятся все эти живые, брызжущие в глаза краски, запечатлевшись серыми пятнами на фотопластинках? А потом и эти фотографии поблекнут, померкнут, бумага станет желтеть, ломаться и крошиться – на сохранившихся карточках пурпур и индиго парадных мундиров превратятся в линялые тряпки, и непонятны будут восторг и воодушевление, которые охватывали нас – от джентльменов из Олбани до оборванцев из Уайтчепеля – когда со стороны Уайтхолла прокатилось многоголосое «Ура!».
Разумеется, я не мог попасть в Вестминстерское аббатство, где при коронации и миропомазании присутствовало шесть с половиной тысяч прелатов, священников, видных государственных деятелей, принцев и военных; и я не видел, как под звуки фанфар и гром военных оркестров, окруженный блестящей толпой лордов и иностранных владык, король в великолепной золотой мантии торжественно принимал атрибуты королевской власти. Лорд-камергер возложил к ногам короля шпоры, а архиепископ Кентерберийский вручил ему меч в красных ножнах, сопровождая это речью: «Прими сей королевский меч с престола Господня. Вручают его тебе священники, недостойные слуги Господни. Твори мечом этим справедливость, искореняй зло, охраняй Святую церковь Господню, защищай вдов и сирот и помогай им. Восстанавливай то, что пришло в упадок, береги то, что восстановлено, карай и исправляй дурное и поддерживай хорошее…»
Однако же я видел, как на Трафальгарской площади показались королевские гребцы в средневековых одеяниях красного цвета, а за ними дворцовая карета, в которой сидели придворные дамы и кавалеры, с ливрейными лакеями в пудреных париках на запятках и пышноодетыми кучерами, за ней другие кареты – и в каждой лорды и камергеры, виконты и фрейлины. А следом – королевский эскорт: генералы со следами ратных трудов на бронзовых лицах, прибывшие в Лондон со всех концов света; офицеры волонтерских войск, офицеры милиции и кадровые офицеры; Спенс и Палмер, Броквуд и Купер, который сменил Укипа, Малтияс, отличившийся при Даргае, Диксон, командовавший при Флакфонтейне, генерал Гейзли и адмирал Сеймур, только что из Китая, Китченер – герой Хартума, и лорд Робертс, воевавший в Индии и не только там, – военачальники Великобритании, слава и опора Империи! И я подумал: сколько из этих имен вспомнят те, кто еще не родился, без того, чтобы рыться в книгах, освещающих историю наших дней?..
А по площади все движутся и движутся люди, составляющие цвет великой Империи: пэры, члены палаты общин, принцы, махараджи, шталмейстеры короля и дворцовые стражи. Появились колониальные солдаты, стройные, худощавые, закаленные – и войска всех племен и народов: из Канады, Австралии и Новой Зеландии, с Бермудских островов и с Борнео, с островов Фиджи и Золотого Берега, из Родезии, Капской колонии, Наталя, Сьерра-Леоне и Гамбии; из Нигерии и Уганды, с Цейлона, Ямайки, Кипра, из Гонконга и Вей-Хай-Вея, из Лагоса, с Мальты и с Санта-Лючии, из Сингапура и Тринидада… Скачут верхом покоренные племена с Инда – смуглые наездники с саблями, во всей своей дикой первобытности – сикхи, раджпуты, бирманцы; провинция за провинцией, каста за кастой; глаза слепит от малинового и алого – какой фотоаппарат передаст великолепие?
Сверкая золочеными доспехами, по площади промчались конногвардейцы.
И сразу же: «Король! Король! Боже, храни короля!» – настоящий ураган приветствий. И многие со слезами на глазах – и я в их числе, – готовы кричать вместе с толпой на улице «Боже, храни короля!» при виде золотой кареты, где едет мужчина в королевской мантии, а рядом – женщина в белом платье, и на головах их сияют драгоценными камнями короны, символы власти, славы, силы Великой Британской империи.
И снова процессия, где в роскошных одеждах мы видели и знатных дам, и пудренных лакеев, и солдат – вся эта разряженная череда самых разных людей казалась мишурной и театральной по сравнению со сказочным обаянием только что проехавшего монарха.
И только тут люди вдруг замечают, что идет дождь.
