- Габи, о чём она? - она оттянула пышный кружевной воротничок, - что у меня там?
- Я ничего не вижу! - раздражённо воскликнула Габриэль, - зачем вы её пугаете?
- Кровь... кровь вот здесь у тебя, - слепая поднесла руку вверх, показывая, где именно она это "видит". Ребром ладони она резко провела по своему горлу.
Люсиль всхлипнула и посмотрела на Габриэль. Та увидела, что глаза подруги полны слёз.
- Зачем вы её пугаете?! - повторила Габриэль, - пойдем, милая! - она подхватила Люсиль за локоть и потянула за собой, - эта старуха просто выжила из ума. А тебе нельзя так волноваться из-за всякой ерунды.
Они быстро перешли на другую сторону улицы подальше от безумной слепой. И Люсиль, наконец справившись с волнением, перевела дыхание.
- Мне уже лучше, Габриэль, прости, - прошептала она. - Просто... она меня почему-то так напугала.
Габриэль улыбнулась ей в ответ.
- Она просто безумная старуха. И всем говорит одно и тоже.
Люсиль кивнула головой, старательно пытаясь привести нервы в порядок.
- Да... наверное ты права.
- Пойдем, Люсиль, я провожу тебя домой, - проговорила мадам Дантон.
- Спасибо, - Люсиль кивнула ей, - тогда выпьешь у нас горячего шоколада и посплетничаем, ладно? Без этого я тебя не отпущу.
- Ну, хорошо, милая - улыбнулась ей Габриэль.
Дома, в уютной гостиной за чашечкой горячего шоколада и несерьезной болтовней с Габриэль, тревога Люсиль постепенно утихла. Хотя, нет-нет, да и вспоминались слепые глаза нищенки и её страшный жест.
- Габи, она ведь всем это говорит, правда? - наконец, не выдержав, спросила Люсиль.
Габриэль, увлечённо рассказывающая что-то об их общих знакомых, удивлённо подняла на неё свои тёмные глаза.
- О чём ты, Люсиль? Кто - она?
- Она... та женщина у лавки с зеленью, которую мы сегодня встретили.
- Милая моя, - Габриэль успокаивающим жестом сжала ладонь подруги, - конечно. И попробуй не думать о ней. У тебя есть, о ком думать - муж и ребенок.
Кстати, о вашей крошке... - мадам Дантон встала из-за стола, оправляя пышное платье, - давненько я его уже не видела, вашего славного Горация. Пойдем, покажешь его мне?
- Конечно, - Люсиль улыбнулась и легко вскочила из-за стола, потянув Габриэль за руку, - пошли, пошли!
Они вошли в соседнюю комнату, где в кроватке мирно посапывал ребёнок.
- Действительно очень спокойный, - Габриэль склонилась над колыбелью, - просто маленький ангел.
Люсиль кивнула ей, гордо улыбнувшись.
- Да, он просто чудо. Я уже не представляю, как раньше жила без моего ангелочка.
- И уже совсем большой, - проговорила Габриэль, - сколько ему?
- 6-го сентября исполнится два месяца, - ответила Люсиль, - уже через неделю. Знаешь, Габи, я уже сейчас часто думаю о том, каким он будет, когда вырастет. Так хочется, чтобы он был счастлив.
Габриэль засиделась до вечера. Люсиль была немного бледнее, чем обычно, но вела себя как прежде - весело смеялась над шутками Габриэль, шутила сама.
Вскоре пришёл Камилл, и они немного посидели втроём. Затем Габриэль засобиралась домой.
- Боже, уже семь часов! - воскликнула она, - как быстро пролетело время.
- С нами не соскучишься, - хитро улыбнулась ей Люсиль. - На следующей неделе ждём на обед вас с Жоржем.
Мадам Дантон кивнула ей и, уходя, обняла на прощание.
- Береги себя, милая, - прошептала она подруге.
Камилл пошёл проводить мадам Дантон. Люсиль, вернувшись в комнату, подошла к кроватке ребёнка. Он уже проснулся и смотрел на неё своими живыми ясными глазками. Потом потянулся и заплакал.
- Милый мой! - Люсиль подхватила его на руки, - проголодался? Ну сейчас, сейчас мамочка тебя покормит.
