- Не трогай меня! - Ламбертина судорожно дернулась в сторону.
- Какая недотрога! А когда-то тебе это очень нравилось, - захохотал Майяр. - И я не был тебе столь противен. Вспомни, как ты сама лезла ко мне, как похотливая кошка.
- Станис, уйди...
- Хорошо, я уйду, - Майяр поднялся, отряхивая камзол. - Больше я не приду и не буду тебя уговаривать, Ламбер. Хочу лишь напомнить... возможно, ты запамятовала это, сидя здесь... что по новому закону, учрежденному министром юстиции Дантоном, революционный трибунал отныне выносит обвиняемому только одно из двух решений - либо признает невиновным, либо отправляет на гильотину. Подумай об этом. И до встречи в трибунале.
В ожидании и неизвестности прошла ещё целая неделя. Майяр больше не появлялся. С одной стороны, для Ламбертины это стало определенным облегчением. Ей совсем не хотелось видеть его и слышать издевательский тон бывшего любовника. А с другой, Майяр всё-таки был некой ниточкой, связывающей ее с внешним миром. Больше к ней никто не приходил, за исключением охранника, приносившего раз в день скудную еду. В этот раз он принес немного тыквенной каши, маленький кусок засохшей ржаной лепешки и плеснул в ее кружку воды из кувшина.
- Благодарю, - кивнула Ламбертина и, взяв ложку, начала медленно есть.
Охранник задержался около стола, и она вопросительно подняла на него глаза.
- Завтра днем тебя переводят в Консьержери, гражданка, так что будь готова, - проговорил он.
Ей показалось, или в его голосе действительно прозвучала малая нотка какого-то сочувствия?
- Хорошо, - ответила молодая женщина. - Сколько сейчас времени?
- Три часа дня, - ответствовал охранник. Повернувшись, он вышел из камеры. Заскрежетал закрываемый снаружи засов.
Перевод в Консьержери означал, что в этот же день или на следующий, обвиняемый оказывался перед трибуналом, заседание которого проходило в том же здании тюрьмы, расположенной на острове Ситэ.
«Вот и всё, - с горечью подумала Ламбертина, ковыряя ложкой в остывшей каше. - Трибунал заседает обычно с утра. Если меня переведут завтра днем, то судить будут уже на следующий день. У меня осталось еще полтора дня... полтора дня жизни»
Доев кашу, она перебралась на кровать, легла, свернувшись калачиком и устало закрыла глаза. Попыталась успокоиться, но получалось это плохо. Слёзы опять появились на глазах. Почему-то стало невыносимо холодно, и она закуталась в тонкое шерстяное одеяло, но тело всё равно била дрожь.
«Что я буду говорить в трибунале? - подумала она. - Да и имеет ли это для них вообще какое-либо значение - то, что я скажу в свое оправдание. А уж Майяр постарается, чтобы все мои слова истолковали так, как будет выгодно только ему. Как же он хочет моей смерти. И за что… я ведь ему ничего плохого не сделала. Неужели власть настолько меняет людей… Впрочем, насчёт Станиса я никогда не питала иллюзий. Но и не думала, что он настолько жесток. Да, он служит революции… он обожает революцию, как любимую женщину… как сам часто любит повторять. Но разве должна революция становиться лишь орудием злобы, жестокости и мести? Разве не должна она быть и по-возможности справедливой и милосердной? Иначе для чего тогда это всё делается… и ради чего?»
- Ради чего тогда всё? – тихо повторила свой вопрос Ламбертина, проведя ладонью по стене в трещинах сырой штукатурки.
От Майяра её мысли перешли к своей маленькой типографии и двум парням – наборщике и печатнике, работавших там.
«Газету, конечно, закроют. Уже закрыли. А что станет с Рене и Филиппом… Неужели с ними тоже расправятся?»
Она знала от Майяра, что пока парни не были арестованы. Но что с ними будет потом - после того, как её осудит трибунал, официально признав «врагом революции» и «иностранной шпионкой»? Скорее всего, обвинят в соучастии.
Мысли путались и метались. Ламбертина закашлялась, встала, подошла к столу и сделала небольшой глоток из кружки, где оставалось еще немного воды. Воду приходилось очень экономить, давали её здесь мало и лишь раз в день.
