И не надо мне намекать, что я вместе с ногой и голову себе отбил. Разумеется, я понял все его слова — но не их смысл. Какое отношение имеет эта бледная немочь к нашим воспоминаниям?
— Не понял, — честно ответил я на свой вопрос.
— Ты у Макса спрашивал о каком-то типе, — медленно и отчетливо повторил Тоша. — Ну, такой — прозрачный. Макс мне его показал. А потом Аленка его у меня в мыслях увидела. А потом его ее наблюдатель узнал.
— В смысле, узнал? — оторопел я.
— В том смысле, — еще медленнее произнес Тоша, — что его история входит в программу подготовки наблюдателей. Аленкин говорит, что он — один из первых ангельских детей.
Я прислушался — в голове было абсолютно, совершенно пусто. Ну хоть что-нибудь, взмолился я, обращаясь к мыслям, и через мгновение пожалел об этом. Они участливо откликнулись на мой призыв … и чуть не похоронили меня под своей лавиной.
Это не случайно, вопила одна. Они узнали о твоем плане, вторила ей другая. Они пытаются его поломать, они уничтожают последнюю ниточку, связывающую Татьяну с землей, они пытаются подсунуть ей замену Игорю, выкрикивали наперебой третья, четвертая, пятая…
— Что делать-то? — спросил Тоша после затянувшейся паузы.
— Значит, так, — произнес я сквозь зубы, наливаясь бешенством, — пока никому ни слова. Пока я с ним не разберусь.
— Как разберешься? — тут же насторожился Тоша.
— Не переживай! — неожиданно для себя самого развеселился я. — Все будут живы и здоровы. Пошел-ка я в разведку.
— Ты там не расходись особо, — буркнул он на прощание, но с явным облегчением.
Я еще успел предупредить его, чтобы не звонил мне пару дней, пока я сам на связь не выйду, и попросить о том же Игоря. Ему пришлось объяснять, что я хочу попробовать к его матери поближе пробраться, и что даже виброзвонок может меня выдать.
— Пап, осторожнее, пожалуйста, — только и ответил мой сын.
Да что они, сговорились что ли? Когда это я был неосторожным? Кроме самых крайних случаев, конечно. Да и тогда я каждый свой, с виду опрометчивый, шаг всегда тщательно выверял и просчитывал.
Именно этим я и сейчас занялся. Похромал до круглого здания и дальше — к его обкромсанной части. Намереваясь присмотреться к распорядку дня ее обитателей, чтобы проскользнуть внутрь здания во время их занятий. Но так уж удачно сложилось, что я добрался туда как раз в это время. Не упускать же такой шанс! И нога уже прекратила … почти прекратила возмущаться … резко возмущаться, когда я на нее ступал. Не идти же на поводу у собственной ноги!
И как это у меня всегда случалось, твердость характера была немедленно вознаграждена.
Во втором же изуродованном дворе дверь в комнату оказалась открыта. Я мысленно поблагодарил его обитателя за возможность без особых усилий проникнуть в здание и от всей души понадеялся, что он изъявит желание пойти во внештатники: чем больше у них разгильдяев, тем спокойнее живется всем остальным.
Затем, не успел я подумать, по каким признакам мне учебную аудиторию разыскивать, как дверь из комнаты прямо в нее и открылась. А вместе с ней и картина, которая мне сначала понравилась.
Татьяна сидела в стороне от всех остальных студентов. А, нет, не всех — бледная немочь тоже в стороне расположилась, и скорее ближе к Татьяне, чем к другим. Это мне понравилось намного меньше.
С другой стороны, как через некоторое время убедился я, они никак не контактировали. Совсем — ни словом, ни взглядом. Татьяна с увлечением слушала лектора, а этот провокатор сидел с отрешенным лицом, словно мыслями совершенно в другом месте пребывал. Оставалось выяснить, в каком именно и с какой целью. За чем я и пришел.
Для этого нужно было дождаться конца лекции, и, к счастью, он наступил довольно скоро. К счастью — потому что за неимением других занятий, я тоже начал слушать этого, с позволения сказать, преподавателя.
