Она умерла совсем недавно. Это и явилось причиной их скорого приезда.
Но не только это. Ян сидел непривычно тихий, придавленный своим горем, и Демичев подумал, что сейчас не испытывает к нему неприязни.
Солганского ему было даже жаль, как любого человека, которому пришлось недавно хоронить своего близкого.
Михаил спросил про Марусю. Лу-Лу ответила, что девочку они отправили в Тюмень к тётке.
- Там гораздо спокойнее, - закончила она, - в Петербурге сейчас страшно.
- Неужели всё так плохо? - спросил Демичев, - У нас здесь, пока ещё, вроде всё по старому.
- Миша, в Петербурге невыносимо, - вдруг резко сказал до этого молчавший Солганский, - И уже не Петербург это... теперь он, после переворота, у большевиков Петроградом называется.
- Да, - тихо кивнула головой Лу-Лу. - И они разгромили редакцию, где работал Ян. И наш магазин тоже.
- То есть ты теперь без работы?, - спросил Солганского Михаил.
- Как видишь. А работа... видишь ли, нужно писать то, что ИМ выгодно и плясать под их дудку. А я так не хочу. И не могу.
Солганский налил рюмку водки и залпом её выпил.
Михаил сидел, не зная, что сказать. Он перевёл взгляд на тревожное лицо Лу-Лу, её потемневшие глаза.
- И что вы собираетесь делать? - спросил он.
- Пока поживём здесь, в Вельске - тихо ответила Лу-Лу. - Здесь спокойнее.
А еще... - она начала и замолчала.
- Что, Люся?
- Я не знаю, как отговорить Яна. Миша, может Вы попробуете?
- От чего отговорить?
- В Архангельске сейчас формируют добровольческие войска для борьбы с большевиками. Ян хочет туда ехать.
Лу-Лу смахнула с глаз слёзы.
- Люся, перестань, - резко сказал Солганский. - Что я по-твоему, должен сидеть и терпеть всё это?
- Ян, зачем тебе это? - спросил Демичев, - и неужели ты сможешь убивать людей? Ты даже в Военной Академии не доучился.
- Значит пойду хотя бы рядовым. Ты пойми, Миша, не могу я спокойно на это всё смотреть, я должен что-то делать.
Демичев пожал плечами.
- Ну, послушай, у тебя же в Польше есть родственники. Может вам поехать туда?
- В Польше сейчас ненамного спокойнее, - Солганский посмотрел на него и его зрачки сузились. - И потом... почему я должен ехать в Польшу? Я родился и живу в России, это моя страна.
Михаил вздохнул. Он знал, что Солганский ужасно упрямый и если решит что-то, то переубедить его практически невозможно.
В начале сентября Солганский уехал в Архангельск в Добровольческую армию. Лу-Лу плакала, провожая его на перроне. И хотя Ян обещал ей, что всё будет хорошо и он обязательно вернётся, её не покидало тяжёлое ощущение, что она видит мужа в последний раз.
- Ну хватит, Люсенька, - проговорил Солганский, обнимая жену, - Перестань. Всё будет хорошо, вот увидишь.
- Честно? - она подняла на него покрасневшие заплаканные глаза.
- Конечно, лисичка. Любимая моя.
И он обнял ее крепко, крепко. Только Ян называл её так - лисичкой.
- Я напишу тебе, Люся - прошептал Солганский, целуя ее в последний раз, - Береги себя, милая!
И вскочил в уже тронувшийся поезд.
Потянулись тревожные неуютные будни. Так как ее прежняя квартирка была продана, Лу-Лу жила теперь в квартире матери Солганского. Надо было думать и о работе. В "Серебряный дождь" за время её отсутствия уже давно взяли другую певицу. И Лу-Лу устроилась давать уроки фортепьяно и пения жившей не очень далеко от нее богатой даме Агеевой. Точнее - двум ее дочерям десяти и тринадцати лет. И было немного странно, что даже в такое время люди продолжают думать о музыке и искусстве. Впрочем, до провинциального Вельска ещё полностью не докатились страшные события, происходящие в Петербурге, Москве и других крупных городах страны.
Девочки Агеевы были не очень способными к музыке, но старательными.
