– Тебе нравится учить?
       
       – Я работала учительницей, только с детьми.
       
       – Нравится? – повторил он вопрос.
       
       – Да, – ответила она, снова раздражаясь.
       
       – Не сердись, – сказал он мягко. – Что же ты такая яростная? Загораешься легко от всего, что тебе не по нраву.
       
       – Я не сержусь, – возразила принцесса упрямо. Нории издал короткий смешок, но не ответил ничего.
       
       Они лежали и молчали, слушая плеск волн и шум ветра в больших листьях над ними.
       
       – Девочки боятся, что их выгонят, когда ты женишься, – Ангелина прислушивалась к его дыханию. Спит? Слышит ее?
       
       – Если захочешь – выгонишь, – ответил он равнодушно.
       
       – И ты позволишь? Сейчас ты спишь с ними, пользуешься, а потом – всё, по домам?
       
       Она снова разозлилась и ничего не могла с этим сделать. Раньше ее защитой было равнодушие. Теперь – злость. Что угодно, только не позволять собой манипулировать.
       
       – Я бы спал с тобой, моя принцесса, – сказал он вдруг очень близко. Ани открыла от неожиданности глаза, повернула голову и увидела его лицо, зрачки, постепенно менявшие цвет на вишневый. Он протянул руку и пальцами легко пробежал от ее кисти к локтю. – Спал бы каждую ночь. И тебе было бы со мной хорош-шо, Ангелина. Но ты ведь не покориш-шься…
       
       Ани заледенела, не позволяя себе дернуться или отвести руку. Или взгляд. В кончиках пальцев запульсировала горячая злость, ветер стал сильнее, зашумели волны. Если он еще двинется, она его ударит. И плевать, что потом ей будет не выбраться с пляжа.
       
       – Я пойду искупаюсь, – произнесла она очень ровно, не отводя глаз. Мужчина улыбался, и она медленно встала, пошла к лазурной воде. Дракон низко засмеялся ей в спину:
       
       – Беги, принцесса. На этот раз я не стану тебя ловить.
       
       Она снова долго плавала, пока не успокоился ветер и волны не стали снова мягкими и ласковыми. Нории уже обернулся и ждал ее, пока она вытиралась, одевалась. Донес ее до дворца, и Ангелина быстро ушла к себе. День все равно был чудесный.
       
       И да, он прав. Она не покорится.
       

       
       
       
       Глава 13

       
       
       Начало октября, Иоаннесбург, королевский дворец
       
       
       
       Святослав Федорович, суббота
       
       Субботнее утро обещало быть солнечным. Святослав Федорович проснулся очень рано, когда было еще темно, быстро оделся и вышел в парк. Долгий путь от своих покоев до фамильного кладбища Рудлогов он изучил уже так хорошо, что мог бы пройти его с закрытыми глазами.
       
       Он шел к своей Ирине, как ходил все эти две недели с момента возвращения во дворец. Приходил, сидел, рисовал наброски, вспоминал. И к завтраку возвращался к дочерям. И старался не реагировать на тревожные взгляды, которыми обменивались родные.
       
       Он сел на скамейку перед могилой, прикрепил лист на планшет и в утренних сумерках снова стал рисовать. Святослав никак не мог уловить идею для воплощения в мемориале. Памятники почившим монархам обычно были торжественными и величественными, но для него Ирина навсегда осталась юной королевой, которую он впервые увидел в начале своей работы придворным архитектором. Он помнил, как она посмотрела на него – изучающе, внимательно, как улыбнулась, когда приняла решение. Уже тогда в ней чувствовалась совершенно несокрушимая сила. И при этом удивительная, завораживающая, мягкая женственность.
       
       Это он и хотел передать, но никак не мог.
       
       Сбоку раздались шаги; человек остановился, словно в нерешительности. Затем подошел к могиле, положил цветы, сел рядом.
       
       – Я знал, что встречу вас рано или поздно, – сказал Святослав, поднимая глаза на Стрелковского. – Цветы до сих пор передавал сторож, но я был уверен, что вы придете сами.
       
       – Здравствуйте, Святослав Федорович, – спокойно ответил Игорь, не поворачивая головы. – Вы просто поговорить, или случилось что-то?
       
