А тогда... о, счастье! Да, он действительно считал себя счастливчиком, сумевшим каким-то чудом обмануть смертельный недуг. Но чудес, увы, не бывает. Он приподнялся на скамье мрачнее тучи и со злобой уставился на разбудившего его санкюлота.
- Так вы же сами просили разбудить вас в шесть утра, гражданин Майяр, - оправдываясь, пробормотал Пьер. - Сейчас вот седьмой час уже пошел. Извините, если что не так.
- Всё так, Пьер... - устало бросил Майяр, поднимаясь со скамьи и приглаживая рукой растрепавшиеся волосы. - Всё так.
Потянувшись, он окинул взглядом полупустое помещение революционного трибунала. Стол с оставленными на нем бумагами и пустыми бутылями вина. Небольшое окно, сквозь которое в помещение проступал тусклый утренний свет. И почувствовал тишину... которая, наверное, казалась ещё более зловещей, чем будничное вынесение смертельных приговоров, мольбы о пощаде и предсмертные крики убиваемых людей. Страшное зубчатое колесо смерти остановилось. Но лишь на время. Впереди был новый день, который раскрутит колесо смерти на полную мощь. Впрочем, день этот должен был быть последним. В списке оставалось всего 30 заключенных. Точнее, 32. Но один покончил с собой прямо в камере, разбив глиняный кувшин и воткнув осколок себе в горло. Второй же - 18-ти летний дворянин Монсабре, бывший адьютантом герцога де Бриссака и участвовавший 10-го августа в обороне Тюильри... этот щенок Монcабре в стенах Сен-Жермен обнаружен не был. Хотя, по спискам он значился именно здесь. Раздумывая над этим странным обстоятельством, Майяр подошел к столу, окидывая взглядом пустые бутыли. Мучило похмелье. Подняв одну, где на дне оставалось еще немного вина, он опрокинул содержимое себе в рот. И сильно закашлялся, вытирая губы. Воздуха не хватало...
- Что уставился? - он недовольно оглянулся в сторону топтавшегося у двери Пьера. - Тащи сюда еще пару бутылок. И да, зови остальных судей. Продолжим работу трибунала прямо сейчас.
День подходил к концу. После вынесения приговора крайне неприятному с его точки зрения типу Фернелю, Станислав Майяр сделал получасовой перерыв. Оставалось еще пятнадцать человек. Точнее, четырнадцать С ними он рассчитывал разобраться быстро. Однако, чёртов де Монсабре как сквозь землю провалился.
"Может, его и вообще не было в этой тюрьме, - подумал Майяр, устало потирая виски и отклебывая кислое вино прямо из бутылки. - Возможно, произошла какая-то накладка. Хотя... один из охранников клялся и божился, что лично сопровождал этого щенка в камеру. Зачем ему врать?"
Воздуха опять не хватало, и Майяр нервным движением ослабил душивший его воротник.
Неожиданно он подумал про жену, девятнадцатилетнюю Анжелику. Как она отреагирует, если прямо в кровати он начнет харкать кровью, пачкать её дорогое кружевное белье и её милое глупое личико. А перспективой своей грядущей смерти начнёт ставить под сомнение её благополучную жизнь замужней женщины. Она ничего не знала о симптомах его застарелой болезни, он никогда не делился с ней настолько личным. Анжелика с недавних пор раздражала его. Он поймал себя на мысли, что и ночевать домой не шёл, чтобы не видеть в очередной раз её глаза. Пустые, как у фарфоровой куклы. Впрочем, она вроде бы любила его. Или сама, достаточно грамотно убедила себя в этом. Возможно, как жена Анжелика была идеальна. Розовые чувственные губки, большая красивая грудь, полная безотказность и темперамент в постели. Ко всему этом прилагалось и очень хорошее приданое. Отец Анжелики, мэтр Паред, был весьма состоятельным человеком. А Анжелика... он не знал, о чём говорить с ней... хотя, ему это было и не нужно. Когда он сам ей что-то рассказывал, она делала вид, что слушает. Но получалось у нее это крайне не убедительно. Она была заботлива в меру своих сил и покорна во всём. И эта всеядность, овечья покорность и безотказность, порой, раздражала Майяра до такой степени, что хотелось намотать на руку светлые вьющиеся локоны Анжелики, а после... просто с силой ударить её в лицо. До крови. Чтобы хоть какие-то эмоции - страх, испуг или ужас отразились в её пустых, голубых как небо, кукольных глазах. Конечно, он ещё не дошёл до того, чтобы бить жену. Это были просто мысли... Но как же, иногда, ему хотелось их осуществить.