Занимаясь с ними, Лу-Лу всё время вспоминала свою Марусю и тосковала по ней. И каждый день ждала письма от Солганского. Но писем пока не было. Лу-Лу было очень одиноко. И она опять начала вести дневник, который совсем забросила после встречи с Яном. Ведь счастье часто не нуждается в запечатлении его словами. А вот несчастье - да. Обычная тетрадь, где она записывала произошедшие за день события, свои мысли, иногда несколько зарифмованных строчек, которые неожиданно приходили ей в голову.
После отъезда Солганского к ней довольно часто стал заходить Демичев.
И иногда они вместе пили чай. Почти совсем, как прежде. Но как прежде, конечно, быть уже не могло.
- Ян так и не пишет? - как-то спросил у Лу-Лу Михаил.
- Нет, - и она грустно покачала головой. - Я так боюсь, что с ним что-то случилось.
Демичев стал её утешать. Но при этом поймал себя на мысли, что в глубине души он сам не очень сильно расстроился бы от этого известия. Он всё также продолжал любить Лу-Лу. И сейчас, когда Михаил видел её довольно часто, это чувство, немного ослабевшее за время жизни Лу-Лу в Петербурге, стало ещё сильнее.
И он почему-то совсем не хотел с ним бороться.
А грозные изменения в стране дошли всё-таки и до Вельска. В сентябре 1918-го года вышло в свет постановление революционного правительства "О красном терроре". А уже в середине осени Вельск испытал на себе всю тяжесть новой власти. Начались обыски, аресты, конфискация имущества подозрительных большевикам лиц. Заработала созданная в Вельске Чрезвычайная комиссия, и начались первые расстрелы. Кабаре "Серебряный дождь" закрыли, мотивируя это борьбой с буржуазными настроениями. Теперь в его помещении располагалась какая-то продовольственная комиссия. Также поступили со многими частными лавками, арестовывали предпринимателей. И просто чем-то неугодных или подозрительных для новой власти лиц.
Однажды, придя к Агеевым как всегда к полудню, чтобы заниматься с сестрами, Лу-Лу застала у них ужасный беспорядок. Выяснилось, что незадолго до ее прихода арестовали отца девочек Петра Сергеевича Агеева, крупного фабриканта. Его жена, Ольга Владимировна, безучастно сидела в гостиной, вытирая платочком слёзы. Притихшие девочки стояли рядом.
- Простите, - проговорила Лу-Лу, - мне завтра к вам не приходить?
Агеева молчала и Лу-Лу повторила свой вопрос.
- Нет, нет, Люся, приходите, - Ольга Агеева слабо улыбнулась ей сквозь слёзы.
- Очень сочувствую вам. Но пожалуйста, не теряйте надежду, - попросила её Лу-Лу. Домой она ушла с тяжёлым сердцем.
К ней самой с обыском ещё не являлись. Правда, уже раньше Лу-Лу предусмотрительно отнесла в комиссию по конфискатам несколько своих серебряных и золотых браслетов и колец. Пришлось отдать и старинные золотые напольные часы, оставшиеся ей от родителей. Также поступали и многие другие горожане, но добровольная сдача драгоценных металлов еще не была гарантией избавления от внезапного унизительного обыска. А, возможно, и последующего ареста. Чёткой логики в действиях новой власти найти было трудно.
Но одно было очевидно - над городом повис страх. Вскоре начались и перебои с продовольствием, возникла дороговизна на продукты. Лу-Лу экономила теперь буквально на всём, а кусок сала или колбасы, когда их удавалось достать, становились самой настоящей роскошью.
Встреча нового 1919-го года была не весёлой. Правда, Лу-Лу всё-таки удалось достать бутылку шампанского. Накануне соседка угостила ее печеными яблоками, которые она уложила в красивую фарфоровую вазочку. Рядом лежал нарезанный тонкими ломтиками хлеб и брынза. И ещё Михаил принес немного сыра, который тоже ухитрился где-то купить.
- Даже не верится, что раньше мы жили совсем по-другому, - грустно сказала Лу-Лу, глядя на пенящиеся пузырьки шампанского в своём бокале. - И неужели так теперь будет всегда?