       – Полина пропала, – медленно проговорил Святослав, изучающе глядя на бывшего начальника разведуправления. – В Бермонте. Вчера пришло известие.
       
       Они помолчали.
       
       – И давно вы знаете? – спросил Игорь глухо.
       
       – Да уж почти девятнадцать лет как, – Святослав усмехнулся. – Она совсем не похожа на меня. Лоб, разрез глаз, нос – все ваше. А потом и характер. Я же помню вас еще по молодости. Та же энергия, страсть к спорту.
       
       Они снова замолчали, глядя на могилу женщины, которую оба так сильно любили.
       
       – Мы тогда год как поженились, – продолжал бывший принц-консорт, – и были счастливы. Я точно был счастлив. А после одной ночи Ирина сильно изменилась. Так изменилась, что я думал, не удержу ее. А потом родилась Полина.
       
       – Я любил ее, – сказал Стрелковский.
       
       – Ее нельзя было не любить, Игорь Иванович.
       
       – Но не уберег.
       
       Снова молчание мужчин, объединенных общим прошлым и одной женщиной.
       
       – Что вы рисуете, Святослав Федорович?
       
       Он показал наброски.
       
       – Вот. Но все не то, Игорь.
       
       – Да. Не то.
       
       Они еще посидели, думая каждый о своем и глядя, как встающее осеннее солнце прогоняет с кладбища серую дымку, раскрашивает его в золото и багрянец, высвечивает белые камни усыпальниц. Стрелковский ушел первым, не прощаясь.
       
       
       * * *
       
       Чуть позже в доме Тандаджи раздался телефонный звонок. Трубку взяла супруга Майло и, выслушав звонившего, понесла ее, как змею, в вытянутой руке к только что проснувшемуся мужу.
       
       – На, – ядовито сказала она, – опять по работе. Какой мне прок от того, что муж – большой человек, если я не могу побыть с ним на выходных?
       
       – И тебе доброе утро, звезда жизни моей, – ответил тидусс, прикрыв трубку рукой. – Помни? мне ноги, жена. А мужу надо работать.
       
       Супруга, выразительно поведя смуглыми плечами и недовольно поблескивая темными глазами, все-таки опустилась на кровать, откинула черную косу за спину и принялась за работу. У каждого в их доме работа была своя, и надо было хоть иногда уметь вовремя промолчать.
       
       – Тандаджи, слушаю, – сказал подполковник, поощрительно улыбаясь жене. Что-то она непривычно тихая с утра. Не успели с матушкой поцапаться еще, наверное.
       
       – Здравствуй, Майло, – голос был знакомый, и тидусс вдруг почувствовал давно забытое желание вытянуться по струночке. – Не нужен ли вам полевой агент? Опыт большой, правда, перерыв тоже был существенный.
       
       – Здравствуйте, – ответил действующий начальник разведуправления, делая второй рукой знаки супруге, чтобы она вышла. Но запас смирения она на сегодня уже, очевидно, исчерпала. Благо массаж не прекращала. – А вы, Игорь Иванович, в штат или на конкретное дело?
       
       – Пока на конкретное, – пояснил Стрелковский спокойно, – а там посмотрим. Поставишь меня на поиски Полины Рудлог?
       
       – Понятно, – невпопад ответил Майло. Ему действительно было все понятно, но зачем озвучивать?
       
       – Спасибо, друг.
       
       – Рад, что ты возвращаешься, Игорь. Сегодня хочешь зайти? Тогда после обеда, с утра у меня встреча.
       
       – Нет, мне нужно передать дела в монастыре. В понедельник.
       
       – Буду ждать.
       
       Супруга больно сжала большой палец на ноге, покрутила его.
       
       – Ты еще и уезжаешь куда-то? Что за муж мне достался! Ни отпуска, ни внимания!
       
       – Не сердись, цветок мой сладкий, – привычно ответил Тандаджи, – я быстро.
       
       Жена недоверчиво фыркнула, обиделась.
       
       – Таби, я хочу, чтобы ты улыбалась, – ласково произнес Майло, – ты такая красавица, когда улыбаешься.
       
       – А я хочу в отпуск, – капризно заявила женщина. – С тобой. И без мамы.
       
       Тандаджи выдохнул. С подчиненными и преступниками было как-то проще.
       