Я бы возмутился этим бредом, даже если бы он моей земной профессии не касался. Вот так с самого начала, с самых азов формируют у наших новичков такое примитивное представление о людях, а потом мы на земле раз за разом в шок впадаем, столкнувшись с ними реальными. В шок и в неординарные ситуации, как их называют те мои соплеменники, которые земную жизнь исключительно с небесной выси наблюдают. И слушать не хотят, насколько эта жизнь сложнее и многограннее всех инструкций, ими написанных.
А на земле я бы этого соловья заливистого иначе, как шарлатаном, и не назвал. Ну да, психотипы, антиподы и дуалы, гороскопы — может, еще карты Таро и гадание на кофейной гуще предложит? Вот неслучайно у меня от клиентов отбоя не было — с моим глубоким индивидуальным подходом.
Наконец, эта феерическая чушь закончилась. У меня возникло непреодолимое желание раздвоиться: одна часть меня, земная, рвалась пойти вслед за Татьяной, другая, по-ангельски ответственная, тянула меня за провокатором. Естественно, в родных пенатах победила последняя. И Татьяна, к тому же, чуть задержалась, строча что-то на маленьком листке бумаги.
Хилый провокатор удалился из аудитории, ни разу не глянув по сторонам. Я бы предпочел, чтобы он остановился поболтать с кем-то — желательно, у своей двери и, категорически, не с Татьяной — но он, по всей видимости, был строго ориентирован на свою миссию окончательного затуманивания ее сознания. Ничего, проскользну прямо за ним — на земле, только с Татьяной, я этот трюк не одну сотню раз проделывал.
Он зашел в свою комнату и, не глядя, толкнул дверь назад. Я чуть придержал ее, сгибаясь, чтобы нырнуть прямо в хорошо просматривающийся угол комнаты… Он вдруг резко обернулся, обшарил глазами пространство вокруг двери и резким толчком захлопнул ее. Прямо мне в лицо. Которое я едва успел отклонить.
И кто-то мне скажет, что это наш простой, пусть даже не совсем обычный, новичок?
Вот только не на того он напал. Мастерством со мной мериться? Ну-ну. Я оглянулся. Татьяна и ее соученики уже тоже расходились по своим комнатам, причем последние обменивались на прощание какими-то прибаутками.
В мгновение ока я оказался у двери разгильдяя, а в следующее — в его дворе. Сориентировавшись, я направился ко двору подсадной утки. То, что его поместили в заросшую часть, меня совершенно не удивило — наверно, чтобы скрыть его деятельность от случайных глаз.
А вот от моих не получится, мстительно подумал я, подныривая под кустарник напротив его комнаты. Где и замер, согнувшись в три погибели и схватив рукой качнувшуюся было ветку.
Бледная немочь стояла во дворе и все с тем же нехорошим прищуром смотрела прямо в мою сторону. Ушибленная нога совершенно недвусмысленным образом дала мне понять, что находится на пределе возможностей и что если она подкосится, у меня рук не хватит содрогнувшиеся ветки фиксировать.
Заставить меня отступить второй раз? Еще и на полдороге к успеху? Ну-ну. Я осторожно, одну за другой, уложил части тела на землю и вполз прямо на дорожку, чтобы ни единую травинку не пошевелить. Там я снова замер, чтобы в случае его чрезмерно активной любознательности … действовать по ситуации. Если придется охлаждать его пыл, пусть потом докажут, что это я в этих зарослях был.
Охлаждать пришлось мое нетерпение, причем весь оставшийся день. Все нормальные новички за книгами сидели, готовясь к следующему занятию, а этот на турнике и брусьях кувыркался. По очереди. Это тоже типично, скажете? Или это он после нашей прошлой встречи упражняется — к следующей готовится?