- Что Вы, Люсенька, это всё временно. Временные трудности, - Михаил осторожно взял её за локоть.
- Трудности? - Лу-Лу вскинула на него глаза. Между её красивых бровей пролегла легкая морщинка. - Это скорее беспредел, Миша. Вы же и сами видите, что творится.
- Да, вижу. Но ведь уже ничего не изменишь.
- Вы так думаете? - Лу-Лу сделала глоток шампанского. - Все так говорят и смирились. Потому ничего и не меняется.
Ладно, давайте встречать Новый год. И пусть он будет хоть чуточку светлее, чем этот.
Но новый год не принес облегчения. Наоборот, жизнь становилась всё труднее и труднее.
Глебу Демичеву снился странный сон. Он шёл по льду. Наверное, это было озеро. Очень большое, почти бескрайнее. Но вдали, сквозь белую дымку всё-таки угадывались очертания заснеженного берега. А ещё Глеб видел там часовню. Она казалась совсем маленькой, но призывно светилась издали. Глеб знал, что это она - та самая часовня, которую он видел в Киреевке. И знал одно - ему нужно добраться до неё, во что бы то ни стало. В лицо летела колкая снежная метель, а он упорно шагал по скользкому льду. Но происходило странное - чем быстрее он шёл, тем дальше удалялась от него часовня. Вот она уже превратилась в маленькую тёмную точку, а через мгновение и её заволокло снежной пеленой. Глеб в отчаянии взглянул на небо, ему в лицо летели крупные снежные хлопья. Поскользнувшись, он вдруг упал на колени, опёрся об лёд рукой, чтобы встать... и понял, что не может даже пошевелиться. Всё тело как будто сковала какая-то страшная непонятная сила. Прикладывая неимоверные усилия, Глеб все-таки отодрал от ледяной поверхности руку. И вдруг, по льду быстро побежала глубокая трещина, становясь всё шире и шире. Лёд треснул, и Глеб очутился в тёмной ледяной воде. Он судорожно вцепился руками за острый край образовавшейся полыньи... по белой поверхности потекла кровь. Глеб понял, что порезал руки. Красное пятно становилось всё больше и больше...
И вдруг откуда-то он услышал слово: "Толомея".
Глеб почувствовал, что задыхается и... проснулся.
Сердце билось так, словно было готово выскочить из груди. Сон был необыкновенно реалистичен. Даже сейчас Глеб как будто ощущал эту странную скованность, почти паралич, охвативший его тело. И липкий леденящий ужас - когда понял, что в буквальном смысле этого слова, примёрз ко льду.
Сев на кровати, Глеб потянулся к пачке сигарет и зажигалке, лежавшим рядом на тумбочке. Посмотрел на стоящие там часы. Пол восьмого вечера. Он лёг в семь часов просто немного отдохнуть, задремал, и ему сразу же приснилось всё это. Немного успокоившись, Глеб вдруг вспомнил странное слово, которым внезапно оборвался его сон.
"Толомея", - вслух проговорил он, - "А ведь это что-то очень знакомое..."
И вдруг его осенило. Глеб подошёл к книжному шкафу и взял с полки книгу.
Её он прочитал несколько недель назад - "Божественная комедия" Данте.
- Так, так, так, - шептал Глеб, листая страницы, - где же это?
Его глаза быстро пробегали по строчкам, ища нужное слово.
- Вот! - наконец воскликнул он. - Глава тридцать третья. Девятый круг ада. Последний.
Пояс Толомея...
Он стал вчитываться в текст:
"Здесь, в Толомее, так заведено,
Что часто души, раньше, чем сразила
Их Атропос, уже летят на дно.
И чтоб тебе еще приятней было
Снять у меня стеклянный полог с глаз,
Знай, что, едва предательство свершила,
Как я, душа, вселяется тотчас
Ей в тело бес, и в нем он остается,
Доколе срок для плоти не угас."
В этой части Дантовского ада находились те, кто был наказан за один из самых страшных грехов - предательство.
Шёл новый 1919-ый год. Жизнь в Вельске становилась всё тяжелее. Однажды с обыском неожиданно пришли и к Демичеву. Конфисковали маленькую бронзовую статуэтку и старинный китайский сервиз, до смерти перепугав кухарку Антонину. Больше конфисковывать было уже нечего.