Покормив ребёнка, она подошла к стоявшему у стены комоду и открыла один из верхних ящичков. Достала тетрадь и, сев за стол, обмакнула перо в чернильницу и сделала запись:
"Сегодня я так испугалась. Эти слепые глаза, которые как будто видели меня насквозь и заглядывали в самую душу... и это страшное слово... "кровь". Но не буду ничего рассказывать Камиллу. Я и Габриэль попросила не говорить ему об этом. А сейчас просто запишу это здесь и забуду. Словно ничего и не было"
Но страшное слово "кровь", которое Люсиль так старалась забыть, вспомнилось ей очень скоро. Начало сентября 1792-го года ознаменовалось в Париже трагическими и кровавыми событиями. И хотя они не коснулись её лично, но именно в эти дни молодая женщина впервые почувствовала ту страшную и стихийную силу, которую несла с собой революция. И растерянность, и боль от того, что силу эту уже не остановить...
События эти, продолжавшиеся целых четыре дня - со 2-го по 6-е сентября 1792-го года, получили название "сентябрьских убийств". Они стали первым кровавым штрихом, который превратился потом в одну сплошную и широкую полосу, глубокую колею. Где каждое происшествие трагической цепочки неизменно влекло за собой последующее.
Народный гнев... Что может быть страшнее этой силы, которая вдруг выплескивается на улицы и несётся, подобно цунами, уничтожая под собой всех - и правых и виноватых? Именно это произошло в начале сентября в революционном Париже. Толпа, напуганная надвигающимися на столицу молодой республики войсками интервентов, которые собирались "срыть с земли революционный город", начала устраивать погромы. Толпы пьяных разъяренных людей врывались в тюрьмы Парижа, где находились арестованные аристократы, священники, часть уцелевших швейцарских батальонов и прочие лица, "сочувствующие монархии". В двух тюрьмах - Сен-Жермен и Ла Форс было ещё сделано какое-то подобие революционного суда, заключавшегося в быстром удостоверении личности и вынесении единственного приговора: "Смерть!"
В остальных местах не было и этого. Беззащитных людей - мужчин и женщин, убивали прямо в камерах или же вытаскивали в тюремный двор, где придумывали изощренные пытки и способы последующего убийства. В тюрьме Ла Форс зверски убили находившуюся там принцессу де Ламбаль, подругу королевы Марии-Антуанетты. Голова несчастной женщины была затем отделена от туловища, насажена на пику и под победные вопли санкюлотов торжественно пронесена по улицам Парижа. Её донесли до тюрьмы Тампль, где находилась в заключении королевская семья. Мария-Антуанетта, выглянувшая в окно на звериный вой народа, потеряла сознание, увидев поднесенную к её окну, надетую на пику, голову своей несчастной подруги.
- Жорж, да сделай же что-нибудь!
Камилл, ворвавшийся в кабинет министра юстиции Жоржа Жака Дантона, почти кричал. В глазах его были слёзы. Дантон оторвался от каких-то бумаг, в немалом количестве разложенных на его столе и поднял глаза на Демулена.
- Присядь, Камилл! - коротко бросил он. - Ты слишком взволнован.
Камилл сел в широкое кожаное кресло и судорожно сжал руками подлокотники.
- А ты не взволнован, Жорж?! Но это безумие надо же как-то остановить! Они врываются во все тюрьмы города и убивают беззащитных. Без суда и следствия. Да выгляни же ты хотя бы в окно, черт тебя дери! Или тебе всё равно?
Дантон откинулся назад, в удобное мягкое кресло и слегка сощурил глаза.
- Нет, Камилл, мне не всё равно.
- Но тогда...
- А что тогда? - раздраженно перебил его Дантон, - что я по-твоему могу сделать? Что?
- Но... но ты же министр, Жорж!
- Да, Камилл, я министр, - Дантон сцепил руки в замок и пристально посмотрел на Демулена, - но ты слишком импульсивен, в тебе говорят эмоции... ты совсем не считаешься с окружающей действительностью. Посмотри, какие анархические настроения царят сейчас в Национальной гвардии. Ты хочешь, чтобы я отдал приказ, который никто из них не будет выполнять? - Дантон выделил слово "никто" и сделал многозначительную паузу. Затем продолжил:
- В двух тюрьмах уже созданы трибуналы. В Ла Форс его возглавляет Эбер, в Сен-Жермен мы отправили Майяра.
