Неловко смахнув со стола тарелку с винегретом, Инна повалилась на стул и очнулась уже в собственной постели, под двумя одеялами. Дотащившись до туалета, услышала скрипучий голос соседки:
- В Грибоедовский, поди, давно заявку подал, там который месяц на очереди стоять. А сам, не будь дурак, шасть – и в районный ЗАГС, Инке голову поморочить, глядишь, обломится. И наборы продуктовые на свадьбу по приглашениям в двух местах получить. Ушлый, засранец!
И, с омерзением в голосе, ответ тети Шуры:
- Хорошо, я успела не дать сопливому уроду девчонку испортить, сволочь, мать сгубил: не пережила, сердешная, известия про дочкиного жениха.
- А ты зачем грех на душу взяла, глаза матери открыла?
- Она, уж, знала, добрые люди все выложили. Думаешь, лучше было бы голову ей морочить?
Инна поплелась к себе, и целый день пролежала под одеялами. Назавтра ее выдернули из постели, растолковав, что сирота до окончания учебы должна озаботиться добыванием хлеба насущного. Тетя Шура договорилась в своем садике, что студентку примут на полставки, а в первые дни она поможет ей убираться. С подработкой на кафедре в дополнение к той зарплате Инна дотянула до получения диплома - красного, как мечталось маме, и первого жалованья.
Близких родственников не осталось, осколки немногочисленной родни после войны разбросало по Советскому Союзу, прекратив семейную переписку. Ровесницы уже успели обзавестись ребенком, а то, не одним, и при встрече Инна старалась, чтобы ее не заметили – отвечать на вопросы о семье не хотелось. Одногрупник, по распределению очутившейся в одном НИИ, с завидным постоянством делал предложение, которое она, наконец, решилась принять, сосредоточившись на том, что семью надо создать, а еще родственников себе нарожать. Фамилию оставила свою – в память о родителях.
Она и не заметила, когда все пошло не так, списав супружеское охлаждение после появления дочери на усталость молодых родителей. О послеродовой депрессии тогда мало кто слышал, уж, никак не ее свекровь, в свое время свалившая заботы о новорожденном сыне на старших и без оглядки выпорхнувшая из кратковременного декрета на волю. Мать мужа проживала вместе с его отчимом, что не мешало супружеской чете то вместе, а то порознь, частенько появляться в оставленной сыну квартирке под предлогом помощи. Родственное участие и поддержка, как правило, сводилось к надоедливым нравоучениям и невразумительным, не всегда уместным советам из довоенной Книги по домашнему хозяйству, что терпеть полагалось безропотно.
Иногда казалось, что это были два совершенно разных человека: муж до ее декретного отпуска и он же, ставший отцом. Не было такого, когда они поженились, или она не замечала? Теперь не видеть было невозможно: вернувшийся с работы супруг производил впечатление существа какого-то высшего порядка, отличного от нормального человека, вернувшегося с работы. Последней каплей в перманентном выносе инниного мозга стали ежедневные, почти на грани скандала, выяснения отношений с молодым мужем. Камнем преткновения, как ни странно, являлось, меню ужина, неизменно поджидавшего хозяина дома после работы. Иногда вместо гречки или риса муж заявлял, что он будет, как человек, картошку, то, непредсказуемо – наоборот, зачастую требуя компот вместо чая, или еще что, в этом духе. Снабжение семьи продуктами в небогатой на них Москве, с личного предложения, лежало конкретно на отце семейства, а робкие возражения кормящей матери, что готовит из имеющегося набора продуктов в доме, оставались без внимания. К завтраку супруг весомых претензий не имел, видимо, на тот момент не совсем проснувшись. Все было бы смешно, если б не было так грустно, и, выслушивая эту мутотень день за днем, молодая мать испытывала ощущение гигантского капкана, захлопнувшего без надежды на спасение. Она вдруг осознала, что потеряла собственное имя – супруг обращался к ней, никак не употребляя его – только на ТЫ, и все. Много позже, умудренная жизнью женщина уяснила, что происходящее являлось бессовестным вторжением в ее личное пространство, токсичностью и склонностью к абьюзу, и сам скандал – следствие, а не причина. Абьюзеры совершают свое эмоциональное насилие системно и регулярно, это их сущность, неотъемлемое свойство личности, а не ситуация в отношениях. Перестать себя так вести они не могут или не хотят, и важно вовремя понять, что близкий человек, увы, насильник. Остается лишь принимать решение, готова ты с этим мириться или нет. И что делать дальше. Нехитрую эту азбучную истину она осознала много позже, а тогда поступила, как попавшее в западню животное, отгрызавшее собственную лапу: собрала вещи и вернулась домой, в свою коммуналку. Пережив не скорый, но тяжкий визит разобиженного мужа, потом его матери, с претензиями к унесенному совместно приобретенному имуществу – и где только они его нашли в их с дочкой личных вещах? - Инна объявила мужа и свекровь бывшими. Приняла к сведению: на помощь, в том числе, материальную, рассчитывать не стоит, и досрочно вышла на работу, потому как детского пособия едва хватало в день на пакет молока и средних размеров батон хлеба.