Больше всего меня раздражало то, что он даже отдыхать в комнату не уходил — прямо во дворе на шезлонге растягивался. Я бы от скуки и сам покувыркался. Кроме этой необычной физической активности, ничего подозрительного я так и не заметил. Никакого тебе составления отчетов, ни получения инструкций, ни попытки выбраться наружу, чтобы понаблюдать за объектом операции. Даже отдыхая, он не замирал с отсутствующим видом, типичным для мысленного общения, а наоборот — наслаждался, казалось, тишиной и одиночеством.
Когда на следующий день он ушел, наконец, на занятия, я подтянулся на турнике ровно на десять раз больше, чем он, и твердо решил, что наблюдение нужно продолжить. Равномерно распределив свое внимание между этим абсолютно непонятным субъектом и его жертвой. Превратить в которую мою Татьяну я ему не позволю.
Проникать в здание через его комнату я не решился — кто его знает, вдруг он на этот раз прямо у своей двери в аудитории разместился и поджидает. Я с ним мизинцем, конечно, справлюсь, но лишнее внимание нам ни к чему. Если бы эту лекцию вообще отменили, я был бы только за, а так — еще аудиторию поменяют, до выяснения обстоятельств, ищи потом ее. А я сегодняшний день твердо настроился Татьяне посвятить.
Очень мне не понравилось то увлеченное внимание, с которым она этого шарлатана от психологии слушала. Если бы не другие студенты, я бы решил, что неуловимые они ей не только замену Игоря пытаются подсунуть, но и все аспекты меня похоронить под селевым потоком ложных воспоминаний. Где гарантия, спрашивается, что, когда к ней вернется память, она с ними не перемешается? И кому, как вы думаете, придется отделять зерна от плевел?
Как истинный профессионал, я решил отделять их сразу. Проникнуть за Татьяной в ее комнату труда не составило. Она сразу к столу бросилась, и я спокойно вошел вслед за ней — еще и дверь самому закрывать пришлось. Повеяло ностальгией по тем временам, когда я все за ней доделывал, в невидимости.
Трудности начались потом. Оказавшись в шаге от Татьяны в этой маленькой комнате, я вдруг явственно увидел перед собой ее офис в то время, когда она только-только узнала о моем существовании. Тогда я с ней на работу еще, как обычно, в невидимости ходил, а она просила меня время от времени знаки моего присутствия ей подавать. Вот точно так же — только руку протяни…
Куда? — рявкнул я мысленно руке. Может, Татьяна все и забыла, но у нее и тогда реакция на неожиданные прикосновения была на уровне рефлексов — я не всегда уворачиваться успевал. А сейчас с поврежденной-то ногой? А если она по второй попадет? Нет уж, наползался я вчера, хватит!
Чтобы отвлечься, я заглянул из-за Татьяниной спины в книги, наваленные у нее на столе. Нет, это уже просто вредительство! Мало им создать о людях впечатление как о роботах запрограммированных, так еще и новичков нужно под эти дурацкие стереотипы подогнать! Вот что-то не помню я такого курса в своем обучении. И не важно, что я ничего другого из него не помню и вообще, когда оно было. Это определенно какое-то новшество, забивать которым голову Татьяне я не позволю. Нет, мы не позволим — ангел-хранитель и высококвалифицированный психолог. Которые, к счастью, могут объединить свои усилия в одном мне.
Ведь разрушить мою связь с ней им так до конца и не удалось. Сумел же я что-то ей внушить даже через ту стеклянную дверь. По-моему. Значит, сейчас буду ей внушать то, что своим земным клиентам мог просто сказать. Когда это меня трудности пугали? Я сосредоточился и принялся за свою обычную работу. Что позволило мне не отвлекаться … в целом … на изгиб ее шеи, шелковистые волосы, переброшенные на одно плечо, изящные пальцы, перелистывающие страницы…
Так, умница, услышала — отложила в сторону всякие гороскопы. А физиономистика нам зачем? Я же еще тогда, когда Олег этой тупиковой ветвью психологии увлекся, неоднократно объяснял — во всеуслышание и неоспоримо — что попытка трактовать работу сознания по мимике и жестикуляции является чистейшим волюнтаризмом. Что, если у объекта наблюдения нервный тик, к примеру?