- Этот экстремист Эбер... да и Майяр не лучше.
Слова Камилла Дантон пропустил мимо ушей.
- Что же до надежд на Национальную гвардию... очнись, Камилл, бОльшая часть гвардейцев, я уверен, сразу же и с радостью присоединится ко всей этой толпе, которая убивает и кричит :"Режь монархистов!". Ты этого хочешь? Чтобы новое республиканское правительство было ещё больше скомпрометировано? Чтобы народ совсем перестал нас уважать?
В кабинете повисло напряженное молчание.
Демулен сидел, опустив голову, ничего не отвечая.
- Мы должны просто переждать, - закончил Дантон. - Все - рано или поздно - завершится само, не надо вмешиваться.
Успокаивающим жестом он попытался дотронуться до руки Камилла, но тот встал и молча вышел из кабинета, хлопнув дверью.
- То, что произошло в Париже в последние дни - позор для революции! - голос Дантона звучал резко и отрывисто.
- Я не отрицаю этого, - тёмные глаза Бриссо смотрели, как всегда, немного иронично, - удивляет одно, почему никак не получилось остановить это безумие? Впрочем, этот вопрос я задаю себе и сам.
Бриссо встал из-за стола, за которым обычно происходили совещания министров республиканского правительства и подошёл к окну.
Дантон вытащил из кармана платок и вытер пот, выступивший на лбу.
- Как так всё-таки могло получиться? - полувопросительно произнес Бриссо, по-прежнему отстраненно глядя на улицу. - Сейчас мы, конечно, всё это осуждаем, а тогда...
- Чёрт побери! - Дантон ударил кулаком по столу, - остановить то, что тогда творилось было всё равно, что голыми руками бороться с извержением вулкана.
Бриссо иронично поднял бровь.
- Да, я согласен. Но, тогда получается, что наша Национальная гвардия ни черта не стоит. А всё решают они... эти... - он смолк на полуслове.
- Ну, продолжай, Жак, - проговорил Дантон, - кто - они? Они - народ... да, представь себе, это тоже народ, вся эта отчаянная озверевшая толпа. Но можно спросить себя - почему они стали всё это делать? Не потому ли, что не верили в настоящее республиканское правосудие и стали вершить его сами?
- Если правосудием можно назвать жестокие убийства сотен и сотен людей без суда и следствия, - холодно произнёс Бриссо.
Он всё также стоял у окна, заложив руки за спину.
- Народный гнев назрел и он должен был выплеснуться, - отпарировал Дантон.
Бриссо вздохнул и сел обратно за стол. Слегка откинулся на спинку высокого кресла.
- Во всей этой ситуации я, как министр юстиции, вижу только один выход, - произнёс Дантон, - необходимо ужесточить работу временного чрезвычайного трибунала. Народ не должен бояться того, что находящиеся в тюрьмах враги республики, избегут справедливого, а главное - законного правосудия.
- И в чём же ты видишь это ужесточение?
Ироничный тон Бриссо раздражал Дантона.
- Решения трибунала не подлежат апелляции и кассации. Единственной мерой наказания будет смертная казнь, - отчеканил он.
Бриссо привстал и, как показалось Дантону, даже слегка побледнел.
- Но, Жорж... чем же это лучше... той же испанской инквизиции? - тихо спросил он.
Дантон грузно поднялся из-за стола.
- А ничем! - усмехнулся он в ответ. - Да, ничем. Но это - крайняя мера, понимаешь, Жак? У нас нет выхода, иначе - гибель. На границах республики - войска интервентов. Эбер во главе Парижской коммуны всячески подбивает бедный люд к новым восстаниям, обвиняя во всём аристократов и скупщиков. В армии зреет недовольство. Стране грозит хаос и полнейшая анархия. И только жёстко действующий революционный трибунал сможет разгрести все это и навести порядок.
- Ну, дай-то Бог... - с улыбкой недоверия протянул Бриссо, - ты говоришь о порядке, но... при таком условии, когда единственная мера наказания - смертная казнь - и само правосудие должно быть идеальным. Ведь, могут быть ошибки.
