– Да что же тут непонятного? – удивилась она. – Я не хочу ему просто что-то запрещать, я не хочу, чтобы мы в его памяти остались такими, какими мне долго мои родители казались. Помнишь, сколько они мне говорили, что нужно делать так, а не так – и без всяких «Почему»? Помнишь, какая стенка между мной и ими выросла? Если бы не ты, она так бы и стояла. Помнишь, как ты ее разбил – прямотой и откровенностью?
Гм. Если ту стенку я разбил, значит, у меня потом рефлекс сработал – по самоочистке памяти. С другой стороны, если ей это именно в таком виде запомнилось, я спорить не буду.
– Я все помню, – прочистив горло, ответил я. – Особенно то, что стремление найти с ними взаимопонимание у тебя, в первую очередь, было. А этот что творит? О его шагах навстречу я уже даже не заикаюсь – но ведь когда мы ему уступаем, он только рот шире разевает! Вот сегодня… Дело же не в машине! Он просто уверен, что может поступать, как ему вздумается, без малейшей оглядки на нас! Спасибо, хоть в известность пока ставит.
– Значит, я все же правильно догадалась, – помолчав, сказала Татьяна. – Что он от тебя сегодня днем хотел?
Минуточку, когда это она догадалась? Днем, когда мы с этой дурацкой елкой задержались, или сейчас, когда у меня язык, опьяненный экскурсом в прошлое, развязался? Вопрос принципиальный – я же слово дал! В первом случае я здесь не при чем, во втором… Опять выкручиваться!
– Да ничего такого, – небрежно махнул я рукой, глядя в сторону.
Татьяна просто смотрела на меня – молча и неотрывно.
– Сказал же, что ничего страшного, – заерзал я на своем стуле.
В глазах ее читалось бесконечное и уверенное терпение – так смотрят на сосульку, принесенную в дом и положенную на батарею.
– Давай-ка еще чаю попьем, – предложил я, но подняться под ее взглядом почему-то не смог.
Ну, откуда она знает, что я что-то знаю? С Игорем понятно – ангельские гены. Если сейчас не выдержу, придется к Максиму в обучение по установке блока проситься. А потом своим объяснительную записку писать, с чего это вражескими методами заинтересовался. А от нее чем защищаться, если я понятия не имею, по каким признакам она любую мою утайку распознает?
– Они с Дариной с меня слово взяли, – выдавил я из себя. – Сами хотят потом все рассказать.
В глазах Татьяны мелькнуло что-то, и перед моим мысленным взором мгновенно развернулась яркая картина – если сосулька тает слишком медленно, ее можно молотком на более мелкие кусочки разбить. А мы на кухне. Где еще совсем недавно она намеревалась отбиваться от всего отряда карателей. И тогда же, если я хорошо ее знаю, инвентаризацию всех подручных средств провела. И времени с тех пор прошло не так много – наверняка не забыла, где особо тяжелые лежат. И в невидимость нырять бесполезно, если она меня каким-то образом чует.
Проще на поклон к Максиму. Более того, его инструктаж мне потом понадобится – сегодня в машине с Игорем все мое внимание на дороге сосредоточится, и не до угрызений совести будет. Более того, блок потом можно будет и против наших выставить – глядишь, и не дойдет до покаяния в письменном виде. Более того, она же сама обо всем догадалась – не исключено, что после многозначительных тостов Игоря с Дариной. Более того, со Стасом мне все равно придется о них и их планах советоваться. Более того, с какой стати я должен данное им слово держать, когда они мне без зазрения совести руки выкручивают?!
Вот так я все Татьяне и рассказал. Все, о чем Игорь с Дариной поставили нас с Тошей и Максимом в известность накануне. Хм, в прошлом году, между прочим – я приободрился, гордясь своей выдержкой. Татьяна продолжала молчать, все также не отводя от меня взгляда, но я ясно видел, что мысли ее были где-то далеко. Потом она вдруг встряхнулась.
– Ты знаешь, – решительно произнесла она, – наверно, ты, как всегда, оказался прав.
