Не то, чтобы она не желала Митьке устроить жизнь – боже упаси! - но брала под сомнение, что Катрин – подходящий вариант, а, попытавшись рассеять свой собственный скепсис, пришла в еще большее смятение. Полагая отношения с Селезневым определившимися, со всеми расставленными над «и» точками, не подлежащими пересмотру корректирующими обстоятельствами, момент увильнуть от внезапного выяснения отношений Инна простодушно пропустила, за что впоследствии сурово корила себя неоднократно. Что же ей теперь делать с услышанным: «всегда любил только тебя»? И как можно «любить тебя без тебя»? А «потом опять только тебя»? Это - вовсе ни в какие ворота! Ну, нечем ей ответить, ей-ей, нечем! И хотела б, может быть, когда, а не выходит! Перегорело все, пока Митьку мертвым считала!
Растревоженная, вся на нервах и в нешуточном смятении, раздосадованная и рассерженая, она принеслась домой и, пометавшись по квартире, включила Гарри Поттера: сказка сейчас – то, что доктор прописал. Роулинг на пару с Крисом Коламбусом подали по-королевски роскошную идею: «Следуй за пауками!» Неважно, куда идет дорога, даже, если к опасности. Не имеет значения, что сунув нос, куда не следует, можно по нему чувствительно получить, как с любопытной Варварой на базаре приключилось. Вся ее жизнь, исключая рождение дочки, до сновидений была донельзя занудной, тягомотной и пресной, а настоящий подарок судьбы следует оценить по достоинству. Неизвестно, к чему приведет невероятный средневековый детектив – она вступила на этот путь, сама не ведая, идет по нему, того, не желая, но с такой колеи по собственной воле не свернет, даже если б могла. Пусть все идет, как идет, ее дело – записывать сны, продвигая сюжет, давно не важно, что чужой, в нем, наверняка, и своего собственного хватает, несколько дальше.
Главным делом жизни вашей
Может стать любой пустяк.
Надо только твердо верить,
Что важнее дела нет.
И тогда не помешает
Вам ни холод, ни жара,
Задыхаясь от восторга,
Заниматься чепухой. (Г. Остер)
Летом обнять дочку не довелось – сокурсники пригласили девочек в Англию: пожить в семье, язык подтянуть. Инна отправилась во Францию в октябре, накачав массу сведений и литературы о короле Ричарде, раз, последний из коронованных Плантагенетов непрошено и бесцеремонно вторгся в повествование о попаданке. Английская история задолго до момента действия романа «Двадцать лет спустя» до сих пор оставалась в стороне от ее внимания, отодвинувшись на окраины памяти в послешкольные времена и накануне оживившись романом о судьбе сестёр Болейн. Шекспировский образ лишённого совести злодея, идущего к власти от одного убийства к другому, казался ей несколько преувеличенным и не лишенным сомнений в достоверности отображения, как любая заказная пропаганда. Историю пишут победители!
Я, у кого ни роста, ни осанки,
Кому взамен мошенница природа
Всучила хромоту и кривобокость…
Это, наверняка, перебор, как бы тогда король на поле битвы управлялся и на босвортском поле Тюдора чуть не порешил, прорубившись через массу ланкастерцев, вряд ли, они были лыком шиты. Насчет убиенных принцев, похоже, дядя-король непричем оказался. Найденные в Тауэре останки признали теми самыми, что впоследствие не подтвердилось. Кто знает, когда ошиблись, первый раз или при повторной экспертизе? А леди Анна Невилл?
Кто женщину вот этак обольщал? Кто женщиной овладевал вот этак?
Она моя, — хоть скоро мне наскучит.
Нет, каково! Пред ней явился я, Убийца мужа и убийца свекра.
Ричард боролся за первую любовь или приданое? Похоже, король пытался одновременно быть рыцарем в стиле Генриха Пятого и финансовым гением, который жестко собирает налоги с аристократии. Занятый реформами и сохранением власти он не успел добиться от Франции выдачи соперника, создав оборонный союз с кем-то из соседей, а братьев Стенли, не веря ни одному их слову, стоило изолировать еще до высадки Тюдора.