- Могут, - Дантон склонил над столом свою крупную голову, размышляя. - Но мы будем очень стараться их избежать. И я повторяю, мера эта - временная. Когда обстановка внутри страны нормализуется, трибунал будет заменён на обычные суды.
- Это страшная мера, - всё также тихо произнёс Бриссо, пристально глядя на Дантона.
- А у нас есть выбор? - спросил тот.
Бриссо вздохнул.
- И всё-таки, это чудовищный закон, Жорж.
- А у нас есть выбор? - повторил свой вопрос Дантон. - Жак, я надеюсь, твоя партия поддержит решение об усилении работы чрезвычайного трибунала.
Бриссо провёл рукой по лбу, посмотрел на Дантона.
- Ну... хорошо, - наконец произнёс он, - но ещё будет обсуждение в Конвенте и общее голосование. И видит Бог, как тяжело далось мне это решение.
Дантон засмеялся и подойдя, дружески хлопнул Бриссо по плечу.
- А Бог здесь ни при чём, мой дорогой Жак. Сейчас у нас должен быть Бог, единственный для всех - это Республика. Единая и неделимая.
- Ну, что без меня делал мой славный Гораций? - Камилл подошёл к колыбели и склонившись над ребёнком, поцеловал его.
- Гулял с мамочкой в Люксембургском саду, потом кушал, потом спал, - видишь, сколько важных занятий, - засмеялась Люсиль, стоявшая рядом.
Камилл обнял её и нежно поцеловал в шею.
- А как ты, Камилл? - спросила Люсиль, - сегодня мы тебя заждались.
- Заседание Конвента было очень бурным. Жорж внёс поправки в усиление работы чрезвычайного трибунала. Жирондисты поначалу сопротивлялись, что всё это совершенно незаконно и нарушает права свободного гражданина. Но всё-таки сдались, и решение было принято. И знаешь, я всё же согласен с Жоржем. Ну а как иначе бороться с этим хаосом? - Камилл прошёл в столовую и сел за накрытый стол.
Люсиль, поставив перед ним изящную тарелку с тушёным мясом и гарниром, присела рядом, подперев щёку кулачком.
- Трибунал? - рассеянно переспросила она, поправив выбившийся из причёски белокурый локон.
- Э... - засмеялся Демулен. - Любимая, я знаю, что тебе это всё не очень интересно. Но мои мысли последние дни только этим и заняты.
- Конечно, я понимаю, это твоя работа, - прощебетала Люсиль, - просто я иногда теряю нить разговора, прости.
- Потому что думаешь о своём, - улыбнулся Демулен.
- Да, может и так. Но я так рада, что ты теперь депутат Конвента. Ты ведь так этого хотел.
- Да, - кивнул Камилл, - и надеюсь, я смогу принести там хоть какую-то пользу для Франции.
- Милый мой, - Люсиль нежно провела рукой по щеке мужа. - Я в этом не сомневаюсь.
- А знаешь, сегодня днём заходила Габриэль, - голос Люсиль стал тревожным, - она так располнела... и жаловалась на боль в сердце. Сказала, что вчера ей приснился нехороший сон. Какой-то темный страшный сад, заросший огромными деревьями. И в котором она совсем одна. Заблудилась и не может выйти... И вот этот сон Габи теперь не выходит у меня из головы.
- Мой ангел, ты слишком впечатлительна, - Камилл дотронулся до её руки, - а Габриэль... ну, как известно, женщины, ожидающие ребенка, бывают тоже слишком впечатлительны.
- Ещё бы, - улыбнулась Люсиль в ответ, - мне ли этого не знать.
Она встала из-за стола, поправив пышную юбку.
- Милый, сейчас принесу тебе десерт.
Юная Французская республика, единая и неделимая, несмотря на раздиравшие её внутренние противоречия и борьбу с войсками интервентов, умудрялась вести и завоевательные войны. Конечно, под видом войн "освободительных".
Зимой 1793-го года Жорж Дантон, неутомимый оратор и один из организаторов победы республиканских войск с крупной армией интервентов в местечке Вальми, был удостоен чести реорганизовать завоеванные Бельгийские территории.