Немного походив по камере, молодая женщина опять легла на кровать. Мысли всё также путались в голове, тяжелые и тревожные. Постепенно, на смену им пришла апатия и безразличие…
- Будь что будет… - прошептала Ламбертина, закрыв глаза. Через некоторое время она провалилась в сон, темный и глубокий, словно зев могилы.
Пробуждение наступило внезапно от скрежета ключа в замке, лязга открываемой двери и разговора двух мужских голосов. Разговаривали двое. В одном из них Ламбертина узнала голос санкюлота, приносившего ей все эти дни еду. Другой голос был чуть ниже и показался ей странно знакомым.
- Вот здесь она и находится, Ламбертина Мертенс, - проговорил охранник с неким даже подобострастием обращаясь к неожиданному визитеру.
Из чего она заключила, что тот пользуется определенным уважением. Возможно, занимает какую-то хорошую должность.
Они разговаривали, всё ещё стоя еще на пороге, и Ламбертина, с тревогой севшая на кровати, не видела их лиц. Впрочем, в камере все равно было темно. Вероятно, наступил уже поздний вечер.
- Благодарю, гражданин, - ответил посетитель, входя в камеру. – Теперь оставь нас на полчаса.
Мужчина вошел, и камера осветилась двумя горящими свечами. Аккуратно поставив подсвечник на стол, он молча сел на табурет и, оперевшись одной рукой на колено, а другую положив на поверхность стола, спокойно и внимательно разглядывал Ламбертину. Та в свою очередь с удивлением и некоторым страхом смотрела на него. На вид ему было лет тридцать. Одет не богато, но довольно аккуратно. К камзолу была приколота трехцветная республиканская кокарда, длинные темные волосы завязаны сзади в хвост. Черты лица, освещаемого пламенем свечи, были немного резковатыми, но довольно симпатичными и почему-то… необычайно знакомыми. Посетитель, выдержав минутную паузу, произнес слова, от которых Ламбертина ахнула и растерянно поднялась с кровати.
- Ну здравствуй Ламбер, - сказал её брат Мартин. - Вижу, ты меня не узнала.
Сколько же мы не виделись… лет девять, наверное?
- Мартин! – воскликнула Ламбертина. Она встала и шагнула навстречу брату. Сказалась неожиданность, а также переживания последних недель – по щекам молодой женщины потекли слезы. Она плакала… а брат, обняв, гладил ее по вздрагивающей спине.
- Ну, Ламбер, успокойся, - проговорил Мартин.
Он сел рядом с ней на кровать и одобряюще сжал ее руку в своей ладони.
- Ты так изменился, Мартин, - прошептала Ламбертина, вытирая другой рукой слезы.
- Ты тоже изменилась, Ламбер, - ответил брат. – Очень изменилась, сестренка.
- Прости, что сразу не узнала, - ответила Ламбертина. – Даже не думала, что ты придешь. Робер сказал мне, когда я была в Офлансе, что ты уехал в Париж сразу после начала революции.
Мартин слушал, внимательно рассматривая лицо сестры. Он улыбнулся, и на его подбородке появилась столь знакомая ей ямочка. Откинул с лица прядь волос, и по этому жесту, Ламбертина окончательно убедилась, что перед ней не кто-то иной, а ее старший брат.
- А я часто думал про тебя, Ламбер, - проговорил он. – Даже здесь, в Париже, покупал несколько раз твою газету «Три цвета революции».
- Правда? – воскликнула Ламбертина.
Мартин кивнул.
- И как тебе газета?
- В основном, мне понравился твой стиль, сестра. Ты пишешь честно, хотя, иногда и чрезмерно эмоционально. А иногда и слишком… - он смолк, слегка нахмурившись, подбирая наиболее подходящее слово.
- Слишком кровожадно? – закончила за него Ламбер.
- Точно, - Мартин кивнул.
- Газета закрыта, - тихо отозвалась молодая женщина, - так что все в прошлом, Мартин. Как и… моя кровожадность. Слишком многое изменилось.
Она обвела взглядом камеру и сжала ладони. Мартин заметил этот нервный жест, слегка нахмурил брови.