Стоит ли ставить Шекспира к позорному столбу, как неистового «тюдоровского пропагандиста», за эпитеты «паук с брюхом, раздувшимся от крови своих жертв», «порождение ада», «василиск», «лохмотья чести», «адский пес», «ядовитая жаба» в адрес Йорка? Меценат мастера Вильяма - внучка узурпатора, и возвеличивать назначенного главным монстром Англии ей было ни к чему.
Ричард потерял единственного сына-наследника и жену, не представляю, как можно пережить. Как-то смог, если отправил послов вести переговоры о двойной свадьбе: его - с сестрой короля, и племянницы Елизаветы - с королевским кузеном. А сам на похоронах жены рыдал, как ребенок. Богу - богово, а кесарю - кесарево? Это слесарю - слесарево, а у королей расклад иной.
В Париже они с дочкой только и делали, что гуляли, иногда спешно доставая зонтик или укрываясь в случайном кафе. В саду Тюильри показалось, что это не ветер шелестит листвой, а сам город им шепчет, вспоминая о своём прошлом, делясь мыслями о настоящем, или грезя о будущем. Тетя Шура, посвежевшая и помолодевшая на французской земле, встречала ужином совершенно московским - применительно к местным продуктам питания, и непременно с бокалом вина из парижских запасов. Идилличное парижское счастье, неомраченное бестолковой суетой и прочими реалиями, потом еще долго грело Инну суровой московской зимой.
В День Всех Святых парижане пригласили в Сент-Женевьев-де Буа, и, глядя на последний приют сестры прабабушки, упокоившейся под французской фамилией, она решилась спросить: почему же они Аверины. Оказалось, что отец заграничного родственника, сражаясь в Сопротивлении, принял фамилию матери.
Они долго бродили между могил дроздовцев, алексеевцев, донских казаков, постояли у кирпичной пирамиды – такой, что в Галлиполи, у кенотафа Кутепова, памятника Врангелю. Прошли к Гиппиус с Мережковским, Серебряковой, покрытому восточным ковром Нуриеву, проплаченной на пару столетий гробнице Тарковского и другим обреченным, чтобы тела после смерти легли в чужую землю. В голове завертелись знакомые с юности строчки Рождественского, сейчас показавшиеся какими-то неуместными и даже - до обиды, дерзкими, хотя с ноткой скорби и робким, очень тонким, пускай, нескладным, почти неуклюжим намеком на примирение. Инна не удержалась и начала тихо бормотать себе под нос:
Малая церковка. Свечи оплывшие.
Камень дождями изрыт добела.
Здесь похоронены бывшие. Бывшие.
Кладбище Сент-Женевьев-де-Буа.
Здесь похоронены сны и молитвы.
Слезы и доблесть. «Прощай!» и «Ура!».
Штабс-капитаны и гардемарины.
Хваты полковники и юнкера.
Белая гвардия, белая стая. Белое воинство, белая кость…
Влажные плиты травой порастают.
Русские буквы. Французский погост…
Я прикасаюсь ладонью к истории.
Я прохожу по Гражданской войне..
Как же хотелось им в Первопрестольную
Въехать однажды на белом коне!..
Не было славы. Не стало и Родины.
Сердца не стало. А память — была..
Ваши сиятельства, их благородия —
Вместе на Сент-Женевьев-де-Буа.
Плотно лежат они, вдоволь познавши
Муки свои и дороги свои.
Все-таки — русские. Вроде бы — наши.
Только не наши скорей, а ничьи…
Как они после — забытые, бывшие
Все проклиная и нынче и впредь,
Рвались взглянуть на неё — победившую,
Пусть непонятную, пусть непростившую,
Землю родимую, и умереть…
Полдень. Березовый отсвет покоя.
В небе российские купола.
И облака, будто белые кони,
Мчатся над Сент-Женевьев-де-Буа.
А когда стихотворение кончилось, они узнали, как советскому поэту ответила парижская дочь эмигранта первой волны:
Белая церковь, березки, звонница,
Крест, голубые под ним купола,
Елочки, русских могил вереница…
Кладбище Сент-Женевьев-де-Буа.
Белая Армия, Белое войско,
Андреевский флаг и Георгиевский крест…
Приняли жребий мы с мужеством, стойко -
Отчий наш дом за три тысячи верст…
Нас было мало — ведь в битве неравной
Столько легло нас в тяжелом бою!
За Веру, за Русь пали смертию славной,
Кровь не щадя за Отчизну свою…
Нет! Не "ничьи" мы — России великой,
Честь мы спасать добровольно пошли.