Однако праздник не прекращается, более того – он распространяется по городу, по улицам, на которых сверкают разноцветные гирлянды и вензели «ER». И простой народ веселится, чтобы не упустить такой возможности отпраздновать – шутка ли, первая коронация за столько лет! Со всех сторон слышна песенка:
Эге-гей! Теперь пришла коронации пора,
Так начнем гулять, плясать и кричать: «Гип-гип-ура!»
То-то вволю мы попьем виски, херес, джин и ром…
Веселимся мы: пришла коронации пора!
Возвращаясь из клуба, я смотрел на украшенный огнями город и размышлял: придет время, и сегодняшняя молодежь будет вспоминать этот великолепный праздник с тем же умилением, с каким я вспоминаю порой празднества былых дней…
Я хотел взглянуть на часы, но, запустив пальцы в жилетный кармашек, вдруг обнаружил грустно покачивающийся огрызок цепочки. Кошелек, слава Богу, был на месте. Что ж, так мне и надо. Не следовало предаваться ностальгии по прошедшим дням и философским размышлениям на улицах. Ведь хотел же я, покинув клуб, сразу поехать домой,
ЧАСЫ ДОКТОРА ВАТСОНА,
или
ТАЙНА «MWM»
Этот фильм основан на романе «Знак четырех» Артура Конан Дойла,
творчество которого является народным достоянием
и поэтому не ущемляет ничьих имущественных прав.
Титры сериала «Знак четырех», пр-во Гранада
(записано с голоса переводчика)
ПРЕДУВЕДОМЛЕНИЕ
История этой рукописи сама могла бы послужить сюжетом для приключенческого романа.
Ее автор – человек, чье имя на слуху и в наше время.
Время написания: лето 1902 – весна 1903 гг.
Сразу после того, как автор поставил последнюю точку, он проверил страницы, прошил, скрепив в большую тетрадь, поместил в желтый конверт плотной шелковой бумаги, запечатал сургучом, положил в другой конверт вместе с часами и небольшой запиской, запечатал уже этот конверт и написал там, где должен был бы находиться адрес:
«Тому, кому это будет интересно. Вскрыть не ранее 2003 года»,
после чего отнес конверт в адвокатскую контору «Дреббер, Стэнджерсон и Хоуп».
Мистер Хоуп, в то время очень молодой и весьма добросовестный человек, упаковал желтый конверт в белый и еще более плотный конверт, поставил свои печати и свою подпись и отнес его в ближайшее отделение «Объединенного банка центральных графств», где поместил его в железный ящик, предназначенный для подобных вложений.
Так бы этот конверт и пролежал без особых приключений предназначенные ему сто лет, однако двадцатый век оказался щедрым на потрясения.
Первую мировую войну конверт не заметил, зато Вторая почтила его прямым попаданием в банк. Конверту повезло: железный ящик, в котором он находился, был лишь помят, и его отнесли в контору «Хоуп и Хоуп» (старшие компаньоны к тому времени уже отошли в мир иной). Старший Хоуп (который когда-то был тем самым молодым) поручил младшему отнести конверт в другой банк, и молодой Хоуп сдул с конверта пыль, засунул в другой конверт, на этот раз голубой, запечатал сургучом, подписал… но в это время позвонила будущая миссис Хоуп, и молодой человек в припадке вполне простительного восторга метко запулил конверт на большой шкаф, стоящий в конторе еще с тех времен, когда Дреббер был младшим партнером.
Под предлогом того, что он несет конверт в банк, молодой Хоуп удрал из конторы на полтора часа раньше, а следующим утром на вопрос старшего Хоупа невинно ответил, что все исполнено. Конверт он решил отнести в банк завтра… но потом как-то повалило все одно к одному, и про конверт он уже не вспоминал. Разумеется, не через неделю, так через месяц молодой Хоуп о конверте бы вспомнил, однако свидания… женитьба… медовый месяц длиной в три дня… наконец, отбытие в действующую армию помешало конверту попасть в банк. Понятно, что по возвращении с театра военных действий воспоминаний о поручении в голове молодого Хоупа не осталось.