Ох, ты! Забыл я, однако, что с Татьяной нервный тик гарантирован как раз наблюдающему. Она вдруг вскочила со стула и ринулась к двери — я инстинктивно отшатнулся и тут же рванул за ней. Перед дверью она, однако, остановилась и повернулась к зеркалу — я едва успел затормозить. В глубоком поклоне, так как уже согнулся, чтобы у нее под рукой наружу проскользнуть.
О, слава Всевышнему, мои рефлексы тоже проснулись! И тут же пинком отправили меня ей за спину, откуда я подозрительно уставился на ее отражение в зеркале. Она недовольно нахмурилась — и снова метнулась к столу. Я догнал ее, когда она книгу в руки схватила — и назад мы вернулись уже в одном плавном и синхронном движении.
Она принялась упражняться в мимике, раз за разом заглядывая в книгу. И честно признаюсь — я позволил ей гримасничать перед этим зеркалом, сколько ее душе было угодно. Хитрая улыбка, надменно вскинутая бровь, грозно нахмуренный лоб, обиженно поджатые губы — все они делали ее слишком прекрасное лицо похожим на мою Татьяну. Я глаз от него в зеркале оторвать не мог, лишь методично бубня «Не подходит» всякий раз, когда она сверялась с толкованием своей мимики в книге.
Так мы разделались с физиономистикой. Я принялся внушать ей, что самое время отдохнуть и пройти прогуляться, но она заупрямилась. Вот нельзя было ей память и об этой черте заблокировать?
Дальше она взялась за тесты с совершенно уже немыслимыми вопросами. Что бы Вы делали на космическом корабле? Или если бы выиграли миллион долларов? Что может на это ответить обычный человек, который эти вещи только на экране видел? И то — в виде декораций. Или еще лучше — Как бы Вы провели свободный вечер? Ну, конечно, дома, со мной! Или куда бы Вы поехали в отпуск своей мечты? Разумеется, к морю, со мной! Или с кем бы Вы хотели оказаться на необитаемом острове? Естественно, со мной!
В общем, бились мы с этими тестами несколько дней. И я никогда еще не был так горд собой, как в тот момент, когда в ответ на вопрос этого преподавателя Татьяна ответила, что так и не смогла определить, кто она. На этот вопрос я бы мог ответить: уникальная она, не придумали для нее определения.
Ну да, расчувствовался — упрямство у нее тоже уникальным оказалось.
Когда она спросила бледную немочь о дополнительных материалах, я чуть не взвыл. Когда он ей в ответ почти нахамил, я едва сдержался, чтобы оплеуху ему не отвесить — и плевать на привлечение внимания. Но они уже разговорились — и я растерялся. С одной стороны, меня, мягко говоря, не устраивало это постороннее влияние на Татьяну. С другой — я, вроде бы, за ним понаблюдать пришел, но никак не мог решиться оставить Татьяну наедине с этой макулатурой. С третьей — он, большей частью, правильные вещи говорил.
И о пристрастии людей классифицировать все и всех вокруг. И об их готовности следовать по кем-то проложенному для них пути. И о подавлении личности социумом. И о трудности противостоять этому давлению.
Но зачем он ей здесь обо всем этом говорит? Нейтрализует ее возможное воспоминание обо мне как о психологе? Убеждает ее, что ею на земле тоже управляли? И что это за намеки, что неуправляемых нигде не любят? Ладно, мне-то с последним трудно спорить. И это его заявление, что его, ангельского ребенка, признали безнадежным случаем? Он внушает Татьяне, что на Игоре крест нужно поставить? Ну, это мы еще посмотрим! Да допишут они когда-нибудь или нет?
Одно хорошо — все эти его разговоры явно погасили интерес Татьяны к тестам. Она все еще листала книги в своей комнате, но скорее машинально, а я никак не мог избавиться от мысли, что что-то в его словах было не так. Ангельский ребенок спокойно, почти обреченно и практически прямо заявляющий о невозможности своего существования? У меня мурашки по коже пошли.