Но, побежденные силою дикой,
С скорбью в душе мы в изгнанье ушли.
Больше полвека по свету скитаясь,
Родины честь мы достойно несли,
Верны присяге своей оставаясь,
Славу былую её берегли.
В чуждой земле, в "подпарижском" кладбище,
Вечный покой мы в могиле нашли.
Прожили жизнь мы хоть скудно и нище,
Веры, любви мы лампаду зажгли…
Детям мы нашим её передали -
Нас не забудет людская молва!
Архистратиг на Господни скрижали
Впишет мечом наши все имена.
Мы здесь истории повесть живая,
Вечную память нам ветер поет.
С Родины дальней пусть гость, приезжая,
Летопись Белую нашу прочтет!
Нашу Россию с собой унесли мы,
Бережно в сердце храня и любя.
Бурей житейскою долго гонимы,
Неумолимы, непримиримы,
Спим мы на Сент-Женевьев-де-Буа.
Аверин читал стихи едва не скороговоркой, без выражения, будто извиняясь, что проигрывают они литературно, и передергов многовато, а напоследок поведал: многие эмигранты обиделись до глубины души, что их посчитали «ничьими». Москвичи, каждый своими словами, подумали: в этих строках - трагедия множества людей, потерявших самое дорогое, что у них было. Стихи, увы, очень точные, как та правда-матка, что по живому режет. Все они любили свою единственную Россию, их жаль до сих пор. Какая страна у нас была бы, если бы все остались живы!
Тетя Шура, проведя рукой по глазам, сочла необходимым высказаться:
- Они давно уж объединились и примирились. В могилах. Это живым недоумкам никак не успокоиться, всё кулаками машут. Сколько лет прошло, а дерутся - махают клинками да наганами, каждый со своей правотой.
Инне пришлось пояснить и Аверину, и дочке:
- Кто не сумел принять новую Родину, и были «вроде наши, да только ничьи». Не особо нужны СССР, и там, где жили в качестве «Мы - России великой», обреченно понимая: через несколько поколений потомки могут забыть язык и традиции, растворившись в ПРИЮТИВШЕЙ их стране.
Парижанин тихо согласился:
- Это так.
А дочь добавила:
- Высоцкий говорил, если люди в стихах что увидели, там это и есть. Значит, было оно там, не зря эмигранты обиделись. Может, Роберт Иванович откликнулся на моду по «золотым погонам»?
Сон приснился опять про графа и Аленку, только влюбленные показались старше. Девочка была наряжена в ампирное платье, с голубой лентой под грудью, на голове – такое подобие мальвинки. О чем говорят – не слыхать, казалось, Инна далеко от них, где-то в коридоре. За входной дверью послышалась возня, она будто повернула голову и через коридорчик прихожей увидела: обитая дерматином дверь приоткрывается. А дальше – ничего, сон кончился. Родители пришли? Ванька?
В дорогу домой в этот раз пустилась с родителями дочкиной подружки – пригласили в целях экономии. На польской границе стояли долго, пришлось выйти размять ноги. Остановившись на травке, женщины разговорились. Инна больше молчала, а соловьем разливалась, в сущности, малознакомая тетка, но она слушала - может, даме пооткровенничать больше не с кем?
Работает у супруга, а тот ей зарплату не платит, только на хозяйство выдает. Высокие отношения! Жизни совсем нет? Учительница начальных классов? А в школу обратно? Не пустит? Дом, работа? Хорошо устроился! Послали дочь на учебу, чтоб за границей замуж пошла? Однако!
Что? И в мыслях такого нет! Сорбонна, потому что история французская, где ее постигать, как не по месту пребывания?
А как же любовь?
Голый вассер? Ах, абстрактный Вася!
А вдруг? Стоять насмерть? Обеспечение в старости? Хм, вы, товарищи, хо-хо не хе-хе?
Ах, это муж так думает? А сама что?
Может, дочери повезет?
У нашего парня шансов совсем нет?
Так, срочно на другую тему, а то щас договоримся, мне кажется.
Пишу.
Дочка зачитывает подружке отрывки из моей книги, а та мамане пересказывает? Да бог с ними, пускай развлекаются.
Потому что интересно.
Почему Дюма? Так вышло.
Игра? Я там работаю.