С продуктами и дровами было всё также плохо. И последнее в северном Вельске особенно сказывалось.
- Неужели, чтобы построить новую жизнь, нужно полностью разрушить прежнюю? - как-то раз грустно спросила его Лу-Лу. - А главное - зачем?
Михаил не нашёлся, что ей ответить. Он сам устал от этой непонятной "новой" жизни. Хотелось просто покоя и хотя бы намёка на какую-то стабильность. Адвокатская контора, где работал Михаил, теперь была закрыта. И поэтому, когда большевики предложили ему должность в комиссии по конфискатам, он согласился. Даже без особых колебаний.
Нужно было составлять описи конфискованного у населения имущества и выполнять ещё некоторые поручения. За это полагался оклад и продовольственный паёк.
К тому же теперь Михаил мог не бояться того, что к нему в любое время суток вдруг неожиданно явятся с обыском.
Лу-Лу немного удивилась, когда узнала о его новой работе. Её глаза потемнели.
- Вы меня осуждаете, Люся? - спросил Демичев.
Лу-Лу молчала.
- Нет, Миша, - наконец сказала она. - Я не могу Вас осуждать. Наверное, каждый сейчас выживает, как может.
Писем от Солганского так и не было. И часто, заходя к Лу-Лу, Демичев видел на её глазах слёзы. А потом пришло письмо. Но не от Солганского. Писала Маруся из Тюмени.
Их тетка совсем захворала, и Лу-Лу решилась ехать.
- Ужасно, если придёт письмо от Яна, а меня здесь уже не будет, - говорила она Демичеву, когда он зашёл к ней накануне её отъезда. - Но и не ехать не могу. Тётя очень больна. И я так соскучилась по Мусе.
Лу-Лу нервно ходила по комнате, складывая вещи в небольшой дорожный чемодан. А Михаил с тоской думал, что опять теряет её. И неизвестно, когда они теперь увидятся снова.
На следующий день рано утром Лу-Лу уехала.
Закончилась холодная зима. Наступила весна, тёплая и солнечная. И это весеннее пробуждение природы к жизни как-то особенно контрастировало с той печальной разрухой и тем гнетущим страхом, которые царили теперь в Вельске. Михаил часто думал про Лу-Лу, особенно одинокими вечерами. Вспоминал он и Солганского, размышляя, что с ним могло случиться.
"Неудивительно, если он погиб, - думал Демичев, - с его характером и с тем, что происходит сейчас в стране".
А тоску по Лу-Лу он всё чаще заглушал коньяком. Летом в комиссию по конфискатам поступила работать новая секретарша, молоденькая Зинаида.
Медный цвет ее длинных красивых волос напоминал Михаилу про Лу-Лу. И через несколько недель Зиночка, заглянувшая к нему домой на чай, неожиданно для Михаила, осталась и на ночь. Она была живой, немного развязной, красивой и достаточно практичной девушкой. После первой же их ночи, она призналась Демичеву в любви. Но заявила, что она сторонница свободных отношений и связывать себя брачными узами не собирается. Правда, Демичев ей этого и не предлагал. Он смотрел на ее темно-рыжие волосы и вспоминал Лу-Лу.
Часто думая о ней, Демичев написал в Тюмень. Лу-Лу уезжая, оставила ему адрес свой тетки. Но ответа так и не получил. Впрочем, это было не удивительно.
В том хаосе, который охватил страну, его письмо вполне могло затеряться. Также, как и её ответ.
Год был на исходе. Демичев всё также работал в Комиссии по конфискатам. За это время он даже приобрел определенный вес в глазах новой власти, так как свои обязанности выполнял чётко, деловито и пунктуально. Он понял, что лучше всего вообще избавляться от лишних эмоций и сочувствия. И приглушить совесть. И тогда его работа казалась ему обыденной, заурядной, чиновничьей.
В ней как будто уже не виделось ничего страшного. И всё чаще Демичев думал, что делает всё абсолютно правильно. Ведь прежней жизни уже не будет. А к новой надо было или приспосабливаться... или погибнуть. Выбор был невелик.