С помощью тети Шуры решился вопрос устройства дочки в место призрения, а от неизбежных больничных по уходу за ребенком избавила пребывавшая на заслуженном отдыхе Яковлевна. Инна не то, что не ожидала участия от знающих ее с рождения соседок, но была донельзя тронута. За перепетиями крушения семьи и бытовыми проблемами она пропустила намечавшийся развал советской империи. В их оборонном НИИ перестройка выразилась в ликвидации премий, прочих выплат и преференций, а после в тотальном сокращении количества получающих голую зарплату. Ее супруг был отправлен на улицу в первых рядах, но Инне предложили перейти в другие отделы, пытавшиеся подружиться с уже появлявшимися персональными компьютерами. Опасаясь нового сокращения, она выбрала казавшуюся незыблемым столпом любого предприятия бухгалтерию. Бывший муж, отполучав пособие, устроился где-то без трудовой книжки, лишив всякой надежды на получение алиментов. Подработка на пылившейся в шкафу Яковлевны пишущей машинке - трофейной, с переделанной на русский клавиатурой, позволяла приобретать детские вещи. Благославляя школьные уроки рукоделия, сама она обходилась перешитыми мамиными вещами.
За помощь в овладении новой техникой выклянчила у начальницы направление на курсы без отрыва от производства. Получив вожделенную корочку и положенную запись в трудовую книжку, новоиспеченная бухгалтерша задумалась о будущем, представлявшимся ей в виде постоянной работы в НИИ. Государство не оставит флагмана оборонки без денежных вливаний, а подработку можно поискать в нарождавшихся, как поганки после обложного дождя, кооперативах. Найти место при отсутствии опыта - дело непростое, и она принялась наведываться в Бюро по трудоустройству, однажды пронаблюдав современный вариант поиска работы. На должность в небольшом кооперативе, на неполный день, претендовал десяток женщин. Отбором заправлял сотрудник Бюро, пообещав сообщить адрес работодателя первой, добежавшей до угла улицы. Соискательницы рванули наперегонки, а Инна плюхнулась на ступеньки, жадно хватая воздух. Организатор забега с презрением глянул на отказницу и, пожав плечами, важно удалился.
- Сукин сын, - раздался давно не слышанный голос. - Привет, Миледи!
В адидасовсом спортивном костюме, пестром турецком свитере и шикарных ботинках, во все тридцать два зуба улыбался Митька Д’Артаньян.
- Господи, Селезнёв!
- Сколько не виделись-то, леди Кларик?
- С восьмого класса.
- Не, еще пару раз было!
- Не помню…
- Где тебе! Хочешь, наваляю козлу?
- На пятнадцать суток захотел?
- Да ну! Встречу культурно, после работы, провожу поближе к дому, никто и…
- С ума сошел?
- А что, похоже?
- Ладно тебе, Мить, его в детстве уронили, вот, и выпендривается, сведения-то о вакансиях - у него. Хозяин жизни. Нашей!