- Жак, посторожи его пока! - обратилась Ламбертина к санкюлоту, кивнув на съежившегося Лоуви. - Мне надо срочно к гражданину Майяру. Я скоро вернусь.
- Хорошо, гражданка, - кивнул Жак, подходя ближе к арестованному и не сводя с него сурового взгляда.
- А ну сиди смирно, враг нации! - гаркнул он. Лоуви скрючился еще больше.
Ламбертина вышла в коридор и перевела дыхание. В висках сильно пульсировала кровь, голова сильно закружилась, и она остановилась, проведя ладонью по шероховатой поверхности стены. Словно камни старого аббатства могли придать ей сил и помочь принять одно-единственно верное решение. Медлить с ним было нельзя, но именно сейчас ей захотелось убежать, оказаться как можно дальше от этих стен, в которых происходило... нет, не правосудие. Самые обычные жестокие убийства. Расправы. Она вспомнила, что сказал про них Лоуви и едва не застонала от осознания того, что с ним приходилось соглашаться. Да, он был прав.
- Господи... - пробормотала гражданка Мертенс. - Да что это со мной? Почему я не могу...
Она сцепила пальцы в замок и встала, прислонившись спиной к стене. Мысли хаотично плясали в голове. И, пытаясь извлечь из этой дьявольской пляски одну-единственную - разумную, справедливую и правильную, Ламбертина почувствовала, что голов её сейчас взорвётся. К горлу подкатила тошнота, и она помассировала виски, стараясь успокоиться.
- Нет... я не смогу, - прошептала она. - И не хочу. К дьяволу всё...
Пропустив несколько ударов сердца, гражданка Мертенс всё таки медленно пошла по коридору. Мысль, выхваченная ею из хаоса и сумбура, постепенно выкристаллизовалась в сознании до единственно верного и правильного решения. И внезапно принесла с собой успокоение. Именно с ней она и шла сейчас к Станиславу Майяру, оформляя в своём сознании в наиболее веские и убедительные слова.
После недолгих размышлений о жене, Станислав Майяр подумал о женщине, интересовавшей его гораздо больше. О Ламбертине Мертенс. Да, она была сделана совершенно из другого теста, чем глупенькая приземленная Анжелика. В темно-синих глазах Ламбертины Майяр видел и ум, и живую заинтересованность в те моменты, когда он рассказывал ей что-то о своей работе, о будущем страны, о революции. Но иногда в них проскальзывали и холод, и даже какая-то гордость. Даже гордыня. Словно она глядела на него сверху вниз. Но почему-то это совсем не раздражало и не злило Майяра. Усмехнувшись, он подумал, что сделал бы с дурочкой женой, посмотри она на него ТАК...