— Не понял, — честно ответил я на свой вопрос.
— Ты у Макса спрашивал о каком-то типе, — медленно и отчетливо повторил Тоша. — Ну, такой — прозрачный. Макс мне его показал. А потом Аленка его у меня в мыслях увидела. А потом его ее наблюдатель узнал.
— В смысле, узнал? — оторопел я.
— В том смысле, — еще медленнее произнес Тоша, — что его история входит в программу подготовки наблюдателей. Аленкин говорит, что он — один из первых ангельских детей.
Я прислушался — в голове было абсолютно, совершенно пусто. Ну хоть что-нибудь, взмолился я, обращаясь к мыслям, и через мгновение пожалел об этом. Они участливо откликнулись на мой призыв … и чуть не похоронили меня под своей лавиной.
Это не случайно, вопила одна. Они узнали о твоем плане, вторила ей другая. Они пытаются его поломать, они уничтожают последнюю ниточку, связывающую Татьяну с землей, они пытаются подсунуть ей замену Игорю, выкрикивали наперебой третья, четвертая, пятая…
— Что делать-то? — спросил Тоша после затянувшейся паузы.
— Значит, так, — произнес я сквозь зубы, наливаясь бешенством, — пока никому ни слова. Пока я с ним не разберусь.
— Как разберешься? — тут же насторожился Тоша.
— Не переживай! — неожиданно для себя самого развеселился я. — Все будут живы и здоровы. Пошел-ка я в разведку.
— Ты там не расходись особо, — буркнул он на прощание, но с явным облегчением.
Я еще успел предупредить его, чтобы не звонил мне пару дней, пока я сам на связь не выйду, и попросить о том же Игоря. Ему пришлось объяснять, что я хочу попробовать к его матери поближе пробраться, и что даже виброзвонок может меня выдать.
— Пап, осторожнее, пожалуйста, — только и ответил мой сын.
Да что они, сговорились что ли? Когда это я был неосторожным? Кроме самых крайних случаев, конечно. Да и тогда я каждый свой, с виду опрометчивый, шаг всегда тщательно выверял и просчитывал.
Именно этим я и сейчас занялся. Похромал до круглого здания и дальше — к его обкромсанной части. Намереваясь присмотреться к распорядку дня ее обитателей, чтобы проскользнуть внутрь здания во время их занятий. Но так уж удачно сложилось, что я добрался туда как раз в это время. Не упускать же такой шанс! И нога уже прекратила … почти прекратила возмущаться … резко возмущаться, когда я на нее ступал. Не идти же на поводу у собственной ноги!
И как это у меня всегда случалось, твердость характера была немедленно вознаграждена.
Во втором же изуродованном дворе дверь в комнату оказалась открыта. Я мысленно поблагодарил его обитателя за возможность без особых усилий проникнуть в здание и от всей души понадеялся, что он изъявит желание пойти во внештатники: чем больше у них разгильдяев, тем спокойнее живется всем остальным.
Затем, не успел я подумать, по каким признакам мне учебную аудиторию разыскивать, как дверь из комнаты прямо в нее и открылась. А вместе с ней и картина, которая мне сначала понравилась.
Татьяна сидела в стороне от всех остальных студентов. А, нет, не всех — бледная немочь тоже в стороне расположилась, и скорее ближе к Татьяне, чем к другим. Это мне понравилось намного меньше.
С другой стороны, как через некоторое время убедился я, они никак не контактировали. Совсем — ни словом, ни взглядом. Татьяна с увлечением слушала лектора, а этот провокатор сидел с отрешенным лицом, словно мыслями совершенно в другом месте пребывал. Оставалось выяснить, в каком именно и с какой целью. За чем я и пришел.
Для этого нужно было дождаться конца лекции, и, к счастью, он наступил довольно скоро. К счастью — потому что за неимением других занятий, я тоже начал слушать этого, с позволения сказать, преподавателя.