- Человек должен быть хозяином своей жизни, а этот гунявый…
- Хрен с ним, еще свернет себе шею. Ты-то как? Где, что?
- Да так, кручусь. А ты?
- В нашем НИИ, курсы кончила, бухгалтерские, да без знакомства, поди, устройся…
- Блат, он и в Африке блат! А как на личном фронте?
- Свободна, как та Африка!
- Во, как!
- Дочку ращу.
- Понятно. Ты у себя?
- Ага.
- Загляну на днях и раньше.
Митька не появился ни на днях, ни позже, а в начале ноября, торопясь проулочком из садика, куда опять устроилась убираться, увидела две темные фигуры. Одна, со всего маха, молотила ногами другую, без движения лежавшую на заалевшим снегу. Инна застыла на месте, закричав что-то невразумительное. Не оглянувшись, хулиган бросился наутек. Приволакивая занемевшую со страху ногу, она кинулась к лежащему, пытаясь приподнять залитую кровью голову, и едва расслышала, как разбитые губы прошептали:
- Ин…
Фонарь качнулся от ветра, позволив опознать пострадавшего:
- Митя, Митенька…
Селезнёв сел, схватившись за нее, и едва не завалился набок.
- Можешь встать, до дому доведу?
- Домой нельзя…
- Ко мне по лестнице не дойдешь.
- И к тебе нельзя.
- Во что же ты вляпался, балда!
- Еще какая…
- Встать можешь?
- Давай попробуем…
- Сиди тут!
Она бросилась в садик - иначе никуда его не дотащит, и вернулась с двумя детскими санками, связанными веревкой. Митька криво усмехнулся окровавленным лицом, Инна хлюпнула носом и, осторожно перевалив на санки сцепившего зубы парня, впряглась в получившийся транспорт. Дотащив ношу до задней двери садика, оглянулась и вздохнула с облегчением: поваливший снег занес их следы, и так едва различимые в темноте. Нырнув еле переставлявшему ноги Митьке под мышку, сумела довести его до умывальни, где усадила на пол и метнулась за санками. Заперев дверь, занялась оказанием первой помощи. Стянув с пострадавшего кожанку, поблагодарила рано начавшуюся зиму: под курткой оказались два свитера, смягчившие удары ногами. Отмыв кровь с митькиного лица, заверила себя, что все не так плохо, и наскребла в носовой платок лед из холодильника. Селезнев вздрогнул и попытался подмигнуть уцелевшим глазом:
- Миледи Инна…
- Молчи уж, гасконец! Завтра, уже сегодня, суббота, потом воскресенье. Садик закрыт, пару дней можешь отлежаться. Я пока домой сбегаю, у меня водка есть, и еще аптечку прихвачу.
- Спасибо, леди Кларик! Буду должен!
- Уголечками на том свете…
- Нет, зачем же…
- Тебя мало били? Добавить?
- Чего ты, в самом деле, я ж не денег предлагаю…
- Еще не хватало! У меня, по-твоему, глаз нет? Кожанка - дорогая, свитера – каждый в три моих зарплаты. Домой - нельзя! И бьют тебя насмерть! Ты - бандит, Митенька?
- Может, кооператор?
- Ага, рядом лежал!
Селезнёв расхохотался, поморщился, опять хохотнул, не сводя с нее одного глаза:
- Как была, глазастая. И смелая! Другая, завидев, что какого-то бьют, с ходу ноги сделала.
- Все такая же дура! У меня – дочка, а я в драки ввязываюсь.
Вернувшись с медикаментами, увидела, что Селезнёв прикорнул, но тут же вскинулся, едва она переступила порог. Влив в него полстакана водки, разукрасила парня пластырем и зеленкой, сделав еще больше похожим на жертву автомобильной аварии. Оставив кое-какую снедь, появилась уже следующей ночью. Похожий на оголодавшего циклопа Митька встретил радостно, но Инна пресекла попытки побалагурить:
- А ты чего в девятый класс не пошел?