Потянувшись к бутылке, он плеснул себе в стакан немного вина, попутно бросив взгляд на большой циферблат часов, висевших над дверью. У него оставалось еще пятнадцать минут относительного покоя. И угрюмо подумал о предложении, которое сделал почти год назад Ламбертине. Ведь тогда он был уже обручен с Анжеликой Паред. Но ради этой молодой темноволосой женщины, в которой таилась какая-то загадка и которая вызывала в нем желание её разгадать, он даже был готов расторгнуть выгодную помолвку. Отказ Ламбертины почему-то не удивил его, хотя и вызвал глухое раздражение, которое, впрочем, довольно быстро прошло. Майяр и сам понимал, что Ламбертина вряд ли согласится связать себя узами брака и стать мирной домашней наседкой. Возможно, причиной было и что-то ещё, о чём он смутно догадывался. Он вкратце знал, что Ламбертина была замужем и почти восемь лет жила в другой стране. Той, которая сейчас стала одним из главных врагов для молодой республики. Возможно, именно поэтому она оставила свою прежнюю фамилию и отказалась от английской. Она не любила рассказывать про мужа. Просто сказала однажды, что он был очень хорошим человеком и любил её. И было в её жизни ещё что-то, покрытое для Майяра полным мраком. Что-то, что Ламбертина тщательно оберегала и о чём никогда не рассказывала. Просто однажды она грустно обмолвилась, что, вероятно, никогда не сможет иметь детей. По какой причине, Майяр не спросил, но, будучи в подпитии, грубо пошутил, что это даже кстати. Ведь можно спокойно любить друг друга и не опасаться, что она понесет от него. Сам он отцом становиться не жаждал, да и Ламбер, как он считал, не испытывала большой потребности в ребенке. Сказав это, он бросил взгляд на молодую женщину и поразился, как переменилось ее лицо. Оно побледнело, а глаза из темно-синих стали совсем темными. Она замахнулась и, лицо Майяра украсила звонкая пощечина. Затем, подобрав подол платья, Ламбертина встала из-за стола и покинула комнату. А вечером Майяр услышал, как она тихо плачет, лежа на кровати и отвернувшись лицом к стене. Ему пришлось даже извиниться.
- Ну, прости меня, любимая, - как-то неловко пробормотал он, проведя рукой по ее волосам.
- Хорошо, Станис, - тихо ответила она.
Больше он никогда не видел слезы на ее глазах. И про свое прошлое она больше никогда не упоминала. И все-таки там было что-то нечисто. Майяр старался забыть и не думать про это. Вполне успешно, вплоть до сегодняшнего дня. Этот мутный тип Фернель, явно один из "бывших", арестованный, в сущности, по пустяку - доносу озлобившейся квартирной хозяйки. Но в теперешних революционных условиях уже сам такой донос становился, фактически, тяжелым обвинением и докапываться до правды - был ли реально виновен этот человек... Да Господи прости! У него есть дела и поважнее! Маяйр едва не засмеялся собственным мыслям. "Вина этих людей перед республикой состоит уже в том, что они родились в высшем сословии", - так он сам часто любил повторять. С Фернелем всё было ясно с самого начала. Но Ламбер... Он нахмурил брови и налил себе еще вина, попутно откусив кусок зачерствевшего хлеба. Откуда Ламбертина могла знать этого типа? И, судя по ее реакции, он представлял для нее какое-то значение. Возможно, оставался весьма небезразличен и до сих пор. Бывший любовник? Этот недобитый дворянчик... Маяйр сам удивился, почувствовав нарастающее глухое раздражение и злость. Он не считал себя ревнивым человеком. Но сейчас что-то жгло в груди и сознании, скребло острыми коготками по горлу всё больше и больше, пока не стало раздирать его со всей силы. Он опять почувствовал нехватку воздуха и сильно закашлялся. Нагнув голову, сплюнул. На полу показалась кровь, которую он со злостью растер сапогом.
"Какого чёрта она торчит там с этим типом... - неожиданно злобно подумал Майяр. - И так долго. Пора уже разобраться с этим недобитым аристо. Что ж, я сам с радостью воткну нож в его глотку."
Он вновь бросил взгляд на циферблат часов. Оставалось еще пять минут покоя. Закрыв глаза, он потянул нашейный платок, ослабив его и попробовал мысленно отключиться от всего мира.
- Станис! - его окликнул голос Ламбертины. А через пару мгновений она уже стояла рядом с ним. - Ты отдыхаешь?
Она посмотрела ему в глаза. И он увидел, что она слегка кусает губы. Ее рука, дотронувшаяся до его плеча, дрогнула.
- Да, - отрывисто бросил Майяр. - Сделал перерыв на полчаса, как видишь. Скоро продолжим работу трибунала. Осталось еще пятнадцать человек. Одного, правда, никак не могут найти. Словно сгинул. А начну с твоего аристо, -
Он усмехнулся и сузил глаза, наблюдая за реакцией молодой женщины. - Думаю, тебе будет приятно, если я лично отрежу ему башку. Ведь так, любимая?
Лицо Ламбертины побледнело, а глаза стали совсем темными. Она стояла рядом и смотрела в лицо Майяра.