Еще одна работа – это не только еще зарплата, а, в первую очередь, еще одна работа, со всеми вытекающими.
Почему это некоторые фикрайтеры дилентаты? Приходится много читать, искать, составлять свое мнение, сравнивать чужие высказывания, познавать новое, не все имеют историческое образование. А вообще-то, мерси, что только некоторые.
Ну, кому-то платят.
В большинстве своем, бездарности, неспособные создать ничего своего и потому ворующие чужие произведения, чтобы на них паразитировать, намертво присосавшись? Отличаются крайне низким уровнем графоманской писанины и полным отсутствием вкуса? Какая добрая женщина!
Обитают в уютненьких ЖЖшечках в немногочисленном кругу себе подобных, где активно нахваливают опусы друг друга? Всяк кулик хвалит именно свое болото, если что.
В случае столкновения с реальной оценкой своей убогой писанины испытывают невероятное по силе жжение? Ничего себе!
Прошу прошения, мне нужно срочно ответить. Начальство, знаете ли.
Уф!!!
Слава богу, поехали. Музыку, что ли, послушать?
Да-да, «Вересковый мед»!
Корней Чуковский?
Ну, он раньше Маршака написал.
На вкус, на цвет…
Тихонов и Визбор? У них же просто про вереск.
По-любому, Стивенсон в подтексте?
Боюсь, я не копенгаген!
Без сомнения, именно что, «Вересковый яд»!
Опять Ливан беспокоит? А ты не чеши!
Мамма миа!
Да-да, глаза совершенно закрываются!
Отпусти хоть душу на покаяние, зануда грешная!
Слав те господи, заткнулась! Хорошо бы до самой Москвы!
Летний Париж - особый, после 14 июля горожане дружно разъезжаются по отпускам, и в середине августа, похоже, что не остается никого, кроме туристов. Вместо пробок под мостами и на набережной – настоящий пляж. Вдоль берегов насыпают песок, ставят лежаки и раздают бесплатную воду с сиропом. Народ в купальных костюмах истово мажет друг друга кремом, старательно притворяясь, будто пользует комплекс пляжных развлечений на Лазурном берегу – от баскетбола до петанка, не пренебрегая массажем. В парках, на летних площадках – бесплатные фестивали, показ фильмов, концерты, организованные мэрией или уличными артистами. Можно не только позагорать под европейским солнышком, но и с пользой провести время на авторской экскурсии с местным гидом, окунувшись историю и легенды города. Но! Всегда есть это самое «но»: поплескаться в Сене нельзя - для купания оборудованы специальные бассейны.
Растревоженная, вся на нервах и в нешуточном смятении, раздосадованная и рассерженая, она принеслась домой и, пометавшись по квартире, включила Гарри Поттера: сказка сейчас – то, что доктор прописал. Роулинг на пару с Крисом Коламбусом подали по-королевски роскошную идею: «Следуй за пауками!» Неважно, куда идет дорога, даже, если к опасности. Не имеет значения, что сунув нос, куда не следует, можно по нему чувствительно получить, как с любопытной Варварой на базаре приключилось. Вся ее жизнь, исключая рождение дочки, до сновидений была донельзя занудной, тягомотной и пресной, а настоящий подарок судьбы следует оценить по достоинству. Неизвестно, к чему приведет невероятный средневековый детектив – она вступила на этот путь, сама не ведая, идет по нему, того, не желая, но с такой колеи по собственной воле не свернет, даже если б могла. Пусть все идет, как идет, ее дело – записывать сны, продвигая сюжет, давно не важно, что чужой, в нем, наверняка, и своего собственного хватает, несколько дальше.
Главным делом жизни вашей
Может стать любой пустяк.
Надо только твердо верить,
Что важнее дела нет.
И тогда не помешает
Вам ни холод, ни жара,
Задыхаясь от восторга,
Заниматься чепухой. (Г. Остер)
Глава 16. Вересковый яд.
Летом обнять дочку не довелось – сокурсники пригласили девочек в Англию: пожить в семье, язык подтянуть. Инна отправилась во Францию в октябре, накачав массу сведений и литературы о короле Ричарде, раз, последний из коронованных Плантагенетов непрошено и бесцеремонно вторгся в повествование о попаданке. Английская история задолго до момента действия романа «Двадцать лет спустя» до сих пор оставалась в стороне от ее внимания, отодвинувшись на окраины памяти в послешкольные времена и накануне оживившись романом о судьбе сестёр Болейн. Шекспировский образ лишённого совести злодея, идущего к власти от одного убийства к другому, казался ей несколько преувеличенным и не лишенным сомнений в достоверности отображения, как любая заказная пропаганда. Историю пишут победители!