- Так и не узнала?
- Нет…
- У географички в кабинете назавтра красить должны были, пособия в учительскую отнести послала, вместе с сыном завуча. А пока я карты в шкаф запихивал, эта срань болотная у исторички со стола кошелек сперла.
- Да ты что!
- Ага, и в трусы засунул. Историчка вернулась, кошелька хватилась. Закрыла в учительской и с физруком обоих догола раздела. Я, понятно, как стеклышко, а у него между булок кошелек зажат.
- Ты-то причем?
- Свидетель. Велели из школы убираться, а чтоб помалкивал, носом ткнули, что у завуча муж - парторг в НИИ.
- Не поняла?
- Дом-то наш ведомственный, мать с работы уберут, на улице останемся.
- Мне сказать слабо было?
- А ты чего могла?
- Ну, не знаю…
- То-то и оно…
- Все равно, ты со мной не по-дружески, не по-мушкетерски…
- Сын завуча тоже мушкетером был. Ладно, проехало! А ты…
Инна, испугавшись вопроса про Сашку, перевела стрелки:
- Нам, когда отец погиб, тоже квартиру не дали, мы с мамой, уж, и вещи собрали. А нас выселять пришли.
- Семью погибшего на производстве?
- Тетя Шура телефон корреспондента «Правды» нашла, его сынишка у нее в группе был. Главный редактор выселение остановил и такую статью напечатал, мама, не горюй! А жиллощадь наша комсомольскому секретарю уплыла, я его как-то встретила, когда уже в школу пошла, да и спрашиваю, как в нашей квартире живется.
- А он?
- Зенками похлопал, морду кирпичом сделал, и пошел, солнцем палимый. А друзей отца, что хай тогда поднять пытались, сократить пригрозили.
- Выходит, и раньше сокращали.
- Ага.
- Ин, знаешь, чего…
- Чего?
- Ладно, потом. Давай лучше мушкетерское повспоминаем!
Пока не начало светать, бывшие Миледи и Д’Артаньян ворошили прошлое их класса, потом Митька, подмигнул на прощание циклопьим глазом и бросив короткое «Ну, будь!», растворился в уходящих сумерках и появился под Новый год, когда Инна заканчивала домывать полы в садике.
- Мить, СССР больше нет!
- Знаю, слышал.
- Что ж теперь будет?
- Ничего хорошего, думаю.
- А мы-то как же?
- Про всех не знаю, а ты дождись меня, Ин! Я вернусь, дождись, пожалуйста.
Селезнёв прижал к себе. Почувствовав под мышкой кобуру, Инна так и не нашлась, что ответить.
Провожая Старый год, они с соседками изумились: вместо Горбачева с Ельциным по телеку их поздравлял сатирик с узнаваемым лицом, чью фамилию женщины так и не смогли припомнить.
Год начался скачущими, как блохи от ДУСТа, ценами и очередями на все про все - строго по талонам. Иннины карточки отоваривала Яковлевна или тетя Шура, добавляя к их уже совместному хозяйству доппаек в виде остатков питания садовских детей. Уборщице такого счастья на работе не предлагали, она и взяла бы для дочки, а дома детские остатки есть стеснялась. Третья соседка и ее муж держались особняком и появлялись на кухне в отсутствие других жильцов, не показывая, что из чего они себе стряпают.
Выходными она стучала на пишущей машинке, прерываясь на погулять с дочкой, а ночами, заслонив от девочки свет старенькой настольной лампы, шила и перешивала детские вещи, все больше превращаясь в конвейерный механизм, не оставлявший ни времени, ни сил, что находила благом, не дававшим поселяться в голове мыслям о Митьке. О будущем тоже не размышляла, бездумно плывя по течению тогдашней жизни, запамятовав, что судьба и на печке найдет.
Выбравшись в ближайший «Детский мир», где, по слухам, собирались выкинуть детские колготки, и, рискнув не оплатить проезд, на беду, нарвалась на контролеров. Слезы, заведомо не впечатлив видавших виды теток, готовы были хлынуть градом: штраф съест почти все, что наскребла на колготки.