       
       
       Люк Кембритч
       
       – Ты сумасшедший, – сказал Майло, морщась от вкуса кисленьких ягод брусники, которую ему щедро насыпала содержательница подземного штаба разведуправления, очень благообразная Дорофея Ивановна.
       
       Кто бы мог подумать, что эта старушка еще при папеньке покойной Ирины-Иоанны работала заместительницей тогдашнего начальника разведуправления, и сотрудники опасались ее за тяжелую руку и острый язык. И за прошлое – приятнейшая Дорофея по юности была ликвидатором. В архивах Управления сохранился позывной доброй старушки – Черная Мегера, и Люк весело и немного с опаской косился на нее, разливающую молоко из ведра в огромные кружки и что-то про себя напевающую.
       
       Бабушка вдруг подняла голову, посмотрела на него холодными глазами убийцы, и Люк поспешно отвернулся. Ну ее к демонам.
       
       Они сидели на завалинке у хутора и горстями ели красноватую вязкую бруснику, греясь на редком октябрьском солнышке.
       
       – Рыбки не клюют на крючок, – ответил Кембритч, тоже морщась и доставая сигарету, чтобы заглушить приятным вкусом табака мерзкое ощущение кислятины. Отказаться от угощения он не рискнул. Подозревал, что Майло – тоже. – Не верят. А я, признаться, уже устал просиживать задницу у кабинета министра. Надои, удои, корма, зерновые, силос. Я скоро сам замычу, Майло.
       
       – Главное, чтоб рога не отросли, – откликнулся начальник, терпеливо доедая угощение. – Ты, конечно, рисковый парень, Люк, но после этого не отмоешься.
       
       – Ты меня отговариваешь? – виконт тряхнул сигаретой, и пепел полетел на землю. Солнышко грело, и он расстегнул куртку. – Ты ли это, Майло?
       
       – У меня тик начнется, если ты еще что-нибудь сломаешь, артист хренов, – пробурчал Тандаджи, принимая из рук ласково улыбающейся Мегеры кружку с парным молоком. – Я подумаю, дай мне время до завтра.
       
       – Молодой человек, я так и буду перед вами с вытянутой рукой стоять? – неприятно прошелестела бабуся-ликвидаторша. – Берите, курящим молоко особенно полезно.
       
       Люк молоко не любил с детства, но поспешно затушил сигарету, пробормотал «спасибо», взял кружку из крепких старушкиных рук и послушно начал пить.
       
       
       
       Марина, понедельник
       
       «Итак, что мы имеем. Старшая сестра украдена драконом. Вторая замучена королевскими делами. Одна пропала в горах, другая ходит непривычно угрюмая и собирается бросать учебу. Самая младшая чудит в школе, и, похоже, превращение из деревенской девчонки в принцессу вскружило-таки ей голову. И только ты бодро шагаешь над пропастью, потому что подсела на адреналин, а заняться тебе нечем».
       
       Я дочистила зубы, скептически глядя на себя в зеркало. Вчера я проколола уши, сделала сразу шесть дырок – и в мочках, и в хрящиках, – и сразу прикупила себе некрикливых сложных серег, цепочек и прочей радости. И сейчас, глядя на свое отражение, впервые подумала, что веду себя, как подросток в период бунта, дорвавшийся до свободы.
       
       Мартину, правда, понравилось: он сказал, что длинные серьги совершенно изумительно сочетаются с моими короткими волосами. Он же не знал, как болели с непривычки мочки и как распухла эта красота вечером. Поэтому сегодня в ушах скромно красовались гигиенические гвоздики.
       
       Утро понедельника, после того как мы узнали о пропаже Полли, выдалось нелегким. Все выходные искали информацию, надеялись, что сестричка быстро найдется. Василина была непривычно тяжела и сосредоточена. Отец – рассеян и задумчив. Мариан быстро позавтракал, сухо попрощался и ушел. Опять он переживал всё как свои личные ошибки.
       
       Алина вяло ковыряла ложкой чудную творожную запеканку и сидела, надув губы. Хотела бы я знать, что у нее произошло. Ребенок отговорился плохим самочувствием, но я прекрасно помнила, как она бегала на уроки с температурой, и не верила. Но давить не стала – переболеет и сама расскажет.
       