- Я и раньше немного следил за твоей деятельностью, Ламбер. В той мере, в которой мог. Признаюсь, мне не очень нравилось, что ты стала спутницей этого экстремиста Майяра. Потому и не искал с тобой встречи прежде. Но сейчас…
Он замолк. На некоторое время повисла пауза. Ламбертина опустила голову, глядя на сцепленные в замок руки. Её длинные темные волосы упали вниз, закрыв её бледное лицо.
- Мартин… - глухим голосом произнесла она, - с Майером всё закончено… как и со всем остальным. Завтра днем меня переводят в Консьержери. А оттуда…
Это ты и сам знаешь.
- Знаю, - ответил брат. – Я уже выяснил про тебя необходимую информацию.
Посмотрев в его внимательные карие глаза, Ламбертина смахнула с ресниц слезинку.
- Знаю и по какому обвинению ты здесь, - продолжил брат. - Подозрение в шпионаже в пользу Англии, сочувствие к врагам республики.
Ламбертина встала и нервно прошлась по камере.
- Ты тоже меня осуждаешь? – она села на кровать и заглянула в глаза брата.
- Нет… - он покачал головой. – Напротив, сестра. Я хочу тебе помочь. Заметь, мне не нужны никакие доказательства твоей непричастности к этому. Шпионаж… - он усмехнулся. – Я не думаю, что ты действительно английская шпионка. А сочувствие к врагам… наблюдая за тем, что творилось в тюрьмах Парижа в начале сентября, я невольно и сам стал сочувствовать людям, зверски убитым без суда и следствия.
- Майяр организовал что-то вроде трибунала в Сен-Жермен… - тихо отозвалась Ламбер.
- А-а… - махнул рукой Мартин. – Жестокость гражданина Майяра ни для кого не секрет. Сестра, я честно был удивлен, что ты находилась там вместе с этим мясником. Люди от нашей секции посещали тюрьму Сен-Жермен уже после сентябрьских расправ. Я тоже там был… и кое-что до сих пор стоит перед глазами…
- Ты был там? – воскликнул Ламбертина.
- Да. Эта гора истерзанных людей… Гражданин мясник даже не удосуживался вывозить куда-то их тела или сжигать.
«Гражданин мясник, - мысленно повторила за братом Ламбертина. – Что ж, Станису действительно очень подходит это прозвище»
- Майяр сейчас тоже поджал хвост, - с усмешкой продолжал брат. – Многие в Париже недовольны этими убийствами в тюрьмах, произошедшими фактически без суда. Поэтому гражданин Дантон и создал революционный трибунал. Надеется, что отныне правосудие будет вестись в рамках хоть какой-либо законности. Но… в твоём случае лучше не рисковать и не уповать на законность.
- Майяр постарается сделать всё, чтобы меня казнили, - проговорила Ламбер.
Брат одобряюще сжал ее ладонь.
- Он имеет большой вес в Париже, да. Но я постараюсь вытащить тебя, сестренка, - он улыбнулся Ламбертине. – Я знаю тебя с детства и искренне верю в твою непричастность к этим обвинениям. Но я хотел бы знать одну вещь… будь со мной честной.
- Какую, Мартин? – Ламбертина подняла на него покрасневшие глаза.
- Кто такой Кристиан Фернель, которого ты просила не казнить?
Мысли в голове Ламбертины вновь хаотично заплясали…
«Откуда Мартин узнал это имя? - подумала она. – Хотя, он мог выяснить его в силу своей должности. Иметь доступ к тюремным бумагам и делам. Я ведь даже не спросила, какая у него должность. Наверняка, не самая маленькая, если люди от его секции посещали Сен-Жермен после всей этой резни.»
- Это… это не настоящее его имя. Настоящее имя Фернеля – Стен де Лоуви. Я просила у Майяра оставить ему жизнь, Мартин… - выдохнула Ламбер, опустив глаза.
Она боялась поднимать взгляд на брата.
Повисла пауза. Ламбертина посмотрела на дрожавшее пламя свечей, стоявших на столе. Перевела взгляд на стену, где застыли две тени, сидевшие рядом – она и брат.
- Лоуви?! – воскликнул Мартин. – Но почему… зачем ты просила за него?