Но не только это. Ян сидел непривычно тихий, придавленный своим горем, и Демичев подумал, что сейчас не испытывает к нему неприязни.
Солганского ему было даже жаль, как любого человека, которому пришлось недавно хоронить своего близкого.
Михаил спросил про Марусю. Лу-Лу ответила, что девочку они отправили в Тюмень к тётке.
- Там гораздо спокойнее, - закончила она, - в Петербурге сейчас страшно.
- Неужели всё так плохо? - спросил Демичев, - У нас здесь, пока ещё, вроде всё по старому.
- Миша, в Петербурге невыносимо, - вдруг резко сказал до этого молчавший Солганский, - И уже не Петербург это... теперь он, после переворота, у большевиков Петроградом называется.
- Да, - тихо кивнула головой Лу-Лу. - И они разгромили редакцию, где работал Ян. И наш магазин тоже.
- То есть ты теперь без работы?, - спросил Солганского Михаил.
- Как видишь. А работа... видишь ли, нужно писать то, что ИМ выгодно и плясать под их дудку. А я так не хочу. И не могу.
Солганский налил рюмку водки и залпом её выпил.
Михаил сидел, не зная, что сказать. Он перевёл взгляд на тревожное лицо Лу-Лу, её потемневшие глаза.
- И что вы собираетесь делать? - спросил он.
- Пока поживём здесь, в Вельске - тихо ответила Лу-Лу. - Здесь спокойнее.
А еще... - она начала и замолчала.
- Что, Люся?
- Я не знаю, как отговорить Яна. Миша, может Вы попробуете?
- От чего отговорить?
- В Архангельске сейчас формируют добровольческие войска для борьбы с большевиками. Ян хочет туда ехать.
Лу-Лу смахнула с глаз слёзы.
- Люся, перестань, - резко сказал Солганский. - Что я по-твоему, должен сидеть и терпеть всё это?
- Ян, зачем тебе это? - спросил Демичев, - и неужели ты сможешь убивать людей? Ты даже в Военной Академии не доучился.
- Значит пойду хотя бы рядовым. Ты пойми, Миша, не могу я спокойно на это всё смотреть, я должен что-то делать.
Демичев пожал плечами.
- Ну, послушай, у тебя же в Польше есть родственники. Может вам поехать туда?
- В Польше сейчас ненамного спокойнее, - Солганский посмотрел на него и его зрачки сузились. - И потом... почему я должен ехать в Польшу? Я родился и живу в России, это моя страна.
Михаил вздохнул. Он знал, что Солганский ужасно упрямый и если решит что-то, то переубедить его практически невозможно.
Глава7 ТОЛОМЕЯ
В начале сентября Солганский уехал в Архангельск в Добровольческую армию. Лу-Лу плакала, провожая его на перроне. И хотя Ян обещал ей, что всё будет хорошо и он обязательно вернётся, её не покидало тяжёлое ощущение, что она видит мужа в последний раз.
- Ну хватит, Люсенька, - проговорил Солганский, обнимая жену, - Перестань. Всё будет хорошо, вот увидишь.
- Честно? - она подняла на него покрасневшие заплаканные глаза.
- Конечно, лисичка. Любимая моя.
И он обнял ее крепко, крепко. Только Ян называл её так - лисичкой.
- Я напишу тебе, Люся - прошептал Солганский, целуя ее в последний раз, - Береги себя, милая!
И вскочил в уже тронувшийся поезд.
Потянулись тревожные неуютные будни. Так как ее прежняя квартирка была продана, Лу-Лу жила теперь в квартире матери Солганского. Надо было думать и о работе. В "Серебряный дождь" за время её отсутствия уже давно взяли другую певицу. И Лу-Лу устроилась давать уроки фортепьяно и пения жившей не очень далеко от нее богатой даме Агеевой. Точнее - двум ее дочерям десяти и тринадцати лет. И было немного странно, что даже в такое время люди продолжают думать о музыке и искусстве. Впрочем, до провинциального Вельска ещё полностью не докатились страшные события, происходящие в Петербурге, Москве и других крупных городах страны.
Девочки Агеевы были не очень способными к музыке, но старательными.