- А ты ревнуешь, Станис?
- С чего бы, - отозвался он. - И кстати, что это за тип, Ламбер? Откуда ты его знаешь?
- Я расскажу тебе потом, - тихо ответила Ламбертина. - Не ревнуй. Да, я знаю этого человека. Но...
- Его имя ты искала в списках, ведь так? - перебил её Майяр.
- Да. Я искала его, потому что хотела его смерти. Хотела этого долгие годы. Но сейчас...
Ламбертина неожиданно сильно, до боли сжала руку Маяйра.
- Сейчас я прошу тебя, Станис... прошу, оставь ему жизнь.
От неожиданности Майяр задел стакан, и он, упав, звонко разбился на осколки.
Стряхнув с себя ладонь молодой женщины, Маяйяр встал и, оперевшись руками об стол, посмотрел ей в лицо.
- Что успел наплести тебе этот "враг нации", что ты теперь просишь за него? - он повысил голос и со злостью пнул подвернувшийся под ноги стеклянный осколок.
Ламбертина отошла на шаг назад. Её губы дрогнули.
- Или, может, вы там и любовью успели заняться? Так?
Он сам схватил ее за руку и рванул на себя с такой силой, что Ламбертина вскрикнула от боли.
- Отвечай! - продолжал Майяр, выкручивая ей запястье.
- Гражданин председатель трибунала! - неожиданно раздался голос вошедшего в помещение санкюлота. Выругавшись, Майяр отпустил руку молодой женщины.
- Что там у тебя? - резко бросил он. - Перерыв еще не закончен.
- Простите, но... я должен сообщить вам, что заключенный де Монсабре только что обнаружен.
- Отличная новость. Так веди его сюда! - повысил голос Майяр.
- Это... это невозможно, - как-то смущенно ответил парень.
- Он мёртв?
- Нет, но...
- И где же он?
- Во дворе. Пройдите, и сами всё увидите. Мы не стали тащить его сюда, потому что...
Санкюлот запнулся, подыскивая необходимые слова.
- Ладно, - Майяр поднялся из-за стола и решительно направился к двери. - Пойдем!
- И ты... - он повернулся к Ламбертине, - ты пойдешь с нами!
- Кто этот Монсабре? - тихо спросила Ламбертина у Майяра. Он выглядел раздраженным и потому на какой-либо ответ она и не рассчитывала. Вопрос сам собой вырвался скорее для того, чтобы хоть как-то нарушить гнетущее молчание. Они уже вышли во двор, и Ламбертина ощутила ударивший в ноздри запах крови и кислого дешевого вина. Ламбертина кашлянула и инстинктивно прикрыла нос ладонью.
- Сопливый щенок, но из древнего и знатного рода, адьютант герцога де Бриссака, - на ходу бросил ей Майяр. - Участвовал в защите Тюильри. Во время штурма был ранен, потом прятался в пригороде Парижа, в павильоне старой шлюхи Дюбарри.
- У Дюбарри? - рассеянно переспросила Ламбертина.
Она подумала про Жанну Дюбарри, бывшую фаворитку прежнего короля Людовика XV, глупую и крайне расточительную женщину, изрядно опустошившую в свое время королевскую казну.
- Ну да. Бриссак ее нынешний любовник, вот и своего адьютанта к ней пристроил. Думал, что в их любовном гнездышке для Монсабре будет самое надежное местечко. Но наши ребята тоже не промах. Когда отряд федералов от Парижской Комунны во главе с Одуаном обшаривал окрестности в поисках врагов революции, обыскали и дом Дюбарри. Нашли там раненого Монсабре. Гражданин Одуан сам мне после рассказывал - уж как старая шлюха Дюбарри не рыдала, не умоляла, чтобы не увозили Монсабре - он ей, мол, как сын родной. Даже деньги предлагала и свои золотые побрякушки. Но Одуан был непреклонен. Один из самых честных патриотов.
В голосе Майяра Ламбертина уловила нотки искреннего уважения.
- И... что же было дальше? - спросила она.
Они даже остановились, пока Майяр вел этот рассказ. Сопровождающий парень-санкюлот также встал рядом, не решаясь его прерывать.