Стараниями уборщика конверт однажды свалился за шкаф и благополучно пролежал там более полувека, обрастая пушистой серой шкуркой из пыли. В самом конце ХХ века младший партнер фирмы «Хоуп, Ферье и Ферье», дорвавшись до власти, затеяла грандиозный ремонт. Шкафы времен Джонатана Свифта отправились в мастерскую по реставрации антиквариата. Скопившийся за ними хлам подлежал, разумеется, отправке в мусорные баки, но за первым же шкафом в углу блеснула бриллиантовая серьга, и весь персонал фирмы с восторгом неофитов от археологии начал разбирать мусор в надежде отыскать что-либо если не такое ценное, то столь же интересное. В числе находок оказалось изрядное количество монет, в основном фартинги, полупенни, пенни и двухпенсовики, причем некоторые вызвали бы сердцебиение у нумизмата, уйма пустых конвертов с марками, при виде которых дрогнула бы душа у филателиста, целая коллекция огрызков карандашей и сломанных ручек и много еще чего.
Всеобщее оживление вызвала стопка так называемых французских открыток примерно столетней давности. Пышнотелые красотки в кружевном белье принимали томные позы, но уже не воспринимались как порнография, а умиляли какой-то старозаветной невинностью. Находка старого засургученного конверта прошла на этом фоне незамеченной. То есть, конечно, мисс Ферье отерла с него пыль, внимательно рассмотрела, пожала плечами и положила на подоконник. Два часа спустя один из рабочих, деликатно держа мокрый конверт двумя пальцами за уголок, протянул его мисс Ферье со словами:
– Тут… это… упало, словом…
Мисс Ферье переложила многострадальный конверт на другой подоконник и вспомнила о нем только перед уходом домой. Оставлять конверт на произвол ремонтникам было, конечно, нельзя. Тащить в хранилище, куда эвакуировали мало-мальски важные бумаги, мисс Ферье было лень – она слишком устала, координируя эвакуацию, археологические раскопки, уборку и начинающийся ремонт. Поэтому она сунула конверт в пластиковый пакет с рекламой «Хэрродз» и отправилась домой. Два дня конверт пролежал в кухне на холодильнике, куда мисс Ферье выгрузила сделанные по дороге домой покупки. Два дня на пакет подозрительно косился русский голубой кот по имени Модус Операнди.
В субботу, наводя на кухне уют, мисс Ферье наткнулась на пакет и вздохнула. Но конверт вполне мог потерпеть до 2003 года, и мисс Ферье переложила его на системный блок своего компьютера, сочтя, что на этом месте она его не забудет.
Модус Операнди был иного мнения о подходящем месте для конверта, столь восхитительно пахнущего мышами. Он сбросил конверт на пол, загнал под кровать хозяйки и еще неделю или две единолично наслаждался своим сокровищем.
Очередная находка все того же конверта повергла мисс Ферье в смятение. Это следовало прекратить, и она бросила конверт в свою объемистую сумку деловой женщины, решив-таки непременно завезти его в банк, чтобы не мозолил глаза. Увы, она о нем забыла и вспомнила только тогда, когда, заехав навестить старшего партнера, доставала из сумки коробочку конфет, чтобы посластить жизнь старичку. Мистер Хоуп, который когда-то был тем самым молодым Хоупом, воззрился на конверт без тени узнавания.
– Найдено перед ремонтом за шкафом, – проинформировала мисс Ферье.
Мистер Хоуп внимательно рассмотрел свою подпись и дату под ней.
– О, – сказал он, – вы знаете, что этот день – один из самых счастливых в моей жизни? – собираясь было пуститься в воспоминания, но прервав себя где-то на третьем слове. – Да, я пренебрег, но все же не каюсь… Ох, молодость, – растроганно добавил он. – Право же, стоит разок в жизни пренебречь обязанностями, чтобы в старости получить такое напоминание. Оставьте конверт мне, дорогая. Я сам о нем позабочусь.
Он позаботился. Добавил к своей подписи фразу:
«Вскрыть после моей смерти, но не ранее 2003 года», –
и положил в домашний сейф.
И если вы думаете, что рукопись наконец-то увидела свет, потому что мистер Хоуп умер, вы ошибаетесь.
Его обуяло любопытство, и он сам вскрыл конверт.
ПРОЛОГ
Сегодня я видел, как Лондон празднует коронацию.
Сегодня Англия и вместе с ней вся Империя приветствует Эдуарда, сына Виктории, и с этим событием для Англии начинается новый век.