Ламбертина повернулась и встретилась с его взглядом. Карие глаза брата выражали искреннее недоумение.
- Наверное ты поймешь меня, Мартин… - тихо ответила она. – Станис не понял.
Еще и ревновал. Как глупо… Но ты… ты должен понять. Мне стало жаль… просто жаль его… Мартин, а я ведь ненавидела его все эти годы. Все те годы, что жила в Англии. Когда был жив муж. Я ненавидела де Лоуви. Я мечтала отомстить. Найти его и убить жестоко и медленно. Чтобы он мучился как можно дольше. Ненавидела его и здесь, во Франции, когда вернулась после начала революции.
А там, в Англии. Сначала всё было хорошо. Я очень хотела родить ребенка… И Дик очень хотел. Я жила этой мечтой. Я думала, что это отвлечет меня от памяти о ТОМ дне. Спасет от желания мести, съедавшего мою душу. Но нет… Прошло восемь лет… восемь долгих лет... И я поняла, что не смогу стать матерью. А виной этому мой грех… тот страшный грех, который я совершила и за который отец выгнал меня тогда из деревни. Господи, Мартин…
Она замолчала, опустив голову. Перевела дыхание и продолжила. Словно внутри накопилось это… то, что нужно было выпустить из своего сердца и сознания, выговорившись:
- И там, в аббатстве Сен-Жермен… сначала я искала его имя в списках. А потом…
- И что потом, сестра?
Мартин взял ее руку в свою ладонь.
- Потом я поняла, что нельзя убивать ТАК. Мартин, понимаешь? Это будет уже не месть… а что-то другое, гораздо более мерзкое…
- Но этот подонок Лоуви…
- Я даже поговорила с ним немного, Мартин. Он был так жалок и беспомощен. Его арестовали по доносу женщины, у которой он снимал жилье. Она написала донос, разозлившись за долгую неуплату. Он жил здесь, в Париже, под другим именем, но я его узнала, хоть и не сразу… еще у него нашли перстень с его родовым гербом. Этот герб знала только я.
- Да уж… - зло отозвался Мартин. – Я тоже прекрасно знаю родовой герб этого подонка. А ты, моя сердобольная сестричка, пожалела его. Но твои просьбы не спасли его от смерти… Какая же ты… глупая, Ламбер.
- Глупая моя сестричка, - уже громче повторил он, встав и пройдясь по камере.
Тень от свечей также равномерно двигалась по стене. И Ламбер следила за ней, боясь посмотреть на брата.
Было видно, что Мартин сильно взволнован. Походив пару минут, он вновь сел на кровать рядом с Ламбертиной:
- Теперь слушай меня, Ламбер. Ты поступила глупо, но глупость – ещё не повод отправлять человека на гильотину. Я постараюсь вытащить тебя отсюда.
- Но… как? – воскликнула Ламбер.
Мартин усмехнулся и продолжил спокойно и терпеливо, словно говорил с маленьким ребенком:
- У меня есть определенные связи. Кроме того, я лично знаком с нынешним министром юстиции Дантоном.
После ухода Мартина Ламбертина не сомкнула глаз почти до самого рассвета. В ее сердце, уже почти смирившемся с печальной участью, появилась надежда на спасение. Она вновь вспомнила решительный взгляд брата и с какой твердостью он сказал:
«Я постараюсь вытащить тебя отсюда», смахнула с глаз слезинку и печально улыбнулась.
- Эх, Мартин… - прошептала молодая женщина, - только сам бы ты не пострадал.
Неожиданно она подумала, что прежде совсем мало общалась с родным братом.
Мало знала его. Так сложились обстоятельства. В шесть с половиной лет, почти сразу после смерти матери Ламбертина была отдана на воспитание в монастырь.
А когда вышла оттуда в свои почти восемнадцать, то через несколько месяцев ей пришлось покинуть родную деревню. Встреча со Стеном де Лоуви… нежелательная беременность…визит к старой ведьме Марион… страшный гнев отца… изгнание.
Ламбертина поднесла ладонь к закрытым глазам и закусила нижнюю губу. Почему-то здесь, в тюрьме эти воспоминания казались такими далекими, словно происходили во сне или случились в какой-то из прошлых жизней.