Я, у кого ни роста, ни осанки,
Кому взамен мошенница природа
Всучила хромоту и кривобокость…
Это, наверняка, перебор, как бы тогда король на поле битвы управлялся и на босвортском поле Тюдора чуть не порешил, прорубившись через массу ланкастерцев, вряд ли, они были лыком шиты. Насчет убиенных принцев, похоже, дядя-король непричем оказался. Найденные в Тауэре останки признали теми самыми, что впоследствие не подтвердилось. Кто знает, когда ошиблись, первый раз или при повторной экспертизе? А леди Анна Невилл?
Кто женщину вот этак обольщал? Кто женщиной овладевал вот этак?
Она моя, — хоть скоро мне наскучит.
Нет, каково! Пред ней явился я, Убийца мужа и убийца свекра.
Ричард боролся за первую любовь или приданое? Похоже, король пытался одновременно быть рыцарем в стиле Генриха Пятого и финансовым гением, который жестко собирает налоги с аристократии. Занятый реформами и сохранением власти он не успел добиться от Франции выдачи соперника, создав оборонный союз с кем-то из соседей, а братьев Стенли, не веря ни одному их слову, стоило изолировать еще до высадки Тюдора.
Стоит ли ставить Шекспира к позорному столбу, как неистового «тюдоровского пропагандиста», за эпитеты «паук с брюхом, раздувшимся от крови своих жертв», «порождение ада», «василиск», «лохмотья чести», «адский пес», «ядовитая жаба» в адрес Йорка? Меценат мастера Вильяма - внучка узурпатора, и возвеличивать назначенного главным монстром Англии ей было ни к чему.
Ричард потерял единственного сына-наследника и жену, не представляю, как можно пережить. Как-то смог, если отправил послов вести переговоры о двойной свадьбе: его - с сестрой короля, и племянницы Елизаветы - с королевским кузеном. А сам на похоронах жены рыдал, как ребенок. Богу - богово, а кесарю - кесарево? Это слесарю - слесарево, а у королей расклад иной.
В Париже они с дочкой только и делали, что гуляли, иногда спешно доставая зонтик или укрываясь в случайном кафе. В саду Тюильри показалось, что это не ветер шелестит листвой, а сам город им шепчет, вспоминая о своём прошлом, делясь мыслями о настоящем, или грезя о будущем. Тетя Шура, посвежевшая и помолодевшая на французской земле, встречала ужином совершенно московским - применительно к местным продуктам питания, и непременно с бокалом вина из парижских запасов. Идилличное парижское счастье, неомраченное бестолковой суетой и прочими реалиями, потом еще долго грело Инну суровой московской зимой.
В День Всех Святых парижане пригласили в Сент-Женевьев-де Буа, и, глядя на последний приют сестры прабабушки, упокоившейся под французской фамилией, она решилась спросить: почему же они Аверины. Оказалось, что отец заграничного родственника, сражаясь в Сопротивлении, принял фамилию матери.
Они долго бродили между могил дроздовцев, алексеевцев, донских казаков, постояли у кирпичной пирамиды – такой, что в Галлиполи, у кенотафа Кутепова, памятника Врангелю. Прошли к Гиппиус с Мережковским, Серебряковой, покрытому восточным ковром Нуриеву, проплаченной на пару столетий гробнице Тарковского и другим обреченным, чтобы тела после смерти легли в чужую землю. В голове завертелись знакомые с юности строчки Рождественского, сейчас показавшиеся какими-то неуместными и даже - до обиды, дерзкими, хотя с ноткой скорби и робким, очень тонким, пускай, нескладным, почти неуклюжим намеком на примирение. Инна не удержалась и начала тихо бормотать себе под нос:
Малая церковка. Свечи оплывшие.
Камень дождями изрыт добела.
Здесь похоронены бывшие. Бывшие.
Кладбище Сент-Женевьев-де-Буа.
Здесь похоронены сны и молитвы.
Слезы и доблесть. «Прощай!» и «Ура!».