- В Грибоедовский, поди, давно заявку подал, там который месяц на очереди стоять. А сам, не будь дурак, шасть – и в районный ЗАГС, Инке голову поморочить, глядишь, обломится. И наборы продуктовые на свадьбу по приглашениям в двух местах получить. Ушлый, засранец!
И, с омерзением в голосе, ответ тети Шуры:
- Хорошо, я успела не дать сопливому уроду девчонку испортить, сволочь, мать сгубил: не пережила, сердешная, известия про дочкиного жениха.
- А ты зачем грех на душу взяла, глаза матери открыла?
- Она, уж, знала, добрые люди все выложили. Думаешь, лучше было бы голову ей морочить?
Инна поплелась к себе, и целый день пролежала под одеялами. Назавтра ее выдернули из постели, растолковав, что сирота до окончания учебы должна озаботиться добыванием хлеба насущного. Тетя Шура договорилась в своем садике, что студентку примут на полставки, а в первые дни она поможет ей убираться. С подработкой на кафедре в дополнение к той зарплате Инна дотянула до получения диплома - красного, как мечталось маме, и первого жалованья.
Близких родственников не осталось, осколки немногочисленной родни после войны разбросало по Советскому Союзу, прекратив семейную переписку. Ровесницы уже успели обзавестись ребенком, а то, не одним, и при встрече Инна старалась, чтобы ее не заметили – отвечать на вопросы о семье не хотелось. Одногрупник, по распределению очутившейся в одном НИИ, с завидным постоянством делал предложение, которое она, наконец, решилась принять, сосредоточившись на том, что семью надо создать, а еще родственников себе нарожать. Фамилию оставила свою – в память о родителях.
Она и не заметила, когда все пошло не так, списав супружеское охлаждение после появления дочери на усталость молодых родителей. О послеродовой депрессии тогда мало кто слышал, уж, никак не ее свекровь, в свое время свалившая заботы о новорожденном сыне на старших и без оглядки выпорхнувшая из кратковременного декрета на волю. Мать мужа проживала вместе с его отчимом, что не мешало супружеской чете то вместе, а то порознь, частенько появляться в оставленной сыну квартирке под предлогом помощи. Родственное участие и поддержка, как правило, сводилось к надоедливым нравоучениям и невразумительным, не всегда уместным советам из довоенной Книги по домашнему хозяйству, что терпеть полагалось безропотно.
Иногда казалось, что это были два совершенно разных человека: муж до ее декретного отпуска и он же, ставший отцом. Не было такого, когда они поженились, или она не замечала? Теперь не видеть было невозможно: вернувшийся с работы супруг производил впечатление существа какого-то высшего порядка, отличного от нормального человека, вернувшегося с работы. Последней каплей в перманентном выносе инниного мозга стали ежедневные, почти на грани скандала, выяснения отношений с молодым мужем. Камнем преткновения, как ни странно, являлось, меню ужина, неизменно поджидавшего хозяина дома после работы. Иногда вместо гречки или риса муж заявлял, что он будет, как человек, картошку, то, непредсказуемо – наоборот, зачастую требуя компот вместо чая, или еще что, в этом духе. Снабжение семьи продуктами в небогатой на них Москве, с личного предложения, лежало конкретно на отце семейства, а робкие возражения кормящей матери, что готовит из имеющегося набора продуктов в доме, оставались без внимания. К завтраку супруг весомых претензий не имел, видимо, на тот момент не совсем проснувшись. Все было бы смешно, если б не было так грустно, и, выслушивая эту мутотень день за днем, молодая мать испытывала ощущение гигантского капкана, захлопнувшего без надежды на спасение. Она вдруг осознала, что потеряла собственное имя – супруг обращался к ней, никак не употребляя его – только на ТЫ, и все. Много позже, умудренная жизнью женщина уяснила, что происходящее являлось бессовестным вторжением в ее личное пространство, токсичностью и склонностью к абьюзу, и сам скандал – следствие, а не причина. Абьюзеры совершают свое эмоциональное насилие системно и регулярно, это их сущность, неотъемлемое свойство личности, а не ситуация в отношениях. Перестать себя так вести они не могут или не хотят, и важно вовремя понять, что близкий человек, увы, насильник. Остается лишь принимать решение, готова ты с этим мириться или нет. И что делать дальше. Нехитрую эту азбучную истину она осознала много позже, а тогда поступила, как попавшее в западню животное, отгрызавшее собственную лапу: собрала вещи и вернулась домой, в свою коммуналку. Пережив не скорый, но тяжкий визит разобиженного мужа, потом его матери, с претензиями к унесенному совместно приобретенному имуществу – и где только они его нашли в их с дочкой личных вещах? - Инна объявила мужа и свекровь бывшими. Приняла к сведению: на помощь, в том числе, материальную, рассчитывать не стоит, и досрочно вышла на работу, потому как детского пособия едва хватало в день на пакет молока и средних размеров батон хлеба.