- А дальше... забрали его и привезли сюда, в тюрьму аббатства. Неделю назад.
- Так вы же сами просили разбудить вас в шесть утра, гражданин Майяр, - оправдываясь, пробормотал Пьер. - Сейчас вот седьмой час уже пошел. Извините, если что не так.
- Всё так, Пьер... - устало бросил Майяр, поднимаясь со скамьи и приглаживая рукой растрепавшиеся волосы. - Всё так.
Потянувшись, он окинул взглядом полупустое помещение революционного трибунала. Стол с оставленными на нем бумагами и пустыми бутылями вина. Небольшое окно, сквозь которое в помещение проступал тусклый утренний свет. И почувствовал тишину... которая, наверное, казалась ещё более зловещей, чем будничное вынесение смертельных приговоров, мольбы о пощаде и предсмертные крики убиваемых людей. Страшное зубчатое колесо смерти остановилось. Но лишь на время. Впереди был новый день, который раскрутит колесо смерти на полную мощь. Впрочем, день этот должен был быть последним. В списке оставалось всего 30 заключенных. Точнее, 32. Но один покончил с собой прямо в камере, разбив глиняный кувшин и воткнув осколок себе в горло. Второй же - 18-ти летний дворянин Монсабре, бывший адьютантом герцога де Бриссака и участвовавший 10-го августа в обороне Тюильри... этот щенок Монcабре в стенах Сен-Жермен обнаружен не был. Хотя, по спискам он значился именно здесь. Раздумывая над этим странным обстоятельством, Майяр подошел к столу, окидывая взглядом пустые бутыли. Мучило похмелье. Подняв одну, где на дне оставалось еще немного вина, он опрокинул содержимое себе в рот. И сильно закашлялся, вытирая губы. Воздуха не хватало...
- Что уставился? - он недовольно оглянулся в сторону топтавшегося у двери Пьера. - Тащи сюда еще пару бутылок. И да, зови остальных судей. Продолжим работу трибунала прямо сейчас.
***
День подходил к концу. После вынесения приговора крайне неприятному с его точки зрения типу Фернелю, Станислав Майяр сделал получасовой перерыв. Оставалось еще пятнадцать человек. Точнее, четырнадцать С ними он рассчитывал разобраться быстро. Однако, чёртов де Монсабре как сквозь землю провалился.
"Может, его и вообще не было в этой тюрьме, - подумал Майяр, устало потирая виски и отклебывая кислое вино прямо из бутылки. - Возможно, произошла какая-то накладка. Хотя... один из охранников клялся и божился, что лично сопровождал этого щенка в камеру. Зачем ему врать?"
Воздуха опять не хватало, и Майяр нервным движением ослабил душивший его воротник.
Неожиданно он подумал про жену, девятнадцатилетнюю Анжелику. Как она отреагирует, если прямо в кровати он начнет харкать кровью, пачкать её дорогое кружевное белье и её милое глупое личико. А перспективой своей грядущей смерти начнёт ставить под сомнение её благополучную жизнь замужней женщины. Она ничего не знала о симптомах его застарелой болезни, он никогда не делился с ней настолько личным. Анжелика с недавних пор раздражала его. Он поймал себя на мысли, что и ночевать домой не шёл, чтобы не видеть в очередной раз её глаза. Пустые, как у фарфоровой куклы. Впрочем, она вроде бы любила его. Или сама, достаточно грамотно убедила себя в этом. Возможно, как жена Анжелика была идеальна. Розовые чувственные губки, большая красивая грудь, полная безотказность и темперамент в постели. Ко всему этом прилагалось и очень хорошее приданое. Отец Анжелики, мэтр Паред, был весьма состоятельным человеком. А Анжелика... он не знал, о чём говорить с ней... хотя, ему это было и не нужно. Когда он сам ей что-то рассказывал, она делала вид, что слушает. Но получалось у нее это крайне не убедительно. Она была заботлива в меру своих сил и покорна во всём. И эта всеядность, овечья покорность и безотказность, порой, раздражала Майяра до такой степени, что хотелось намотать на руку светлые вьющиеся локоны Анжелики, а после... просто с силой ударить её в лицо. До крови. Чтобы хоть какие-то эмоции - страх, испуг или ужас отразились в её пустых, голубых как небо, кукольных глазах. Конечно, он ещё не дошёл до того, чтобы бить жену. Это были просто мысли... Но как же, иногда, ему хотелось их осуществить.