Я бы возмутился этим бредом, даже если бы он моей земной профессии не касался. Вот так с самого начала, с самых азов формируют у наших новичков такое примитивное представление о людях, а потом мы на земле раз за разом в шок впадаем, столкнувшись с ними реальными. В шок и в неординарные ситуации, как их называют те мои соплеменники, которые земную жизнь исключительно с небесной выси наблюдают. И слушать не хотят, насколько эта жизнь сложнее и многограннее всех инструкций, ими написанных.
А на земле я бы этого соловья заливистого иначе, как шарлатаном, и не назвал. Ну да, психотипы, антиподы и дуалы, гороскопы — может, еще карты Таро и гадание на кофейной гуще предложит? Вот неслучайно у меня от клиентов отбоя не было — с моим глубоким индивидуальным подходом.
Наконец, эта феерическая чушь закончилась. У меня возникло непреодолимое желание раздвоиться: одна часть меня, земная, рвалась пойти вслед за Татьяной, другая, по-ангельски ответственная, тянула меня за провокатором. Естественно, в родных пенатах победила последняя. И Татьяна, к тому же, чуть задержалась, строча что-то на маленьком листке бумаги.
Глава 7.2
Хилый провокатор удалился из аудитории, ни разу не глянув по сторонам. Я бы предпочел, чтобы он остановился поболтать с кем-то — желательно, у своей двери и, категорически, не с Татьяной — но он, по всей видимости, был строго ориентирован на свою миссию окончательного затуманивания ее сознания. Ничего, проскользну прямо за ним — на земле, только с Татьяной, я этот трюк не одну сотню раз проделывал.
Он зашел в свою комнату и, не глядя, толкнул дверь назад. Я чуть придержал ее, сгибаясь, чтобы нырнуть прямо в хорошо просматривающийся угол комнаты… Он вдруг резко обернулся, обшарил глазами пространство вокруг двери и резким толчком захлопнул ее. Прямо мне в лицо. Которое я едва успел отклонить.
И кто-то мне скажет, что это наш простой, пусть даже не совсем обычный, новичок?
Вот только не на того он напал. Мастерством со мной мериться? Ну-ну. Я оглянулся. Татьяна и ее соученики уже тоже расходились по своим комнатам, причем последние обменивались на прощание какими-то прибаутками.
В мгновение ока я оказался у двери разгильдяя, а в следующее — в его дворе. Сориентировавшись, я направился ко двору подсадной утки. То, что его поместили в заросшую часть, меня совершенно не удивило — наверно, чтобы скрыть его деятельность от случайных глаз.
А вот от моих не получится, мстительно подумал я, подныривая под кустарник напротив его комнаты. Где и замер, согнувшись в три погибели и схватив рукой качнувшуюся было ветку.
Бледная немочь стояла во дворе и все с тем же нехорошим прищуром смотрела прямо в мою сторону. Ушибленная нога совершенно недвусмысленным образом дала мне понять, что находится на пределе возможностей и что если она подкосится, у меня рук не хватит содрогнувшиеся ветки фиксировать.
Заставить меня отступить второй раз? Еще и на полдороге к успеху? Ну-ну. Я осторожно, одну за другой, уложил части тела на землю и вполз прямо на дорожку, чтобы ни единую травинку не пошевелить. Там я снова замер, чтобы в случае его чрезмерно активной любознательности … действовать по ситуации. Если придется охлаждать его пыл, пусть потом докажут, что это я в этих зарослях был.
Охлаждать пришлось мое нетерпение, причем весь оставшийся день. Все нормальные новички за книгами сидели, готовясь к следующему занятию, а этот на турнике и брусьях кувыркался. По очереди. Это тоже типично, скажете? Или это он после нашей прошлой встречи упражняется — к следующей готовится?
