"Тоже наверняка винит меня в смерти сестры, - подумал он. - Хотя, что уж там... ведь это - правда".
- Ладно... хорошо, - каким-то глухим голосом сказал он, - я согласен. Пусть Ваня поживёт пока у вас. Но только временно. Может быть, полгода, пока я тут со своими делами разберусь. Хотя... я вообще не знаю, как мне теперь жить... без Люси.
Маруся молча смотрела на него.
- Когда вы с Дмитрием уезжаете? - спросил Демичев.
- Завтра вечером. До этого времени тогда нужно собрать вещи Ванечки, - ответила Маруся.
- Я попрошу Антонину, - Демичев тяжело поднялся из-за стола.
- Не беспокойте Антонину, я и сама могу их собрать, - проговорила Маруся
- И вот ещё что, - продолжила она, - Михаил, я хотела попросить вас.
Можно мне посмотреть Люсины вещи? Я хочу взять что-нибудь на память о ней.
Демичев молча кивнул.
Маруся разбирала вещи Лу-Лу, с трудом сдерживая слёзы. А потом она уже перестала их сдерживать. Всё равно, в комнате она была одна, и её никто не видел. Вещей у Лу-Лу было не так много. И на память о сестре Маруся взяла только её сценическое серебристое платье, в котором она пела, когда ещё выступала в кабаре. Нитку её розового жемчуга. Свои письма, которые писала сестре из Тюмени. И альбом, где было много фотографий Лу-Лу... ещё с Солганским. И на которых Лу-Лу улыбалась и выглядела такой счастливой.
И была совсем другая, счастливая жизнь. Маруся с грустью смотрела на эти фотографии, а из головы у неё никак не выходила сцена их прощания, когда Лу-Лу уезжала из Тюмени. И когда Маруся видела сестру в последний раз.
"Боже... неужели она сделала это сама?" - думала Маруся.
Эта мысль не давала ей покоя. Когда она с мужем приехала в Вельск, после получения телеграммы о страшном известии, Демичев сказал им, что Лу-Лу случайно выпила слишком много снотворного. И сердце, которое у нее и так было слабоватым, не выдержало. И Маруся, заглушив в себе нехорошие сомнения, поверила в это. Потому что ей хотелось в это верить. Правда, получения разрешения на отпевание Лу-Лу её муж Дмитрий добился с огромным трудом.
И только в одной маленькой церквушке на самой окраине Вельска. Советская власть не очень-то жаловала подобные вещи. Считалось, что Бога нет.
- Бога нет, - прошептала Маруся, глядя на фотографию, где Лу-Лу была вместе с Солганским, - они говорят так. Но ты ведь не могла сделать это, Люсенька, правда? Ты же верила в Бога. А это... такой жуткий грех. И как же ты могла оставить Ванечку? Как?
Маруся вытерла платком слёзы, отложила альбом в сторону. Встала и прошлась по комнате, стараясь привести мысли в порядок. Немного успокоившись, она продолжила разбирать вещи сестры. Подошла к большому старинному комоду.
Два верхних ящичка открывались свободно. А вот нижний был закрыт на ключ. Маруся огляделась по сторонам, но ключа нигде не было.
- Интересно, что там? - подумала она.
Ключ нашёлся через некоторое время и совершенно неожиданно, когда Маруся подошла к небольшой книжной полочке и взяла оттуда Библию. Она хорошо помнила её. Эту книгу, в красивом тисненом золотом кожаном переплете Лу-Лу получила в подарок ещё от их мамы в день своего семнадцатилетия. Взяв книгу, Маруся вдруг заметила, как за ней, на деревянной поверхности полки что-то блеснуло. Она протянула руку и вытащила маленький ключик. И сразу догадалась, что он именно от того нижнего ящика комода, который был заперт. Ключ действительно подошёл. В ящике оказалась только одна, довольно толстая тетрадь в синей обложке. Маруся открыла её и узнала почерк сестры. Бегло пробежала взглядом по её записям.
- Люсин дневник, - прошептала она. И торопливо открыла тетрадку на последней странице. Дневник заканчивался короткой и довольно странной записью.
"11-е августа 1926 года.
Тюмень.
Вчера я узнала страшную вещь. До сих пор не могу всё это до конца осознать.
Ян так и не смог простить его... И я... не могу.
Слишком больно."