Глава 21
- Жак, посторожи его пока! - обратилась Ламбертина к санкюлоту, кивнув на съежившегося Лоуви. - Мне надо срочно к гражданину Майяру. Я скоро вернусь.
- Хорошо, гражданка, - кивнул Жак, подходя ближе к арестованному и не сводя с него сурового взгляда.
- А ну сиди смирно, враг нации! - гаркнул он. Лоуви скрючился еще больше.
Ламбертина вышла в коридор и перевела дыхание. В висках сильно пульсировала кровь, голова сильно закружилась, и она остановилась, проведя ладонью по шероховатой поверхности стены. Словно камни старого аббатства могли придать ей сил и помочь принять одно-единственно верное решение. Медлить с ним было нельзя, но именно сейчас ей захотелось убежать, оказаться как можно дальше от этих стен, в которых происходило... нет, не правосудие. Самые обычные жестокие убийства. Расправы. Она вспомнила, что сказал про них Лоуви и едва не застонала от осознания того, что с ним приходилось соглашаться. Да, он был прав.
- Господи... - пробормотала гражданка Мертенс. - Да что это со мной? Почему я не могу...
Она сцепила пальцы в замок и встала, прислонившись спиной к стене. Мысли хаотично плясали в голове. И, пытаясь извлечь из этой дьявольской пляски одну-единственную - разумную, справедливую и правильную, Ламбертина почувствовала, что голов её сейчас взорвётся. К горлу подкатила тошнота, и она помассировала виски, стараясь успокоиться.
- Нет... я не смогу, - прошептала она. - И не хочу. К дьяволу всё...
Пропустив несколько ударов сердца, гражданка Мертенс всё таки медленно пошла по коридору. Мысль, выхваченная ею из хаоса и сумбура, постепенно выкристаллизовалась в сознании до единственно верного и правильного решения. И внезапно принесла с собой успокоение. Именно с ней она и шла сейчас к Станиславу Майяру, оформляя в своём сознании в наиболее веские и убедительные слова.
***
После недолгих размышлений о жене, Станислав Майяр подумал о женщине, интересовавшей его гораздо больше. О Ламбертине Мертенс. Да, она была сделана совершенно из другого теста, чем глупенькая приземленная Анжелика. В темно-синих глазах Ламбертины Майяр видел и ум, и живую заинтересованность в те моменты, когда он рассказывал ей что-то о своей работе, о будущем страны, о революции. Но иногда в них проскальзывали и холод, и даже какая-то гордость. Даже гордыня. Словно она глядела на него сверху вниз. Но почему-то это совсем не раздражало и не злило Майяра. Усмехнувшись, он подумал, что сделал бы с дурочкой женой, посмотри она на него ТАК...
Потянувшись к бутылке, он плеснул себе в стакан немного вина, попутно бросив взгляд на большой циферблат часов, висевших над дверью. У него оставалось еще пятнадцать минут относительного покоя. И угрюмо подумал о предложении, которое сделал почти год назад Ламбертине. Ведь тогда он был уже обручен с Анжеликой Паред. Но ради этой молодой темноволосой женщины, в которой таилась какая-то загадка и которая вызывала в нем желание её разгадать, он даже был готов расторгнуть выгодную помолвку. Отказ Ламбертины почему-то не удивил его, хотя и вызвал глухое раздражение, которое, впрочем, довольно быстро прошло. Майяр и сам понимал, что Ламбертина вряд ли согласится связать себя узами брака и стать мирной домашней наседкой. Возможно, причиной было и что-то ещё, о чём он смутно догадывался. Он вкратце знал, что Ламбертина была замужем и почти восемь лет жила в другой стране. Той, которая сейчас стала одним из главных врагов для молодой республики. Возможно, именно поэтому она оставила свою прежнюю фамилию и отказалась от английской. Она не любила рассказывать про мужа. Просто сказала однажды, что он был очень хорошим человеком и любил её. И было в её жизни ещё что-то, покрытое для Майяра полным мраком. Что-то, что Ламбертина тщательно оберегала и о чём никогда не рассказывала. Просто однажды она грустно обмолвилась, что, вероятно, никогда не сможет иметь детей. По какой причине, Майяр не спросил, но, будучи в подпитии, грубо пошутил, что это даже кстати. Ведь можно спокойно любить друг друга и не опасаться, что она понесет от него. Сам он отцом становиться не жаждал, да и Ламбер, как он считал, не испытывала большой потребности в ребенке. Сказав это, он бросил взгляд на молодую женщину и поразился, как переменилось ее лицо. Оно побледнело, а глаза из темно-синих стали совсем темными. Она замахнулась и, лицо Майяра украсила звонкая пощечина. Затем, подобрав подол платья, Ламбертина встала из-за стола и покинула комнату. А вечером Майяр услышал, как она тихо плачет, лежа на кровати и отвернувшись лицом к стене. Ему пришлось даже извиниться.