Больше всего меня раздражало то, что он даже отдыхать в комнату не уходил — прямо во дворе на шезлонге растягивался. Я бы от скуки и сам покувыркался. Кроме этой необычной физической активности, ничего подозрительного я так и не заметил. Никакого тебе составления отчетов, ни получения инструкций, ни попытки выбраться наружу, чтобы понаблюдать за объектом операции. Даже отдыхая, он не замирал с отсутствующим видом, типичным для мысленного общения, а наоборот — наслаждался, казалось, тишиной и одиночеством.
Когда на следующий день он ушел, наконец, на занятия, я подтянулся на турнике ровно на десять раз больше, чем он, и твердо решил, что наблюдение нужно продолжить. Равномерно распределив свое внимание между этим абсолютно непонятным субъектом и его жертвой. Превратить в которую мою Татьяну я ему не позволю.
Проникать в здание через его комнату я не решился — кто его знает, вдруг он на этот раз прямо у своей двери в аудитории разместился и поджидает. Я с ним мизинцем, конечно, справлюсь, но лишнее внимание нам ни к чему. Если бы эту лекцию вообще отменили, я был бы только за, а так — еще аудиторию поменяют, до выяснения обстоятельств, ищи потом ее. А я сегодняшний день твердо настроился Татьяне посвятить.
Очень мне не понравилось то увлеченное внимание, с которым она этого шарлатана от психологии слушала. Если бы не другие студенты, я бы решил, что неуловимые они ей не только замену Игоря пытаются подсунуть, но и все аспекты меня похоронить под селевым потоком ложных воспоминаний. Где гарантия, спрашивается, что, когда к ней вернется память, она с ними не перемешается? И кому, как вы думаете, придется отделять зерна от плевел?
Как истинный профессионал, я решил отделять их сразу. Проникнуть за Татьяной в ее комнату труда не составило. Она сразу к столу бросилась, и я спокойно вошел вслед за ней — еще и дверь самому закрывать пришлось. Повеяло ностальгией по тем временам, когда я все за ней доделывал, в невидимости.
Трудности начались потом. Оказавшись в шаге от Татьяны в этой маленькой комнате, я вдруг явственно увидел перед собой ее офис в то время, когда она только-только узнала о моем существовании. Тогда я с ней на работу еще, как обычно, в невидимости ходил, а она просила меня время от времени знаки моего присутствия ей подавать. Вот точно так же — только руку протяни…
Куда? — рявкнул я мысленно руке. Может, Татьяна все и забыла, но у нее и тогда реакция на неожиданные прикосновения была на уровне рефлексов — я не всегда уворачиваться успевал. А сейчас с поврежденной-то ногой? А если она по второй попадет? Нет уж, наползался я вчера, хватит!
Чтобы отвлечься, я заглянул из-за Татьяниной спины в книги, наваленные у нее на столе. Нет, это уже просто вредительство! Мало им создать о людях впечатление как о роботах запрограммированных, так еще и новичков нужно под эти дурацкие стереотипы подогнать! Вот что-то не помню я такого курса в своем обучении. И не важно, что я ничего другого из него не помню и вообще, когда оно было. Это определенно какое-то новшество, забивать которым голову Татьяне я не позволю. Нет, мы не позволим — ангел-хранитель и высококвалифицированный психолог. Которые, к счастью, могут объединить свои усилия в одном мне.
Ведь разрушить мою связь с ней им так до конца и не удалось. Сумел же я что-то ей внушить даже через ту стеклянную дверь. По-моему. Значит, сейчас буду ей внушать то, что своим земным клиентам мог просто сказать. Когда это меня трудности пугали? Я сосредоточился и принялся за свою обычную работу. Что позволило мне не отвлекаться … в целом … на изгиб ее шеи, шелковистые волосы, переброшенные на одно плечо, изящные пальцы, перелистывающие страницы…
Так, умница, услышала — отложила в сторону всякие гороскопы. А физиономистика нам зачем? Я же еще тогда, когда Олег этой тупиковой ветвью психологии увлекся, неоднократно объяснял — во всеуслышание и неоспоримо — что попытка трактовать работу сознания по мимике и жестикуляции является чистейшим волюнтаризмом. Что, если у объекта наблюдения нервный тик, к примеру?