Слишком больно.
Это были последние слова, которые Глеб Демичев прочитал в дневнике Людмилы Солганской. Больше записей не было. Он закрыл прочитанный дневник и с каким-то тягостным чувством подошёл к окну. Уже давно стемнело, за окном опять падал снег. На белеющих внизу сугробах лежали длинные тени.
"Значит, она тоже всё это узнала, - подумал Глеб. - "Он - это же Михаил Демичев. Получается, ей кто-то сказал или она сама каким-то образом всё это выяснила. Теперь точно не узнаешь. И по этой записи совершенно очевидно, что это было не случайное отравление, а самоубийство".
И от осознания этого Глебу почему-то стало совсем плохо.
Да и нервы последнее время у него были совсем взвинчены. Завтра, днём, матери должны были делать операцию. И Глеб всё время вспоминал слова, которые ему сказал врач - что шансов на удачный исход очень и очень мало.
На следующий день у него был выходной. А вечером надо было позвонить в больницу, узнать, как прошла операция. Глеб очень нервничал, но бездействовать было ещё хуже - тогда в голову лезли самые страшные и тяжёлые мысли. Поэтому с утра он решил съездить в Гатчину, отдать Надежде Викторовне дневник Лу-Лу Солганской. И кроме этого у Глеба появились к ней ещё несколько вопросов.
- Спасибо вам огромное, - сказал Глеб, отдавая Надежде Викторовне тетрадь с полинявшей синей обложкой. - Вчера я всё дочитал, а сегодня вот сразу решил к Вам завезти. Хорошо, что Вы оказались дома.
Он снова сидел у неё на кухне, а внизу важно расхаживал белый пушистый кот и тёрся об его ноги.
- А он вас признал, - улыбнулась Надежда Викторовна. - Обычно Снежок чужих не особо жалует. А к вам, Глеб... смотрите как проникся, даже мурчит.
Глеб улыбнулся в ответ, нагнулся и погладил кота за ухом.
- Давайте я вам чашечку кофе сварю? - предложила Надежда Викторовна, беря из его рук дневник Лу-Лу.
- Хорошо, - согласился Глеб.
- А вы очень быстро читаете, Глеб, - проговорила женщина, - и как, удалось вам всё разобрать? Некоторые места там прочесть совсем невозможно.
- Мне просто нужно было многое узнать, - Глеб вздохнул. - Да, я прочитал всё.
И подумал, что лучше бы он всего этого и не узнавал.
"Да, так, наверное, было бы лучше... Но вот честнее ли?" - спросил он сам себя.
Надежда Викторовна поставила перед ним чашечку с ароматным кофе и достала блюдце с печеньем. Себе тоже налила чашечку и села напротив Глеба за стол.
Глеб сделал глоток кофе.
- Очень вкусный, спасибо, - поблагодарил он.
- На здоровье, - женщина улыбнулась, - и берите печенье.
- Спасибо. Надежда Викторовна. У меня к вам один вопрос, - Глеб посмотрел ей в глаза, - а как в дальнейшем сложилась судьба сына Людмилы Солганской? Из дневника я узнал, что у неё был сын Иван.
- Бабушка рассказывала мне о нём немного, - Надежда Викторовна вздохнула, - она ведь воспитывала его вместе со своими детьми. После смерти Людмилы она забрала Ивана к себе, ему было пять лет. Очень любила его. Хороший был мальчик. Очень светлый, добрый... и похож был на Люсю. Но погиб, к сожалению, очень рано - в 43-ем году, на фронте. Ему было двадцать два года.
- Очень жаль, - проговорил Глеб, - действительно, так рано погиб.
- И после смерти Людмилы он всё время жил в семье вашей бабушки?
- Да. Ведь у Михаила Демичева потом появилась другая семья, он женился второй раз. Но бабушке было совсем не в тягость воспитывать сына Людмилы. Она любила его, как своего родного ребёнка.
- Понятно, - проговорил Глеб. Подумал про вторую семью Михаила Демичева.
И вспомнил фотографию, которую видел дома, в их семейном альбоме, где Демичев был со своей женой Ольгой. А она держала на коленях маленького ребёнка - его дедушку, Владимира Демичева.
- Ладно, Надежда Викторовна, спасибо большое за кофе, - Глеб поднялся из-за стола, - всё было очень вкусно. Мне пора.