– В чем? – осторожно поинтересовался я, не решаясь поверить, что чуть ли не впервые в жизни во спасение с ней сработала не ложь, а правда.
– Во всем! – прихлопнула она ладонью по столу. – В том, что они никаких пределов не знают. Собираются пчелиный улей разворошить, даже не задумываясь, куда эти пчелы бросятся. Даже не предупреждают, ставят заранее в известность – и на том спасибо. Объясняют это своей заботливостью, но тут же намереваются и в метель Бог знает куда ехать, и в горы – ничего, кроме беговых лыж, в глаза не видев. И это выясняется уже прямо накануне. А завтра что – сразу на черную трассу станут? И мы об этом узнаем, примчавшись к ним в больницу? Их нужно наказать, – неожиданно закончила она, тщательно взвинтив себя.
– А я о чем? – обрадованно выпрямился я. – Сейчас проснутся, скажем им, что никто никуда не едет. Хотят порядочными внуками оставаться – вернутся к Рождеству.
– Нет, – возразила мне Татьяна, сверкнув глазами. – Этого не достаточно. Они практически заставили нас ехать сегодня с ними, и договор был отправляться в девять часов. Поэтому, – она глянула на часы, и я автоматически скопировал ее жест, – если через двадцать минут они не встанут, мы уезжаем сами. Мы с тобой.
– Татьяна, ты совсем с ума сошла? – оторопел я. – Мы-то с тобой чего поедем? Это уже просто театр какой-то получится. Будить их незачем – здесь я согласен, не маленькие уже, вполне могли будильник поставить. Вот пусть себе и дрыхнут, пока не проснутся, а там – извините, поезд ушел.
– Именно! – торжествующе воскликнула она, и к моему носу метнулся ее указательный палец. – Не будет сегодня ни побудки, ни разбирательств, почему ее не было! Договоренность с кем-то – это тот же поезд, особенно если тебе навстречу пошли, и ждать он никого не обязан.
Она уже так разошлась, что у меня мелькнула мысль, что сейчас криком своим разбудит-таки Игоря с Дариной. Не понравилась мне эта мысль. Мало того, что придется их с собой брать – вся воспитательная окраска с поездки сползет, так Игорь еще в момент учует причину Татьяниного возбуждения. Нет-нет-нет, ее идея устраивает меня намного больше – и этим паршивцам пора урок преподать, что у любых уступок границы есть, и после неожиданного новогоднего бдения очень неплохо бы на свежем, морозном воздухе оказаться, и уединиться в доме у Сергея Ивановича с Людмилой Викторовной найдется, где, чтобы Максиму прямо оттуда позвонить.
– Давай собирайся и иди машину прогревать, – продолжала бушевать Татьяна. – Я им пока записку напишу.
На улице она появилась через добрых полчаса – я уже грешным делом подумал, что или не выдержала и подняла все-таки детей, или они сами проснулись. Но она вышла из подъезда сама – с решительно вскинутой головой, плотно сжатыми губами и сведенными на переносице бровями. Одним словом, с тем самым выражением лица, с которым она обычно передавала через меня весточку моему руководству. Я даже мысленно пожелал Игорю уехать из дому на свой поезд до нашего возвращения, чтобы он до срока не познакомился с абсолютно неизвестной ему стороной характера его матери. Пусть покатается – спорт еще никому во вред не шел. А когда вернется и экзамены сдаст, тогда посмотрим, как он против нее устоит, если нам с Тошей это не под силу оказалось. Нужный настрой я уж как-нибудь у нее поддержу. Вот, похоже, и решение будущей проблемы нашлось – что-то мне подсказывает, что союз ангельских детей ограничится минимально возможным числом членов.
– Ты чего так долго? – улыбнулся я сияющим перспективам.
– Записка никак не складывалась, – досадливо поморщилась она, и глянула на меня с вызовом: – И я дала им лишние пятнадцать минут.