- Ну, прости меня, любимая, - как-то неловко пробормотал он, проведя рукой по ее волосам.
- Хорошо, Станис, - тихо ответила она.
Больше он никогда не видел слезы на ее глазах. И про свое прошлое она больше никогда не упоминала. И все-таки там было что-то нечисто. Майяр старался забыть и не думать про это. Вполне успешно, вплоть до сегодняшнего дня. Этот мутный тип Фернель, явно один из "бывших", арестованный, в сущности, по пустяку - доносу озлобившейся квартирной хозяйки. Но в теперешних революционных условиях уже сам такой донос становился, фактически, тяжелым обвинением и докапываться до правды - был ли реально виновен этот человек... Да Господи прости! У него есть дела и поважнее! Маяйр едва не засмеялся собственным мыслям. "Вина этих людей перед республикой состоит уже в том, что они родились в высшем сословии", - так он сам часто любил повторять. С Фернелем всё было ясно с самого начала. Но Ламбер... Он нахмурил брови и налил себе еще вина, попутно откусив кусок зачерствевшего хлеба. Откуда Ламбертина могла знать этого типа? И, судя по ее реакции, он представлял для нее какое-то значение. Возможно, оставался весьма небезразличен и до сих пор. Бывший любовник? Этот недобитый дворянчик... Маяйр сам удивился, почувствовав нарастающее глухое раздражение и злость. Он не считал себя ревнивым человеком. Но сейчас что-то жгло в груди и сознании, скребло острыми коготками по горлу всё больше и больше, пока не стало раздирать его со всей силы. Он опять почувствовал нехватку воздуха и сильно закашлялся. Нагнув голову, сплюнул. На полу показалась кровь, которую он со злостью растер сапогом.
"Какого чёрта она торчит там с этим типом... - неожиданно злобно подумал Майяр. - И так долго. Пора уже разобраться с этим недобитым аристо. Что ж, я сам с радостью воткну нож в его глотку."
Он вновь бросил взгляд на циферблат часов. Оставалось еще пять минут покоя. Закрыв глаза, он потянул нашейный платок, ослабив его и попробовал мысленно отключиться от всего мира.
- Станис! - его окликнул голос Ламбертины. А через пару мгновений она уже стояла рядом с ним. - Ты отдыхаешь?
Она посмотрела ему в глаза. И он увидел, что она слегка кусает губы. Ее рука, дотронувшаяся до его плеча, дрогнула.
- Да, - отрывисто бросил Майяр. - Сделал перерыв на полчаса, как видишь. Скоро продолжим работу трибунала. Осталось еще пятнадцать человек. Одного, правда, никак не могут найти. Словно сгинул. А начну с твоего аристо, -
Он усмехнулся и сузил глаза, наблюдая за реакцией молодой женщины. - Думаю, тебе будет приятно, если я лично отрежу ему башку. Ведь так, любимая?
Лицо Ламбертины побледнело, а глаза стали совсем темными. Она стояла рядом и смотрела в лицо Майяра.
- А ты ревнуешь, Станис?
- С чего бы, - отозвался он. - И кстати, что это за тип, Ламбер? Откуда ты его знаешь?