- Торопитесь, Глеб? А то я обедом могла бы вас покормить, - Надежда Викторовна улыбнулась. - С тех пор, как дочка уехала, а муж умер, мне одной здесь грустновато. Я всегда рада гостям, тем более таким, как вы. Хорошо, когда человек хочет узнать что-то про свои семейные корни.
- Спасибо за добрые слова, - Глеб улыбнулся. И уже почти ступил за порог, когда Надежда Викторовна вдруг спросила.
- Простите, Глеб... но у вас сегодня такой потерянный вид. Что-то случилось?
Глеб обернулся.
- Да. Маме сегодня делают серьёзную операцию. Я очень волнуюсь.
- Серьёзную?
- Онкология. Опухоль мозга.
- Простите, Глеб, - Надежда Викторовна с сочувствием посмотрела на него.
Возникла пауза.
- Но вы только не теряйте надежду. Всё должно быть хорошо, - проговорила она.
- Спасибо вам, Надежда Викторовна. Стараюсь надеяться.
Глеб кивнул ей, ещё раз поблагодарил и вышел из дома.
До отделения нейрохирургии Глеб дозвонился почти сразу.
- Алло, - в трубке послышался женский голос.
Глеб спросил, как прошла операция, назвав фамилию и имя матери.
- Минуточку... - ответили ему. На том конце провода произошла какая-то заминка. И Глеб почувствовал внутри уже знакомый липкий страх.
Больше всего он боялся услышать эти два коротких слова: "Она умерла".
- Вы родственник? - спросила его женщина, - кто вы ей?
- Сын, - ответил Глеб.
Сердце учащённо билось в груди.
- Состояние Натальи Демичевой критичное, - ответили ему. Сейчас уже поздно, и хирург, оперировавший её, уже ушёл. Перезвоните завтра с утра или можете придти на отделение поговорить с ним. Пропуск вам выпишут внизу, на проходной.
- Состояние критичное? - переспросил Глеб. - Что с ней?
- К сожалению, у неё коматозное состояние, - услышал он ответ.
И в трубке раздались короткие гудки.
В июле 1927-го года Михаил Демичев переехал жить в Ленинград. С работой удалось договориться заранее, его взяли преподавать юриспруденцию в один из ленинградских институтов. Там же, от института, выделялось и жильё.
Антонина осталась в Вельске, и Михаил поехал один. Конечно, он понимал, что больше всего всё это было похоже на бегство от своей прошлой жизни. Бегство из этого города, с которым столько всего было связано.
Из этого дома, в котором слишком многое напоминало ему о Лу-Лу. И в котором она умерла. Бегство от самого себя.
Перед своим отъездом в Ленинград Демичев побывал в Тюмени, хотел забрать сына. Маруся не сопротивлялась его решению, хотя было видно, что она очень привязалась к Ванечке. В январе у неё родился сын, Виктор. Но у Маруси хватало времени и любви для двоих детей - и для своего ребёнка и для племянника.
- Михаил, я надеюсь, Ванечке будет с вами хорошо, - грустно сказала Маруся, когда Демичев изъявил ей своё желание забрать ребёнка.
- Конечно, - ответил ей Михаил, - о своём сыне я смогу позаботиться.
В день их отъезда Маруся последний раз покормила Ванечку обедом, собрала его и вывела в прихожую, где уже ждал Михаил.
- Ну, Ваня, пойдём, - Демичев взял его за руку и повёл к дверям.
Ванечка обернулся в сторону Маруси, и Михаил с силой потянул его за собой.
- Напишите, когда доберётесь до Ленинграда, Михаил, - сказала ему Маруся.
- Обязательно, - ответил Демичев. - Спасибо вам за всё, Муся.
Ну же, Ваня, пойдём, - слегка раздражённо сказал он ребёнку, - а то мы так с тобой на поезд опоздаем.
Но уже почти у самой двери Ванечка вдруг вырвался от него, подбежал к Марусе и, обняв её, заплакал.
- Я не хочу уезжать! - крикнул он.
Демичев опешил, не ожидая такой реакции.
Он сделал шаг к ребёнку, но Ванечка вцепился в Марусину руку, продолжая плакать.
- Не хочу уезжать, - повторил он.
- Михаил, может быть... - тихо начала Маруся.