В машине Татьяна замкнулась в ожесточенном молчании, повернув голову к своему окну и сосредоточенно разглядывая окрестности. Я изредка косился на нее, представляя себе, во что обойдется юным скандалистам добросовестно предоставленная им четверть часа на то, чтобы одуматься. Интересно, она до самого конца надеялась на их дисциплинированность или решила лишить их какого-либо морального права на оправдания, как обычно со мной поступает? Вот и записку, наверно, десять раз переписала, чтобы прямо в ней им все не высказать. Правильно, личное столкновение с ней еще никому без ощутимого ущерба для самооценки пережить не удалось.
Когда мы выехали за городскую черту, однако, мне стало не до размышлений. Снегопад вовсе не прекратился – как по мне, так даже усилился – и если улицы в городе еще хоть как-то чистили, то за его пределами можно было по целине с таким же успехом ехать, как по дороге. Видимость была почти нулевая, и машина дергалась во все стороны, словно только взятая в обучение молодая лошадь. Спасибо отцам-архангелам, что хоть больше никого не надоумили в такую погоду в путь отправиться. Впрочем, нет, тут же передумал я – вот сейчас застрянем, кто нас отсюда вытащит? До завтра, в лучшем случае. Глянув на приборную доску, я глазам своим не поверил – сорок минут, а едва полдороги осилили!
Вдруг у Татьяны зазвонил телефон. Она вытащила его, мельком глянула на экран и тут же нажала кнопку отбоя. А затем и кнопку питания.
– Игорь, что ли? – поинтересовался я.
– Марина, – коротко ответила она.
В жизни бы не подумал, что доживу до того момента, когда пожалею, что Татьяна отказалась с ней говорить! Но глянув с тревогой на бешено работающие дворники, я подумал, что неплохо было бы хоть кому-то сообщить, где мы. И отцы-архангелы, похоже, услышали мою невнятную просьбу.
– Ты где? – вдруг раздался у меня в голове напряженный, как струна, голос Стаса.
– К Татьяниным родителям едем, – ответил я ему тоже мысленно, конечно. – Тут прямо какое-то светопреставление! Слушай, если что, можно, я тебе свистну? Передашь кому-то из наших, чтобы «Эвакуатор» за нами выслали?
– Немедленно разворачивайся и назад! – сорвался в крик он.
И тут в белесой пелене прямо перед нами показался рефрижератор. Здоровая такая фура, которую мотало по дороге похлеще моей легковушки. Я вцепился изо всех сил в руль, и с языка у меня сорвалось нечто такое, что Татьяна резко повернула голову и уставилась немигающим взглядом прямо перед собой.
– Что? – еще громче заорал Стас.
– Стас, потом! – рявкнул я в ответ и отключился. Не у него одного напряженные ситуации бывают!
Машина едва слушалась руля, и самое неприятное – куда бы я ни пытался ее направить, рефрижератор, словно в зеркале, дергался в ту же сторону. В голову мне всякая чертовщина полезла – зима, заснеженная дорога и грузовик: прямо, как в той душераздирающей истории, которую Татьяна придумала, чтобы объяснить отсутствие у меня родителей. Вот меньше нужно было в воспоминания перед выездом ударяться!
В чувство меня привели рефлексы хранителя. Резко и бесцеремонно.
– Я сейчас приторможу, – не отводя взгляда от рефрижератора, обратился я к Татьяне сквозь крепко сжатые зубы. – Открывай дверь, выскакивай и сразу вперед и к обочине беги. И не оглядывайся! Я – за тобой.
Она рывком стащила перчатку с правой руки и положила ее на мою, крепко сжимающую руль.
– Не надо, – громко и отчетливо произнесла она с какой-то странной улыбкой. – Самое время мне с твоей контрольной комиссией встретиться.
И вот здесь я прямо заявляю, что не имею ни малейшего намерения оправдываться. Ни бессонной ночью, ни усталостью, ни напряжением всего последнего времени, ни тяжелыми погодными условиями. Моей Татьяне снова удалось застать меня врасплох. На ту самую секунду, когда она молниеносным движением сдвинула свою руку с моей на руль и резко крутанула его – в сторону вильнувшего, наконец, вправо, тормозящего юзом, но уже вплотную приблизившегося к нам рефрижератора.