- Какая недотрога! А когда-то тебе это очень нравилось, - захохотал Майяр. - И я не был тебе столь противен. Вспомни, как ты сама лезла ко мне, как похотливая кошка.
- Станис, уйди...
- Хорошо, я уйду, - Майяр поднялся, отряхивая камзол. - Больше я не приду и не буду тебя уговаривать, Ламбер. Хочу лишь напомнить... возможно, ты запамятовала это, сидя здесь... что по новому закону, учрежденному министром юстиции Дантоном, революционный трибунал отныне выносит обвиняемому только одно из двух решений - либо признает невиновным, либо отправляет на гильотину. Подумай об этом. И до встречи в трибунале.
Глава 25
В ожидании и неизвестности прошла ещё целая неделя. Майяр больше не появлялся. С одной стороны, для Ламбертины это стало определенным облегчением. Ей совсем не хотелось видеть его и слышать издевательский тон бывшего любовника. А с другой, Майяр всё-таки был некой ниточкой, связывающей ее с внешним миром. Больше к ней никто не приходил, за исключением охранника, приносившего раз в день скудную еду. В этот раз он принес немного тыквенной каши, маленький кусок засохшей ржаной лепешки и плеснул в ее кружку воды из кувшина.
- Благодарю, - кивнула Ламбертина и, взяв ложку, начала медленно есть.
Охранник задержался около стола, и она вопросительно подняла на него глаза.
- Завтра днем тебя переводят в Консьержери, гражданка, так что будь готова, - проговорил он.
Ей показалось, или в его голосе действительно прозвучала малая нотка какого-то сочувствия?
- Хорошо, - ответила молодая женщина. - Сколько сейчас времени?
- Три часа дня, - ответствовал охранник. Повернувшись, он вышел из камеры. Заскрежетал закрываемый снаружи засов.
Перевод в Консьержери означал, что в этот же день или на следующий, обвиняемый оказывался перед трибуналом, заседание которого проходило в том же здании тюрьмы, расположенной на острове Ситэ.
«Вот и всё, - с горечью подумала Ламбертина, ковыряя ложкой в остывшей каше. - Трибунал заседает обычно с утра. Если меня переведут завтра днем, то судить будут уже на следующий день. У меня осталось еще полтора дня... полтора дня жизни»
Доев кашу, она перебралась на кровать, легла, свернувшись калачиком и устало закрыла глаза. Попыталась успокоиться, но получалось это плохо. Слёзы опять появились на глазах. Почему-то стало невыносимо холодно, и она закуталась в тонкое шерстяное одеяло, но тело всё равно била дрожь.
«Что я буду говорить в трибунале? - подумала она. - Да и имеет ли это для них вообще какое-либо значение - то, что я скажу в свое оправдание. А уж Майяр постарается, чтобы все мои слова истолковали так, как будет выгодно только ему. Как же он хочет моей смерти. И за что… я ведь ему ничего плохого не сделала. Неужели власть настолько меняет людей… Впрочем, насчёт Станиса я никогда не питала иллюзий. Но и не думала, что он настолько жесток. Да, он служит революции… он обожает революцию, как любимую женщину… как сам часто любит повторять. Но разве должна революция становиться лишь орудием злобы, жестокости и мести? Разве не должна она быть и по-возможности справедливой и милосердной? Иначе для чего тогда это всё делается… и ради чего?»
- Ради чего тогда всё? – тихо повторила свой вопрос Ламбертина, проведя ладонью по стене в трещинах сырой штукатурки.
От Майяра её мысли перешли к своей маленькой типографии и двум парням – наборщике и печатнике, работавших там.
«Газету, конечно, закроют. Уже закрыли. А что станет с Рене и Филиппом… Неужели с ними тоже расправятся?»
Она знала от Майяра, что пока парни не были арестованы. Но что с ними будет потом - после того, как её осудит трибунал, официально признав «врагом революции» и «иностранной шпионкой»? Скорее всего, обвинят в соучастии.
Мысли путались и метались. Ламбертина закашлялась, встала, подошла к столу и сделала небольшой глоток из кружки, где оставалось еще немного воды. Воду приходилось очень экономить, давали её здесь мало и лишь раз в день.