Демичев хотел уже дать упрямому ребёнку подзатыльник и оторвать его от Маруси. Но в сознании вдруг отчётливо и ярко нарисовалась картина, которую он всё время так старался забыть.
Тот последний день Лу-Лу, когда она хотела уйти из его дома вместе с сыном.
И её глаза... Точно такое же выражение глаз было сейчас у Ванечки.
- Ладно, - тихо сказал Михаил. - Не надо плакать, Ванечка. Я уезжаю один.
И он повернулся в сторону двери.
- Миша! - окликнула его Маруся, - Ваня очень привязался ко мне и Дмитрию. И здесь ему хорошо. Действительно хорошо. Да и вам пока самому надо обустроиться в Ленинграде, с ребёнком это будет намного сложнее.
- Обустроиться... да, - повторил Демичев. - Я же сказал - ладно.
Пусть живёт у вас.
Маруся обняла Ванечку и поцеловала.
- В ближайший месяц перешлю Вам денег на его содержание, - проговорил Михаил.
- Нет, не надо, - начала Маруся, - Дмитрий сам...
- Деньги я вышлю в ближайшее время, - резко сказал Демичев и взяв чемодан, не оборачиваясь, пошёл к выходу.
Ольга Даниленко была симпатичной студенткой двадцати двух лет. У неё были большие серые глаза, красивые тёмные брови и длинная русая коса, почти до пояса. Ещё у неё был спокойный и рассудительный характер, она всё делала правильно и аккуратно. И училась хорошо. В один из учебных дней Ольга как-то осталась после лекции и подошла к Михаилу задать пару вопросов по учёбе. Она протянула ему тетрадь с конспектом. Демичев открыл её, и оттуда выпала какая-то записка. Нагнувшись, он поднял её с пола и прочитал. Ольга опустила голову и покраснела.
- Извините, Михаил Николаевич, - проговорила она, - сказать я стеснялась, поэтому решила написать. Это для вас.
Демичев поднял на неё удивлённые глаза.
- Оля, - сказал он. - Вы же всё понимаете... Вы студентка, я преподаватель... и...
- Да, конечно, - сказала Ольга, - Но... там же просто приглашение. Я вас в театр приглашаю, в субботу. Мама заболела, и тогда билет пропадёт.
А спектакль очень хороший.
- Наверное, дело не только в болезни мамы? - спросил Демичев после небольшой паузы. - Вы ведь можете и с подругой сходить. Или у вас нет подруг?
- Есть, - тихо сказала Ольга и опустила глаза. - Но... я хотела бы с Вами. Простите, Михаил Николаевич, если Вас это обидело.
- Да нет, Оля. Совсем не обидело, - Демичев кашлянул. - Ладно, я согласен. Сходим с Вами в театр. Но, Оля... только один раз и ничего большего. Договорились?
- Да, конечно, - согласилась Ольга. - Спасибо вам!
В антракте Ольга сидела перед Демичевым в театральном буфете и аккуратно ела мороженое маленькой посеребренной ложечкой.
- Интересный спектакль, правда, Михаил Николаевич? - спросила она. - И актёры так хорошо играют.
- Да, - согласился Демичев. И заметил, что она довольно красивая. И каждый раз, когда он смотрел на неё в упор, Ольга опускала глаза и делала вид, что очень заинтересована тающим мороженым в фарфоровой вазочке.
- Да, Оля, - повторил Демичев, - спектакль хороший. И спасибо, что вы меня пригласили. Я уже сто лет нигде не был.
Ольга с удивлением на него посмотрела.
- Вы никуда не выбираетесь, Михаил Николаевич? - удивилась она. - Даже вместе с женой?
- У меня нет жены, - сухо бросил ей Демичев, - она умерла... два года назад.
- Простите... - тихо сказала Ольга, - я не знала.
- Да ничего, Оля. Не извиняйтесь.
Прозвенел звонок, извещающий о начале второй части спектакля.
- Ну, пойдемте, - Демичев протянул Ольге руку, помогая встать из-за столика.
После этого похода в театр Демичев периодически думал об Ольге. Что она очень хорошенькая. И что из неё, наверное, получилась бы хорошая жена и мать.
Может быть...
"Может быть, - думал Демичев. - И видно, что я ей далеко не безразличен.