P.S. И все же. Я не позволю никому заставить меня расплатиться за ту секунду растерянности вечностью одиночества. Вот теперь – все.
Гм. Если ту стенку я разбил, значит, у меня потом рефлекс сработал – по самоочистке памяти. С другой стороны, если ей это именно в таком виде запомнилось, я спорить не буду.
– Я все помню, – прочистив горло, ответил я. – Особенно то, что стремление найти с ними взаимопонимание у тебя, в первую очередь, было. А этот что творит? О его шагах навстречу я уже даже не заикаюсь – но ведь когда мы ему уступаем, он только рот шире разевает! Вот сегодня… Дело же не в машине! Он просто уверен, что может поступать, как ему вздумается, без малейшей оглядки на нас! Спасибо, хоть в известность пока ставит.
– Значит, я все же правильно догадалась, – помолчав, сказала Татьяна. – Что он от тебя сегодня днем хотел?
Минуточку, когда это она догадалась? Днем, когда мы с этой дурацкой елкой задержались, или сейчас, когда у меня язык, опьяненный экскурсом в прошлое, развязался? Вопрос принципиальный – я же слово дал! В первом случае я здесь не при чем, во втором… Опять выкручиваться!
– Да ничего такого, – небрежно махнул я рукой, глядя в сторону.
Татьяна просто смотрела на меня – молча и неотрывно.
– Сказал же, что ничего страшного, – заерзал я на своем стуле.
В глазах ее читалось бесконечное и уверенное терпение – так смотрят на сосульку, принесенную в дом и положенную на батарею.
– Давай-ка еще чаю попьем, – предложил я, но подняться под ее взглядом почему-то не смог.
Ну, откуда она знает, что я что-то знаю? С Игорем понятно – ангельские гены. Если сейчас не выдержу, придется к Максиму в обучение по установке блока проситься. А потом своим объяснительную записку писать, с чего это вражескими методами заинтересовался. А от нее чем защищаться, если я понятия не имею, по каким признакам она любую мою утайку распознает?
– Они с Дариной с меня слово взяли, – выдавил я из себя. – Сами хотят потом все рассказать.
В глазах Татьяны мелькнуло что-то, и перед моим мысленным взором мгновенно развернулась яркая картина – если сосулька тает слишком медленно, ее можно молотком на более мелкие кусочки разбить. А мы на кухне. Где еще совсем недавно она намеревалась отбиваться от всего отряда карателей. И тогда же, если я хорошо ее знаю, инвентаризацию всех подручных средств провела. И времени с тех пор прошло не так много – наверняка не забыла, где особо тяжелые лежат. И в невидимость нырять бесполезно, если она меня каким-то образом чует.
Проще на поклон к Максиму. Более того, его инструктаж мне потом понадобится – сегодня в машине с Игорем все мое внимание на дороге сосредоточится, и не до угрызений совести будет. Более того, блок потом можно будет и против наших выставить – глядишь, и не дойдет до покаяния в письменном виде. Более того, она же сама обо всем догадалась – не исключено, что после многозначительных тостов Игоря с Дариной. Более того, со Стасом мне все равно придется о них и их планах советоваться. Более того, с какой стати я должен данное им слово держать, когда они мне без зазрения совести руки выкручивают?!
Глава 15.11
Вот так я все Татьяне и рассказал. Все, о чем Игорь с Дариной поставили нас с Тошей и Максимом в известность накануне. Хм, в прошлом году, между прочим – я приободрился, гордясь своей выдержкой. Татьяна продолжала молчать, все также не отводя от меня взгляда, но я ясно видел, что мысли ее были где-то далеко. Потом она вдруг встряхнулась.
– Ты знаешь, – решительно произнесла она, – наверно, ты, как всегда, оказался прав.
– В чем? – осторожно поинтересовался я, не решаясь поверить, что чуть ли не впервые в жизни во спасение с ней сработала не ложь, а правда.