- Я ничего не вижу! - раздражённо воскликнула Габриэль, - зачем вы её пугаете?
- Кровь... кровь вот здесь у тебя, - слепая поднесла руку вверх, показывая, где именно она это "видит". Ребром ладони она резко провела по своему горлу.
Люсиль всхлипнула и посмотрела на Габриэль. Та увидела, что глаза подруги полны слёз.
- Зачем вы её пугаете?! - повторила Габриэль, - пойдем, милая! - она подхватила Люсиль за локоть и потянула за собой, - эта старуха просто выжила из ума. А тебе нельзя так волноваться из-за всякой ерунды.
Они быстро перешли на другую сторону улицы подальше от безумной слепой. И Люсиль, наконец справившись с волнением, перевела дыхание.
- Мне уже лучше, Габриэль, прости, - прошептала она. - Просто... она меня почему-то так напугала.
Габриэль улыбнулась ей в ответ.
- Она просто безумная старуха. И всем говорит одно и тоже.
Люсиль кивнула головой, старательно пытаясь привести нервы в порядок.
- Да... наверное ты права.
- Пойдем, Люсиль, я провожу тебя домой, - проговорила мадам Дантон.
- Спасибо, - Люсиль кивнула ей, - тогда выпьешь у нас горячего шоколада и посплетничаем, ладно? Без этого я тебя не отпущу.
- Ну, хорошо, милая - улыбнулась ей Габриэль.
Глава 10. СЕНТЯБРЬСКИЕ УБИЙСТВА
Дома, в уютной гостиной за чашечкой горячего шоколада и несерьезной болтовней с Габриэль, тревога Люсиль постепенно утихла. Хотя, нет-нет, да и вспоминались слепые глаза нищенки и её страшный жест.
- Габи, она ведь всем это говорит, правда? - наконец, не выдержав, спросила Люсиль.
Габриэль, увлечённо рассказывающая что-то об их общих знакомых, удивлённо подняла на неё свои тёмные глаза.
- О чём ты, Люсиль? Кто - она?
- Она... та женщина у лавки с зеленью, которую мы сегодня встретили.
- Милая моя, - Габриэль успокаивающим жестом сжала ладонь подруги, - конечно. И попробуй не думать о ней. У тебя есть, о ком думать - муж и ребенок.
Кстати, о вашей крошке... - мадам Дантон встала из-за стола, оправляя пышное платье, - давненько я его уже не видела, вашего славного Горация. Пойдем, покажешь его мне?
- Конечно, - Люсиль улыбнулась и легко вскочила из-за стола, потянув Габриэль за руку, - пошли, пошли!
Они вошли в соседнюю комнату, где в кроватке мирно посапывал ребёнок.
- Действительно очень спокойный, - Габриэль склонилась над колыбелью, - просто маленький ангел.
Люсиль кивнула ей, гордо улыбнувшись.
- Да, он просто чудо. Я уже не представляю, как раньше жила без моего ангелочка.
- И уже совсем большой, - проговорила Габриэль, - сколько ему?
- 6-го сентября исполнится два месяца, - ответила Люсиль, - уже через неделю. Знаешь, Габи, я уже сейчас часто думаю о том, каким он будет, когда вырастет. Так хочется, чтобы он был счастлив.
Габриэль засиделась до вечера. Люсиль была немного бледнее, чем обычно, но вела себя как прежде - весело смеялась над шутками Габриэль, шутила сама.
Вскоре пришёл Камилл, и они немного посидели втроём. Затем Габриэль засобиралась домой.
- Боже, уже семь часов! - воскликнула она, - как быстро пролетело время.
- С нами не соскучишься, - хитро улыбнулась ей Люсиль. - На следующей неделе ждём на обед вас с Жоржем.
Мадам Дантон кивнула ей и, уходя, обняла на прощание.
- Береги себя, милая, - прошептала она подруге.
Камилл пошёл проводить мадам Дантон. Люсиль, вернувшись в комнату, подошла к кроватке ребёнка. Он уже проснулся и смотрел на неё своими живыми ясными глазками. Потом потянулся и заплакал.
- Милый мой! - Люсиль подхватила его на руки, - проголодался? Ну сейчас, сейчас мамочка тебя покормит.