Я оглядываюсь назад, я, еще не старый человек, смотрю на свою жизнь, которая вся прошла при правлении нашей славной королевы, и вижу, что и взгляды мои, и привычки, и самые понятия о жизни – все это осталось в прошлом веке. Я вглядываюсь в молодых людей, но не вижу в них себя и друзей моей юности; мы жили почти так же, как наши отцы, а вот они, не представляющие жизни без электричества, телефона и автомобилей, – люди другого века. Можно, конечно, засадить их за учебники, и они узнают, как расцветала наша страна под сенью великой королевы, и какие войны вели мы во имя короны, и какая была политика внутри страны и за ее пределами; обо всем этом они прочтут в книгах, где точно указаны даты того или иного договора, той или иной битвы – но откуда они узнают о нас самих, о том, что мы были за люди, как жили, каким представлялся нам мир, когда мы были так же молоды, как они сегодня? Они возьмут романы, написанные в наше время, прочтут и будут думать, что мы были такими же гротескными персонажами, как те, кто описан в пухлых томах, и мы будем представляться им людьми причудливыми и смешными, как нам в наше время казались причудливыми и смешными герои пьес Шеридана.
Что ж тут сетовать? Я и сам не чужд литературы и могу без особого хвастовства утверждать, что никто лучше меня не описал еще моего друга, с которым в иные времена я делил кров, а в иные – опасности. Что же, я старался по мере сил, но, перечитывая иногда свои очерки, вижу, что там я упустил нечто важное, некую черточку, а там по некоторым соображения личного характера слукавил – и вместо красочного и полного портрета маслом перед читателями оказалась блеклая олеографическая репродукция. Дух жизни так легко ускользает, когда пытаешься перенести его на бумагу. И все же стараться стоит.
Я размышлял об этом сегодня, наблюдая из окна Юнион-клуба за многокрасочным действом на Трафальгарской площади. «Первая по красоте площадь в Европе», как ее называют, была сегодня прекрасна как ни в какой другой день; тысячи людей пришли сюда, чтобы увидеть процессию, от которой зрителей отделяла двойная стена солдат. Подножие колонны Нельсона окаймляли три ряда синих мундиров; восточнее, у входа на площадь, выстроилась королевская морская артиллерия. На скрещении Пэлл-Мэлл и Кокспер-стрит уланы и гусары подпирали со всех сторон памятник Георгу III. В западной части алели мундиры моряков королевского флота, а от Юнион-клуба до самой Уайтхолл-стрит выстроился плотным сверкающим полукольцом первый лейб-гвардейский полк – великаны верхом на гигантских конях, стальные панцири, стальные каски, стальные чепраки – бравые ребята, кровь с молоком! И я подумал: как будут выглядеть эти красивые статные молодцы в глазах людей еще не родившихся, на которых теперешняя молодежь, достигнув зрелости, будет смотреть с тем же старомодным сожалением, как я сейчас смотрю на румяных юношей, одетых по-спортивному, по последней моде, с автомобильными очками-консервами на кепи и кожаными крагами, небрежно рассованными по просторным карманам замшевых курток? Я видел фотографов, нацелившихся на площадь хищными глазами своих объективов – однако во что превратятся все эти живые, брызжущие в глаза краски, запечатлевшись серыми пятнами на фотопластинках? А потом и эти фотографии поблекнут, померкнут, бумага станет желтеть, ломаться и крошиться – на сохранившихся карточках пурпур и индиго парадных мундиров превратятся в линялые тряпки, и непонятны будут восторг и воодушевление, которые охватывали нас – от джентльменов из Олбани до оборванцев из Уайтчепеля – когда со стороны Уайтхолла прокатилось многоголосое «Ура!».