Но разница в возрасте... почти семнадцать лет. Хотя, и в этом, наверное, нет ничего страшного"
- Ладно... хорошо, - каким-то глухим голосом сказал он, - я согласен. Пусть Ваня поживёт пока у вас. Но только временно. Может быть, полгода, пока я тут со своими делами разберусь. Хотя... я вообще не знаю, как мне теперь жить... без Люси.
Маруся молча смотрела на него.
- Когда вы с Дмитрием уезжаете? - спросил Демичев.
- Завтра вечером. До этого времени тогда нужно собрать вещи Ванечки, - ответила Маруся.
- Я попрошу Антонину, - Демичев тяжело поднялся из-за стола.
- Не беспокойте Антонину, я и сама могу их собрать, - проговорила Маруся
- И вот ещё что, - продолжила она, - Михаил, я хотела попросить вас.
Можно мне посмотреть Люсины вещи? Я хочу взять что-нибудь на память о ней.
Демичев молча кивнул.
Маруся разбирала вещи Лу-Лу, с трудом сдерживая слёзы. А потом она уже перестала их сдерживать. Всё равно, в комнате она была одна, и её никто не видел. Вещей у Лу-Лу было не так много. И на память о сестре Маруся взяла только её сценическое серебристое платье, в котором она пела, когда ещё выступала в кабаре. Нитку её розового жемчуга. Свои письма, которые писала сестре из Тюмени. И альбом, где было много фотографий Лу-Лу... ещё с Солганским. И на которых Лу-Лу улыбалась и выглядела такой счастливой.
И была совсем другая, счастливая жизнь. Маруся с грустью смотрела на эти фотографии, а из головы у неё никак не выходила сцена их прощания, когда Лу-Лу уезжала из Тюмени. И когда Маруся видела сестру в последний раз.
"Боже... неужели она сделала это сама?" - думала Маруся.
Эта мысль не давала ей покоя. Когда она с мужем приехала в Вельск, после получения телеграммы о страшном известии, Демичев сказал им, что Лу-Лу случайно выпила слишком много снотворного. И сердце, которое у нее и так было слабоватым, не выдержало. И Маруся, заглушив в себе нехорошие сомнения, поверила в это. Потому что ей хотелось в это верить. Правда, получения разрешения на отпевание Лу-Лу её муж Дмитрий добился с огромным трудом.
И только в одной маленькой церквушке на самой окраине Вельска. Советская власть не очень-то жаловала подобные вещи. Считалось, что Бога нет.
- Бога нет, - прошептала Маруся, глядя на фотографию, где Лу-Лу была вместе с Солганским, - они говорят так. Но ты ведь не могла сделать это, Люсенька, правда? Ты же верила в Бога. А это... такой жуткий грех. И как же ты могла оставить Ванечку? Как?
Маруся вытерла платком слёзы, отложила альбом в сторону. Встала и прошлась по комнате, стараясь привести мысли в порядок. Немного успокоившись, она продолжила разбирать вещи сестры. Подошла к большому старинному комоду.
Два верхних ящичка открывались свободно. А вот нижний был закрыт на ключ. Маруся огляделась по сторонам, но ключа нигде не было.
- Интересно, что там? - подумала она.
Ключ нашёлся через некоторое время и совершенно неожиданно, когда Маруся подошла к небольшой книжной полочке и взяла оттуда Библию. Она хорошо помнила её. Эту книгу, в красивом тисненом золотом кожаном переплете Лу-Лу получила в подарок ещё от их мамы в день своего семнадцатилетия. Взяв книгу, Маруся вдруг заметила, как за ней, на деревянной поверхности полки что-то блеснуло. Она протянула руку и вытащила маленький ключик. И сразу догадалась, что он именно от того нижнего ящика комода, который был заперт. Ключ действительно подошёл. В ящике оказалась только одна, довольно толстая тетрадь в синей обложке. Маруся открыла её и узнала почерк сестры. Бегло пробежала взглядом по её записям.
- Люсин дневник, - прошептала она. И торопливо открыла тетрадку на последней странице. Дневник заканчивался короткой и довольно странной записью.
"11-е августа 1926 года.
Тюмень.
Вчера я узнала страшную вещь. До сих пор не могу всё это до конца осознать.
Ян так и не смог простить его... И я... не могу.
Слишком больно."
***
Слишком больно.