Штабс-капитаны и гардемарины.
Хваты полковники и юнкера.
Белая гвардия, белая стая. Белое воинство, белая кость…
Влажные плиты травой порастают.
Русские буквы. Французский погост…
Я прикасаюсь ладонью к истории.
Я прохожу по Гражданской войне..
Как же хотелось им в Первопрестольную
Въехать однажды на белом коне!..
Не было славы. Не стало и Родины.
Сердца не стало. А память — была..
Ваши сиятельства, их благородия —
Вместе на Сент-Женевьев-де-Буа.
Плотно лежат они, вдоволь познавши
Муки свои и дороги свои.
Все-таки — русские. Вроде бы — наши.
Только не наши скорей, а ничьи…
Как они после — забытые, бывшие
Все проклиная и нынче и впредь,
Рвались взглянуть на неё — победившую,
Пусть непонятную, пусть непростившую,
Землю родимую, и умереть…
Полдень. Березовый отсвет покоя.
В небе российские купола.
И облака, будто белые кони,
Мчатся над Сент-Женевьев-де-Буа.
А когда стихотворение кончилось, они узнали, как советскому поэту ответила парижская дочь эмигранта первой волны:
Белая церковь, березки, звонница,
Крест, голубые под ним купола,
Елочки, русских могил вереница…
Кладбище Сент-Женевьев-де-Буа.
Белая Армия, Белое войско,
Андреевский флаг и Георгиевский крест…
Приняли жребий мы с мужеством, стойко -
Отчий наш дом за три тысячи верст…
Нас было мало — ведь в битве неравной
Столько легло нас в тяжелом бою!
За Веру, за Русь пали смертию славной,
Кровь не щадя за Отчизну свою…
Нет! Не "ничьи" мы — России великой,
Честь мы спасать добровольно пошли.
Но, побежденные силою дикой,
С скорбью в душе мы в изгнанье ушли.
Больше полвека по свету скитаясь,
Родины честь мы достойно несли,
Верны присяге своей оставаясь,
Славу былую её берегли.
В чуждой земле, в "подпарижском" кладбище,
Вечный покой мы в могиле нашли.
Прожили жизнь мы хоть скудно и нище,
Веры, любви мы лампаду зажгли…
Детям мы нашим её передали -
Нас не забудет людская молва!
Архистратиг на Господни скрижали
Впишет мечом наши все имена.
Мы здесь истории повесть живая,
Вечную память нам ветер поет.
С Родины дальней пусть гость, приезжая,
Летопись Белую нашу прочтет!
Нашу Россию с собой унесли мы,
Бережно в сердце храня и любя.
Бурей житейскою долго гонимы,
Неумолимы, непримиримы,
Спим мы на Сент-Женевьев-де-Буа.
Аверин читал стихи едва не скороговоркой, без выражения, будто извиняясь, что проигрывают они литературно, и передергов многовато, а напоследок поведал: многие эмигранты обиделись до глубины души, что их посчитали «ничьими». Москвичи, каждый своими словами, подумали: в этих строках - трагедия множества людей, потерявших самое дорогое, что у них было. Стихи, увы, очень точные, как та правда-матка, что по живому режет. Все они любили свою единственную Россию, их жаль до сих пор. Какая страна у нас была бы, если бы все остались живы!
Тетя Шура, проведя рукой по глазам, сочла необходимым высказаться:
- Они давно уж объединились и примирились. В могилах. Это живым недоумкам никак не успокоиться, всё кулаками машут. Сколько лет прошло, а дерутся - махают клинками да наганами, каждый со своей правотой.
Инне пришлось пояснить и Аверину, и дочке:
- Кто не сумел принять новую Родину, и были «вроде наши, да только ничьи». Не особо нужны СССР, и там, где жили в качестве «Мы - России великой», обреченно понимая: через несколько поколений потомки могут забыть язык и традиции, растворившись в ПРИЮТИВШЕЙ их стране.
Парижанин тихо согласился:
- Это так.
А дочь добавила:
- Высоцкий говорил, если люди в стихах что увидели, там это и есть. Значит, было оно там, не зря эмигранты обиделись. Может, Роберт Иванович откликнулся на моду по «золотым погонам»?