Покормив ребёнка, она подошла к стоявшему у стены комоду и открыла один из верхних ящичков. Достала тетрадь и, сев за стол, обмакнула перо в чернильницу и сделала запись:
"Сегодня я так испугалась. Эти слепые глаза, которые как будто видели меня насквозь и заглядывали в самую душу... и это страшное слово... "кровь". Но не буду ничего рассказывать Камиллу. Я и Габриэль попросила не говорить ему об этом. А сейчас просто запишу это здесь и забуду. Словно ничего и не было"
***
Но страшное слово "кровь", которое Люсиль так старалась забыть, вспомнилось ей очень скоро. Начало сентября 1792-го года ознаменовалось в Париже трагическими и кровавыми событиями. И хотя они не коснулись её лично, но именно в эти дни молодая женщина впервые почувствовала ту страшную и стихийную силу, которую несла с собой революция. И растерянность, и боль от того, что силу эту уже не остановить...
События эти, продолжавшиеся целых четыре дня - со 2-го по 6-е сентября 1792-го года, получили название "сентябрьских убийств". Они стали первым кровавым штрихом, который превратился потом в одну сплошную и широкую полосу, глубокую колею. Где каждое происшествие трагической цепочки неизменно влекло за собой последующее.
Народный гнев... Что может быть страшнее этой силы, которая вдруг выплескивается на улицы и несётся, подобно цунами, уничтожая под собой всех - и правых и виноватых? Именно это произошло в начале сентября в революционном Париже. Толпа, напуганная надвигающимися на столицу молодой республики войсками интервентов, которые собирались "срыть с земли революционный город", начала устраивать погромы. Толпы пьяных разъяренных людей врывались в тюрьмы Парижа, где находились арестованные аристократы, священники, часть уцелевших швейцарских батальонов и прочие лица, "сочувствующие монархии". В двух тюрьмах - Сен-Жермен и Ла Форс было ещё сделано какое-то подобие революционного суда, заключавшегося в быстром удостоверении личности и вынесении единственного приговора: "Смерть!"
В остальных местах не было и этого. Беззащитных людей - мужчин и женщин, убивали прямо в камерах или же вытаскивали в тюремный двор, где придумывали изощренные пытки и способы последующего убийства. В тюрьме Ла Форс зверски убили находившуюся там принцессу де Ламбаль, подругу королевы Марии-Антуанетты. Голова несчастной женщины была затем отделена от туловища, насажена на пику и под победные вопли санкюлотов торжественно пронесена по улицам Парижа. Её донесли до тюрьмы Тампль, где находилась в заключении королевская семья. Мария-Антуанетта, выглянувшая в окно на звериный вой народа, потеряла сознание, увидев поднесенную к её окну, надетую на пику, голову своей несчастной подруги.
***
- Жорж, да сделай же что-нибудь!
Камилл, ворвавшийся в кабинет министра юстиции Жоржа Жака Дантона, почти кричал. В глазах его были слёзы. Дантон оторвался от каких-то бумаг, в немалом количестве разложенных на его столе и поднял глаза на Демулена.
- Присядь, Камилл! - коротко бросил он. - Ты слишком взволнован.
Камилл сел в широкое кожаное кресло и судорожно сжал руками подлокотники.
- А ты не взволнован, Жорж?! Но это безумие надо же как-то остановить! Они врываются во все тюрьмы города и убивают беззащитных. Без суда и следствия. Да выгляни же ты хотя бы в окно, черт тебя дери! Или тебе всё равно?
Дантон откинулся назад, в удобное мягкое кресло и слегка сощурил глаза.
- Нет, Камилл, мне не всё равно.
- Но тогда...
- А что тогда? - раздраженно перебил его Дантон, - что я по-твоему могу сделать? Что?
- Но... но ты же министр, Жорж!
- Да, Камилл, я министр, - Дантон сцепил руки в замок и пристально посмотрел на Демулена, - но ты слишком импульсивен, в тебе говорят эмоции... ты совсем не считаешься с окружающей действительностью. Посмотри, какие анархические настроения царят сейчас в Национальной гвардии. Ты хочешь, чтобы я отдал приказ, который никто из них не будет выполнять? - Дантон выделил слово "никто" и сделал многозначительную паузу. Затем продолжил:
- В двух тюрьмах уже созданы трибуналы. В Ла Форс его возглавляет Эбер, в Сен-Жермен мы отправили Майяра.