С помощью тети Шуры решился вопрос устройства дочки в место призрения, а от неизбежных больничных по уходу за ребенком избавила пребывавшая на заслуженном отдыхе Яковлевна. Инна не то, что не ожидала участия от знающих ее с рождения соседок, но была донельзя тронута. За перепетиями крушения семьи и бытовыми проблемами она пропустила намечавшийся развал советской империи. В их оборонном НИИ перестройка выразилась в ликвидации премий, прочих выплат и преференций, а после в тотальном сокращении количества получающих голую зарплату. Ее супруг был отправлен на улицу в первых рядах, но Инне предложили перейти в другие отделы, пытавшиеся подружиться с уже появлявшимися персональными компьютерами. Опасаясь нового сокращения, она выбрала казавшуюся незыблемым столпом любого предприятия бухгалтерию. Бывший муж, отполучав пособие, устроился где-то без трудовой книжки, лишив всякой надежды на получение алиментов. Подработка на пылившейся в шкафу Яковлевны пишущей машинке - трофейной, с переделанной на русский клавиатурой, позволяла приобретать детские вещи. Благославляя школьные уроки рукоделия, сама она обходилась перешитыми мамиными вещами.
За помощь в овладении новой техникой выклянчила у начальницы направление на курсы без отрыва от производства. Получив вожделенную корочку и положенную запись в трудовую книжку, новоиспеченная бухгалтерша задумалась о будущем, представлявшимся ей в виде постоянной работы в НИИ. Государство не оставит флагмана оборонки без денежных вливаний, а подработку можно поискать в нарождавшихся, как поганки после обложного дождя, кооперативах. Найти место при отсутствии опыта - дело непростое, и она принялась наведываться в Бюро по трудоустройству, однажды пронаблюдав современный вариант поиска работы. На должность в небольшом кооперативе, на неполный день, претендовал десяток женщин. Отбором заправлял сотрудник Бюро, пообещав сообщить адрес работодателя первой, добежавшей до угла улицы. Соискательницы рванули наперегонки, а Инна плюхнулась на ступеньки, жадно хватая воздух. Организатор забега с презрением глянул на отказницу и, пожав плечами, важно удалился.
- Сукин сын, - раздался давно не слышанный голос. - Привет, Миледи!
В адидасовсом спортивном костюме, пестром турецком свитере и шикарных ботинках, во все тридцать два зуба улыбался Митька Д’Артаньян.
- Господи, Селезнёв!
- Сколько не виделись-то, леди Кларик?
- С восьмого класса.
- Не, еще пару раз было!
- Не помню…
- Где тебе! Хочешь, наваляю козлу?
- На пятнадцать суток захотел?
- Да ну! Встречу культурно, после работы, провожу поближе к дому, никто и…
- С ума сошел?
- А что, похоже?
- Ладно тебе, Мить, его в детстве уронили, вот, и выпендривается, сведения-то о вакансиях - у него. Хозяин жизни. Нашей!