Сон приснился опять про графа и Аленку, только влюбленные показались старше. Девочка была наряжена в ампирное платье, с голубой лентой под грудью, на голове – такое подобие мальвинки. О чем говорят – не слыхать, казалось, Инна далеко от них, где-то в коридоре. За входной дверью послышалась возня, она будто повернула голову и через коридорчик прихожей увидела: обитая дерматином дверь приоткрывается. А дальше – ничего, сон кончился. Родители пришли? Ванька?
В дорогу домой в этот раз пустилась с родителями дочкиной подружки – пригласили в целях экономии. На польской границе стояли долго, пришлось выйти размять ноги. Остановившись на травке, женщины разговорились. Инна больше молчала, а соловьем разливалась, в сущности, малознакомая тетка, но она слушала - может, даме пооткровенничать больше не с кем?
Работает у супруга, а тот ей зарплату не платит, только на хозяйство выдает. Высокие отношения! Жизни совсем нет? Учительница начальных классов? А в школу обратно? Не пустит? Дом, работа? Хорошо устроился! Послали дочь на учебу, чтоб за границей замуж пошла? Однако!
Что? И в мыслях такого нет! Сорбонна, потому что история французская, где ее постигать, как не по месту пребывания?
А как же любовь?
Голый вассер? Ах, абстрактный Вася!
А вдруг? Стоять насмерть? Обеспечение в старости? Хм, вы, товарищи, хо-хо не хе-хе?
Ах, это муж так думает? А сама что?
Может, дочери повезет?
У нашего парня шансов совсем нет?
Так, срочно на другую тему, а то щас договоримся, мне кажется.
Пишу.
Дочка зачитывает подружке отрывки из моей книги, а та мамане пересказывает? Да бог с ними, пускай развлекаются.
Потому что интересно.
Почему Дюма? Так вышло.
Игра? Я там работаю.
Еще одна работа – это не только еще зарплата, а, в первую очередь, еще одна работа, со всеми вытекающими.
Почему это некоторые фикрайтеры дилентаты? Приходится много читать, искать, составлять свое мнение, сравнивать чужие высказывания, познавать новое, не все имеют историческое образование. А вообще-то, мерси, что только некоторые.
Ну, кому-то платят.
В большинстве своем, бездарности, неспособные создать ничего своего и потому ворующие чужие произведения, чтобы на них паразитировать, намертво присосавшись? Отличаются крайне низким уровнем графоманской писанины и полным отсутствием вкуса? Какая добрая женщина!
Обитают в уютненьких ЖЖшечках в немногочисленном кругу себе подобных, где активно нахваливают опусы друг друга? Всяк кулик хвалит именно свое болото, если что.
В случае столкновения с реальной оценкой своей убогой писанины испытывают невероятное по силе жжение? Ничего себе!
Прошу прошения, мне нужно срочно ответить. Начальство, знаете ли.
Уф!!!
Слава богу, поехали. Музыку, что ли, послушать?
Да-да, «Вересковый мед»!
Корней Чуковский?
Ну, он раньше Маршака написал.
На вкус, на цвет…
Тихонов и Визбор? У них же просто про вереск.
По-любому, Стивенсон в подтексте?
Боюсь, я не копенгаген!
Без сомнения, именно что, «Вересковый яд»!
Опять Ливан беспокоит? А ты не чеши!
Мамма миа!
Да-да, глаза совершенно закрываются!
Отпусти хоть душу на покаяние, зануда грешная!
Слав те господи, заткнулась! Хорошо бы до самой Москвы!
Глава 17. Дежавю.
Летний Париж - особый, после 14 июля горожане дружно разъезжаются по отпускам, и в середине августа, похоже, что не остается никого, кроме туристов. Вместо пробок под мостами и на набережной – настоящий пляж. Вдоль берегов насыпают песок, ставят лежаки и раздают бесплатную воду с сиропом. Народ в купальных костюмах истово мажет друг друга кремом, старательно притворяясь, будто пользует комплекс пляжных развлечений на Лазурном берегу – от баскетбола до петанка, не пренебрегая массажем. В парках, на летних площадках – бесплатные фестивали, показ фильмов, концерты, организованные мэрией или уличными артистами. Можно не только позагорать под европейским солнышком, но и с пользой провести время на авторской экскурсии с местным гидом, окунувшись историю и легенды города. Но! Всегда есть это самое «но»: поплескаться в Сене нельзя - для купания оборудованы специальные бассейны.