- Этот экстремист Эбер... да и Майяр не лучше.
Слова Камилла Дантон пропустил мимо ушей.
- Что же до надежд на Национальную гвардию... очнись, Камилл, бОльшая часть гвардейцев, я уверен, сразу же и с радостью присоединится ко всей этой толпе, которая убивает и кричит :"Режь монархистов!". Ты этого хочешь? Чтобы новое республиканское правительство было ещё больше скомпрометировано? Чтобы народ совсем перестал нас уважать?
В кабинете повисло напряженное молчание.
Демулен сидел, опустив голову, ничего не отвечая.
- Мы должны просто переждать, - закончил Дантон. - Все - рано или поздно - завершится само, не надо вмешиваться.
Успокаивающим жестом он попытался дотронуться до руки Камилла, но тот встал и молча вышел из кабинета, хлопнув дверью.
Глава 11. ГАБРИЭЛЬ
- То, что произошло в Париже в последние дни - позор для революции! - голос Дантона звучал резко и отрывисто.
- Я не отрицаю этого, - тёмные глаза Бриссо смотрели, как всегда, немного иронично, - удивляет одно, почему никак не получилось остановить это безумие? Впрочем, этот вопрос я задаю себе и сам.
Бриссо встал из-за стола, за которым обычно происходили совещания министров республиканского правительства и подошёл к окну.
Дантон вытащил из кармана платок и вытер пот, выступивший на лбу.
- Как так всё-таки могло получиться? - полувопросительно произнес Бриссо, по-прежнему отстраненно глядя на улицу. - Сейчас мы, конечно, всё это осуждаем, а тогда...
- Чёрт побери! - Дантон ударил кулаком по столу, - остановить то, что тогда творилось было всё равно, что голыми руками бороться с извержением вулкана.
Бриссо иронично поднял бровь.
- Да, я согласен. Но, тогда получается, что наша Национальная гвардия ни черта не стоит. А всё решают они... эти... - он смолк на полуслове.
- Ну, продолжай, Жак, - проговорил Дантон, - кто - они? Они - народ... да, представь себе, это тоже народ, вся эта отчаянная озверевшая толпа. Но можно спросить себя - почему они стали всё это делать? Не потому ли, что не верили в настоящее республиканское правосудие и стали вершить его сами?
- Если правосудием можно назвать жестокие убийства сотен и сотен людей без суда и следствия, - холодно произнёс Бриссо.
Он всё также стоял у окна, заложив руки за спину.
- Народный гнев назрел и он должен был выплеснуться, - отпарировал Дантон.
Бриссо вздохнул и сел обратно за стол. Слегка откинулся на спинку высокого кресла.
- Во всей этой ситуации я, как министр юстиции, вижу только один выход, - произнёс Дантон, - необходимо ужесточить работу временного чрезвычайного трибунала. Народ не должен бояться того, что находящиеся в тюрьмах враги республики, избегут справедливого, а главное - законного правосудия.
- И в чём же ты видишь это ужесточение?
Ироничный тон Бриссо раздражал Дантона.
- Решения трибунала не подлежат апелляции и кассации. Единственной мерой наказания будет смертная казнь, - отчеканил он.
Бриссо привстал и, как показалось Дантону, даже слегка побледнел.
- Но, Жорж... чем же это лучше... той же испанской инквизиции? - тихо спросил он.
Дантон грузно поднялся из-за стола.
- А ничем! - усмехнулся он в ответ. - Да, ничем. Но это - крайняя мера, понимаешь, Жак? У нас нет выхода, иначе - гибель. На границах республики - войска интервентов. Эбер во главе Парижской коммуны всячески подбивает бедный люд к новым восстаниям, обвиняя во всём аристократов и скупщиков. В армии зреет недовольство. Стране грозит хаос и полнейшая анархия. И только жёстко действующий революционный трибунал сможет разгрести все это и навести порядок.
- Ну, дай-то Бог... - с улыбкой недоверия протянул Бриссо, - ты говоришь о порядке, но... при таком условии, когда единственная мера наказания - смертная казнь - и само правосудие должно быть идеальным. Ведь, могут быть ошибки.