- Человек должен быть хозяином своей жизни, а этот гунявый…
- Хрен с ним, еще свернет себе шею. Ты-то как? Где, что?
- Да так, кручусь. А ты?
- В нашем НИИ, курсы кончила, бухгалтерские, да без знакомства, поди, устройся…
- Блат, он и в Африке блат! А как на личном фронте?
- Свободна, как та Африка!
- Во, как!
- Дочку ращу.
- Понятно. Ты у себя?
- Ага.
- Загляну на днях и раньше.
Митька не появился ни на днях, ни позже, а в начале ноября, торопясь проулочком из садика, куда опять устроилась убираться, увидела две темные фигуры. Одна, со всего маха, молотила ногами другую, без движения лежавшую на заалевшим снегу. Инна застыла на месте, закричав что-то невразумительное. Не оглянувшись, хулиган бросился наутек. Приволакивая занемевшую со страху ногу, она кинулась к лежащему, пытаясь приподнять залитую кровью голову, и едва расслышала, как разбитые губы прошептали:
- Ин…
Фонарь качнулся от ветра, позволив опознать пострадавшего:
- Митя, Митенька…
Селезнёв сел, схватившись за нее, и едва не завалился набок.
- Можешь встать, до дому доведу?
- Домой нельзя…
- Ко мне по лестнице не дойдешь.
- И к тебе нельзя.
- Во что же ты вляпался, балда!
- Еще какая…
- Встать можешь?
- Давай попробуем…
- Сиди тут!
Она бросилась в садик - иначе никуда его не дотащит, и вернулась с двумя детскими санками, связанными веревкой. Митька криво усмехнулся окровавленным лицом, Инна хлюпнула носом и, осторожно перевалив на санки сцепившего зубы парня, впряглась в получившийся транспорт. Дотащив ношу до задней двери садика, оглянулась и вздохнула с облегчением: поваливший снег занес их следы, и так едва различимые в темноте. Нырнув еле переставлявшему ноги Митьке под мышку, сумела довести его до умывальни, где усадила на пол и метнулась за санками. Заперев дверь, занялась оказанием первой помощи. Стянув с пострадавшего кожанку, поблагодарила рано начавшуюся зиму: под курткой оказались два свитера, смягчившие удары ногами. Отмыв кровь с митькиного лица, заверила себя, что все не так плохо, и наскребла в носовой платок лед из холодильника. Селезнев вздрогнул и попытался подмигнуть уцелевшим глазом:
- Миледи Инна…
- Молчи уж, гасконец! Завтра, уже сегодня, суббота, потом воскресенье. Садик закрыт, пару дней можешь отлежаться. Я пока домой сбегаю, у меня водка есть, и еще аптечку прихвачу.
- Спасибо, леди Кларик! Буду должен!
- Уголечками на том свете…
- Нет, зачем же…
- Тебя мало били? Добавить?
- Чего ты, в самом деле, я ж не денег предлагаю…
- Еще не хватало! У меня, по-твоему, глаз нет? Кожанка - дорогая, свитера – каждый в три моих зарплаты. Домой - нельзя! И бьют тебя насмерть! Ты - бандит, Митенька?
- Может, кооператор?
- Ага, рядом лежал!
Селезнёв расхохотался, поморщился, опять хохотнул, не сводя с нее одного глаза:
- Как была, глазастая. И смелая! Другая, завидев, что какого-то бьют, с ходу ноги сделала.
- Все такая же дура! У меня – дочка, а я в драки ввязываюсь.
Вернувшись с медикаментами, увидела, что Селезнёв прикорнул, но тут же вскинулся, едва она переступила порог. Влив в него полстакана водки, разукрасила парня пластырем и зеленкой, сделав еще больше похожим на жертву автомобильной аварии. Оставив кое-какую снедь, появилась уже следующей ночью. Похожий на оголодавшего циклопа Митька встретил радостно, но Инна пресекла попытки побалагурить:
- А ты чего в девятый класс не пошел?
- Так и не узнала?