       Каролина уже ушла в школу, торжественно пообещав, что не будет больше хамить учителям и принимать подарки от одноклассников. Василина долго втолковывала ей, что малявку задабривают не потому, что она такая замечательная сама по себе, а потому, что она сестра королевы. И дети, скорее всего, давно уже науськаны папами и мамами, чтобы подружиться с ней и стать ближе к трону.
       
       У меня в школе подруга была одна, Катька Спасская, и она точно дружила со мной не за какие-то привилегии. Интересно было бы узнать, что с ней, кстати. Надо найти, пообщаться. Если захочет, конечно. Последний раз мы с ней виделись… за неделю до переворота.
       
       Воспоминания о Катюхе разбередили во мне и другие – и я закуталась в теплую кофту, уселась во влажное кресло на веранде, выходящей в парк, велела горничной принести мне кофе и долго созерцала желтую и красную пышность деревьев, позволяя мыслям течь свободно, как сигаретный дым над моим столиком.
       
       Я вспоминала наши последние дни во дворце, вспоминала, как тревожно мне было и как боялась я мамы – похудевшей, нервной, резко двигающейся. Мы все чувствовали: что-то происходит, – и сбивались в свою сестринскую стайку, чтобы поддержать друг друга. Одна Ангелина была безмятежна, и ее спокойствия хватало на нас всех.
       
       Но иногда мне не хватало выдержки, и я забегала к матери в комнату, обнимала ее и твердила, как я ее люблю.
       
       – Все будет хорошо, – уверяла она меня, а я не могла оторваться, вдыхала ее запах и верила, что все правда наладится. Зря верила.
       
       Тогда проходили какие-то соревнования, и в лошадях я тоже черпала силу. Огонек, Ласточка, Зяблик – высокие, крепкие, мои настоящие друзья. С темными умными глазами, с особым запахом, теплые, любящие побаловаться, но исправно выполняющие все команды на соревнованиях. Как-то так получилось, что среди лошадей друзей у меня было больше, чем среди людей. Люди их в конце концов и погубили.
       
       Я глотнула кофе, отложила тлеющую сигарету на пепельницу и покосилась в сторону заново отстроенных конюшен, ныне пустых. Туда я тоже не могла заставить себя зайти, как и на могилу матери.
       
       Я часто думала: ведь мы все обладаем какой-то силой. И пусть учили нас мало, пусть основное внимание доставалось Ани… Но почему Кембритча я смогла отшвырнуть, а того демона просто боялась до полуобморочного состояния? Почему никто из нас не встал рядом с мамой? Я винила и Ангелину, и Васю, и себя. За трусость и малодушие, за уверенность в том, что она нас защитит, за то, что даже мысли не мелькнуло броситься на это чудовище, выиграть для матери время. Много можно придумать оправданий – но я всегда знала, что я просто струсила. И эта вина и злость на себя и на сестер – за то, что мы живы, а она нет, – преследовали меня еще долго.
       
       Я задавала эти горькие вопросы Ангелине где-то через месяц после Васиной свадьбы. К тому времени я совершенно измучилась – периодически начинала задыхаться и старалась скрыть это от родных, остановился лунный цикл. Бессонница стала моим другом: я могла ночи напролет лежать в тягостном оцепенении и думать, анализировать, плакать, загадывать, что мы все ошибаемся, и газеты наврали, и мама выжила. Может, в плену или скрывается, как мы, но главное – выжила!
       
       Сейчас я понимаю, что у меня было сильнейшее нервное расстройство, а тогда я была испугана и вымотана, и казалось мне, что жизнь закончена, что я высохну или задохнусь и тоже умру.
       
       – Мы просто были слишком уверены, что ей всё по плечу. И слишком привыкли слушаться. Сказала «за спину» – мы и встали, – спокойно ответила мне Ани. Так спокойно, что я поняла: наверняка она уже спрашивала себя о том же.
       
       Тогда же на нервной почве я начала расчесывать себе руки – ходила с красной, разодранной кожей и остановиться не могла. Совершенно случайно я нашла средство, которое временно помогало мне – лес за садом имения Байдек заканчивался обрывом в озеро, и над обрывом этим к старому крепкому дубу, шелестящему тусклой желтой листвой, были прикреплены веревочные качели. Мы обнаружили их с Полинкой – и никому из сестер не сказали, потому что они наверняка запретили бы нам кататься. Не знаю, зачем это было нужно Поле.