Занимаясь с ними, Лу-Лу всё время вспоминала свою Марусю и тосковала по ней. И каждый день ждала письма от Солганского. Но писем пока не было. Лу-Лу было очень одиноко. И она опять начала вести дневник, который совсем забросила после встречи с Яном. Ведь счастье часто не нуждается в запечатлении его словами. А вот несчастье - да. Обычная тетрадь, где она записывала произошедшие за день события, свои мысли, иногда несколько зарифмованных строчек, которые неожиданно приходили ей в голову.
После отъезда Солганского к ней довольно часто стал заходить Демичев.
И иногда они вместе пили чай. Почти совсем, как прежде. Но как прежде, конечно, быть уже не могло.
- Ян так и не пишет? - как-то спросил у Лу-Лу Михаил.
- Нет, - и она грустно покачала головой. - Я так боюсь, что с ним что-то случилось.
Демичев стал её утешать. Но при этом поймал себя на мысли, что в глубине души он сам не очень сильно расстроился бы от этого известия. Он всё также продолжал любить Лу-Лу. И сейчас, когда Михаил видел её довольно часто, это чувство, немного ослабевшее за время жизни Лу-Лу в Петербурге, стало ещё сильнее.
И он почему-то совсем не хотел с ним бороться.
А грозные изменения в стране дошли всё-таки и до Вельска. В сентябре 1918-го года вышло в свет постановление революционного правительства "О красном терроре". А уже в середине осени Вельск испытал на себе всю тяжесть новой власти. Начались обыски, аресты, конфискация имущества подозрительных большевикам лиц. Заработала созданная в Вельске Чрезвычайная комиссия, и начались первые расстрелы. Кабаре "Серебряный дождь" закрыли, мотивируя это борьбой с буржуазными настроениями. Теперь в его помещении располагалась какая-то продовольственная комиссия. Также поступили со многими частными лавками, арестовывали предпринимателей. И просто чем-то неугодных или подозрительных для новой власти лиц.
Однажды, придя к Агеевым как всегда к полудню, чтобы заниматься с сестрами, Лу-Лу застала у них ужасный беспорядок. Выяснилось, что незадолго до ее прихода арестовали отца девочек Петра Сергеевича Агеева, крупного фабриканта. Его жена, Ольга Владимировна, безучастно сидела в гостиной, вытирая платочком слёзы. Притихшие девочки стояли рядом.
- Простите, - проговорила Лу-Лу, - мне завтра к вам не приходить?
Агеева молчала и Лу-Лу повторила свой вопрос.
- Нет, нет, Люся, приходите, - Ольга Агеева слабо улыбнулась ей сквозь слёзы.
- Очень сочувствую вам. Но пожалуйста, не теряйте надежду, - попросила её Лу-Лу. Домой она ушла с тяжёлым сердцем.
К ней самой с обыском ещё не являлись. Правда, уже раньше Лу-Лу предусмотрительно отнесла в комиссию по конфискатам несколько своих серебряных и золотых браслетов и колец. Пришлось отдать и старинные золотые напольные часы, оставшиеся ей от родителей. Также поступали и многие другие горожане, но добровольная сдача драгоценных металлов еще не была гарантией избавления от внезапного унизительного обыска. А, возможно, и последующего ареста. Чёткой логики в действиях новой власти найти было трудно.
Но одно было очевидно - над городом повис страх. Вскоре начались и перебои с продовольствием, возникла дороговизна на продукты. Лу-Лу экономила теперь буквально на всём, а кусок сала или колбасы, когда их удавалось достать, становились самой настоящей роскошью.
Встреча нового 1919-го года была не весёлой. Правда, Лу-Лу всё-таки удалось достать бутылку шампанского. Накануне соседка угостила ее печеными яблоками, которые она уложила в красивую фарфоровую вазочку. Рядом лежал нарезанный тонкими ломтиками хлеб и брынза. И ещё Михаил принес немного сыра, который тоже ухитрился где-то купить.
- Даже не верится, что раньше мы жили совсем по-другому, - грустно сказала Лу-Лу, глядя на пенящиеся пузырьки шампанского в своём бокале. - И неужели так теперь будет всегда?
- Что Вы, Люсенька, это всё временно. Временные трудности, - Михаил осторожно взял её за локоть.