– Во всем! – прихлопнула она ладонью по столу. – В том, что они никаких пределов не знают. Собираются пчелиный улей разворошить, даже не задумываясь, куда эти пчелы бросятся. Даже не предупреждают, ставят заранее в известность – и на том спасибо. Объясняют это своей заботливостью, но тут же намереваются и в метель Бог знает куда ехать, и в горы – ничего, кроме беговых лыж, в глаза не видев. И это выясняется уже прямо накануне. А завтра что – сразу на черную трассу станут? И мы об этом узнаем, примчавшись к ним в больницу? Их нужно наказать, – неожиданно закончила она, тщательно взвинтив себя.
– А я о чем? – обрадованно выпрямился я. – Сейчас проснутся, скажем им, что никто никуда не едет. Хотят порядочными внуками оставаться – вернутся к Рождеству.
– Нет, – возразила мне Татьяна, сверкнув глазами. – Этого не достаточно. Они практически заставили нас ехать сегодня с ними, и договор был отправляться в девять часов. Поэтому, – она глянула на часы, и я автоматически скопировал ее жест, – если через двадцать минут они не встанут, мы уезжаем сами. Мы с тобой.
– Татьяна, ты совсем с ума сошла? – оторопел я. – Мы-то с тобой чего поедем? Это уже просто театр какой-то получится. Будить их незачем – здесь я согласен, не маленькие уже, вполне могли будильник поставить. Вот пусть себе и дрыхнут, пока не проснутся, а там – извините, поезд ушел.
– Именно! – торжествующе воскликнула она, и к моему носу метнулся ее указательный палец. – Не будет сегодня ни побудки, ни разбирательств, почему ее не было! Договоренность с кем-то – это тот же поезд, особенно если тебе навстречу пошли, и ждать он никого не обязан.
Она уже так разошлась, что у меня мелькнула мысль, что сейчас криком своим разбудит-таки Игоря с Дариной. Не понравилась мне эта мысль. Мало того, что придется их с собой брать – вся воспитательная окраска с поездки сползет, так Игорь еще в момент учует причину Татьяниного возбуждения. Нет-нет-нет, ее идея устраивает меня намного больше – и этим паршивцам пора урок преподать, что у любых уступок границы есть, и после неожиданного новогоднего бдения очень неплохо бы на свежем, морозном воздухе оказаться, и уединиться в доме у Сергея Ивановича с Людмилой Викторовной найдется, где, чтобы Максиму прямо оттуда позвонить.
– Давай собирайся и иди машину прогревать, – продолжала бушевать Татьяна. – Я им пока записку напишу.
На улице она появилась через добрых полчаса – я уже грешным делом подумал, что или не выдержала и подняла все-таки детей, или они сами проснулись. Но она вышла из подъезда сама – с решительно вскинутой головой, плотно сжатыми губами и сведенными на переносице бровями. Одним словом, с тем самым выражением лица, с которым она обычно передавала через меня весточку моему руководству. Я даже мысленно пожелал Игорю уехать из дому на свой поезд до нашего возвращения, чтобы он до срока не познакомился с абсолютно неизвестной ему стороной характера его матери. Пусть покатается – спорт еще никому во вред не шел. А когда вернется и экзамены сдаст, тогда посмотрим, как он против нее устоит, если нам с Тошей это не под силу оказалось. Нужный настрой я уж как-нибудь у нее поддержу. Вот, похоже, и решение будущей проблемы нашлось – что-то мне подсказывает, что союз ангельских детей ограничится минимально возможным числом членов.
– Ты чего так долго? – улыбнулся я сияющим перспективам.
– Записка никак не складывалась, – досадливо поморщилась она, и глянула на меня с вызовом: – И я дала им лишние пятнадцать минут.
В машине Татьяна замкнулась в ожесточенном молчании, повернув голову к своему окну и сосредоточенно разглядывая окрестности. Я изредка косился на нее, представляя себе, во что обойдется юным скандалистам добросовестно предоставленная им четверть часа на то, чтобы одуматься. Интересно, она до самого конца надеялась на их дисциплинированность или решила лишить их какого-либо морального права на оправдания, как обычно со мной поступает? Вот и записку, наверно, десять раз переписала, чтобы прямо в ней им все не высказать. Правильно, личное столкновение с ней еще никому без ощутимого ущерба для самооценки пережить не удалось.