Немного походив по камере, молодая женщина опять легла на кровать. Мысли всё также путались в голове, тяжелые и тревожные. Постепенно, на смену им пришла апатия и безразличие…
- Будь что будет… - прошептала Ламбертина, закрыв глаза. Через некоторое время она провалилась в сон, темный и глубокий, словно зев могилы.
***
Пробуждение наступило внезапно от скрежета ключа в замке, лязга открываемой двери и разговора двух мужских голосов. Разговаривали двое. В одном из них Ламбертина узнала голос санкюлота, приносившего ей все эти дни еду. Другой голос был чуть ниже и показался ей странно знакомым.
- Вот здесь она и находится, Ламбертина Мертенс, - проговорил охранник с неким даже подобострастием обращаясь к неожиданному визитеру.
Из чего она заключила, что тот пользуется определенным уважением. Возможно, занимает какую-то хорошую должность.
Они разговаривали, всё ещё стоя еще на пороге, и Ламбертина, с тревогой севшая на кровати, не видела их лиц. Впрочем, в камере все равно было темно. Вероятно, наступил уже поздний вечер.
- Благодарю, гражданин, - ответил посетитель, входя в камеру. – Теперь оставь нас на полчаса.
Мужчина вошел, и камера осветилась двумя горящими свечами. Аккуратно поставив подсвечник на стол, он молча сел на табурет и, оперевшись одной рукой на колено, а другую положив на поверхность стола, спокойно и внимательно разглядывал Ламбертину. Та в свою очередь с удивлением и некоторым страхом смотрела на него. На вид ему было лет тридцать. Одет не богато, но довольно аккуратно. К камзолу была приколота трехцветная республиканская кокарда, длинные темные волосы завязаны сзади в хвост. Черты лица, освещаемого пламенем свечи, были немного резковатыми, но довольно симпатичными и почему-то… необычайно знакомыми. Посетитель, выдержав минутную паузу, произнес слова, от которых Ламбертина ахнула и растерянно поднялась с кровати.
- Ну здравствуй Ламбер, - сказал её брат Мартин. - Вижу, ты меня не узнала.
Сколько же мы не виделись… лет девять, наверное?
Глава 26
- Мартин! – воскликнула Ламбертина. Она встала и шагнула навстречу брату. Сказалась неожиданность, а также переживания последних недель – по щекам молодой женщины потекли слезы. Она плакала… а брат, обняв, гладил ее по вздрагивающей спине.
- Ну, Ламбер, успокойся, - проговорил Мартин.
Он сел рядом с ней на кровать и одобряюще сжал ее руку в своей ладони.
- Ты так изменился, Мартин, - прошептала Ламбертина, вытирая другой рукой слезы.
- Ты тоже изменилась, Ламбер, - ответил брат. – Очень изменилась, сестренка.
- Прости, что сразу не узнала, - ответила Ламбертина. – Даже не думала, что ты придешь. Робер сказал мне, когда я была в Офлансе, что ты уехал в Париж сразу после начала революции.
Мартин слушал, внимательно рассматривая лицо сестры. Он улыбнулся, и на его подбородке появилась столь знакомая ей ямочка. Откинул с лица прядь волос, и по этому жесту, Ламбертина окончательно убедилась, что перед ней не кто-то иной, а ее старший брат.
- А я часто думал про тебя, Ламбер, - проговорил он. – Даже здесь, в Париже, покупал несколько раз твою газету «Три цвета революции».
- Правда? – воскликнула Ламбертина.
Мартин кивнул.
- И как тебе газета?
- В основном, мне понравился твой стиль, сестра. Ты пишешь честно, хотя, иногда и чрезмерно эмоционально. А иногда и слишком… - он смолк, слегка нахмурившись, подбирая наиболее подходящее слово.
- Слишком кровожадно? – закончила за него Ламбер.
- Точно, - Мартин кивнул.
- Газета закрыта, - тихо отозвалась молодая женщина, - так что все в прошлом, Мартин. Как и… моя кровожадность. Слишком многое изменилось.
Она обвела взглядом камеру и сжала ладони. Мартин заметил этот нервный жест, слегка нахмурил брови.