- Трудности? - Лу-Лу вскинула на него глаза. Между её красивых бровей пролегла легкая морщинка. - Это скорее беспредел, Миша. Вы же и сами видите, что творится.
- Да, вижу. Но ведь уже ничего не изменишь.
- Вы так думаете? - Лу-Лу сделала глоток шампанского. - Все так говорят и смирились. Потому ничего и не меняется.
Ладно, давайте встречать Новый год. И пусть он будет хоть чуточку светлее, чем этот.
Но новый год не принес облегчения. Наоборот, жизнь становилась всё труднее и труднее.
***
Глебу Демичеву снился странный сон. Он шёл по льду. Наверное, это было озеро. Очень большое, почти бескрайнее. Но вдали, сквозь белую дымку всё-таки угадывались очертания заснеженного берега. А ещё Глеб видел там часовню. Она казалась совсем маленькой, но призывно светилась издали. Глеб знал, что это она - та самая часовня, которую он видел в Киреевке. И знал одно - ему нужно добраться до неё, во что бы то ни стало. В лицо летела колкая снежная метель, а он упорно шагал по скользкому льду. Но происходило странное - чем быстрее он шёл, тем дальше удалялась от него часовня. Вот она уже превратилась в маленькую тёмную точку, а через мгновение и её заволокло снежной пеленой. Глеб в отчаянии взглянул на небо, ему в лицо летели крупные снежные хлопья. Поскользнувшись, он вдруг упал на колени, опёрся об лёд рукой, чтобы встать... и понял, что не может даже пошевелиться. Всё тело как будто сковала какая-то страшная непонятная сила. Прикладывая неимоверные усилия, Глеб все-таки отодрал от ледяной поверхности руку. И вдруг, по льду быстро побежала глубокая трещина, становясь всё шире и шире. Лёд треснул, и Глеб очутился в тёмной ледяной воде. Он судорожно вцепился руками за острый край образовавшейся полыньи... по белой поверхности потекла кровь. Глеб понял, что порезал руки. Красное пятно становилось всё больше и больше...
И вдруг откуда-то он услышал слово: "Толомея".
Глеб почувствовал, что задыхается и... проснулся.
Сердце билось так, словно было готово выскочить из груди. Сон был необыкновенно реалистичен. Даже сейчас Глеб как будто ощущал эту странную скованность, почти паралич, охвативший его тело. И липкий леденящий ужас - когда понял, что в буквальном смысле этого слова, примёрз ко льду.
Сев на кровати, Глеб потянулся к пачке сигарет и зажигалке, лежавшим рядом на тумбочке. Посмотрел на стоящие там часы. Пол восьмого вечера. Он лёг в семь часов просто немного отдохнуть, задремал, и ему сразу же приснилось всё это. Немного успокоившись, Глеб вдруг вспомнил странное слово, которым внезапно оборвался его сон.
"Толомея", - вслух проговорил он, - "А ведь это что-то очень знакомое..."
И вдруг его осенило. Глеб подошёл к книжному шкафу и взял с полки книгу.
Её он прочитал несколько недель назад - "Божественная комедия" Данте.
- Так, так, так, - шептал Глеб, листая страницы, - где же это?
Его глаза быстро пробегали по строчкам, ища нужное слово.
- Вот! - наконец воскликнул он. - Глава тридцать третья. Девятый круг ада. Последний.
Пояс Толомея...
Он стал вчитываться в текст:
"Здесь, в Толомее, так заведено,
Что часто души, раньше, чем сразила
Их Атропос, уже летят на дно.
И чтоб тебе еще приятней было
Снять у меня стеклянный полог с глаз,
Знай, что, едва предательство свершила,
Как я, душа, вселяется тотчас
Ей в тело бес, и в нем он остается,
Доколе срок для плоти не угас."
В этой части Дантовского ада находились те, кто был наказан за один из самых страшных грехов - предательство.
Глава 8 ВСТРЕЧА
Шёл новый 1919-ый год. Жизнь в Вельске становилась всё тяжелее. Однажды с обыском неожиданно пришли и к Демичеву. Конфисковали маленькую бронзовую статуэтку и старинный китайский сервиз, до смерти перепугав кухарку Антонину. Больше конфисковывать было уже нечего.