Ох, ты! Забыл я, однако, что с Татьяной нервный тик гарантирован как раз наблюдающему. Она вдруг вскочила со стула и ринулась к двери — я инстинктивно отшатнулся и тут же рванул за ней. Перед дверью она, однако, остановилась и повернулась к зеркалу — я едва успел затормозить. В глубоком поклоне, так как уже согнулся, чтобы у нее под рукой наружу проскользнуть.
О, слава Всевышнему, мои рефлексы тоже проснулись! И тут же пинком отправили меня ей за спину, откуда я подозрительно уставился на ее отражение в зеркале. Она недовольно нахмурилась — и снова метнулась к столу. Я догнал ее, когда она книгу в руки схватила — и назад мы вернулись уже в одном плавном и синхронном движении.
Она принялась упражняться в мимике, раз за разом заглядывая в книгу. И честно признаюсь — я позволил ей гримасничать перед этим зеркалом, сколько ее душе было угодно. Хитрая улыбка, надменно вскинутая бровь, грозно нахмуренный лоб, обиженно поджатые губы — все они делали ее слишком прекрасное лицо похожим на мою Татьяну. Я глаз от него в зеркале оторвать не мог, лишь методично бубня «Не подходит» всякий раз, когда она сверялась с толкованием своей мимики в книге.
Так мы разделались с физиономистикой. Я принялся внушать ей, что самое время отдохнуть и пройти прогуляться, но она заупрямилась. Вот нельзя было ей память и об этой черте заблокировать?
Дальше она взялась за тесты с совершенно уже немыслимыми вопросами. Что бы Вы делали на космическом корабле? Или если бы выиграли миллион долларов? Что может на это ответить обычный человек, который эти вещи только на экране видел? И то — в виде декораций. Или еще лучше — Как бы Вы провели свободный вечер? Ну, конечно, дома, со мной! Или куда бы Вы поехали в отпуск своей мечты? Разумеется, к морю, со мной! Или с кем бы Вы хотели оказаться на необитаемом острове? Естественно, со мной!
В общем, бились мы с этими тестами несколько дней. И я никогда еще не был так горд собой, как в тот момент, когда в ответ на вопрос этого преподавателя Татьяна ответила, что так и не смогла определить, кто она. На этот вопрос я бы мог ответить: уникальная она, не придумали для нее определения.
Ну да, расчувствовался — упрямство у нее тоже уникальным оказалось.
Когда она спросила бледную немочь о дополнительных материалах, я чуть не взвыл. Когда он ей в ответ почти нахамил, я едва сдержался, чтобы оплеуху ему не отвесить — и плевать на привлечение внимания. Но они уже разговорились — и я растерялся. С одной стороны, меня, мягко говоря, не устраивало это постороннее влияние на Татьяну. С другой — я, вроде бы, за ним понаблюдать пришел, но никак не мог решиться оставить Татьяну наедине с этой макулатурой. С третьей — он, большей частью, правильные вещи говорил.
И о пристрастии людей классифицировать все и всех вокруг. И об их готовности следовать по кем-то проложенному для них пути. И о подавлении личности социумом. И о трудности противостоять этому давлению.
Но зачем он ей здесь обо всем этом говорит? Нейтрализует ее возможное воспоминание обо мне как о психологе? Убеждает ее, что ею на земле тоже управляли? И что это за намеки, что неуправляемых нигде не любят? Ладно, мне-то с последним трудно спорить. И это его заявление, что его, ангельского ребенка, признали безнадежным случаем? Он внушает Татьяне, что на Игоре крест нужно поставить? Ну, это мы еще посмотрим! Да допишут они когда-нибудь или нет?
Одно хорошо — все эти его разговоры явно погасили интерес Татьяны к тестам. Она все еще листала книги в своей комнате, но скорее машинально, а я никак не мог избавиться от мысли, что что-то в его словах было не так. Ангельский ребенок спокойно, почти обреченно и практически прямо заявляющий о невозможности своего существования? У меня мурашки по коже пошли.