- Нет…
- У географички в кабинете назавтра красить должны были, пособия в учительскую отнести послала, вместе с сыном завуча. А пока я карты в шкаф запихивал, эта срань болотная у исторички со стола кошелек сперла.
- Да ты что!
- Ага, и в трусы засунул. Историчка вернулась, кошелька хватилась. Закрыла в учительской и с физруком обоих догола раздела. Я, понятно, как стеклышко, а у него между булок кошелек зажат.
- Ты-то причем?
- Свидетель. Велели из школы убираться, а чтоб помалкивал, носом ткнули, что у завуча муж - парторг в НИИ.
- Не поняла?
- Дом-то наш ведомственный, мать с работы уберут, на улице останемся.
- Мне сказать слабо было?
- А ты чего могла?
- Ну, не знаю…
- То-то и оно…
- Все равно, ты со мной не по-дружески, не по-мушкетерски…
- Сын завуча тоже мушкетером был. Ладно, проехало! А ты…
Инна, испугавшись вопроса про Сашку, перевела стрелки:
- Нам, когда отец погиб, тоже квартиру не дали, мы с мамой, уж, и вещи собрали. А нас выселять пришли.
- Семью погибшего на производстве?
- Тетя Шура телефон корреспондента «Правды» нашла, его сынишка у нее в группе был. Главный редактор выселение остановил и такую статью напечатал, мама, не горюй! А жиллощадь наша комсомольскому секретарю уплыла, я его как-то встретила, когда уже в школу пошла, да и спрашиваю, как в нашей квартире живется.
- А он?
- Зенками похлопал, морду кирпичом сделал, и пошел, солнцем палимый. А друзей отца, что хай тогда поднять пытались, сократить пригрозили.
- Выходит, и раньше сокращали.
- Ага.
- Ин, знаешь, чего…
- Чего?
- Ладно, потом. Давай лучше мушкетерское повспоминаем!
Пока не начало светать, бывшие Миледи и Д’Артаньян ворошили прошлое их класса, потом Митька, подмигнул на прощание циклопьим глазом и бросив короткое «Ну, будь!», растворился в уходящих сумерках и появился под Новый год, когда Инна заканчивала домывать полы в садике.
- Мить, СССР больше нет!
- Знаю, слышал.
- Что ж теперь будет?
- Ничего хорошего, думаю.
- А мы-то как же?
- Про всех не знаю, а ты дождись меня, Ин! Я вернусь, дождись, пожалуйста.
Селезнёв прижал к себе. Почувствовав под мышкой кобуру, Инна так и не нашлась, что ответить.
Провожая Старый год, они с соседками изумились: вместо Горбачева с Ельциным по телеку их поздравлял сатирик с узнаваемым лицом, чью фамилию женщины так и не смогли припомнить.
Глава 2. Выжить после.
Год начался скачущими, как блохи от ДУСТа, ценами и очередями на все про все - строго по талонам. Иннины карточки отоваривала Яковлевна или тетя Шура, добавляя к их уже совместному хозяйству доппаек в виде остатков питания садовских детей. Уборщице такого счастья на работе не предлагали, она и взяла бы для дочки, а дома детские остатки есть стеснялась. Третья соседка и ее муж держались особняком и появлялись на кухне в отсутствие других жильцов, не показывая, что из чего они себе стряпают.
Выходными она стучала на пишущей машинке, прерываясь на погулять с дочкой, а ночами, заслонив от девочки свет старенькой настольной лампы, шила и перешивала детские вещи, все больше превращаясь в конвейерный механизм, не оставлявший ни времени, ни сил, что находила благом, не дававшим поселяться в голове мыслям о Митьке. О будущем тоже не размышляла, бездумно плывя по течению тогдашней жизни, запамятовав, что судьба и на печке найдет.
Выбравшись в ближайший «Детский мир», где, по слухам, собирались выкинуть детские колготки, и, рискнув не оплатить проезд, на беду, нарвалась на контролеров. Слезы, заведомо не впечатлив видавших виды теток, готовы были хлынуть градом: штраф съест почти все, что наскребла на колготки.