Разумеется, я не мог попасть в Вестминстерское аббатство, где при коронации и миропомазании присутствовало шесть с половиной тысяч прелатов, священников, видных государственных деятелей, принцев и военных; и я не видел, как под звуки фанфар и гром военных оркестров, окруженный блестящей толпой лордов и иностранных владык, король в великолепной золотой мантии торжественно принимал атрибуты королевской власти. Лорд-камергер возложил к ногам короля шпоры, а архиепископ Кентерберийский вручил ему меч в красных ножнах, сопровождая это речью: «Прими сей королевский меч с престола Господня. Вручают его тебе священники, недостойные слуги Господни. Твори мечом этим справедливость, искореняй зло, охраняй Святую церковь Господню, защищай вдов и сирот и помогай им. Восстанавливай то, что пришло в упадок, береги то, что восстановлено, карай и исправляй дурное и поддерживай хорошее…»
Однако же я видел, как на Трафальгарской площади показались королевские гребцы в средневековых одеяниях красного цвета, а за ними дворцовая карета, в которой сидели придворные дамы и кавалеры, с ливрейными лакеями в пудреных париках на запятках и пышноодетыми кучерами, за ней другие кареты – и в каждой лорды и камергеры, виконты и фрейлины. А следом – королевский эскорт: генералы со следами ратных трудов на бронзовых лицах, прибывшие в Лондон со всех концов света; офицеры волонтерских войск, офицеры милиции и кадровые офицеры; Спенс и Палмер, Броквуд и Купер, который сменил Укипа, Малтияс, отличившийся при Даргае, Диксон, командовавший при Флакфонтейне, генерал Гейзли и адмирал Сеймур, только что из Китая, Китченер – герой Хартума, и лорд Робертс, воевавший в Индии и не только там, – военачальники Великобритании, слава и опора Империи! И я подумал: сколько из этих имен вспомнят те, кто еще не родился, без того, чтобы рыться в книгах, освещающих историю наших дней?..
А по площади все движутся и движутся люди, составляющие цвет великой Империи: пэры, члены палаты общин, принцы, махараджи, шталмейстеры короля и дворцовые стражи. Появились колониальные солдаты, стройные, худощавые, закаленные – и войска всех племен и народов: из Канады, Австралии и Новой Зеландии, с Бермудских островов и с Борнео, с островов Фиджи и Золотого Берега, из Родезии, Капской колонии, Наталя, Сьерра-Леоне и Гамбии; из Нигерии и Уганды, с Цейлона, Ямайки, Кипра, из Гонконга и Вей-Хай-Вея, из Лагоса, с Мальты и с Санта-Лючии, из Сингапура и Тринидада… Скачут верхом покоренные племена с Инда – смуглые наездники с саблями, во всей своей дикой первобытности – сикхи, раджпуты, бирманцы; провинция за провинцией, каста за кастой; глаза слепит от малинового и алого – какой фотоаппарат передаст великолепие?
Сверкая золочеными доспехами, по площади промчались конногвардейцы.
И сразу же: «Король! Король! Боже, храни короля!» – настоящий ураган приветствий. И многие со слезами на глазах – и я в их числе, – готовы кричать вместе с толпой на улице «Боже, храни короля!» при виде золотой кареты, где едет мужчина в королевской мантии, а рядом – женщина в белом платье, и на головах их сияют драгоценными камнями короны, символы власти, славы, силы Великой Британской империи.
И снова процессия, где в роскошных одеждах мы видели и знатных дам, и пудренных лакеев, и солдат – вся эта разряженная череда самых разных людей казалась мишурной и театральной по сравнению со сказочным обаянием только что проехавшего монарха.
И только тут люди вдруг замечают, что идет дождь.
Однако праздник не прекращается, более того – он распространяется по городу, по улицам, на которых сверкают разноцветные гирлянды и вензели «ER». И простой народ веселится, чтобы не упустить такой возможности отпраздновать – шутка ли, первая коронация за столько лет! Со всех сторон слышна песенка:
Эге-гей! Теперь пришла коронации пора,
Так начнем гулять, плясать и кричать: «Гип-гип-ура!»
То-то вволю мы попьем виски, херес, джин и ром…
Веселимся мы: пришла коронации пора!
Возвращаясь из клуба, я смотрел на украшенный огнями город и размышлял: придет время, и сегодняшняя молодежь будет вспоминать этот великолепный праздник с тем же умилением, с каким я вспоминаю порой празднества былых дней…
Я хотел взглянуть на часы, но, запустив пальцы в жилетный кармашек, вдруг обнаружил грустно покачивающийся огрызок цепочки. Кошелек, слава Богу, был на месте. Что ж, так мне и надо. Не следовало предаваться ностальгии по прошедшим дням и философским размышлениям на улицах. Ведь хотел же я, покинув клуб, сразу поехать домой,