- Могут, - Дантон склонил над столом свою крупную голову, размышляя. - Но мы будем очень стараться их избежать. И я повторяю, мера эта - временная. Когда обстановка внутри страны нормализуется, трибунал будет заменён на обычные суды.
- Это страшная мера, - всё также тихо произнёс Бриссо, пристально глядя на Дантона.
- А у нас есть выбор? - спросил тот.
Бриссо вздохнул.
- И всё-таки, это чудовищный закон, Жорж.
- А у нас есть выбор? - повторил свой вопрос Дантон. - Жак, я надеюсь, твоя партия поддержит решение об усилении работы чрезвычайного трибунала.
Бриссо провёл рукой по лбу, посмотрел на Дантона.
- Ну... хорошо, - наконец произнёс он, - но ещё будет обсуждение в Конвенте и общее голосование. И видит Бог, как тяжело далось мне это решение.
Дантон засмеялся и подойдя, дружески хлопнул Бриссо по плечу.
- А Бог здесь ни при чём, мой дорогой Жак. Сейчас у нас должен быть Бог, единственный для всех - это Республика. Единая и неделимая.
***
- Ну, что без меня делал мой славный Гораций? - Камилл подошёл к колыбели и склонившись над ребёнком, поцеловал его.
- Гулял с мамочкой в Люксембургском саду, потом кушал, потом спал, - видишь, сколько важных занятий, - засмеялась Люсиль, стоявшая рядом.
Камилл обнял её и нежно поцеловал в шею.
- А как ты, Камилл? - спросила Люсиль, - сегодня мы тебя заждались.
- Заседание Конвента было очень бурным. Жорж внёс поправки в усиление работы чрезвычайного трибунала. Жирондисты поначалу сопротивлялись, что всё это совершенно незаконно и нарушает права свободного гражданина. Но всё-таки сдались, и решение было принято. И знаешь, я всё же согласен с Жоржем. Ну а как иначе бороться с этим хаосом? - Камилл прошёл в столовую и сел за накрытый стол.
Люсиль, поставив перед ним изящную тарелку с тушёным мясом и гарниром, присела рядом, подперев щёку кулачком.
- Трибунал? - рассеянно переспросила она, поправив выбившийся из причёски белокурый локон.
- Э... - засмеялся Демулен. - Любимая, я знаю, что тебе это всё не очень интересно. Но мои мысли последние дни только этим и заняты.
- Конечно, я понимаю, это твоя работа, - прощебетала Люсиль, - просто я иногда теряю нить разговора, прости.
- Потому что думаешь о своём, - улыбнулся Демулен.
- Да, может и так. Но я так рада, что ты теперь депутат Конвента. Ты ведь так этого хотел.
- Да, - кивнул Камилл, - и надеюсь, я смогу принести там хоть какую-то пользу для Франции.
- Милый мой, - Люсиль нежно провела рукой по щеке мужа. - Я в этом не сомневаюсь.
- А знаешь, сегодня днём заходила Габриэль, - голос Люсиль стал тревожным, - она так располнела... и жаловалась на боль в сердце. Сказала, что вчера ей приснился нехороший сон. Какой-то темный страшный сад, заросший огромными деревьями. И в котором она совсем одна. Заблудилась и не может выйти... И вот этот сон Габи теперь не выходит у меня из головы.
- Мой ангел, ты слишком впечатлительна, - Камилл дотронулся до её руки, - а Габриэль... ну, как известно, женщины, ожидающие ребенка, бывают тоже слишком впечатлительны.
- Ещё бы, - улыбнулась Люсиль в ответ, - мне ли этого не знать.
Она встала из-за стола, поправив пышную юбку.
- Милый, сейчас принесу тебе десерт.
***
Юная Французская республика, единая и неделимая, несмотря на раздиравшие её внутренние противоречия и борьбу с войсками интервентов, умудрялась вести и завоевательные войны. Конечно, под видом войн "освободительных".
Зимой 1793-го года Жорж Дантон, неутомимый оратор и один из организаторов победы республиканских войск с крупной армией интервентов в местечке Вальми, был удостоен чести реорганизовать завоеванные Бельгийские территории.