- Я расскажу тебе потом, - тихо ответила Ламбертина. - Не ревнуй. Да, я знаю этого человека. Но...
- Его имя ты искала в списках, ведь так? - перебил её Майяр.
- Да. Я искала его, потому что хотела его смерти. Хотела этого долгие годы. Но сейчас...
Ламбертина неожиданно сильно, до боли сжала руку Маяйра.
- Сейчас я прошу тебя, Станис... прошу, оставь ему жизнь.
От неожиданности Майяр задел стакан, и он, упав, звонко разбился на осколки.
Стряхнув с себя ладонь молодой женщины, Маяйяр встал и, оперевшись руками об стол, посмотрел ей в лицо.
- Что успел наплести тебе этот "враг нации", что ты теперь просишь за него? - он повысил голос и со злостью пнул подвернувшийся под ноги стеклянный осколок.
Ламбертина отошла на шаг назад. Её губы дрогнули.
- Или, может, вы там и любовью успели заняться? Так?
Он сам схватил ее за руку и рванул на себя с такой силой, что Ламбертина вскрикнула от боли.
- Отвечай! - продолжал Майяр, выкручивая ей запястье.
- Гражданин председатель трибунала! - неожиданно раздался голос вошедшего в помещение санкюлота. Выругавшись, Майяр отпустил руку молодой женщины.
- Что там у тебя? - резко бросил он. - Перерыв еще не закончен.
- Простите, но... я должен сообщить вам, что заключенный де Монсабре только что обнаружен.
- Отличная новость. Так веди его сюда! - повысил голос Майяр.
- Это... это невозможно, - как-то смущенно ответил парень.
- Он мёртв?
- Нет, но...
- И где же он?
- Во дворе. Пройдите, и сами всё увидите. Мы не стали тащить его сюда, потому что...
Санкюлот запнулся, подыскивая необходимые слова.
- Ладно, - Майяр поднялся из-за стола и решительно направился к двери. - Пойдем!
- И ты... - он повернулся к Ламбертине, - ты пойдешь с нами!
Глава 22
- Кто этот Монсабре? - тихо спросила Ламбертина у Майяра. Он выглядел раздраженным и потому на какой-либо ответ она и не рассчитывала. Вопрос сам собой вырвался скорее для того, чтобы хоть как-то нарушить гнетущее молчание. Они уже вышли во двор, и Ламбертина ощутила ударивший в ноздри запах крови и кислого дешевого вина. Ламбертина кашлянула и инстинктивно прикрыла нос ладонью.
- Сопливый щенок, но из древнего и знатного рода, адьютант герцога де Бриссака, - на ходу бросил ей Майяр. - Участвовал в защите Тюильри. Во время штурма был ранен, потом прятался в пригороде Парижа, в павильоне старой шлюхи Дюбарри.
- У Дюбарри? - рассеянно переспросила Ламбертина.
Она подумала про Жанну Дюбарри, бывшую фаворитку прежнего короля Людовика XV, глупую и крайне расточительную женщину, изрядно опустошившую в свое время королевскую казну.
- Ну да. Бриссак ее нынешний любовник, вот и своего адьютанта к ней пристроил. Думал, что в их любовном гнездышке для Монсабре будет самое надежное местечко. Но наши ребята тоже не промах. Когда отряд федералов от Парижской Комунны во главе с Одуаном обшаривал окрестности в поисках врагов революции, обыскали и дом Дюбарри. Нашли там раненого Монсабре. Гражданин Одуан сам мне после рассказывал - уж как старая шлюха Дюбарри не рыдала, не умоляла, чтобы не увозили Монсабре - он ей, мол, как сын родной. Даже деньги предлагала и свои золотые побрякушки. Но Одуан был непреклонен. Один из самых честных патриотов.
В голосе Майяра Ламбертина уловила нотки искреннего уважения.
- И... что же было дальше? - спросила она.
Они даже остановились, пока Майяр вел этот рассказ. Сопровождающий парень-санкюлот также встал рядом, не решаясь его прерывать.
- А дальше... забрали его и привезли сюда, в тюрьму аббатства. Неделю назад.