- Я и раньше немного следил за твоей деятельностью, Ламбер. В той мере, в которой мог. Признаюсь, мне не очень нравилось, что ты стала спутницей этого экстремиста Майяра. Потому и не искал с тобой встречи прежде. Но сейчас…
Он замолк. На некоторое время повисла пауза. Ламбертина опустила голову, глядя на сцепленные в замок руки. Её длинные темные волосы упали вниз, закрыв её бледное лицо.
- Мартин… - глухим голосом произнесла она, - с Майером всё закончено… как и со всем остальным. Завтра днем меня переводят в Консьержери. А оттуда…
Это ты и сам знаешь.
- Знаю, - ответил брат. – Я уже выяснил про тебя необходимую информацию.
Посмотрев в его внимательные карие глаза, Ламбертина смахнула с ресниц слезинку.
- Знаю и по какому обвинению ты здесь, - продолжил брат. - Подозрение в шпионаже в пользу Англии, сочувствие к врагам республики.
Ламбертина встала и нервно прошлась по камере.
- Ты тоже меня осуждаешь? – она села на кровать и заглянула в глаза брата.
- Нет… - он покачал головой. – Напротив, сестра. Я хочу тебе помочь. Заметь, мне не нужны никакие доказательства твоей непричастности к этому. Шпионаж… - он усмехнулся. – Я не думаю, что ты действительно английская шпионка. А сочувствие к врагам… наблюдая за тем, что творилось в тюрьмах Парижа в начале сентября, я невольно и сам стал сочувствовать людям, зверски убитым без суда и следствия.
- Майяр организовал что-то вроде трибунала в Сен-Жермен… - тихо отозвалась Ламбер.
- А-а… - махнул рукой Мартин. – Жестокость гражданина Майяра ни для кого не секрет. Сестра, я честно был удивлен, что ты находилась там вместе с этим мясником. Люди от нашей секции посещали тюрьму Сен-Жермен уже после сентябрьских расправ. Я тоже там был… и кое-что до сих пор стоит перед глазами…
- Ты был там? – воскликнул Ламбертина.
- Да. Эта гора истерзанных людей… Гражданин мясник даже не удосуживался вывозить куда-то их тела или сжигать.
«Гражданин мясник, - мысленно повторила за братом Ламбертина. – Что ж, Станису действительно очень подходит это прозвище»
- Майяр сейчас тоже поджал хвост, - с усмешкой продолжал брат. – Многие в Париже недовольны этими убийствами в тюрьмах, произошедшими фактически без суда. Поэтому гражданин Дантон и создал революционный трибунал. Надеется, что отныне правосудие будет вестись в рамках хоть какой-либо законности. Но… в твоём случае лучше не рисковать и не уповать на законность.
- Майяр постарается сделать всё, чтобы меня казнили, - проговорила Ламбер.
Брат одобряюще сжал ее ладонь.
- Он имеет большой вес в Париже, да. Но я постараюсь вытащить тебя, сестренка, - он улыбнулся Ламбертине. – Я знаю тебя с детства и искренне верю в твою непричастность к этим обвинениям. Но я хотел бы знать одну вещь… будь со мной честной.
- Какую, Мартин? – Ламбертина подняла на него покрасневшие глаза.
- Кто такой Кристиан Фернель, которого ты просила не казнить?
Мысли в голове Ламбертины вновь хаотично заплясали…
«Откуда Мартин узнал это имя? - подумала она. – Хотя, он мог выяснить его в силу своей должности. Иметь доступ к тюремным бумагам и делам. Я ведь даже не спросила, какая у него должность. Наверняка, не самая маленькая, если люди от его секции посещали Сен-Жермен после всей этой резни.»
- Это… это не настоящее его имя. Настоящее имя Фернеля – Стен де Лоуви. Я просила у Майяра оставить ему жизнь, Мартин… - выдохнула Ламбер, опустив глаза.
Она боялась поднимать взгляд на брата.
Повисла пауза. Ламбертина посмотрела на дрожавшее пламя свечей, стоявших на столе. Перевела взгляд на стену, где застыли две тени, сидевшие рядом – она и брат.
- Лоуви?! – воскликнул Мартин. – Но почему… зачем ты просила за него?