Это были последние слова, которые Глеб Демичев прочитал в дневнике Людмилы Солганской. Больше записей не было. Он закрыл прочитанный дневник и с каким-то тягостным чувством подошёл к окну. Уже давно стемнело, за окном опять падал снег. На белеющих внизу сугробах лежали длинные тени.
"Значит, она тоже всё это узнала, - подумал Глеб. - "Он - это же Михаил Демичев. Получается, ей кто-то сказал или она сама каким-то образом всё это выяснила. Теперь точно не узнаешь. И по этой записи совершенно очевидно, что это было не случайное отравление, а самоубийство".
И от осознания этого Глебу почему-то стало совсем плохо.
Да и нервы последнее время у него были совсем взвинчены. Завтра, днём, матери должны были делать операцию. И Глеб всё время вспоминал слова, которые ему сказал врач - что шансов на удачный исход очень и очень мало.
На следующий день у него был выходной. А вечером надо было позвонить в больницу, узнать, как прошла операция. Глеб очень нервничал, но бездействовать было ещё хуже - тогда в голову лезли самые страшные и тяжёлые мысли. Поэтому с утра он решил съездить в Гатчину, отдать Надежде Викторовне дневник Лу-Лу Солганской. И кроме этого у Глеба появились к ней ещё несколько вопросов.
- Спасибо вам огромное, - сказал Глеб, отдавая Надежде Викторовне тетрадь с полинявшей синей обложкой. - Вчера я всё дочитал, а сегодня вот сразу решил к Вам завезти. Хорошо, что Вы оказались дома.
Он снова сидел у неё на кухне, а внизу важно расхаживал белый пушистый кот и тёрся об его ноги.
- А он вас признал, - улыбнулась Надежда Викторовна. - Обычно Снежок чужих не особо жалует. А к вам, Глеб... смотрите как проникся, даже мурчит.
Глеб улыбнулся в ответ, нагнулся и погладил кота за ухом.
- Давайте я вам чашечку кофе сварю? - предложила Надежда Викторовна, беря из его рук дневник Лу-Лу.
- Хорошо, - согласился Глеб.
- А вы очень быстро читаете, Глеб, - проговорила женщина, - и как, удалось вам всё разобрать? Некоторые места там прочесть совсем невозможно.
- Мне просто нужно было многое узнать, - Глеб вздохнул. - Да, я прочитал всё.
И подумал, что лучше бы он всего этого и не узнавал.
"Да, так, наверное, было бы лучше... Но вот честнее ли?" - спросил он сам себя.
Надежда Викторовна поставила перед ним чашечку с ароматным кофе и достала блюдце с печеньем. Себе тоже налила чашечку и села напротив Глеба за стол.
Глеб сделал глоток кофе.
- Очень вкусный, спасибо, - поблагодарил он.
- На здоровье, - женщина улыбнулась, - и берите печенье.
- Спасибо. Надежда Викторовна. У меня к вам один вопрос, - Глеб посмотрел ей в глаза, - а как в дальнейшем сложилась судьба сына Людмилы Солганской? Из дневника я узнал, что у неё был сын Иван.
- Бабушка рассказывала мне о нём немного, - Надежда Викторовна вздохнула, - она ведь воспитывала его вместе со своими детьми. После смерти Людмилы она забрала Ивана к себе, ему было пять лет. Очень любила его. Хороший был мальчик. Очень светлый, добрый... и похож был на Люсю. Но погиб, к сожалению, очень рано - в 43-ем году, на фронте. Ему было двадцать два года.
- Очень жаль, - проговорил Глеб, - действительно, так рано погиб.
- И после смерти Людмилы он всё время жил в семье вашей бабушки?
- Да. Ведь у Михаила Демичева потом появилась другая семья, он женился второй раз. Но бабушке было совсем не в тягость воспитывать сына Людмилы. Она любила его, как своего родного ребёнка.
- Понятно, - проговорил Глеб. Подумал про вторую семью Михаила Демичева.
И вспомнил фотографию, которую видел дома, в их семейном альбоме, где Демичев был со своей женой Ольгой. А она держала на коленях маленького ребёнка - его дедушку, Владимира Демичева.
- Ладно, Надежда Викторовна, спасибо большое за кофе, - Глеб поднялся из-за стола, - всё было очень вкусно. Мне пора.