С продуктами и дровами было всё также плохо. И последнее в северном Вельске особенно сказывалось.
- Неужели, чтобы построить новую жизнь, нужно полностью разрушить прежнюю? - как-то раз грустно спросила его Лу-Лу. - А главное - зачем?
Михаил не нашёлся, что ей ответить. Он сам устал от этой непонятной "новой" жизни. Хотелось просто покоя и хотя бы намёка на какую-то стабильность. Адвокатская контора, где работал Михаил, теперь была закрыта. И поэтому, когда большевики предложили ему должность в комиссии по конфискатам, он согласился. Даже без особых колебаний.
Нужно было составлять описи конфискованного у населения имущества и выполнять ещё некоторые поручения. За это полагался оклад и продовольственный паёк.
К тому же теперь Михаил мог не бояться того, что к нему в любое время суток вдруг неожиданно явятся с обыском.
Лу-Лу немного удивилась, когда узнала о его новой работе. Её глаза потемнели.
- Вы меня осуждаете, Люся? - спросил Демичев.
Лу-Лу молчала.
- Нет, Миша, - наконец сказала она. - Я не могу Вас осуждать. Наверное, каждый сейчас выживает, как может.
Писем от Солганского так и не было. И часто, заходя к Лу-Лу, Демичев видел на её глазах слёзы. А потом пришло письмо. Но не от Солганского. Писала Маруся из Тюмени.
Их тетка совсем захворала, и Лу-Лу решилась ехать.
- Ужасно, если придёт письмо от Яна, а меня здесь уже не будет, - говорила она Демичеву, когда он зашёл к ней накануне её отъезда. - Но и не ехать не могу. Тётя очень больна. И я так соскучилась по Мусе.
Лу-Лу нервно ходила по комнате, складывая вещи в небольшой дорожный чемодан. А Михаил с тоской думал, что опять теряет её. И неизвестно, когда они теперь увидятся снова.
На следующий день рано утром Лу-Лу уехала.
Закончилась холодная зима. Наступила весна, тёплая и солнечная. И это весеннее пробуждение природы к жизни как-то особенно контрастировало с той печальной разрухой и тем гнетущим страхом, которые царили теперь в Вельске. Михаил часто думал про Лу-Лу, особенно одинокими вечерами. Вспоминал он и Солганского, размышляя, что с ним могло случиться.
"Неудивительно, если он погиб, - думал Демичев, - с его характером и с тем, что происходит сейчас в стране".
А тоску по Лу-Лу он всё чаще заглушал коньяком. Летом в комиссию по конфискатам поступила работать новая секретарша, молоденькая Зинаида.
Медный цвет ее длинных красивых волос напоминал Михаилу про Лу-Лу. И через несколько недель Зиночка, заглянувшая к нему домой на чай, неожиданно для Михаила, осталась и на ночь. Она была живой, немного развязной, красивой и достаточно практичной девушкой. После первой же их ночи, она призналась Демичеву в любви. Но заявила, что она сторонница свободных отношений и связывать себя брачными узами не собирается. Правда, Демичев ей этого и не предлагал. Он смотрел на ее темно-рыжие волосы и вспоминал Лу-Лу.
Часто думая о ней, Демичев написал в Тюмень. Лу-Лу уезжая, оставила ему адрес свой тетки. Но ответа так и не получил. Впрочем, это было не удивительно.
В том хаосе, который охватил страну, его письмо вполне могло затеряться. Также, как и её ответ.
***
Год был на исходе. Демичев всё также работал в Комиссии по конфискатам. За это время он даже приобрел определенный вес в глазах новой власти, так как свои обязанности выполнял чётко, деловито и пунктуально. Он понял, что лучше всего вообще избавляться от лишних эмоций и сочувствия. И приглушить совесть. И тогда его работа казалась ему обыденной, заурядной, чиновничьей.
В ней как будто уже не виделось ничего страшного. И всё чаще Демичев думал, что делает всё абсолютно правильно. Ведь прежней жизни уже не будет. А к новой надо было или приспосабливаться... или погибнуть. Выбор был невелик.