Ламбертина повернулась и встретилась с его взглядом. Карие глаза брата выражали искреннее недоумение.
- Наверное ты поймешь меня, Мартин… - тихо ответила она. – Станис не понял.
Еще и ревновал. Как глупо… Но ты… ты должен понять. Мне стало жаль… просто жаль его… Мартин, а я ведь ненавидела его все эти годы. Все те годы, что жила в Англии. Когда был жив муж. Я ненавидела де Лоуви. Я мечтала отомстить. Найти его и убить жестоко и медленно. Чтобы он мучился как можно дольше. Ненавидела его и здесь, во Франции, когда вернулась после начала революции.
А там, в Англии. Сначала всё было хорошо. Я очень хотела родить ребенка… И Дик очень хотел. Я жила этой мечтой. Я думала, что это отвлечет меня от памяти о ТОМ дне. Спасет от желания мести, съедавшего мою душу. Но нет… Прошло восемь лет… восемь долгих лет... И я поняла, что не смогу стать матерью. А виной этому мой грех… тот страшный грех, который я совершила и за который отец выгнал меня тогда из деревни. Господи, Мартин…
Она замолчала, опустив голову. Перевела дыхание и продолжила. Словно внутри накопилось это… то, что нужно было выпустить из своего сердца и сознания, выговорившись:
- И там, в аббатстве Сен-Жермен… сначала я искала его имя в списках. А потом…
- И что потом, сестра?
Мартин взял ее руку в свою ладонь.
- Потом я поняла, что нельзя убивать ТАК. Мартин, понимаешь? Это будет уже не месть… а что-то другое, гораздо более мерзкое…
- Но этот подонок Лоуви…
- Я даже поговорила с ним немного, Мартин. Он был так жалок и беспомощен. Его арестовали по доносу женщины, у которой он снимал жилье. Она написала донос, разозлившись за долгую неуплату. Он жил здесь, в Париже, под другим именем, но я его узнала, хоть и не сразу… еще у него нашли перстень с его родовым гербом. Этот герб знала только я.
- Да уж… - зло отозвался Мартин. – Я тоже прекрасно знаю родовой герб этого подонка. А ты, моя сердобольная сестричка, пожалела его. Но твои просьбы не спасли его от смерти… Какая же ты… глупая, Ламбер.
- Глупая моя сестричка, - уже громче повторил он, встав и пройдясь по камере.
Тень от свечей также равномерно двигалась по стене. И Ламбер следила за ней, боясь посмотреть на брата.
Было видно, что Мартин сильно взволнован. Походив пару минут, он вновь сел на кровать рядом с Ламбертиной:
- Теперь слушай меня, Ламбер. Ты поступила глупо, но глупость – ещё не повод отправлять человека на гильотину. Я постараюсь вытащить тебя отсюда.
- Но… как? – воскликнула Ламбер.
Мартин усмехнулся и продолжил спокойно и терпеливо, словно говорил с маленьким ребенком:
- У меня есть определенные связи. Кроме того, я лично знаком с нынешним министром юстиции Дантоном.
Глава 27
После ухода Мартина Ламбертина не сомкнула глаз почти до самого рассвета. В ее сердце, уже почти смирившемся с печальной участью, появилась надежда на спасение. Она вновь вспомнила решительный взгляд брата и с какой твердостью он сказал:
«Я постараюсь вытащить тебя отсюда», смахнула с глаз слезинку и печально улыбнулась.
- Эх, Мартин… - прошептала молодая женщина, - только сам бы ты не пострадал.
Неожиданно она подумала, что прежде совсем мало общалась с родным братом.
Мало знала его. Так сложились обстоятельства. В шесть с половиной лет, почти сразу после смерти матери Ламбертина была отдана на воспитание в монастырь.
А когда вышла оттуда в свои почти восемнадцать, то через несколько месяцев ей пришлось покинуть родную деревню. Встреча со Стеном де Лоуви… нежелательная беременность…визит к старой ведьме Марион… страшный гнев отца… изгнание.
Ламбертина поднесла ладонь к закрытым глазам и закусила нижнюю губу. Почему-то здесь, в тюрьме эти воспоминания казались такими далекими, словно происходили во сне или случились в какой-то из прошлых жизней.