- Торопитесь, Глеб? А то я обедом могла бы вас покормить, - Надежда Викторовна улыбнулась. - С тех пор, как дочка уехала, а муж умер, мне одной здесь грустновато. Я всегда рада гостям, тем более таким, как вы. Хорошо, когда человек хочет узнать что-то про свои семейные корни.
- Спасибо за добрые слова, - Глеб улыбнулся. И уже почти ступил за порог, когда Надежда Викторовна вдруг спросила.
- Простите, Глеб... но у вас сегодня такой потерянный вид. Что-то случилось?
Глеб обернулся.
- Да. Маме сегодня делают серьёзную операцию. Я очень волнуюсь.
- Серьёзную?
- Онкология. Опухоль мозга.
- Простите, Глеб, - Надежда Викторовна с сочувствием посмотрела на него.
Возникла пауза.
- Но вы только не теряйте надежду. Всё должно быть хорошо, - проговорила она.
- Спасибо вам, Надежда Викторовна. Стараюсь надеяться.
Глеб кивнул ей, ещё раз поблагодарил и вышел из дома.
***
До отделения нейрохирургии Глеб дозвонился почти сразу.
- Алло, - в трубке послышался женский голос.
Глеб спросил, как прошла операция, назвав фамилию и имя матери.
- Минуточку... - ответили ему. На том конце провода произошла какая-то заминка. И Глеб почувствовал внутри уже знакомый липкий страх.
Больше всего он боялся услышать эти два коротких слова: "Она умерла".
- Вы родственник? - спросила его женщина, - кто вы ей?
- Сын, - ответил Глеб.
Сердце учащённо билось в груди.
- Состояние Натальи Демичевой критичное, - ответили ему. Сейчас уже поздно, и хирург, оперировавший её, уже ушёл. Перезвоните завтра с утра или можете придти на отделение поговорить с ним. Пропуск вам выпишут внизу, на проходной.
- Состояние критичное? - переспросил Глеб. - Что с ней?
- К сожалению, у неё коматозное состояние, - услышал он ответ.
И в трубке раздались короткие гудки.
Глава 25 ОЛЬГА
В июле 1927-го года Михаил Демичев переехал жить в Ленинград. С работой удалось договориться заранее, его взяли преподавать юриспруденцию в один из ленинградских институтов. Там же, от института, выделялось и жильё.
Антонина осталась в Вельске, и Михаил поехал один. Конечно, он понимал, что больше всего всё это было похоже на бегство от своей прошлой жизни. Бегство из этого города, с которым столько всего было связано.
Из этого дома, в котором слишком многое напоминало ему о Лу-Лу. И в котором она умерла. Бегство от самого себя.
Перед своим отъездом в Ленинград Демичев побывал в Тюмени, хотел забрать сына. Маруся не сопротивлялась его решению, хотя было видно, что она очень привязалась к Ванечке. В январе у неё родился сын, Виктор. Но у Маруси хватало времени и любви для двоих детей - и для своего ребёнка и для племянника.
- Михаил, я надеюсь, Ванечке будет с вами хорошо, - грустно сказала Маруся, когда Демичев изъявил ей своё желание забрать ребёнка.
- Конечно, - ответил ей Михаил, - о своём сыне я смогу позаботиться.
В день их отъезда Маруся последний раз покормила Ванечку обедом, собрала его и вывела в прихожую, где уже ждал Михаил.
- Ну, Ваня, пойдём, - Демичев взял его за руку и повёл к дверям.
Ванечка обернулся в сторону Маруси, и Михаил с силой потянул его за собой.
- Напишите, когда доберётесь до Ленинграда, Михаил, - сказала ему Маруся.
- Обязательно, - ответил Демичев. - Спасибо вам за всё, Муся.
Ну же, Ваня, пойдём, - слегка раздражённо сказал он ребёнку, - а то мы так с тобой на поезд опоздаем.
Но уже почти у самой двери Ванечка вдруг вырвался от него, подбежал к Марусе и, обняв её, заплакал.
- Я не хочу уезжать! - крикнул он.
Демичев опешил, не ожидая такой реакции.
Он сделал шаг к ребёнку, но Ванечка вцепился в Марусину руку, продолжая плакать.
- Не хочу уезжать, - повторил он.
- Михаил, может быть... - тихо начала Маруся.