Когда мы выехали за городскую черту, однако, мне стало не до размышлений. Снегопад вовсе не прекратился – как по мне, так даже усилился – и если улицы в городе еще хоть как-то чистили, то за его пределами можно было по целине с таким же успехом ехать, как по дороге. Видимость была почти нулевая, и машина дергалась во все стороны, словно только взятая в обучение молодая лошадь. Спасибо отцам-архангелам, что хоть больше никого не надоумили в такую погоду в путь отправиться. Впрочем, нет, тут же передумал я – вот сейчас застрянем, кто нас отсюда вытащит? До завтра, в лучшем случае. Глянув на приборную доску, я глазам своим не поверил – сорок минут, а едва полдороги осилили!
Вдруг у Татьяны зазвонил телефон. Она вытащила его, мельком глянула на экран и тут же нажала кнопку отбоя. А затем и кнопку питания.
– Игорь, что ли? – поинтересовался я.
– Марина, – коротко ответила она.
В жизни бы не подумал, что доживу до того момента, когда пожалею, что Татьяна отказалась с ней говорить! Но глянув с тревогой на бешено работающие дворники, я подумал, что неплохо было бы хоть кому-то сообщить, где мы. И отцы-архангелы, похоже, услышали мою невнятную просьбу.
– Ты где? – вдруг раздался у меня в голове напряженный, как струна, голос Стаса.
– К Татьяниным родителям едем, – ответил я ему тоже мысленно, конечно. – Тут прямо какое-то светопреставление! Слушай, если что, можно, я тебе свистну? Передашь кому-то из наших, чтобы «Эвакуатор» за нами выслали?
– Немедленно разворачивайся и назад! – сорвался в крик он.
И тут в белесой пелене прямо перед нами показался рефрижератор. Здоровая такая фура, которую мотало по дороге похлеще моей легковушки. Я вцепился изо всех сил в руль, и с языка у меня сорвалось нечто такое, что Татьяна резко повернула голову и уставилась немигающим взглядом прямо перед собой.
– Что? – еще громче заорал Стас.
– Стас, потом! – рявкнул я в ответ и отключился. Не у него одного напряженные ситуации бывают!
Машина едва слушалась руля, и самое неприятное – куда бы я ни пытался ее направить, рефрижератор, словно в зеркале, дергался в ту же сторону. В голову мне всякая чертовщина полезла – зима, заснеженная дорога и грузовик: прямо, как в той душераздирающей истории, которую Татьяна придумала, чтобы объяснить отсутствие у меня родителей. Вот меньше нужно было в воспоминания перед выездом ударяться!
В чувство меня привели рефлексы хранителя. Резко и бесцеремонно.
– Я сейчас приторможу, – не отводя взгляда от рефрижератора, обратился я к Татьяне сквозь крепко сжатые зубы. – Открывай дверь, выскакивай и сразу вперед и к обочине беги. И не оглядывайся! Я – за тобой.
Она рывком стащила перчатку с правой руки и положила ее на мою, крепко сжимающую руль.
– Не надо, – громко и отчетливо произнесла она с какой-то странной улыбкой. – Самое время мне с твоей контрольной комиссией встретиться.
И вот здесь я прямо заявляю, что не имею ни малейшего намерения оправдываться. Ни бессонной ночью, ни усталостью, ни напряжением всего последнего времени, ни тяжелыми погодными условиями. Моей Татьяне снова удалось застать меня врасплох. На ту самую секунду, когда она молниеносным движением сдвинула свою руку с моей на руль и резко крутанула его – в сторону вильнувшего, наконец, вправо, тормозящего юзом, но уже вплотную приблизившегося к нам рефрижератора.
P.S. И все же. Я не позволю никому заставить меня расплатиться за ту секунду растерянности вечностью одиночества. Вот теперь – все.