Демичев хотел уже дать упрямому ребёнку подзатыльник и оторвать его от Маруси. Но в сознании вдруг отчётливо и ярко нарисовалась картина, которую он всё время так старался забыть.
Тот последний день Лу-Лу, когда она хотела уйти из его дома вместе с сыном.
И её глаза... Точно такое же выражение глаз было сейчас у Ванечки.
- Ладно, - тихо сказал Михаил. - Не надо плакать, Ванечка. Я уезжаю один.
И он повернулся в сторону двери.
- Миша! - окликнула его Маруся, - Ваня очень привязался ко мне и Дмитрию. И здесь ему хорошо. Действительно хорошо. Да и вам пока самому надо обустроиться в Ленинграде, с ребёнком это будет намного сложнее.
- Обустроиться... да, - повторил Демичев. - Я же сказал - ладно.
Пусть живёт у вас.
Маруся обняла Ванечку и поцеловала.
- В ближайший месяц перешлю Вам денег на его содержание, - проговорил Михаил.
- Нет, не надо, - начала Маруся, - Дмитрий сам...
- Деньги я вышлю в ближайшее время, - резко сказал Демичев и взяв чемодан, не оборачиваясь, пошёл к выходу.
***
Ольга Даниленко была симпатичной студенткой двадцати двух лет. У неё были большие серые глаза, красивые тёмные брови и длинная русая коса, почти до пояса. Ещё у неё был спокойный и рассудительный характер, она всё делала правильно и аккуратно. И училась хорошо. В один из учебных дней Ольга как-то осталась после лекции и подошла к Михаилу задать пару вопросов по учёбе. Она протянула ему тетрадь с конспектом. Демичев открыл её, и оттуда выпала какая-то записка. Нагнувшись, он поднял её с пола и прочитал. Ольга опустила голову и покраснела.
- Извините, Михаил Николаевич, - проговорила она, - сказать я стеснялась, поэтому решила написать. Это для вас.
Демичев поднял на неё удивлённые глаза.
- Оля, - сказал он. - Вы же всё понимаете... Вы студентка, я преподаватель... и...
- Да, конечно, - сказала Ольга, - Но... там же просто приглашение. Я вас в театр приглашаю, в субботу. Мама заболела, и тогда билет пропадёт.
А спектакль очень хороший.
- Наверное, дело не только в болезни мамы? - спросил Демичев после небольшой паузы. - Вы ведь можете и с подругой сходить. Или у вас нет подруг?
- Есть, - тихо сказала Ольга и опустила глаза. - Но... я хотела бы с Вами. Простите, Михаил Николаевич, если Вас это обидело.
- Да нет, Оля. Совсем не обидело, - Демичев кашлянул. - Ладно, я согласен. Сходим с Вами в театр. Но, Оля... только один раз и ничего большего. Договорились?
- Да, конечно, - согласилась Ольга. - Спасибо вам!
В антракте Ольга сидела перед Демичевым в театральном буфете и аккуратно ела мороженое маленькой посеребренной ложечкой.
- Интересный спектакль, правда, Михаил Николаевич? - спросила она. - И актёры так хорошо играют.
- Да, - согласился Демичев. И заметил, что она довольно красивая. И каждый раз, когда он смотрел на неё в упор, Ольга опускала глаза и делала вид, что очень заинтересована тающим мороженым в фарфоровой вазочке.
- Да, Оля, - повторил Демичев, - спектакль хороший. И спасибо, что вы меня пригласили. Я уже сто лет нигде не был.
Ольга с удивлением на него посмотрела.
- Вы никуда не выбираетесь, Михаил Николаевич? - удивилась она. - Даже вместе с женой?
- У меня нет жены, - сухо бросил ей Демичев, - она умерла... два года назад.
- Простите... - тихо сказала Ольга, - я не знала.
- Да ничего, Оля. Не извиняйтесь.
Прозвенел звонок, извещающий о начале второй части спектакля.
- Ну, пойдемте, - Демичев протянул Ольге руку, помогая встать из-за столика.
После этого похода в театр Демичев периодически думал об Ольге. Что она очень хорошенькая. И что из неё, наверное, получилась бы хорошая жена и мать.
Может быть...
"Может быть, - думал Демичев. - И видно, что я ей далеко не безразличен.
Но разница в возрасте... почти семнадцать лет. Хотя, и в этом, наверное, нет ничего страшного"
